Суть социалистической идеи состоит в реорганизации общества на принципиально лучшем основании. Речь идёт не о поступательном улучшении — принятии правильных законов, коррекции приоритетов, установлении более социально эффективных систем аккумуляции, распределения и использования ресурсов. Все эти действия не требуют установления нового строя. Концепция социализма предполагает другое: предпринимается кардинальная реформа, в ходе которой отбрасывается всё негодное и утверждается максимально совершенная система отношений, которая обеспечивает чуть ли не автоматическую реализацию социальной справедливости и воспроизводства нравственности.

Сегодня уже всем, включая самым горячим сторонникам социализма, очевидно, что полноты социальной гармонии достичь невозможно. Приходится учитывать и несовершенство человека, и существующие культурно-экономические реалии, а потому, разрабатывая модель «правильного» социального устройства, уже заранее закладывать в неё отступление от идеала.

 

В силу этого современные социалисты уверены, что они не являются утопистами. Утопична вера в воплощение несбыточного, а они отказались от безнадёжного проекта идеального общества.

 

Но утопичность социалистической мечты гораздо глубже: невозможно построить не только прекрасное и совершенное, но и просто заведомо хорошее общество. И тут всё упирается не столько в проблему разработки подходящих решений, сколько в феномен человека.

Человек имеет падшую природу. Понимают ли это наши социалисты? Некоторые, по крайней мере те, кто считает себя православными, вроде бы, должны понимать. Но, думается, вовсе не все следствия из этого тезиса для них очевидны. Перечислим же главные из них.

1.

Путь вниз проще, чем вверх. На самом деле, так ли уж это тривиально? Например, известна такая народная мудрость: прежде чем куда-либо залезть, подумай, как ты оттуда будешь слезать. Ибо залезть проще, чем слезть, — это знает любой мальчишка, когда-нибудь забиравшийся на дерево. А почему? Потому что, кроме, как слезть, есть ещё один путь вниз — падение, и сложен именно контролируемый спуск (сложнее подъёма), а упасть — всегда просто. Когда мы произносим трюизм о том, что падшему человеку проще двигаться вниз, чем вверх, мы обычно имеем перед глазами картинку склона — взбираться тяжело, под уклон катиться легко, и при этом мы упускаем из вида, что в любой момент может произойти обрыв, и того, кто сорвался, ждёт вертикальное падение.

Эта бездна, в которую можно упасть так быстро и глубоко, готова разверзнуться под ногами любого из нас. А то, что нас удерживает от падения, называется культурой. Вернее, прежде всего имеет значение та часть культуры, которая определяется как этика.

Наша этика — это сложная система, существующая на разных уровнях — социальном, групповом, личностном. Все эти уровни связаны между собой. То, что я считаю допустимым и должным, зависит от того, что принято считать таковым в обществе, в котором я живу, а особенно — в тех группах, к которым я себя отношу. А групповая и социальные этики во многом зависят от того, что считают допустимым и должным люди, занимающие в этих сообществах значимые позиции или образующие основную массу.

Радикальная перестройка общества, быстрая смена базовых отношений, на которых оно строится неизбежно приводит к тому, что существовавшая до сих пор этическая система ломается. Распадаются связи между этиками разных уровней. Многие люди перестают чувствовать подпитку своей этической позиции со стороны социальной и групповых этик, это подталкивает к тому, чтобы пересмотреть и свою личную этику. А среди возможных вариантов пересмотра есть и такие, что снимают прежние ограничения. Внезапно допустимым оказывается то, что прежде было немыслимым. Культура и социум начинают стремительно деградировать.

Купировать этот обрыв вниз практически невозможно. При попытке сменить строй так или иначе придётся пройти через культурно-социальную катастрофу. Об этом не следует забывать.

2.

Падшая природа присуща каждому человеку. В этом отношении все люди одинаковы.

Социалисты предполагают решить проблему «этического тяготения» (постоянного стремления вниз) с помощью установления социальных институтов, пресекающих грех и поддерживающих добродетель. Это выглядит разумным, и можно предложить действительно довольно много моделей таких институтов, которые будут выглядеть вполне работоспособными.

Однако всякое социальное установление проходит через человека, а значит, любая модель, пускай и красиво выглядящая на бумаге, подвергнется неизбежному искажению. Социальный институт можно представить в виде окна, в котором сидит человек, реализующий функцию данного института. Нельзя воспользоваться функцией, не задействовав человека. А человек в силу падшести своей натуры будет действовать неоптимально, отклоняясь от алгоритма, заложенного в модель. Чем больше этическая повреждённость оператора, тем больше будут отклонения.

В настоящее время эту «проблему оператора» пытаются решить, заменяя «человека в окошке» искусственным интеллектом — или в полном смысле этого слова, доверяя действие компьютерной программе, или помещая оператора под «электронный колпак». Предполагается, что с помощью электронных и цифровых технологий можно отслеживать отступления оператора от алгоритма и даже предупреждать их. Например, программное обеспечение колл-центра фиксирует, сколько времени уходит у оператора на то, чтобы ответить на вызов, оно также распределяет звонки между свободными операторами, не давая им манкировать своими обязанностями.

Однако всё это — внешние, формальные показатели. Подлинное качество работы определяется другим: насколько позвонившему было комфортно общаться с оператором, получил ли он необходимые ответы на свои вопросы, достиг ли какого-то результата своим звонком. Для оценки этих параметров в колл-центре существует практика анализа записей разговоров, также менеджер может слушать, как ведут беседу его сотрудники, подключаясь по параллельному соединению в момент звонка. Качество всегда контролируется человеком.

Это справедливо для любых коммуникаций. Как бы они ни были выстроены, на определённом этапе процесс управления обязательно замкнётся на человека. А значит, всегда есть место для смещения на величину этической погрешности того, кто принимает решения.

Есть и ещё одна точка уязвимости. Социальные институты не возникают сами собой. Их учреждают. У любой институции есть инициатор. Это человек. Прежде чем система заработает, её надо построить. Нужны организаторы, архитекторы системы — это тоже люди. Все они подвержены «этическому тяготению», что вызывает изначальное расхождение между «правильной» моделью и её реализацией. Почти любой институт сразу же начинает работать немного не так, как задумывалось: поддержка добродетелей пробуксовывают, а грехи проскакивают сквозь созданные фильтры. К тому же начинают продуцироваться иные грехи, защита от которых изначально не предусматривалась.

3.

Авторитет инициаторов социальных изменений обычно крайне высок. Мы воспринимаем тех, кому довелось стоять у истоков, как особых, качественно иных людей. Если некий социальный институт нами оценивается положительно, то мы склонны считать, что его устроители — лучшие люди, лишённые той этической повреждённости, которую мы обычно наблюдаем вокруг себя.

Отсюда возникает вера, что обязательно найдутся инициаторы и организаторы, способные запустить систему, не позволяя ей слишком сильно отклониться от идеальной модели. Они не передадут ей собственных грехов по той причине, что их просто нет, или потому, что эти титаны духа научились с ними справляться.

Если проговорить это вот так, то становится очевидным, что устроением качественно новой жизни (если мы хотим получить существенное улучшение общества и человека, а не сползание в сторону греха) должны заниматься святые. Ну, или люди, максимально приближенные к святости.

Безусловно, такие люди существуют («не стоит село без праведника»). Однако, какова вероятность, что именно такой человек окажется в числе тех, кто возглавит системные изменения? Бог может всё, но если не брать в расчёт чудо, то шансов не много. Тот, кто ищет святости, сторонится политики. Политика — высококонкурентная среда. За политический ресурс надо бороться. Лидерами в политике становятся лишь «прокаченные» в этой борьбе. Именно они, в случае успеха, становятся инициаторами изменений и архитекторами новой социальной реальности.

Иными словами, существует естественный политический отбор, в результате которого на ведущие роли выходят те, кто не может похвастаться отсутствием этических искажений. Это гарантирует «первичную повреждённость» любых учреждаемых институтов.

4.

Среди социалистов распространено убеждение, что идеи сильнее людей. Поэтому они не видят большой беды в том, что начинать придётся на материале, затронутом этической деформацией. Пусть люди тяготеют к греху, пусть в результате этого принимаемые решения отклоняются от идеальной правильности, пусть учреждаемые социальные институты работают не совсем, как надо, — всё это не критично. Если в обществе создать правильную атмосферу, то со временем ситуация будет исправляться. Нужны ориентиры, образцы, идеалы. Нужна программа движения вверх, к более качественному, совершенному состоянию. Следуя такой программе, социальные институты смогут преодолевать свои недостатки («родимые пятна» предшествующей социальной реальности), а люди потихоньку будут становиться всё лучше.

Именно поэтому социалисты столь склонны к различным обличениям и декларациям. Порок должен быть высвечен и заклеймён. Добро же надлежит активно насаждать и пропагандировать. В социалистической среде генерится огромный массив идеологически заряженных текстов. Слово есть первая стадия дела. Начать что-либо означает сказать об этом правильные слова.

То, что количество правильных слов не перерастает в нужные социальные изменения, социалисты объясняют господством «капиталистической» идеологии. Существующие социальные институты работают на иных, не социалистических отношениях. Правильные взгляды не являются последовательной официальной позицией. Если что-то такое и озвучивается представителями власти, то лишь от случая к случаю, а тем временем общую атмосферу создают совсем другие мысли и понятия.

 

Собственно, образ правильной политики для социалистов определяется в значительной степени именно тем, что говорится от имени государства, и первым по очерёдности (да и по значимости) действием в рамках социалистических преобразований должна стать кардинальная смена официального дискурса. Это как раз и будет очевидным знаком смены государственной идеологии с капиталистической на социалистическую. Должна сложиться новая атмосфера, помогающая всем остальным преобразованиям. Социалисты допускают, что экономические изменения могут проходить тяжело и затянуться надолго, но вот идеологическая революция кажется давно назревшей и социально востребованной.

Между тем, ренессанс социалистических идей во многом связан именно с их статусом неофициальной и оппозиционной идеологии. До того момента, когда оппозиция получает реальную власть (и перестаёт быть оппозицией), её программа остаётся чистой теорией. Эта первозданная чистота, полное отсутствие следов притирки и конфликта с реальностью легко очаровывает. Однако надо иметь в виду, что столь широко распространённое эмоциональное принятие идей социализма тоже не выходит за пределы идеального мира. Всегда можно согласиться с абстрактной теорией — это сугубо интеллектуальное, умозрительное, то есть виртуальное действие, не несущее никаких последствий в обыденной жизни.

Для человека естественно радоваться добру и желать его приращения (так в нас проявляются изначальные свойства души), но ещё более плотно мы связаны с грехом, который буквально пропитывает всю прикладную сторону нашего бытия. При столкновении прекрасных порывов души с прозой жизни мы довольно быстро приходим к компромиссу между добром и злом, суть которого состоит в том, что некоторая толика зла оказывается легализованной. Часто это происходит, не затрагивая сознания. Просто человек стремится к максимуму комфортности, которая обеспечивается за счёт поблажек греху.

Тот же механизм работает и в отношении социализма. Суть социализма состоит в безусловном примате общественных интересов над личными. Это выглядит справедливым, особенно на фоне того, что кто-то, преследуя свои личные интересы, оказывается особенно успешным или беспринципным, тогда как общественные интересы явно страдают. Поэтому несложно осознать себя сторонником социализма. Однако реализация социалистических идей на практике неизбежно приведёт к ущемлению личных интересов каждого члена общества. Придётся отщипнуть что-нибудь от себя и отдать в общий котёл. Наивные ожидания нынешних сторонников социализма, что социальные изменения принесут им исключительно приобретения (что они просто получат что-то сверх уже имеющегося), быстро развеются. Возникнет внутренний конфликт: дальнейшее следование идее потребует переступить через себя.

К тому же, как уже было сказано, воплощение идей социализма будет происходить очень неровно, с большими перекосами, вызванными греховной поврежденностью инициаторов и организаторов. А это значит, что найдётся тысяча причин, которыми люди будут оправдывать своё нежелание выполнять выданные им предписания, и не все они будут надуманными. В некоторых случаях следование указаниям, выданным от имени интересов общества, будет лишь упрочивать и развивать грех.

Таким образом, человек при социализме обречён на хронический внутренний дискомфорт. Утвердившаяся в публичном пространстве социалистическая идеология будет забрасывать его формулами и образцами правильного поведения, постоянно побуждая к добровольному ограничению личных интересов, тогда как повседневная жизнь раз за разом будет доказывать, что формулы не работают и результат действий по предлагающейся схеме не совпадает с обещанным. Для большинства людей подобная ситуация станет оправданием выбора в пользу личных интересов, но даже самые сознательные встанут перед необходимостью отступить от строгого следования декларируемым формулам и официальным схемам. Им придётся искать более эффективные, действительно работающие варианты. Они постараются следовать духу социализма, но это означает, что буква социалистических деклараций будет ими оставлена.

Социализм, казалось бы легко одержав идеологическую победу, попадает в семантическую ловушку. Чем дольше он существует как социальная практика, тем более очевидно проявляется рассогласование практики и теории. Люди, подвергающиеся идеологической обработке, вовсе не становятся лучше. Заданная идеологией планка не помогает вытягивать себя на новую высоту; она осознаётся как нечто искусственное, несовместимое с реальной жизнью, а потому чужеродное.

Общество начинает жить в двух измерениях. На внешнем плане произносятся правильные слова, совершаются формальные действия, полностью соответствующие требованиям идеологии, но истинные смыслы, мотивы и цели лежат глубже. Их приходится маскировать, поскольку они не укладываются в официальную схему и, следовательно, их нельзя проговорить публично. Так как настоящее оказывается отделённым от официально-правильного, ценность официального девальвируется. Очень быстро внешний контур высушивается, из него полностью выходит социальная энергия, и он превращается в пустую оболочку.

У социалистической идеологии энергетический максимум находится за пределами периода её господства — пока нет официального измерения. Не чувствуя внешнего принуждения к тому, что вызывает внутренний конфликт, люди легко вкладывают свой интерес и эмоциональное участие. Но начальный энтузиазм быстро выдыхается — по мере того, как человек осознаёт, что от него требуется превращение в элемент схемы, в идеальный объект, а он настоящий, со всеми нюансами его повседневной жизни, схемой не предусмотрен.

Так было в СССР, но омертвение советского официоза и полное отчуждение народа от артикулируемой идеологии — не просто исторический факт. Идеологический кризис (в сущности и погубивший Советский Союз) являлся не капризом истории или ошибкой руководства, а был проявлением духовного закона.

Повреждённость грехом человеческой природы нельзя ни игнорировать, ни недооценивать. Невозможно построить социальный механизм, который бы сам собой (механически) корректировал наше поведение, исправлял погрешности и делал нас лучше. Человек заведомо сложнее, у него всегда найдётся способ обойти заложенную в схему механику и согрешить. Да и сам механизм, если его как следует поскрести, обнаружит внутри себя такого же человека, а следовательно, любая социальная схема — это взаимодействие, пускай и опосредованное, человека с человеком или, иными словами, двух грешных людей, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Именно этот факт надо принять за основу. «Стрельба по площадям» заведомо неэффективна, общие (типовые и массовые) решения не дадут результата. Они могут лишь побудить к греху, но не удержать от него. Истинный путь исправления лежит не от общества к человеку, а от человека к обществу. Надо закладываться не на идеологию, не на пропаганду и даже не на законодательство (включая перестройку экономических отношений) — ничто из этого не остановит идущую деградацию. Потому что деградирует человек, и только он сам может переменить вектор идущих в нём изменений.

 

Человеку можно помочь, но эта помощь должна быть адресной, персонализированной. Все люди разные, и к каждому из нас может быть только персональный подход. А это значит, что единственная работающая в плюс, а не в минус, система — это отношения ученика и учителя. Кто-то должен быть лидером и авторитетом, чтобы другие тянулись за ним и старались ему подражать; чтобы прислушивались к его советам, нуждались в них и хотели их.

 

И чтобы подобное духовное руководство не ввергло нас в ещё худшее состояние, в ещё больший грех, учительство и ученичество возможны только в рамках традиции. Рядом с тем, кто отдаёт, и тем, кто принимает, всегда должен находиться третий — Бог. А для того, чтобы состоялась это трёхсторонняя встреча, всякое действие должно происходить только по благословению Церкви. Без Святого Духа не будет исправления. Любые человеческие установления, любое упование на то, что хорошее будет происходить само собой, только потому, что так прописано в законе или предписано с высоких трибун, обернётся погибелью. Нет дороги, которая называлась бы «социализм», есть лишь дорога, которая называется «христианство».