III. А гуси летели высоко, высоко…
Вся жизнь впереди…
IV
В прошлый раз я пообещал написать о чём-то счастливом и радостном, и вот сейчас хочу сдержать своё слово. Ведь если решил – надо сделать, – и моя ручка выводит на страничке заголовок, – «Вся жизнь впереди…» Это, конечно, слова из нашей любимой песни, где есть очень хороший куплет: «Не надо печалиться – вся жизнь впереди, вся жизнь впереди – надейся и жди…» Песня эта давно завоевала наши умы и сердца. Да, завоевала… А впрочем, простите меня – я заговорил сейчас как-то красиво, торжественно, а надо бы об этом совсем по-другому – какими-то бы простыми, душевными словами, ведь песенка эта обращена к каждому из нас. Конечно, к каждому, но особенно – к моей маленькой подруге – к Люсе, Люсеньке, к нашему дорогому лисёнку, как выражается её отец Григорий – наш первый сосновский фермер. Фамилию его я не называю – она совершенно нам не нужна, к тому же я уже признавался, что все фамилии в своих тетрадках я буду менять, потому что я выкладываю на своих страницах совсем не дневник, а что-то другое. Может быть, это даже рассказы, в которых можно уйти в размышления и даже нафантазировать, помечтать. А теперь признаюсь – когда-то, в далёкой юности я даже мечтал написать много-много рассказов о своих земляках, а потом соединить их в одну цепочку и выпустить книгу. Правда, я уже признавался в этих тетрадках о своих мечтах, говорил и о книге. Господи, слова-то какие – книга, писательство. Вот вспомнил об этом – и не стыжусь. Правда, это были всего лишь мечты и фантазии – и ничего из этого не сбылось. Но всё же как-то я осмелел, точнее сказать – согрешил: в районной газете однажды я опубликовал маленький, совсем крохотный рассказик под названием «Зной». А главной героиней в рассказике была девочка Люся, которой всё время хотелось купаться. Конечно, все в Сосновке узнали, о какой девочке я написал. А её отец Григорий даже меня похвалил – хорошо, мол, ты расписал моего лисёнка, но только многое упустил. Давай я тебе дам дополнения. Ну как, мол, согласен? Конечно, я согласился, а потом дописал и переработал рассказик. И спрятал свою писанину в портфель, – пусть, мол, полежит до лучших времён. Но когда они придут эти времена? Я, к примеру, не знаю – когда… Но вот сегодня мне надо сдержать своё слово – написать о какой-то радости, о мечте. А ведь моя соседка – Люсенька и была такой радостью, так что… И вы уже догадались, – так что я открыл свой портфель и достал те странички. И сейчас я их помещаю в свои тетрадки. А начинается у меня очень просто, без всяких метафор – «…над деревней плывёт густой зной, и кажется, что от солнца скоро вспыхнет земля. И потому, наверное, все люди попрятались по домам. Утомились даже собаки, залегли в подворотни и совсем перестали лаять. Одной Люсе весело, потому что любит жару. Она сама в этом как-то призналась, ведь с Люсей мы дружим, да и живёт она почти рядом, – обогнёшь мой огород и сразу увидишь их домик. Он похож на грибок-боровик, потому что сверху тёмная черепичная крыша. Но не буду о домике – лучше понаблюдаю за Люсей. Вот она вышла на крыльцо, сладко потянулась, даже привстала на цыпочки и вдруг вспомнила, что сегодня ещё не купалась, сзади мать тихонько окликнула, но дочь уже ничего не слышит, не видит, – ее прямо тянет река. А через секунду Люся уже бежит за ограду. На улице всё ещё пусто, только ходит чей-то петух у забора. Но что петух – петух не преграда. И Люся бежит дальше, а волосы разметались как парашютик. Вот она уже скатилась с горы, точно легкий упругий мячик, вот уже у самой воды она и здесь только остановилась. Только зря Люся спешила – никого из подружек не видно. Зато на плотиках стояла соседка – тётка Марина. Она полоскала белье, а возле ног у ней прыгала Варька, маленькая рыжая собачонка. Но Варька только на вид такая веселая, молодая. А на самом деле ей уже шесть с лишним лет, как и Люсе. Для человека это, конечно, немного, а для собаки – полжизни...
Люся еще раз огляделась, и глаза у ней потемнели – одной ей расхотелось купаться. Потом тихонько окликнула Варьку. Собака только этого дожидалась и сразу бросилась к Люсе. Та погладила у ней за ушами – и Варька растянулась во всю длину на песке и скоро заснула. Спала она чутко и всё время мыркала и стонала. А Люсе сделалось скучно. Подружки не пришли, а тётка Марина не обращала внимания. И тогда стала думать, как бы ей попасть на тот берег. Но переплыть Тобол ещё не могла и оттого сильно страдала. А там по взгорью зеленела роща и лепились дома. И у каждого дома – своё лицо, своё выражение. Зато берёзы походили одна на другую и все стояли в белых платьях до полу. Люся засмотрелась на них, но в это время затявкала Варька. Люся крутит шеей, ищет чужого. Но чужих не видно, значит, это Варька во сне, а может, ей голову накалило. Люсе ещё сильнее хочется в воду, а подружек всё нет и нет, зато на горе появляется сытый высокий гусь. За ним медленно выползает все гусиное стадо. Вожак идёт не торопясь, вперевалку, совсем как сосед, дядя Геннадий. И нос у него такой же красный, нахальный и такая же высокая грудь под серой рубашкой. Люся загораживает ему дорогу и кричит громко, смеётся:
– Куда пошел, дядя Гена? Я тебя не пущу, не старайся!..
Гусь на неё даже не смотрит. И тогда Люся кричит ещё громче, даже щеки краснеют:
– Я тебя все равно не пущу! Ты почему такой гордый?! – Она делает строгие глаза и раскидывает широко руки, пытаясь загородить дорогу. Лицо у неё ещё больше краснеет.
Но гусак идёт напролом, и Люся испуганно отступает. А за вожаком уже тянется всё большое белое стадо. Молодые гуськи-малыши идут посредине, а по краям их охраняют старшие братья. Люся смотрит на гусей, и ей их жалко, а почему жалко – не отгадаешь. А потом её внимание забирает телёнок. Он тоже бредёт к воде, и ноги у него точно спутаны или очень больны. Не доходя до воды метра три, он ложится. Над ним сразу появляются мухи и подлетают близко и жалят. Теленок крутит шеей, машет хвостиком, но сил уже не хватает. Наверно, жара измотала, наверно, жара. И тогда Люся берёт веточку и начинает махаться на мух. И те нападают теперь на Люсю, потом снова кидаются на теленка. Но всё равно их теперь уже меньше, а Люся хохочет:
– Терпи, Мартик! Подумаешь – мухи...
Телёнок в ответ мычит, тянет шею, Люся гладит его и что-то шепчет – и тот сразу её понимает и мычит сильнее.
– Терпи, Мартик! Мне тоже жарко...
С теленком этим она давно знакома. Он живет в соседях, у тётки Марины. А родился он в марте, в самую талицу, потому и зовут его Мартик. Телёнок вышел весь черный-черный до тугой синевы, только на лбу белое пятнышко. Однажды Люся вымазала эту белую полянку чернилами, но соседка взяла мыло и сразу отмыла...
А солнце печёт все сильнее, настойчивее. Люся снимает платье и остается в одних трусиках. Сразу стало легче дышать, свободнее. И Люся ложится рядом с Варькой и поднимает глаза. А там, в небе, бегут и бегут облака. Все они куда-то спешат, почему-то опаздывают, и у всех у них свои заботы, дела. Иногда одно облако догоняет другое, и потом они идут вместе, сливаются – и Люся хочет понять это чудо, да разве сразу поймешь, догадаешься...
Вот одно облако совсем выделяется. Оно похоже теперь на гуся, на дядю Гену, и вот уж вместо гуся смотрит сверху телёнок, а лоб у него крупный, весёленький... А рядом облако превращается в лошадь. Она машет хвостом, играет – и вот уж вместо лошади стоит над головой кот Сережа. Люся громко вскрикивает, бьёт в ладоши – ну конечно же – это Сережа! Этот кот живёт у них третий месяц, и вся семья его любит и считает почти что за человека. Когда Люся садится за стол, кот тоже садится с ней рядом и смотрит в тарелку. Люся сразу подвигает ему ложку и вилку. Серёжа берет их лапами и через секунду роняет. А матери это не нравится, и она ворчит, и на дочь свою даже не смотрит: «Надо ж всё-таки следить за котом... Надо ж себя проверять...» Потом мать замолкает надолго, и это молчание всего тяжелее. Но Люся не знает, что такое – себя проверять. Вот сегодня ей сон приснился – будто б к Чёрному морю приехала и там сразу пошла купаться. А идти к морю далеко-далеко, и места кругом пустые, чужие. И шла она долго, все ноги стёрла. Наконец вода показалась – Черное море. И везде на берегу кричат ребятишки и гуси гогочут, и на плотике тётка Марина что-то стирает. Но где она?! – вдруг пугается Люся. Это же не море совсем, это же их река! И гуси тоже знакомые, и берег тоже знакомый. Как же это, где она?! – плачет Люся, прямо рыдает. Ехала-ехала, а снова в свою Сосновку вернулась. И ещё сильней плачет, просит защиты. И может, кто-нибудь бы пришёл на помощь, но в ту же минуту проснулась... Вот и проверяй тут себя! Ехала-то к морю, а вернулась домой.
А на небе облака плывут – одно за другим. Люся хочет сосчитать их, запомнить, но в это время Варька стала поскуливать. Мимо них прошла с бельем тётка Марина, и Варька сразу кинулась к ней, хвостом завиляла, а Люся осталась совсем одна. Вдруг сделалось тихо, только жужжит где-то пчёлка. Потом и пчёлка улетела, и стало совсем тихо. Так тихо, хоть плачь. Ведь одиночества Люся не любит – у неё сразу портится настроение. Ей нужно всё время с кем-то говорить или спорить, а теперь вот её бросили – Варька убежала, пчёлка улетела. А облака хоть и живые, но они высоко – не дозовешься. Ей стало грустно, даже голова заболела. Может быть, от жары, а может, ещё и от расстройства: через день Люсе по-настоящему надо в дорогу. У родителей на руках путевка в Алушту, и они берут с собой дочь. Наверное, потому и снилось ей море, наверное, потому...
Наконец прибежали подружки – Света и Галя. Они – сёстры: Света постарше, а Галя помладше. Старшая сестра высокая, молчаливая, а младшая – совсем маленькая, пухленькая, и все зубы всегда наголе. У Гали прозвище есть – Винни Пух. Она любит очень нырять возле плотиков, но глубокой воды еще опасается, не доверяет себе. Иногда старшая берёт младшую за руку и заводит в воду подальше, но в это время лучше Галю не видеть. Она кричит и повизгивает, а потом начинает кусаться – и старшая не выдерживает, с громким криком бежит из воды. А Галя смеётся, и зубы у неё как молоко...
Вот и сейчас она смеётся и вдруг замечает Люсю, кричит:
– Давай раздевайся! Ныряй!
– Ох ты-ы! – грозит ей Люся ладонью, и глаза у самой лукавые – не зови, мол, меня, ведь ты же кусаешься.
– Аха-а, испуга-а-алася! – ликует Галя, и все зубы опять наголе.
– Да ну тебя! – почему-то сердится Люся, а затем отступает назад, разбегается и вот уж падает в воду, как в глубокий сугроб. Летят брызги, кричат сёстры, зовут её, даже Мартик вздымает испуганно голову, но Люся уже ничего не слышит, не замечает. Она плывет весело, с удовольствием, с какой-то неудержимой счастливой решимостью – и вот почти на середине реки она и там поворачивается на спину и застывает. Какая радость, какое чудо! Вода тихонько постукивает в затылок, а сверху – небо, а там – облака. Они смотрят прямо на Люсю, и она тоже смотрит на них, а глаза не мигают. А облака плывут медленно, не спеша, и Люсю тоже медленно относит течение, и вода все так же тихо постукивает в затылок, и потому так хорошо во всем теле – и Люсе хочется теперь плыть весь день, а потом всю ночь, а потом ещё и ещё, и чтоб всё время сверху смотрели эти облака, облака...
– Доча-а, где ты?! – кто-то кричит на горе. – Ну где же ты?!
И только теперь Люся узнала мать. Но голос её ещё далеко, он ещё на самой горе.
– Люся!.. Это же... Это же как понять? Я зову, зову, ведь обедать пора... – теперь голос матери всё ближе, ближе, и вот уж возле самых плотиков её обиженный голосок: – Лю-юся, ты меня доведёшь! Что за дочь у меня, хоть бы в чём послушалась!
После этих слов Люся плывет назад. И плывет опять резво, весело, как мальчишка. А сзади тянется за ней длинный белый бурун. Вот и берег рядом, вот и плотики – прямо рукой подать, но выходить из воды ей не хочется – и Люся поворачивает снова от плотиков, потом снова обратно – и мать теперь просто в отчаянье. Она смотрит кругом, точно ищет себе защитника, но рядом с ней только Мартик, что возьмешь с него. И мать опять стыдит дочь, умоляет:
– Как тебе, милая, не стыдно! Позоришь прямо, управы нет. Ну плыви же – я что-то дам.
Но Люся только смеётся да фыркает, видно, попадает в горло вода. К ней подплывают поближе гуси, и она начинает под них подныривать, а те её не боятся – им даже нравится эта игра.
– Ну погоди, заработаешь! Я вот отцу расскажу! – кричит мать из последних сил, и дочь наконец подчиняется и плывет прямо к берегу. Но всё равно из воды выходит очень медленно, нехотя, и лицо недовольное, точно в чем-то её обманули. Так же медленно подходит к одежде и натягивает через голову платье. Потом долго-долго ищет сандалии. Наконец вытягивает одну сандалию откуда-то из песка, а другую так и не может найти. И лицо у ней опять хмурится, и она с укором смотрит на мать. А та молчит, уже долго молчит. Люсе это очень не нравится, и она начинает печально вздыхать. Её вздохи сразу влияют на мать:
– Ну что ты, доча? Мы на юге новые купим.
– А мне эти, эти-и! – упрямится Люся, а мать опять успокаивает:
– Я не знаю прямо! Да мы ж к морю завтра, а ты про сандалии...
– А мне эти!
– Не хочу слушать, надо обедать! – и она берет Люсю за руку, сильно тянет вперёд. И дочь громко хнычет, но подчиняется.
А на самой горе они встретили Варьку. Собака что-то тащила в зубах и хотела прошмыгнуть. Но Люся загородила Варьке дорогу.
– Мама! Мама! Она же с сандалией!
– Вот и хорошо, – улыбнулась мать. И в это время собака бросила свою ношу. Сандалия была целая, невредимая. Люся сразу обула её и забила в ладоши:
– Ай да Варька! А я ищу...
– Она же воровка, – сказала задумчиво мать и нахмурила брови.
– Нет, мама! – взмолилась Люся. – Она не воровка. Она играет...
– Во-во, играет! – никак не сдаётся мать. – Возьмет поиграет и бросит. А где бросит – не скажет.
– Она скажет, скажет! Она и сама принесет... Я люблю её с давних пор.
– Как, как ты сказала? – вдруг смеётся мать и смотрит по сторонам.
– С давних пор, – повторяет Люся, и мать смеётся опять.
– Что за дочь у меня с давних пор! И всех любит она, уважает. Только мать родную не любит, не слушает.
– Я всех люблю, мама! – почти кричит Люся, и голос её дрожит от волнения, а мать почему-то грустнеет, задумывается. Потом снова смотрит на дочь:
– Люся, куда ты всё глаза задираешь?
– Мама, мама?! – опять волнуется дочь и трогает её за рукав. – А облака живые?
– Я скажу тебе, я отвечу, только пойдём пообедаем, – она смеётся и смотрит долгим взглядом на Люсю.
Обедали они в садике, под тополями. Там на круглом деревянном столе кипел самовар, лежали чашки и ложки. Тополя были ещё совсем молодые, весёлые. А листва на них стояла такая тугая и влажная, что совсем не пропускала лучей. Наверное, потому здесь все лето стояла прохлада. А сразу за тополями росла сирень, но её было немного – кустика три-четыре. Зато нынче эти молодые кустики уже цвели и веселили хозяев. Особенно их любила мать – сирень ей что-то напоминала. Вот и сейчас мать не утерпела, сходила и навестила свою сирень. А когда вернулась к столу, то сразу скомандовала:
– А теперь, доча, пора и обедать.
Но Люся сидела молча – обедать ей не хотелось. И всё же для виду она взяла ложку и стала нехотя что-то доставать из тарелки. Лицо сморщилось, как от страдания. Мать заметила это и улыбнулась. А потом принесла из дома транзистор, любовно протерла его от пыли и нажала на кнопку. Музыка заиграла тихо, протяжно, точно бы жаловалась на что-то и что-то просила. Люся так же нехотя пила чай. Немного скучно ей без отца. А тот редко бывает дома, только покажется семье – и сразу к воротам. Вот и сегодня он с утра пораньше в районе. У фермера ведь забот полно…
– Люся, послушай песенку! Она так меня заряжает, – голос у матери тихий, мечтательный. Она наклоняется поближе к транзистору, а в глазах – удивление. И Люся тоже слушает, даже тополя навострили уши и ловят звук.
– «Не надо печалиться – вся жизнь впереди,
Вся жизнь впереди – надейся и жди...»
Мать вздыхает украдкой, потом снова вздыхает:
– Вот так, Люсенька. Всё живи и надейся. А кто не надеется, тот не живет...
– Я, мама, не поняла...
– Да я так, так, ничего. Просто нравится песенка. И о тебе, дочь, подумала. Завтра прямо к морю покатишь, обрадуешься.
Но Люся отвернулась и точно не слышит. А матери, видно, хочется говорить. Видно, ждёт сама это море – уже терпения нет.
– Скоро папка твой соберёт чемоданы. А завтра с утра – до Кургана, а там самолет – и выйдем прямо на юге! Нет, Люся, ты послушай: мы выйдем прямо на юге! «Не надо печалиться – вся жизнь впереди-и-и...» – последние слова она даже не сказала, а просто пропела, но дочь взглянула на неё сердито и сразу опустила глаза.
– Да что с тобой? Ты не рада...
– Я рада... – говорит Люся, а сама смотрит в небо. А по небу бежит маленькая лохматая Варька. А за ней спешит с ведром тётка Марина. Ну конечно же это она, их соседка. И вот собака и человек сливаются вместе – и в этом чудо, какая-то тайна. Люся хочет понять это чудо, но облако уже далеко, у самого горизонта.
– И чего ты глаза задрала? Как уснула.
– Нет, мама! – обижается Люся. – Я не уснула. – И вдруг бледнеет и смотрит на мать в упор:
– Мама, мама?!
– Да что с тобой? Заболела?
– А над морем такие же облака?
– Что ты – прямо напугала меня! Нет, облака там красивые, южные, а такой ерунды там нет.
– Мама, а березы у моря бывают?
– Ну конечно же не бывают. Там и так хорошо.
– А река есть на юге?
– Зачем ей?.. Там же Черное море! Но почему ты меня пытаешь?
Люся не отвечает и смотрит вниз.
– Ты признайся мне, я же мать.
И тогда Люся поднимает глаза.
– Мама, мам. Не хочу я к вашему морю. Я тут останусь, а вы одни...
– Да ты сдурела! Да кто ж от моря-то отпирается, ты подскажи, – и мать смеётся, потом стихает, потом смеётся снова – не видно глаз.
– Умора прямо! Не ожидала я.
– Нет, мама! Мне и тут хорошо.
– А что хорошего, доченька? Да кто ж тебя научил?
– Меня Варька рыжая научила, – говорит Люся загадочно, а в глазах что-то переливается, плавится – то ли решимость это, то ли печаль. И мать видит это и хмурится:
– Не понимаю тебя...
– Мама, ты не сердись.
– Легко сказать, если ты дуришь.
– Я не дурю. Я решила!
Но мать в ответ ещё сильней хмурится и смотрит с болью на дочь.
– Ты хоть нас пожалей-то, одумайся. Нехорошо. Отец твой за год ухлопался, и мне в библиотеке всяко пришлось. Второй год пошёл, как без отпуска... А нынче ещё тяжёлый год у меня – одни смотры да проверки, да в район все время с отчетом. Нет, доченька, это надо понять. Одна надежда была на отпуск, а ты... – и она ещё хотела что-то сказать, но махнула безнадежно рукой.
– Мама, мама! – Люся перебивает её, волнуется. – Я поеду с вами, поеду, но только больше не говори.
– Ой, Люська, Люська, что-то выйдет же из тебя, – мать задумчиво щурится и тяжело, печально вздыхает.
И вот прошёл этот день, и ночь тоже прошла. А потом наступило утро, и они стали собираться в дорогу. Этих сборов было немного, потому что отец ещё с вечера упаковал все чемоданы. И вот подкралась незаметно самая последняя минута. Тетка Марина обняла всех на прощание и забрала от дома ключи. Они всегда ей доверяли хозяйство, если куда-нибудь отлучались.
...Ехали они быстро, но сразу же за деревней, на взгорье, шофер надавил на тормоз. Захотелось всем выйти из машины и попрощаться с деревней. И Люся тоже вышла вместе со всеми и оглянулась: между холмами серебрилась река, и сейчас вода её вся переливалась, горела под бликами. А возле воды поднимались домики – белые, зеленые крыши, коричневые. И все они казались отсюда грибочками, а зелень рядом точно зеленый мох. Но вот зашло солнце за облако, и все вокруг изменилось и сузилось, но стало оттого ещё лучше, отчетливей. У Люси ещё шире открылись глаза, а в груди совсем не хватало воздуха. Над домами уже стояло какое-то марево, и над рекой тоже колыхалась испарина – это дышала, отдыхала вода. «А где же теперь мои облака?» – вдруг вспомнила Люся и подняла голову. И сразу увидела большое сизое облако. Оно шло быстро, как по заданию, оно наступало уже прямо на Люсю, и она закрыла от страха глаза. А когда открыла, то облако уже махало руками, прощалось, и у Люси сжалось горло от радости – это облако узнало её, узнало!
– Ну, красавица, забирайся в машину, а то опоздаем на самолёт, – сказал отец и стал тихонько её подталкивать.
– А я не поеду! Я не могу!
– Что за фокусы? Люся? – удивился отец, но дочь не ответила. И тогда отец закурил, рассмеялся: – Ты как наша доярка Нюра Жигалкина. Мы, помню, её путёвкой в санаторий наградили, возвысили, а она – никуда я не поеду, даже с места не сдвинуся. Без меня, мол, все коровы разбегутся, и все на ферме станет на голову.
– Не поеду я! Не поеду! – опять крикнула Люся и закрыла щеки ладонями. С этой минуты она уже ничего не видела вокруг и не слышала, и только одно жило в ней, будоражило: вот уедет она сейчас, и всё без неё переменится, и вся эта красота пройдет мимо, как облако, а когда вернётся сюда, то всё уже будет здесь чужое, постылое – и эта река, и березы, и даже небо само изменится. И уж никогда она не увидит там рыжую Варьку и Мартика, не увидит и тётку Марину. И Люся заплакала.
– Что это нашу девку прорвало?.. – подергал плечами отец и опять достал сигарету.
– А я знаю, догадываюсь... – сказала медленно мать. Она вспомнила свой вчерашний разговор с дочерью и теперь тихо покачала головой и смотрела в сторону домиков.
– Ну хватит нюни распускать! – рассердился отец, но Люся ничего не ответила. И тогда они все трое стали её уговаривать: и отец, и мать, и шофёр Николай, который спешил в город и нервничал. А Люся все стояла и стояла с опущенной головой, точно горе её пронзило или нашла болезнь.
– Хоть бы отца пожалела, – сказала мать дрогнувшим голосом и поднесла платочек к глазам. Люся оглянулась на нее и тихо-тихо пошла к машине. И пока делала эти три-четыре шага, все время оглядывалась в сторону, где осталась река, где белелись березы. А потом посмотрела в небо. Над её головой плыло облако, оно двигалось в сторону реки, в сторону домиков – и тогда Люся шагнула за ним, побежала. Облако плыло всё быстрее, быстрее, и всё быстрее бежала Люся, и глаза у ней разгорелись счастливым огнем. Она уже смеялась, махала руками, и всё ближе, ближе выплывала река, всё ближе, ближе стояли крыши – и вот уж всю её сжало какое-то невиданное тепло и чуть не остановило дыхание.
– Лю-ю-ся, куда ты! – кричала мать.
Длинными гудками стонала машина. А Люся все бежала, бежала. И никакая сила сейчас бы не удержала ее.
(Продолжение следует)
