Насколько достоверны воспоминания участников убийства и сокрытия/уничтожения останков Николая II и его семьи?

В рамках нового расследования убийства Царской семьи, начатого в 2015 году, особое внимание было уделено историко-архивной экспертизе. Перед историками были поставлены следствием вопросы, ответы на которые до сих пор не опубликованы. Исключением является вопрос 32, ответ на который был размещён в итоговом сборнике «Преступление века» (т. 2, с. 793-805) и этот вопрос звучит следующим образом: «Какова историческая достоверность воспоминаний участников и свидетелей расстрела Царской семьи и её слуг, имеющихся в распоряжении следствия?»

Познакомившись и внимательно изучив ответ уважаемых экспертов на один из главных вопросов исторической экспертизы цареубийства, автор этой статьи, историк, решил дать развернутый комментарий на результат официальной экспертизы. Чтобы не перегружать комментарий постоянными ссылками на конкретные страницы заключения, автор приводил все цитаты исключительно в рамках указанных выше страниц, желающие могут перепроверить точность их воспроизведения сами.

Предваряя ответ на вопрос о достоверности мемуаров, эксперты отмечают, что проанализируют лишь «некоторые из них», при этом никак не оговаривается, по каким критериям были выбраны эти мемуары, почему не проанализированы все известные воспоминания по этому вопросу, а только часть их.

Эксперты говорят о двух вариантах воспоминаний П.З. Ермакова – автографе без названия, созданном в 1930-1940-е гг. (далее – черновик), и машинописи «Расстрел бывшего царя» (далее – машинопись), которая была передана в Уральский Истпарт еще при жизни Ермакова.

Эксперты отмечают связь между черновиком и работами партийного историка П.М. Быкова, а именно его статьей 1921 г. и книгой 1926 г., однако не делают далее никакого вывода ни о характере этой связи, ни о возможном её объяснении. Действительно, черновик представляет собой конспект книги П.М. Быкова «Последние дни Романовых» 1930 г., которая была подарена автором П.З. Ермакову, следовательно, говорить о том, что черновик представляет собой воспоминания Ермакова, некорректно.

Эксперты не подвергли источниковедческому анализу машинопись Ермакова, поэтому и не смогли объяснить ее связь с текстами П.М. Быкова. Тем не менее, есть серьезные основания полагать, что Быков в статье 1921 г. записал (изложил) воспоминания П.З. Ермакова об убийстве и уничтожении останков Царской семьи. Увы, эксперты не привели слова Ермакова (в изложении Быкова) о том, что тела были «сожжены до бесформенных ничтожных костей», а затем были закопаны в землю. По мнению экспертов, высказывания П.З. Ермакова о том, что «он лично спустился в шахту и доставал оттуда тела, а затем их сожгли в стороне от шахты, опровергаются показаниями и воспоминаниями других участников событий, а также иными материалами» белого следствия. Однако никто из участников сокрытия тел показаний не давал, а сами по себе воспоминания не могут опровергнуть другие воспоминания, пока не проведён их анализ, так что данный вывод не дает ничего нового.

В поле зрения экспертов не попал еще один специфический вариант воспоминаний Ермакова, записанный журналистом А.П. Мурзиным и опубликованный в 1997 г., в котором Ермаков изложил иную версию сокрытия и уничтожения останков (частичное сожжение, частичное сокрытие). Только комплексный анализ всех воспоминаний Ермакова позволит ответить на вопрос о степени их достоверности.

Воспоминания участника расстрела Царской семьи А.Г. Кабанова представляются экспертами как «правдивые», однако из текста экспертизы не ясно, как эта «правдивость» устанавливалась. Если речь идёт о совпадении его описаний со свидетельствами иных участников, то это еще совсем не доказательство истинности его рассказа.

Воспоминания возможного участника цареубийства В.Н. Нетребина существуют в двух редакциях, созданных в разное время, однако эксперты не проводят сравнительного их анализа, хотя это чрезвычайно важно в деле установления достоверности их содержания. «Картина расстрела описана у Нетребина В.Н. кратко, но содержит важные детали, свидетельствующие об участии автора в описываемых им событиях». Но эти «важные детали» мемуарист мог узнать из других источников, это не может быть свидетельством его непосредственного участия. Далее читаем: «Важно сообщение Нетребина В.Н. о том, что Я.М. Юровский сразу после расстрела уехал с телами убитых из дома Ипатьева». К сожалению, эксперты не объясняют, почему это важно, хотя полемический подтекст этого утверждения очевиден: он связан с тем, что многие исследователи отрицают участие Юровского в первом этапе сокрытия останков в шахте, тем самым ставят под сомнение аутентичность соответствующего фрагмента из «Записки» Юровского. При этом оппоненты опираются на воспоминания М.А. Медведева (Кудрина), а также показания белому следствию охранника П. Медведева о том, что Юровский после убийства оставался в доме Ипатьева и выехал на Ганину яму позднее. Почему эксперты безапелляционно верят одним воспоминаниям и отказывают в достоверности другим?

Два текста воспоминаний А.А. Стрекотина (1928 и 1934 гг.) опять же не подвергаются никакому сравнительному анализу, а эксперты снова допускают сомнительные утверждения. «Он [Стрекотин] подробно и объективно описывает расстрел». Но чем доказывается эта объективность информации от предположительного участника событий? И далее: «Кроме того, он указывает, что, по его сведениям, тела членов Царской семьи и лиц, убитых вместе с ними, были сожжены в районе деревни Коптяки. Данная версия руководителей большевиков Урала предназначалась для людей, знавших о расстреле всей Царской семьи, но не входивших в узкий круг чекистов и красногвардейцев, осуществлявших сокрытие и уничтожение трупов». Однако в данном случае мы видим произвольное или непроизвольное искажение информации из источника. Сведения о сожжении останков были получены Стрекотиным совсем не от «руководителей Урала», а в Вятке в декабре 1918 г. от «брата» шофера автомашины, на которой были увезены убитые, о том, что «трупы были сожжены в ямах около деревни Коптяки, в окрестностях г. Екатеринбурга». При этом историки-эксперты не привели ни одного доказательства ошибочности или недостоверности информации Стрекотина, она опровергается ими априори, что является ненаучным подходом.

Также эксперты проанализировали воспоминания М.А. Медведева (Кудрина). В экспертизе читаем: «М.А. Медведев (Кудрин), которому было известно подлинное место захоронения членов Царской семьи и лиц из их окружения, указывает на то, что тела были вывезены из района заброшенных шахт и захоронены в месте, фотография которого опубликована в книге Н.А. Соколова «Убийство Царской семьи» – под «мостиком из шпал»». Заявление экспертов о «подлинном месте захоронения» вызывает недоумение, так как определение «подлинности» или «ложности» найденных останков не входит в их профессиональную компетенцию и может быть решено только судом по совокупности различных экспертиз. К тому же Медведев (Кудрин) не был участником захоронения останков Царской семьи, следовательно, в своем свидетельстве он не мог ручаться за то, что знает точное место захоронения, он вполне мог быть дезинформирован.

Воспоминания участника расстрела Г.П. Никулина «являются одним из важнейших свидетельств убийства Царской семьи. Объяснения, данные Г. П. Никулиным, правдивы, содержат многие детали, известные только ему, дают возможность восстановить картину расстрела». Опять же вопросы: как определяется правдивость воспоминаний, особенно в том случае, если «многие детали» известны только самому рассказчику? Неграмотным с научной точки зрения выглядит и следующее утверждение экспертов: «В целом, он [Никулин] правильно рисует события, связанные с расстрелом Царской семьи».

Воспоминаниям Я.М. Юровского эксперты уделили особое внимание, так как именно этот источник является краеугольным камнем версии о сокрытии останков в Поросенковом логу.

И сразу же вызывает вопросы первое утверждение: «Юровский Я.М. оставил ряд воспоминаний 1919 г. (1920 г.?), 1922 г. и 1934 г., которые объективно отображают события, происходившие в июле 1918 года». Как воспоминания, по своей природе субъективный источник, могут объективно отображать события? Уже в этой фразе мы видим попытку искусственно «усилить» значение воспоминаний Юровского как особо ценного, «объективного» источника.

Чем же устанавливается достоверность этих воспоминаний? Читателя сразу же ждет разочарование: «Пока точно не установлено время появления так называемой «Записки Юровского Я.М.». Но если не известно когда и при каких условиях создан источник, как можно говорить о его достоверности?

Далее эксперты перечисляют основные варианты «Записки», сохранившиеся в разных местах (архивах, музеях, частных коллекциях), проводя весьма поверхностный анализ некоторых (не всех) разночтений в редакциях текста.

Для источниковедческого анализа из всех вариантов «Записки» произвольно выбираются два – автограф из РГАСПИ и машинопись из ГАРФ. Что же показало источниковедческое исследование «Записки»?

«1. Рукописный вариант записки написан рукой М.Н. Покровского. 2. Уточняющие надписи и дописки между строк и на полях машинописной копии этой "записки" выполнены рукой Я.М. Юровского. 3. Приписка о месте захоронения трупов Романовых и их слуг на машинописной копии этой "записки" выполнена рукой М.Н. Покровского. 4. По тексту видно, что он писался в спешке (не выверены фамилии погибших, неправильно указано число расстрелянных лиц (12 вместо 11) и др.»

Однако эти 4 пункта не дают ответа на главный вопрос: даже если автором текста является Юровский, насколько можно верить этому документу? Ответа на этот вопрос эксперты не дают, так как «истинность» «Записки», по их мнению, не нуждается ни в каком подтверждении. Никакого источниковедческого анализа здесь нет, он подменяется частным вопросом о том, кто и как записал этот текст и кто внёс правки. Кстати, и здесь эксперты допускают серьезную ошибку: «уточняющие надписи и дописки между строк и на полях» сделаны как раз рукой Покровского, а не Юровского, что доказала почерковедческая экспертиза.

Далее: «Особенно важно упоминаемое Я.М. Юровским место и обстоятельства захоронения трупов в двух местах в районе переезда № 184 Горнозаводской линии железной дороги. Оно полностью совпадает как с местом обнаружения следователем Н.А. Соколовым в Поросенковом логу "мостика из шпал", так и с местами, где в 1991 г. и в 2007 г. близ г. Екатеринбурга были обнаружены останки 9 и 2 человек соответственно». Но эксперты сами же выше писали о том, что «приписку» с указанием точного места захоронения (100 сажень) сделал Покровский, а не Юровский; последний в «Записке» 1920 г. назвал совсем другое место (более полверсты) – почему это не смущает уважаемых экспертов?

Более того, в «Воспоминаниях» 1922 г. Юровский назвал вообще иное расстояние от переезда до захоронения (полторы версты) – как же в таком случае можно утверждать, что воспоминания 1922 года «не противоречат и дополняют «Записку Юровского»?

Лишь кратким упоминанием ограничиваются эксперты и о стенограмме выступления Юровского на совещании старых большевиков Урала в 1934 г., хотя проанализировать эти воспоминания в сравнении с другими мемуарами Юровского было попросту необходимо. Вместо этого нам предлагают поверить в то, что никаких противоречий между документами нет.

Воспоминания И.И. Родзинского важны для исследования вопроса о судьбе останков Царской семьи, так как чекист утверждал, что было сожжено от 4 до 6 тел. Однако эксперты утверждают, что эти данные «не соответствуют действительности». Но как и на основании каких источников они смогли установить действительную картину событий, чтобы так смело утверждать? Они аргументируют тем, что «Родзинский не присутствовал во время всего процесса сжигания», «уезжал в Екатеринбург», поэтому и неверно излагал картину. Но при этом Родзинский говорил о том, что процесс сжигания длился долго, всю ночь, и продолжался даже тогда, когда он вернулся на место. Утверждение экспертов о том, что он вернулся «после завершения всей операции» основано лишь на свидетельстве Юровского, которому эксперты традиционно отдают предпочтение. Кстати, здесь резонно заметить, что Юровский отлучался с Ганиной ямы, когда там находились останки Царской семьи, намного чаще, однако это никого не смущает и не дает повода говорить о том, что Юровский мог что-то забыть.

Подводя итог аналитическому обзору заключения историко-архивной экспертизы о достоверности воспоминаний преступников и их соучастников, вынужден констатировать, что эта работа была выполнена на крайне низком профессиональном уровне. Ни в одном случае мы не получили четкого и аргументированного ответа на вопрос о достоверности мемуаров, наоборот, эксперты предлагают категорически не верить одним (Ермаков) и абсолютно следовать другим (Юровский). Тем не менее, воспоминания П.З. Ермакова, записанные П.М. Быковым, и «Записка» Я.М. Юровского, зафиксированная М.Н. Покровским, обладают одинаковой источниковой ценностью. Следовательно, версия Ермакова о полном уничтожении останков Царской семьи (параллельно и независимо от последнего доказанная следователем Н.А. Соколовым) и версия Юровского о сокрытии останков (отстаиваемая современным следствием) имеют равное право на рассмотрение.

Князев Марк Андреевич, историк, аспирант Нижегородского государственного университета

Послесловие главного редактора

К сожалению, автор заметки молодой историк М.А. Князев, пытающийся выступить в роли непредвзятого критика, что достойно похвалы, сам в некоторых местах демонстрирует предвзятость и пытается подогнать выводы под свою концепцию отрицания подлинности «екатеринбургских останков».

1. Так, пытаясь доказать ценность воспоминаний А.А. Стрекотина и уличая экспертов в невнимании к ним, он не замечает тот факт, что Стрекотин не только сам не был очевидцем события, но свои выводы строит на сведениях, которые получил не от очевидца, а от его брата. А это заведомо делает его свидетельство менее ценным и заслуживающим меньшего внимания, что собственно и сделали эксперты. Историческая наука вообще с недоверием относится к мемуарам, а к мемуарам, записанным со слов человека не бывшего свидетелем события, относится вдвойне подозрительно.

2. Говоря о «Записке Юровского», автор пытается поставить под сомнение её достоверность тем, что неизвестно «когда и при каких условиях создан источник». Однако этот аргумент легко опровергается тем, что в целом Юровский одинаково излагает факты во всех трёх источниках, автором (или соавтором) которых он являлся. Попытка придать важность противоречиям в документах с определением расстояния от железной дороги до могилы легко объясняется проблемами с памятью, свойственными любому человеку.

3. М.Князев удивляется, почему эксперты отдают предпочтение свидетельству Юровского перед свидетельством Родзинского, хотя ответ лежит на поверхности. Юровский описывал события спустя год (или два), четыре и 16 лет, а Родзинский вспоминал события, в которых участвовал, спустя 46 лет. Конечно, память человеческая индивидуальна, но при прочих равных больше доверия вызывает, разумеется, Юровский.

4. Наконец, весьма сомнительным выглядит вывод автора, который он особо выделяет: «Воспоминания П.З. Ермакова, записанные П.М. Быковым, и «Записка» Я.М. Юровского, зафиксированная М.Н. Покровским, обладают одинаковой источниковой ценностью». Если брать чисто формальную сторону вопроса, то с этим можно согласиться. А если учитывать контекст (а любому исследователю известно, что текст не существует вне контекста), то вывод М.Князева более чем сомнителен. Ведь известно, что тексты Быкова были публичными, т.е. можно предположить, что они предназначались для дезинформации общества, особенно мировой общественности, по вопросу судьбы Царских останков. А вот «Записка Юровского» предназначалась для внутреннего пользования, попытки Юровского опубликовать воспоминания, как известно, были пресечены властью. До 1991 года единственное публичное упоминание о «могиле Царя» содержалось в стихотворении Владимира Маяковского «Император». Все немногочисленные советские публикации на тему останков (Быкова, Касвинова) поддерживали версию следователя Н.А. Соколова о сожжении останков. И этот факт, без сомнения, требует осмысления.

Анатолий Дмитриевич Степанов, историк, главный редактор Русской народной линии