…Возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие. (Еф. 6:14-16)
Все силы наши, чувства, мысли
Дай нам отдать родной земле.
(Кн. Федор Касаткин-Ростовский.
Молитва русского офицера)
Прошло, пролетело короткое северное лето со многими трудами и заботами. Настала осень – такая тихая и мягкая, какая бывает только в нашей Карелии, когда застывают в неподвижности озера, неземным светом сияют небеса на закате, и тянутся, тянутся на юг лебединые стаи… Я провожаю их взглядом, они скрываются за желтеющим лесом, тают в дымке, но долго еще слышится их печальный клич. Я снова собираюсь вслед за ними в дальний путь на юг России – на охваченный войною Донбасс.
И снова надолго я покидаю свою благословенную пустыню, хотя и клялся ей в верности, обещал быть неразлучным с нею навек. Но куда деваться? Я слышу «славы русской вечный зов» так, как прежде слышал призыв пустыни. Восстал, видать, от векового сна наш былинный богатырь, поднялась Святая Русь за правду Божию и веру нашу христианскую, и потянулись на поле ратное святые, и Федор Тирон, и Георгий Змееборец «с копьем муравецким» и «Крестом Животворящим»:
Собирался Федор Тыринов
По свою родну матушку.
Он берет книгу Евангельску,
Он берет Животворящий Крест,
Наточил саблю вострую,
Опустил копье муравецкое,
Он садился на добра коня…
Так пелось в старину в духовных стихах, и я еще застал на Водлозере стариков, слышавших все это. Так вот и я собираюсь в Новороссию, на «свою родну матушку» с «книгой Евангельской», да с «Крестом Животворящим».
И вот позади остались Валуйки, мы прошли пропускной пункт и оказались «за ленточкой». Мы двигались в сторону Купянска в харьковском направлении. Наш «Урал» на ухабах кидало из стороны в сторону так, что только плотно посаженный бронежилет смягчал жесткие удары о борта кузова автомобиля. Водитель старался на максимальной скорости преодолевать открытые участки, которые могли простреливаться ствольной артиллерией с противоположного высокого берега Оскола. Видневшиеся по обочинам дороги обгоревшие остовы грузовиков и легковых «Буханок», не доехавших до места назначения, прибавляли чувство беспокойства. Несмотря на тряску, я не выпускал из рук образ Донецкого Спаса. С ним я путешествовал по дорогам Донбасса уже целый год. Каждая моя новая поездка на фронт Священной войны становилась продолжением крестного хода с этим образом. На этот раз Спас должен был вновь проследовать вдоль линии фронта от Купянска до Лисичанска и Берестовой, и закончить свой путь как Божье благословение в Донецке, где он получит постоянную прописку в бригаде «Восток».
Путь в расположение Карельского батальона
Первоначально икона Спаса Нерукотворного создавалась в основание памятного креста павшим на Водлозерском фронте столетие назад воинам «лебединого стана» - героям той, увы, проигранной русским народом Священной Войны «за Единую и Неделимую». Крест, который мы собрались установить в Варишпельде в 2022 году, был изготовлен, однако предназначение иконы изменилось с началом мобилизации. Тогда я впервые засобирался на Донбасс вслед за своими мобилизованными на войну земляками. Так мой путь с Русского Севера на Русский Юг, где сейчас продолжается незаконченная сто лет назад Гражданская война за Единую и Неделимую, сразу же стал для меня Крестным ходом с иконою Спаса. Сама же икона сразу стала запрестольным образом. Она устанавливалась на небольшом переносном престоле, который был изготовлен для ежедневного совершения литургии на фронте. За прошедший год сотни воинов Российской Армии благословлялись этим образом, зачастую перед боем.
Донецкий спас в руках создателя иконы – Татьяны Киселевой
Создатели иконы – московские иконописцы Татьяна Киселева и Сергей Лошаков. Икона размером 40 х 40 см выполнена в технике горячей эмали по скани. Эта древняя византийская техника до сих пор остается редкой в русской иконописи из-за сложной технологии изготовления эмалевых икон. В Древней Руси технику горячей эмали называли «письмом огневыми красками». Основа эмалевой иконы – медная пластина, на которую наносятся пигментные краски, обжигаемые в муфельной печи несколько раз, до тех пор, пока иконописец не добьется желаемого результата. В результате обжига краски становятся стекловидными. Такая икона может сохранять свой первоначальный облик в течение очень длительного времени – сотни лет.
До своего прибытия на Донбасс икона Донецкого Спаса была освящена перед началом Божественной литургии в старинном московском храме Ризоположения Пресвятой Богородицы и с началом богослужения установлена на святом престоле. Возглавлял богослужение протоиерей Александр Тимофеев, сослужил – иерей Олег Червяков. Во время богослужения прозвучали особые прошения и молитвы о единстве святой Руси и укреплении русского воинства, принятые в Водлозерском приходе. После окончания службы отец Александр обратился к народу со словом о войне на Украине и рассказал о том, что икона Спаса отправится в крестный ход на Донбасс. Нескончаемой чередой люди шли приложиться к святому образу. Это было свидетельство веры народной, искреннего и неподдельного соучастия простых русских людей, больше всяких слов возбуждает в наших сердцах уверенность в нашей победе.
«Край родной долготерпенья»
Мы ехали в Карельский батальон, с началом нашего летнего наступления 2023 г. передислоцированный из Сватово на Харьковское направление. Путь лежал по моей родной Харьковщине. Через отдернутый тент грузовика я, не отрываясь, смотрел по сторонам. Я вглядывался в наплывавшие степные дали, взглядом провожал разоренные войной селенья и изо всех сил старался поймать, не пропустить что-то до боли с детства знакомое и родное. В памяти всплывали строки Тютчева:
Эти бедные селенья, эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной…
Это была первая за все прошедшие десятилетия встреча с родиной моего детства. Признаюсь, что тогда, в годы детства и юности, я не воспринимал родную мне Харьковщину как часть Русской земли. Россия-Русь была для меня где-то там, далеко, в залесной сторонке на Севере. Необъятными лесами и великими озерами меня неудержимо влек к себе Русский Север. А здесь было все до серости обыденно, привычно, и не было места романтике. Но зато сейчас каково! Я возвращаюсь на родину моего детства на военном грузовике с риском в любую минуту быть уничтоженным вражеским дроном-камикадзе. Вот такая романтика наших дней. И все же новый взгляд подарил мне какое-то пронзительное осознание того, что мой отчий дом тоже часть святой Русской земли, и что эта жестокая сеча на Украине идет за воссоединение её с Единой и Неделимой.
И все же, как понять, в чем коренится это так ясно ощутимое нами единство Русской земли при таком размахе и разнообразии ее ландшафтов «от восток солнца до запад»? Что же «сквозит и тайно светит» на всем этом необозримом пространстве Русской земли? Ответ тоже находим у Ф. Тютчева:
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
Разгадка во Христе, Он соединил несоединимое и «собрал расточенное». Еще на моей памяти в северных деревнях старики рассказывали, что в пасхальные дни Спаситель «босыми ножками» ходит по только что протаявшей земле, ее проселкам и селениям. А ведь это «преданье старины» вовсе не плод народной фантазии. В самом деле, ежедневно на Светлой седмице в наших храмах служится литургия – воскресший Христос таинственно приходит к людям Своим.
Так за раздумьями мы въехали в расположение Карельского батальона в окрестностях Таволжанки. Приглушенный свет от подфарников автомобиля едва раздвигал густой, почти осязаемый мрак осенней ночи, через стволы высоких сосен просвечивали россыпи колючих звезд, а гул цикад перемежался мерными выходами 120-х минометов. Был канун праздника Рождества Богородицы, и на утро следующего дня нам предстояло служить Божественную литургию.
На ночь мы расположились в свежевырытой землянке под накатом неокоренных смолистых бревен. Из сучков сочилась смола, она янтарными каплями стекала на вытопленную железную печь, и оттого воздух благоухал словно ладаном. При тусклом свете фонарика мы вместе с командиром и сгрудившимися у нар бойцами отслужили великую вечерню праздника, а остаток ночи я провел в объятьях своего вековечного друга-леса. Ночь была по-летнему теплая, и запираться в душной переполненной народом землянке никак не хотелось. Деревья во мраке виделись добрыми исполинами, они ласково тянули ко мне ветви-руки и таинственно ворожили, навевая дрему, а мысли неслись в дорогую сердцу северную сторонку – к необъятным просторам, к пустынным островам и к древнему Пречистенскому погосту, где недавно схоронена моя мать и где сегодня в храме Рождества Богородицы могло бы совершаться, но совершаться не будет, бдение праздника. Совесть мою съедала мысль, почему же я здесь, а не там? Почему покинул свою священную стражу хранителя благословенной пустыни? Ответ приходил сам собой: я не в бегстве и не в изгнании, я – в послании; эта война – священная, и я на этой войне солдат.
«Зеркалом стелются ранние воды, многие в них отразились народы…»
Расположившись на ночь при корнях могучей сосны неподалеку от входа в солдатскую землянку, я перебирал в памяти пережитое и размышлял, пытаясь уловить связь между опытом моего детства и всей последующей жизни «в дальней сторонке», ставшей мне домом и заменившей Родину детства. «Перестали понимать русские, что такое Русь. А она есть подножие престола Божия» – говорил святой праведный Иоанн Кронштадтский. Это ощущение России как необъятного пространства русской и Божьей земли – щедрый дар наших предков. Об этом строки Лауры Цаголовой: «Россия – моя сокровенная бескрайняя келья, мой личный храм, моя Голгофа, позора и славы которой – не миновать. И я никогда не сойду с этого Креста Обетованного! Потому что вне Его притяжения – верная погибель».
Думы о войне и воспоминания прожитых лет мирного времени прочь отгоняли сон. Вспоминалось, как 33 года тому назад по окончании учебы в Харьковском университете уезжал я из цветущей тогда Украины «за туманом и запахом тайги» в Карелию. Это было еще до рокового разрыва 1991-го, разделившего нас. И что на прекрасной родине моего детства я вижу теперь? Разорение и безмерное горе человеческое. Достанет ли нам сил возродить порушенное? Если сохраним в себе хотя бы «крупицу русского чувства» – все сдюжим. А если и суждено лечь в этой теплой и не чужой нам земле, то и смерть не страшна – мы хлебным колосом прорастем здесь для новой жизни...
На Север привел меня мой любимый с детства писатель Михаил Пришвин. Вслед за ним в юности своей я отправился в Карелию искать «край непуганых птиц» и обрел его в глухих таежных лесах за Водлозером. Среди чащ первозданных лесов, мне грезились образы давно ушедшего, я видел храмы в сиянии озерных вод, мне ясно виделось то, что вполне осуществилось только сейчас, четыре десятилетия спустя. Меня волновал легендарный образ Выгореции, подобно Китежу сокрывшийся среди этих заповедных лесных чащ, погрузившись в воды забвения памяти человеческой. Выгореция мне представляется «Никейским царством» русской культуры, и не многим в наши дни известна ее история. А ведь это был выдающийся пример самостоянья русского духа. В желании народа сохранить самобытность своей души, древние заветы правды и благочестия в послепетровскую эпоху виделся мне прообраз Водлозерского парка. Возможно же было, как думалось мне тогда, два века тому назад в этих лесах, под самым носом у столичной бюрократии создать «заповедный остров» Святой Руси, устоять в правде и так надолго сохранить его.
Так в «глухие годы» советского застоя на подлинно русских началах рождалась идея Водлозерского национального парка, ставшего для меня на долгие годы и делом жизни, и смыслом существования. Но уже в те годы дух мой не вмещался в границы с таким боем отвоеванного у лесопромышленников заповедного острова первозданной тайги, ставшим федеральным национальным парком и всемирно известным объектом под эгидой ЮНЕСКО. Душа просила большего и начались многолетние научные экспедиции по таежным окраинам Русского Севера, результатом которых вскоре стали новые национальные и природные парки в Онежском Поморье, Беломоро-Кулойском плато и на Кожозере за Ветренным Поясом. Когда же оставив природоохранное дело я стал служить священником на Водлозерском приходе, то и здесь не смог удовлетвориться «тихим и безмолвным житием» на острове. Приход прирос семью храмами, двадцатью часовнями, скитами и пустыньками. Пожалуй, что не сыскать другого такого прихода, который бы так широко раскинулся по островам и таежным окраинам сразу трех районов Карелии и Архангельской области - Пудожского, Онежского и Кондопожского.
Русский Север: Ильинский Водлозерский погост. Фото И.Шпиленка
Но обнимая духом простор Русской земли, я вместе с тем глубже и глубже врастал корнями в малую свою Родину на островах Водлозерья. Когда-то в историческом прошлом оно было заселенным оазисом среди необъятных лесов и болот. Неведомо откуда приходившие сюда народы заселяли этот край, и затем растворялись во времени, словно накатывающие морские волны, оставляющие лишь след на песке.
То причудливое «Пуганда» или «Пигалахта» (вепс. «Святой мыс») в местных названиях, то саамский лик скуластого светловолосого мальчонки из Куганаволока – живые свидетельства древней истории заселения края. Саамы, весь и чудь, новгородцы, суздальцы и москвичи…
Людей в древности, как и меня, влекла на Водлозеро чарующая красота этих мест и со временем из сложного смешения русского, вепского и саамского начал здесь сложилась самобытная цивилизация озерных людей – водлозеров. Глубоко и образно передал это «средостенье времен и народов» мой друг поэт и философ Юрий Линник:
Зеркалом стелются ранние воды.
Многие в них отразились народы.
Будто проходит волна за волной!
Слой наложился прозрачно на слой.
Уровни эти – под нами, над нами –
Травы шнуруют своими корнями.
Сколько различных и связок, и
скреп!
Схлынуло племя – нахлынуло племя.
Памятью их и пространство, и время
На Водлозерье наполнено всклень.
Чья промелькнула легчайшая тень?
Сердцем улажено противоречье:
Абрис часовни – и сейд недалече.
Древле язычник, я принял Христа.
Можно ли пласт отделить от пласта?
Таков он весь Русский мир, в какую сторону не посмотри: земля вятичей и кривичей, чуди и веси, древлян и полян, черемисы и удмуртов, и еще Бог весть каких племен и народов вместило это пространство – лоскутное одеяло, многоликое собранье, и все это в едином жесте крещения стало Русью Святой. В наших краях на Ангиловой горе, в никому не ведомой Коскосалме, стоит памятник русской истории – святой крест на месте крещения водлозеров. Именно здесь для «веси и чуди белоглазой» начинался с легкой руки новгородских ушкуйников Русский мир, и само Водлозеро было той Крещенской купелью, в которую зашли вепсы и саамы, а вышли русские. Так родились озерные люди – водлозеры. До сих пор местные рыбаки именуют ветер с запада, откуда некогда пришли новгородцы, крестовым. Сама история большой страны запечатлелась в судьбе Водлозерья, словно в зеркале. Его пуповина – в крещении, его рассвет – в годы Грозного Московского царя Ивана IV. Здесь и старообрядческий раскол с лесными скитами и гарями самосожженцев, здесь же Белая Вандея гражданской войны, а после неё – сталинские колхозы, горький надлом и запустение. До времени...
Кто он такой, простой русский солдат?
Немного продрогши под утро, я спустился в землянку в надежде согреться и провести остаток ночи в теплом спальнике у еще не остывшей печи. Но неожиданно обнаружил собеседника, совсем еще молоденького паренька по имени Стас, прошлой осенью мобилизованного из Петрозаводска. Ему не спалось, и он коротал остаток ночи, сидя перед тусклым огоньком свечи, в своих переживаниях и раздумьях. Мы разговорились, и я узнал, что Станислав месяц тому назад получил тяжелую контузию, лечился в Белгороде, но не долечившись сбежал из госпиталя в свою часть, чтобы быть со своими. Он страдает теперь бессонницей и сильными головными болями, и спасается сильнодействующими анальгетиками. На позиции его пока не отправляют и у него есть время, как он выразился, «молиться и писать стихи».
- А как ты пришел к вере? – спросил я у Стаса.
- В церковь я не ходил, хоть и крещенный, и о вере раньше не задумывался. Но здесь познакомился с парнем из Питера по имени Андрей, он был из 5-й роты и всегда бывал у вас, батюшка, на богослужении, когда мы стояли под Сватово. Он был человек глубокой веры и с детства воцерковленный.
- Но почему был, где он сейчас? – спросил я.
- Андрей погиб у меня на глазах, и я ничего не смог сделать, чтобы спасти друга! – с горечью, сдерживая слезы, отвечал мне парень.
- Как это было, расскажи.
- Мы заходили на позиции у Синьковки и попали под «птичку», граната разорвалась у самых ног. Андрею разорвало ногу до самого бедра, меня же отбросило в сторону, и только слегка контузило. Придя в себя, я смог доползти до окопа у отбитых ВСУшных позиций и укрылся под накатом. Андрей был еще жив и, истекая кровью, звал на помощь. Но «птичка» зависла у нас над головой и явно не собиралась улетать, выжидая что я стану делать. Я слышал стоны товарища, и, понимая, что медлить дальше нельзя, высунулся. Я успел только перекреститься, как тут же прилетела вторая граната. Она ударилась о накат и взорвалась прямо на уровне моей головы так, что с меня снесло каску, а дальше я уже ничего не помню. Я получил сильную контузию, но опять ни единой царапины! А друг мой так и не дождался помощи…
- Знаете, батюшка, – немного помолчав, произнес Станислав, – я научился молиться у Андрея, и теперь чувствую, что его вера перешла ко мне. Я теперь всегда молюсь и жду сегодняшней службы.
- А причащаться будешь?
- А как же! Мы с Андреем много говорили о вере, он никогда не пропускал причастия, и я теперь буду как он.
Я слушал этого простого и не по годам серьезного паренька и думал о том, что как свеча зажигается от свечи, так и огонек веры переходит от сердца к сердцу человеческому. Но как же устроен человек, неужели для прозрения не достаточно радости, но нужна скорбь, ужас войны и горечь утрат.
- Каким ты запомнил Андрея? – задал я в общем-то дежурный вопрос, не ожидая услышать что-нибудь особенное, но Стас меня поразил неожиданным ответом:
- Он был русский солдат. А хотите, батюшка, я Вам стихотворение расскажу, недавно сам сочинил.
Я приготовился слушать и попросил разрешения сделать запись на видео. Это был исчерпывающий ответ.
Пусть стелятся маты в глубоких окопах
Под рев автоматов и треск от лопат.
Пусть грязь по лицу разливается потом,
Ты должен все выдержать, ты же – солдат!
Копай, пацаны, чернозем понемногу,
Кто знает, куда будет следующий залп?
Копай, пацаны, не смотря на погоду,
Все выдержать сможет наш русский солдат.
Ведь нас не сломать ни в степях, ни в болотах
И дух не падет после взрыва гранат.
За честь своей Родины выйдет, не вздрогнет
Под натиск фашистов наш русский солдат!
Враг знает, что значит плохая погода,
Когда в их окоп рассыпается град.
Немецкие танки горят как солома,
Да кто же такой этот русский солдат?
И все как один хоть арта, хоть пехота
За наших дедов и за павших ребят
Штурмуя КП, разбивая их доты,
В упор подойдет к ним наш русский солдат,
Жгутами на совесть приклад перемотан
И китель пустой без погон и наград
Он скажет, харкая в нацистские морды
Запомните, наш не сдается солдат.
Послышалось неодобрительное ворчание бойцов, которым мы явно мешали досматривать утренний сон перед ранним подъемом, рассказчик остановился и прибавил: «Мы русские, с нами Бог, все будет хорошо». Мы еще немного посидели молча. В этой предутренней тишине меня вдруг пронзила мысль, что передо мной сидит вовсе не Стас, а его погибший товарищ, что Андрей и Тот, в кого он так горячо веровал, обрели в Стасе новую жизнь, и жизнь эту у него уже никто отнять будет не в силах. Так подобно малой закваске, приходит в наш земной мир Царство (Мф.13:33), и когда вскисает, то для человека бывает по Апостолу: «жизнь для меня – Христос, и смерть – приобретение» (Фил. 1:21).
Литургию праздника Рождества Богородицы мы служили в просторной и чистой трапезной, устроенной в землянке под тройным накатом. Наружных звуков не было слышно, лишь мерные вылеты и нечастые прилеты мин крупного калибра слегка сотрясали землю. Воины чередою шли к причастию. На утро следующего дня большинство из них должны были заходить по ротации на позиции.
Причастие святых Христовых тайн в Карельском батальоне
«Мы стоим в глухой обороне»
В дни нашего пребывания в Карельском батальоне исполнялась годовщина так называемой «перегруппировки», в результате которой осенью 2022 года Русская армия ушла из Красного Лимана, Изюма и отставила Купянск. Основной причиной нашего отступления было недостаточное количество войск для удержания столь протяженной линии фронта. Да и фронта как такового тогда еще не было, поскольку никто тогда еще и не думал зарываться в землю и строить долговременные укрепления. Наступали, и все еще надеялись на скорую победу. Но после оставления Харьковской области и Херсона была проведена решительная переоценка ситуации на фронте. В конце сентября 2022 г. была объявлена мобилизация, потом началось создание новых армий и полков, запуск оборонки в режиме 24 х 7, и полный пересмотр хода боевых действий на Украине. Вовремя была осознана опасность украинского контрнаступления весной, и выстроена грамотная оборона по всей линии фронта. Наше командование угадало направление главного удара противника, и мы смогли подготовиться.
Судьба всей летней кампании 23-го года решалась в степях Запорожья, но и на Харьковском направлении шли тяжелые бои. В СМИ много говорилось об успешном наступлении Российской армии на Купянском направлении, но что стояло за этим в действительности? С мая по октябрь мы смогли продвинуться к Купянску в направлении Петропавловки и Синьковки всего только на 2-4 км. В итоге к концу сентября противник смог-таки стабилизировать ситуацию, задействовав переброшенные с Запорожского направления резервы. Наши же войска силами 25-й и 138-й бригад продолжали упорно атаковать без особого результата в направлении Двуречной, Петропавловки и Синьковки. Так за две недели боев с конца сентября 2023 года, продвигаясь вдоль железной дороги со стороны Лимана 1-го, нашим войскам удалось вклиниться в оборону противника всего только на 1 км.
На языке официальных сводок Министерства обороны РФ все это называется «активной обороной». Считается, что выдерживая атаки ВСУ по линии всего фронта и контратакуя, мы изматываем противника, перемалываем его живую силу, уничтожаем технику. Нет сомнения, что так оно и есть, но как выглядит это изнутри? Штурмовые отряды ценой немалых усилий и потерь продвигаются вперед, как, например, в направлении той же самой Синьковки, и отжимают у ВСУ позиции переднего края. И на эти позиции должны сразу зайти силы второго эшелона. В данном случае наш Карельский батальон, и, став в «глухую оборону», любой ценной удерживать их. Все в точности так происходит и с другими батальонами, где служат наши земляки из Куганаволока, Шальского и Петрозаводска – на Жеребце под Сватово и в Клещеевке под Соледаром. Все, казалось бы, просто, но здесь мы сталкиваемся с преимуществом противника (надеюсь временным) в оснащенности БПЛА, средствами разведки, дальности и точности работы артиллеристских систем, наличия боеприпасов. И на деле получается, что эта самая глухая оборона стоит нам немалых потерь.
Для того, чтобы лучше представить как происходило занятие позиций, и чего стоит нам «глухая оборона», дословно приведу красноречивый рассказ одного военного священника, по случаю оказавшегося в те дни, когда наш батальон впервые заходил на «отжатые» у хохлов позиции в последних числах июля. «Приехал я сюда в расположение батальона с командиром полка из Сватово ненадолго. Хотелось поговорить с бойцами и вместе помолиться. Командир роты попросил меня задержаться еще ненадолго и пройти с ним на позиции, чтобы покропить их святой водой, очистить, как говориться, от «всякия скверны». Шли в первый раз и еще не знали чего ждать, к чему готовиться. Двигались большими группами так сказать «на расслабоне». Ни воды, ни еды с собой не брали, чтобы не тащить лишнего. На всякий случай взяли с собой антидроновое ружье и «купол» РЭБ, но вот незадача, батареи забыли, они ведь тяжелые. Уже до бывших украинских позиций оставалось рукой подать, восемьдесят метров, не более. И тут посыпались по нам мины и «кассетники». Двое впереди нас сразу рванули в сторону, и тут же наскочили на мины. Мы же кое-как доползли до окопов и туда попрыгали. А там уже было полно убитых и раненых, и другие вслед за нами еще доползали. Достали жгуты, стали перевязывать одного, другого. Ротный кричит: «бросай того, он не жилец, перевязывай этого». Сверху летит, земля ходуном ходит, повсюду лежат люди, и ты не знаешь, кто убит, а кто ранен. Поначалу сторонились убитых, а в итоге уже и спали в изнеможении на покойниках…
Жара стояла под тридцать. Раненые воды просят. Ротный кричит, что им уже ничего не надо, оставь живым. Бутылка у меня со святою водою одна на всех единственная. Раненые из рук выхватывают, начинают жадно пить глотками. Я забрать пытаюсь, кричу на них изо всех сил, ведь нужно же чтобы на всех хватило! Благо у меня была туалетная бумага влажная, мы в итоге и ее сцеживали. Кто-то приполз и говорит, что там, мол, у убитого бутылка есть, полторашка. Бедолага сжал ее в руке, и никак не разжать было, так и пили мы из руки покойника.
Позиции у противника, как оказалось, были пристреляны. Видим в воздухе «птичку», она висит, и огонь по нам корректирует, и сделать с ней ничего не можем. Я только подумал, что ведь должен же закончиться у неё заряд когда-то, улетит, в конце концов, бестия! Но не тут-то было, слышим одна улетает, а ей на смену уже другая спешит. Дождались темноты. Трое решили выходить под покровом ночи. Да не учли, что «птички» то с тепловизорами, видят они ночью лучше, чем днем. Только пошли те трое, как слышим взрывы в той стороне «ба-бах»… Наконец, все затихло, темень, хоть глаз выколи, цикады трещат, а из соседнего блиндажа кто-то зовет истошно: «Поп, где твой Бог?». И так звал он толи меня, толи Господа всю ночь напролет. Ранило, видать, парня тяжело, помощи просил без надежды. А что мы могли? Жутко было. Наутро проснулись от тошнотного запаха тления, жара стояла, и трупы стали синеть и разлагаться.
Так мы 15 часов просидели, и уже в сумерках следующего вечера приползли к нам связисты с катушками и помогли нам с ротным выйти оттуда. Шли мы к своим быстрым шагом, не останавливаясь, и вот темечком слышу – птичка летит. Ротный говорит: «стой»! Я замер, прижался к дереву, едва дышу. Нас, кажется, не заметили. Пронесло. Слава Богу! Но за нами четыре разведчика шли, и хирург с ними был, пудожанин. Слышим только «ба-бах», подбегаем – все 300-е. Вытащили мы их все же кое-как к своим, а я с тех пор триммер и слышать не могу, сосед травку косит, а у меня мурашки по телу…».
Это реалии современной войны, технологичной, жестокой… Конечно, за прошедшие месяцы наши бойцы и командиры как-то приспособились, ценой кровавых потерь выработали тактику передвижения, научились как-то противодействовать вражеским «птичкам». Так появилось понимание, что заходить и выходить надо в час утренних и вечерних сумерек, когда «птички» перевооружают на ночной или дневной режим, и они не летают. И вот в одно такое утро, еще до рассвета, мы напутствовали бойцов молитвой, кропили воинов святой водой и благословляли их Честным Крестом. Волнительно было провожать ребят в неизвестность. Лиц во мраке ночи было не разглядеть, но нельзя было не почувствовать совершенно естественный для человека страх и некоторую растерянность. Хотя вида бойцы старались не подавать, даже храбрились друг перед другом. Понять ребят можно. Они воюют не с людьми, а с роботами. По условиям этой жестокой игры, ты – зверь, на которого ведется охота, или же беспомощная жертва, когда тебя обнаружили. Батальон уже три месяца как стоял в обороне, нес потери, а противника никто в лицо так и не видел. Стрелковый бой не предполагается, личный же состав выбивается минометным огнем и сбросами гранат с дронов прямо в окопы, и особенно при заходах и выходах на ротации.
Происходит же это следующим образом. Из расположения нужно выдвигаться небольшими группами, ехать на машинах ближе к переднему краю, а дальше еще 4 км идти пешком по узкой лесной тропинке – сойти нельзя, все заминировано. Особую трудность представляет переход через железнодорожную насыпь, здесь открытый участок и постоянно дежурят «птички», корректирующие минометный огонь. «Птички» со сбросами (подвешенные гранаты) дежурят и на тропе. Спасаются от них, прижавшись всем телом к дереву, и замерев в неподвижности. На позиции бойцы заходят на две недели, затем бывает ротация. При нахождении на позициях главная задача окопаться и не выдать себя. Нужны маскировочные сети и теплая одежда – огонь разводить нельзя. В воздухе постоянно висят вражеские «птички-наблюдатели». Они в автоматичесом режиме сканируют местность, реагируя на любое движение или малейшую перемену обстановки. Например, боец окопался, и появилась свежая куча песка – это уже цель для минометного огня противника или сбросов «вогов».
Особую трудность представляет необходимость ежедневного подноса на позиции воды, пайка и боекомплекта, а также эвакуация раненых и убитых. Этим занимаются наиболее отчаянные бойцы из добровольцев, так называемые «самокатчики». Их задача нагрузить на себя как можно больше груза и добежать. Ради этого приходится зачастую даже и от бронежилетов в пользу лишних килограммов полезного груза отказываться.
Благословив бойцов, мы вскоре отправились вслед за ними на передовой пункт управления батальона. До передовой нам надо было преодолеть не больше десяти километров по лесной дороге, но эти километры нам запомнятся надолго. Лес был сильно изрежен боевыми действиями. В воздухе висели дроны-наводчики, и кровожадно выслеживали свои жертвы FPV дроны-камикадзе. Ротный знал это, и когда машина выезжала на гари или открытые места, водитель втапливал педаль газа в пол до отказа, и мы неслись между пней по ухабам буквально не касаясь земли. Не знаю, какая опасность нам грозила больше, от FPV-дронов, или риск разбиться при такой отчаянной езде. Последнюю часть пути нужно было идти пешком. Мы двигались быстрыми перебежками и по одному. И вот мы добрались до командного пункта на передовых позициях батальона. Он был устроен в укрытой масксетями просторной землянке.
Нас встретил боевой комбат и его штабные. Вся атмосфера командного пункта, несмотря на жесткую обстановку, излучала своего рода веселье. Нет, это был не кураж с игрою со смертью, а именно радость того, что парни заняты настоящей мужской работой. Нас встретили с необыкновенным радушием, и вскоре блиндаж наполнился бойцами так, что было не пошевелиться и не продохнуть. Уже когда был развернут престол и выставлены священные сосуды выяснилось, что мы не взяли с собой просфоры. Отступать было некуда, и решение нашлось само собой. Нашей просфорой-приношением стала буханка свежеиспеченного белого хлеба. Сколько не придуманной, не вымученной правды во всем этом. Как близок был Христос, и как ощутимо в такой обстановке было Его присутствие.
Немало порадовала меня нечаянная встреча в Таволжанке с нашим односельчанином Денисом. Он посетовал, что не смог быть на литургии, так как в это время был еще на позициях. Но дождавшись меня, выпросил стяг с образом Спаса, аккуратно сложил его за пазуху с обещанием водрузить «над Рейстагом».
«Кто мы?»
Это правда, что ткань русской жизни истончилась почти до иллюзии, в ней много дыр и трагических разрывов. Но жив Господь! Христос, воскресивший четверодневного Лазаря, силен воскресить и Святую Русь. Не ради ли этого попущены тяжкие испытания наших дней, не за это ли идет война на юге России? История циклична, и на каждом новом витке события повторяются. Сто лет назад на юге России шла та же война «за Единую и Неделимую». У наших бойцов и командиров на фронте есть усталость, это правда. Наши воины хотят мира, желают поскорее вернуться к своим семьям домой. Но у них нет и тени сомнения в правоте нашего дела и в нашей неизбежной победе, какую бы цену не пришлось бы заплатить нам за это. Один боец в Таволжанке жаловался мне на рутину и свою усталость от войны, говорил о съедающей его душу тоске по дому и семье.
- У меня трое маленьких детей, я не должен был оказаться здесь по мобилизации, – говорил он.
- Выходит, что тебя мобилизовали с нарушением закона, и ты не оспаривал это? – спрашивал я.
- Тогда я имел желание оказаться здесь и встать за свою страну.
- А теперь, что изменилось? Ты не желаешь более постоять за свою страну и за деток своих?
- Что вы, батюшка. Мы просто очень устали от безбытности нашей окопной жизни, от разлуки с семьей, дети подрастают, безотцовщина.
- Ну а если бы снова вернуться в сентябрь 2022-го, и можно было бы выбирать идти или не ходить, пошел бы?
- Да, без сомнения пошел бы, нельзя иначе.
Наступит мир, эти замечательные мужики вернутся домой. За военной спецоперацией на Украине, надо думать, последует «денацификация». Если этого этапа не будет, то зачем все это было и затевать 24-го февраля, и ради чего все жертвы? Но это тоже будет война – война идей и смыслов, война за умы и души наших сбившихся с пути братьев. Достаточно ли мы вооружены для этого? Не повторится ли на фронте идейном Харьков или Киев февраля-марта 2022-го?
Петр I, разгромив под Полтавой Карла XII и его сатрапа Мазепу, сокрушил тем лучшую военную силу Европы, но на идейном фронте великий преобразователь России все-таки потерпел поражение. Россия на три века оказалось в идейном порабощении Запада, и только теперь, после 24 февраля 2022 г. мы, наконец, обрели зыбкий шанс вырваться из плена. Чтобы не упустить этот шанс, придется ответить себе на вопрос – кто мы? Ответ есть, он готовился в смутные годы «чревобесия» замечательным русским историком и публицистом Феликсом Разумовским. Его исторический цикл выходит на экраны Российского телевидения уже 30 лет, и в наши дни оформился еще и в книжную серию с тем же испытующим наименованием: «Кто мы?» Наша дружба и переписка на протяжении последних лет с Ф.В. Разумовским лично мне помогла уяснить сущностные вопросы русской истории и понять смысл происходящей войны на Украине.
Так кто же мы? Ответить можно так. Мы самобытная, ни к кому и ни к чему другому несводимая цивилизация с тысячелетней историей. Наша мера и никогда не достижимый идеал – Святая Русь. Он, и только он, образует все главные духовные смыслы русской цивилизации. Форма же исторического существования России – империя, а это значит, нам судьбою прописана нескончаемая война за удержание смыслов и границ своей ойкумены. Именно так на протяжении веков жила Россия. В возвращении наших исконных земель в поле русской цивилизации лежит последний смысл современной войны на Украине. Не больше ли тело одежды? Так и идея больше идеологии. Если мы вернем себе растраченные духовные смыслы, то нам, может быть, вовсе и не потребуется государственная идеология, об обязательности которой сегодня толкуют политики.
Чтобы говорить о подобных вещах, нужно иметь собственный опыт. Моя война за обретение смыслов русского бытия началась задолго до 24 февраля, как минимум на тридцать лет раньше. Другое дело, что в постсоветской России даже говорить об этих смыслах было как-то не принято. Любое истинно русское дело на Русской земле воспринималось как нечто маргинальное. Так, занимаясь возрождением старинных храмов и деревень на покинутых островах Водлозерья, я всегда чувствовал себя в глубоком подполье. Наша небольшая православная община, занимаясь делом государственной важности, восстанавливая исторические памятники и духовные святыни национального парка, всегда ощущала себя в этом парке партизанским отрядом в глубоком тылу оккупированной врагом страны. Этот мучительный «постсоветский» период безвременья к счастью закончился 24 февраля. Мы, наконец, вышли из маргинального подполья, но сразу же оказались «на линии огня».
Здесь на фронте, по эту сторону линии разграничения, все свои. Здесь в спину не стреляют. На внутреннем же фронте много сложнее. Мы всё ждем, когда же придут «наши», но все «наши» – это мы. И «мы» все давно на Донбассе. Те же, кто на этой войне чувствует себя в тылу, те уже в стане врага. Бывая на фронте, всегда чувствуешь какой-то поразительный градус нравственного здоровья и человеческой нормальности. На Донбассе сегодня надо искать Россию и русских – там вся наша надежда и спасение. Я мог бы привести множество примеров в подтверждение своих слов, но не пойду дальше все той же Таволжанки. Здесь мы встретили замечательного паренька – добровольца в должности санинструктора Карельского батальона с позывным Мастер. Я не упустил возможности записать его толковые речи, и хотел бы передать слова и сам образ мысли простого русского солдата-добровольца из окопа под Купянском.
Мастер
«За страну пошел я, за друзей пошел, потому что так надо. Есть такое понятие ЗОВ. Как оно сложилось: есть «зеточка» и есть «вешечка», и выходит – «ZOV». Человек либо его почувствует, либо нет. Если услышит, то поймет, что он здесь нужен. У нас здесь самому младшему пацану 21 год, а самого старшего я знаю 57 лет. Люди идут сюда по зову сердца. Здесь такого нет, что, мол, я старый, у меня руки или ноги болят, я вижу плохо или болен чем. Вы не думайте, что война строится на том, что все только из автоматов стреляют. Война – это рутина, хозяйство и быт простого солдата: снабжение, обозы, погрузка, выгрузка. Нужны водители, фельдшеры нужны. Я сам санинструктор. Парней с передка выносим, жгутами мотаем, тампонируем и прочее. Не обязательно быть супервоином, чтобы на тебя пятьдесят килограммов нагрузили, дали автомат, и ты побежал бы штурмовать. Тут и простые люди нужны. Воюет ведь не один человек. Да, генералы нужны и командиры нужны, но и без нас, простых людей, ничего бы не работало. Нет водителя, и машина не едет. Машина не едет, и продукты не везутся. Продукты не везутся, и группа доставки стоит, а парням на передке тогда как воевать?
Это не призыв, просто думайте сами, если слышите в своем сердце ЗОВ, значит, вы здесь нужны, и не отказывайте себе. Я не смог себе отказать, пришел к жене и сказал: «Наташа, я ухожу». Она мене дала ответ, от которого у меня просто все перевернулось внутри: «Как жена я против, но как твой друг, я тебя понимаю». Я ожидал услышать что угодно, но не такое! Трое сыновей у меня. Старший, Олег, женился, ждут малыша. Мишка и Димка совсем маленькие еще. И вот, чтобы они имели будущее, могли учиться, верить и жить в своей стране, я здесь.
Некоторые говорят: я стрелять не могу, как в братьев стрелять, мне вера не позволяет! Я правду скажу, я еще ни разу здесь не стрелял, но зато я семь человек опознал и 27 с передка вытащил. Я не герой, просто делаю свою работу. Выносят раненого, и ты начинаешь его жгутовать, бинтовать, тампонировать, где-то под фонариком и под обстрелом. Мужики фонариками светят, и тут «птица» зависла. Что тут сделаешь? Нас стоит восемь человек, говорю мужикам: «молитесь»! И погнали бинтовать дальше… Бывает очень страшно: идешь в группе эвакуации, а «птицы» поджидают, нет уверенности, что дойдешь, а идти надо, там помощь нужна. Была тут у нас не так давно история печальная: парня ранило, и «птица» около него кружила. Знали там, что придем, не бросим. Но парня так и не вытащили. Одна «птица» заряженная висит и ждет нас, а группа эвакуации стоит, носилки парни растянули, под деревьями прячутся, а подойти нельзя. Сунешься, – и ты следующий. Эта птица улетела, и тут же другая ей на смену, так парня и не вытащили…
Скажу еще интересный момент, здесь все люди вежливые. А почему так? У каждого автомат на плече и граната на поясе. Поэтому здесь каждый за языком своим следит и десять раз подумает как сказать, чтобы не оскорбить и не обидеть товарища. И еще скажу, что без веры здесь никак нельзя. В окопах атеистов нет, это правда, я не встречал неверующих. Но вот что удивительно, людей воцерковленных, соблюдающих посты, например, я здесь тоже еще ни разу не встретил.
Кормят здесь хорошо, грех жаловаться. Но как сила тела берется из того, что мы едим, так и сила духа от веры. Без веры очень страшно! Вот история. Копали мы блиндажи, а нас обстреливал танк, снаряд проносится над головой с таким противным свистом, что мозг до самого темечка как шилом пронзает, вжимаешься в землю, хочешь руками закопаться, молишься ко Господу, потом встанешь, отряхнешься и дальше копаешь. То же самое бывает, когда с группой на позиции заходишь. Нужно пройти железнодорожную насыпь, участок всего-то четыреста метров, а там «птички» висят и минометы наводят, нужно пробежать, а попробуй-ка в бронежилете и да с рюкзаком весом 20-30 кг! Пробежишь – значит жив останешься, а замедлишь – кто убережет? Как тут без молитвы?
Вот еще чем хочу поделиться. Эти мысли не мои, но я их всегда с собой ношу. Есть известная притча, которая звучит так. Три человека на тележках возят камни. Одного спрашивают: ты что делаешь? Камни вожу, – отвечает. А ты что делаешь? На хлеб зарабатываю, – говорит другой. А ты что делаешь? Я храм строю. Значит, выходит так, что один работает, другой трудится, а третий служит. Эту же притчу можно пересказать и на примере трех солдат, которые стоят на посту. Ты что здесь делаешь? – командир поставил. А ты что здесь делаешь? – денег заработать хочу. Ну а ты что делаешь? – я Отечеству служу. Вот и получается, что через служение Отечеству можно и работать, и зарабатывать, и можно при всем при этом достигать великих целей. Служу Отечеству – что можно поставить выше этого!
А что такое Отечество? Я расскажу вам. Отечество – это крест. Для нас русских – это русский крест. Поясню как это понимать. Вот я отец и у меня трое сыновей, я с другими такими же отцами образую здесь на земле отечество земное. На Небе есть тоже Отец – это Бог наш, и мы отцы под Его началом. Когда мы отцы живем по заповедям Отца Небесного, тогда нам понятны все цели, смыслы и моральные нормы. Если я в Отечестве, я могу учить своих сыновей что можно, а что нельзя, что хорошо, а что плохо, и где табу, черта непереходимая. Вот и получается, что Отечество – это вертикаль креста, стоящего на отцах. А горизонталью будет материнство. Слева наша мать, а справа все множество наших матерей и жен – это и есть Родина. В понятии этом и земля наша родная, и тепло семейного очага, и традиции, и быт. А что же будет тогда на пересечении земного и небесного, в центре креста – Богородица Мария, Матерь Бога нашего Иисуса Христа, распятого на кресте за грехи наши, воскресшего и даровавшего всем нам спасение. Вот почему Русь Святая – дом пресвятой Богородицы. И в этом все мое богословие.
Я заточенный, я так сказать «на морали», потому я четко знаю, зачем я здесь – войну остановить! Я не хочу войны! Война – это страдания и гибель множества людей, братья наши страдают, все мы страдаем от этой войны, а «партнеры» наши за океаном только спят и видят, чтобы наш самый непокорный в мире народ кровью захлебнулся! Вот почему я здесь. Я стихи сочинил об этом, послушайте:
Я как пророк вам возвещу начало дней конца эпохи,
И вам в стихах я расскажу, как убывают времён сроки.
Терзают мир волненья, смута и страхи новых перемен,
Кругом беда и ложь, и скука, и безразличие взамен.
Идет война на пораженье, сметая тысячи людей,
И разбивая поколенья, рождая племена зверей.
Разрухе поддается мир, сметаясь ураганом
Златой телец опять кумир, все снова не по плану.
Теперь нас кара настигает, сметая города волной.
Волна воды была бы раем, – нас накрывает наркотой.
Распутству предаемся мы, безвольному броженью,
Хотя у всех у нас горит надежда на спасенье.
Болезнь идет по городам, чтобы сломить нас мукой боли,
Чтобы сломить в нас силу воли, и дать нам очищение грехам.
И как всегда в минуту страха вдруг наступает миг,
Когда звучит бедой набата застывший жаворонка крик…»
Так в огне войны выкристаллизовывается русское мирочувствие, выплавляется, словно в горниле, образ русского воина, и из липкого мрака уходящей эпохи «общечеловеков» восстает тот самый Русский мир, за который мы поднялись на жестокую брань с диаволом.
Октябрь 2023 г.
***
От редакции РНЛ. Напоминаем боголюбивым читателям, что 12 апреля в деревне Варишпельда, расположенной в самом сердце Водлозерского парка в Пудожском районе Карелии сгорел дом семьи священника Олега Червякова, настоятеля храма прп. Диодора Юрьегорского. Отец Олег – основатель и первый директор Национального парка «Водлозерский» – вместе с супругой матушкой Натальей на протяжении многих лет возрождает духовное наследие Водлозерья, восстанавливает храмы и часовни. Подробнее о подвижнической деятельности священника Олега Червякова можно прочитать на сайте Петрозаводской епархии в материале по этой ссылке.
В день пожара батюшка находился в командировке в зоне боевых действий. «Русская народная линия» публикует его фронтовые заметки.
Отец Олег не хотел обращаться с просьбой о помощи. Только настойчивость Ю.Ю. Рассулина позволила узнать номер телефона к которому привязана банковская карта о. Олега: +7-911-426-41-02 (Олег Васильевич Ч.)
