«Следом за дедом». Как учились петь.
Преемственность поколений – главный принцип передачи традиционных ценностей. Песенная традиция веками держалась на единстве крепкой семейной общины. Семейный ансамбль, в котором присутствуют два-три поколения, – основной носитель традиции и школа пения, где происходило воспитание будущих певцов, ненавязчивое, постепенное обучение младших старшими, детей отцами и дедами. Пример старшего поколения, свято чтившего обычаи дедов, побуждал молодёжь со временем встать на смену уходящим поколениям, активно функционируя в качестве носителя традиции.
«От кого мы начали эти песни петь – мы не знаем. А бабы играли старые, и мы ловили. Ни одной свадьбы не прошло, чтобы я не пела, не плясала. Я вообще бедовая была, но после отливалось – не дай Бог!.. Тогда гуляния какие: в степь едуть женщины и так, что глаза тякуть, плачуть, а песни поють» (х. Пичугин).
«Отец пел и я с ним. Мама говорит: – «Да тише вы! Война, голод, жрать нечего – люди останавливаются и слухают, скажут, что вот, поют». Песни всё равно учили петь. Голод невыносимый, а мы в хате, нечем одеться, ляжим и песни играем» (ст. Пугачёвская).
«Проклятая эта война! Отцов позабрали, пятеро осталось. Никто мене не учил, ничёго. Тогда ж радио началась первая. Так вот заиграють – я уж её, песню, знаю. Я молча не ходила!» (х. Ольховый).
«Царствие Небесное свекрухе моей, научила меня песням! Я в садике работала, а она заведующей. Я во вторую смену к часу приду, она: – «Вот садись и учи!» Сяду тут вот с тетрадкой и начинаю: то в мене слов не хватаеть строчки, а мотив ещё не кончился, то мотив кончился, а слов в мене не хватило. Сижу я день и ночь, выучила – очень тяжёлая. А какие песни я до сих пор не умею петь, такое сложное пение. Сейчас поють их коллективы, но они сейчас аранжировки на легкоту /переделывают/, всё быстрее надо, галопом по Европам. Перевод песен, я называю! А мы только свои мотивы поём, и они с каждым разом, ой-й, так к душе, так этоваются, правда! Мы соберёмся и поём, а сын Олюшки ругается: – «Когда вы это «у-е-е-е», одна «е-е-е»!.. Когда уж конец ей будет?!» А потом с возрастом стал вникать в смысл песен и: – «О-ой, ма-а, какие песни! Какие они трогательные, как они за душу беруть! Вы мене простите! – обниметь нас, целуеть, – что я вас так этовал, нервировал порой! Ма-а, я сознаю теперь, что я вас передразнивал, а не вникал ни во что. А как это трудно, а как это красиво! А сейчас я слушаю, – грить, – и вникаю».
Как меня свекровь учила петь? Нашла мене на ум песня, иду до ней. Дохожу – мотив с головы выскочил, ни одного слова в мозгах. Прихожу, я грю: – «Мать! Я пришла песни учить. – Какуя? – Ни слов, ни мотива не помню! До тебе шла – помнила, к тебе пришла – забыла всё». Нащинаеть одну, другую, третью, а потом: – «Иди на... Тебе делать не клепа! Я пошла дела делать, а ты сиди и вспоминай». Я сижу да реву. Она придёть: – «Успомнила? – я грю: – Ничё, мать, не вспомнила. – Сиди, вспоминай! Пойду делать». Я еще дюжей реветь. Она придёть: – «Ну, чего? – Да ничего! – Ну, сиди! Мне некогда с тобою песни петь. Пошла я делать». Приходить, четверть вина приносить. Садимся с ней и начинаем. Опустошим с ней эту четверть, напоёмся и расходимся. Я начала её профессором звать. Она: – «Людка! Хоть вой, хоть не вой, надо учить и запоминать!» И я так училася. Я сажуся так напротив, а она беззубая женщина. Я гляжу и по её губам слова понимаю, мотив куда вести мене голосом. Она грить: – «Чего ты заглядываешь мене в рот? Не видала, что зубов у мене нету что ль? – Да я не на зубы твои гляжу, не на рот, а я гляжу и за тобою слова понимаю и мотив, как его петь!» (х. Каныгин).
«Песни учили детьми под окнами, когда свадьбы глядели. Все окна облеплены, и слушаем, глядим, что они делают там. Проводы /в армию/ тоже бегали смотрели, кто хотел» (г. Цимлянск, П.Н. Лесниченко).
«Мы девчатишкеми были, много пели. Бывало, в поле едем, скирдуем, копним, оттэль едем, к хутору подъезжаем – обязательно чтоб песни играть. Бабы играют, и мы за следом играем с ними. У меня голос-то высокий, я всё по верхам лазию» (х. Варламов).
«Отец ни одного класса не окончил, а сказки сам придумывал.
Я всё перехватывала на гуляньях. Доились в степи летом, автобус подъезжает, и мы – задишканили! Туда едем – дишканим и оттуда дишканим» (ст. Селивановская).
«Когда были колхозы, после работы, как управятся с хозяйством, собирались в карты играть. Старики поют, а дети слушают, учатся. В колхозах любили казачьи песни» (г. Семикаракорск).
«Бабушка учила: она споёть, а ты потом за ней повторяй. У неё голос был, она дишканила. И говорит: – «Дишкань!» Ну, тогда у меня слух был, а сейчас не слышу. Она там бубнила и не успокоится, пока не добьётся. – Одна говорила: – «Ты сама подберёшь мотив, я тобой не командую!» Они ж пели песни, которые люди не поють /не знают/. – Да, ругалась: – «Цимлянская, а дишканить не умеешь!» (п. Чернышково).
«Мы от старых ущились. Они-то скотниками, а мы то телят пасли, то с доярками пели. На лавочках тоже сидели пели. – А я прыду к ней /соседке/, сядем на лавочку. Помнишь, Павло жили? Бегуть сюда: радиво играеть что ли?! А мы с ней задаём! Часов да одиннадцати выйдем, под фонарь сядем и поём.
– А эту песню от кого вы выучили, «Ой, да ты погодь-ка, солнце красное»? – Мы её в Быстрянке взяли, там мужики пожилые пели. Там когда-то хоры были, ой, песенники!» (х. Почтовый).
«С дедми /дедами/ ходили пели», «песни из рота хватали» (х. Большая Федоровка).
«Пошла к бабушке одной узнать, была такая песня иль нет – «Зародилась сильная ягодка». Была, в Мещеряках играли такую песню» (х. Мрыховский).
«Мы с мамой пели. Мама больше заводила /запевала/, а я выводила /дискант – верхний подголосок/. Она мне сперва показала, а я уже взяла верх. Теперь не вывожу – девчата выводють, голоса у них здоровые. Отец у нас рано умер. Мать тосковала, тосковала. Выйдем с ней на порожки и поём, какие отец пел песни, какие мама, вот тут всё собрали. Мы с ней посидим и споём, и наплачемся» (х. Чирский).
«У моей бабушки было четверо детей, Степка, Танюшка, Наташка и Шурка, и усе четверо пели на разный голос. Они начинают петь, и бабушка: – «Степка! Ты не туда тянешь, за мной лезешь! – Да куда там за тобой?! – Я те говорю, за мной лезешь!» (х. Дулёнки).
«Моя бабулюшка говорила: – «Увнурушка! Садись, давай споём!»
«Мне было два с половиной года, когда дед сказал: – «Хватить тебе под столом сидеть! Иди, пой!» (г. Семикаракорск).
«Мама рассказывала: бабушка носила донскую шубу, а у неё полы широкие, и туда, за пазуху, помещали ребенка. Вот поют бабы песни, а из-под шубы дитё дишканит!» (ст. Селивановская).
«Есть такие казачьи певучие династии. Пять сестёр вместе пели очень хорошо. У них была двоюродная сестра Томочка. Её несли, она завёрнута в одеяле, и она пела первым голосом, с детства!» (п. Чистоозёрный).
Народные певцы, обладающие особо выдающимися исполнительскими данными, как жительница станицы Советской Нина Поликарповна Чернова, нередко становились солистами государственных народных хоров, и тогда им приходилось осваивать специальные музыкальные предметы:
«Пела я в Ростовском казачьем хоре. И наш фольклор четыре месяца сидел за партой – занимались сольфеджио».
Несмотря на практическое отсутствие у большинства народных исполнителей общего музыкального образования, некоторые певцы не гнушаются пользоваться преимуществами знания нотной грамоты:
«Соль-минор возьми! Это плясовая? – Не, жалистная. – А ну, си тогда возьми!»
«Дайте-ка нам фа-диез!» (г. Суровикино).
Отличают исполнители и в церковной практике профессиональных певцов от народного клиросного хора:
«Хор – это где по нотам поют, а крылос – это бабушки-дедушки» (п. Усть-Донецкий).
Однако, и для музыкально образованных певцов главными учителями и непререкаемым авторитетом остаются родители, люди старшего поколения:
«Я училась песням от родителей. Отец наш чеботарь был, нас же много было, семья большая. Мы его «папаня» называли, не «папа». – «Папаня, ну сшей мне туфли! Ну, девчатам пошил, Шуре и Наташе, а мне? – Ох, сошью, сошью Фешке штиблеты!». Это у них Фешка была и как-то были полсапожки на резиночках – штиблеты. Вот мама говорит: – «Давай споём, давай, давай! – я: – Мама, я не могу, да тут колен много! – Давай за мной: «а-а-а, ой», дочечка, дишкань!» Я начинаю: «а-а-а», она ещё подыгрывала: – «Колен много, а щиколотка одна!» Вот так я и училась: слышу, поют песню, а я помаленьку прислушиваюсь» (ст. Советская, Н.П. Чернова).
Нам удалось собрать целый букет удивительных комментариев от Екатерины Ивановны Зипунниковой, сохранившей острую память на казачьи песни в свои 90 лет. Вот некоторые из них: «Казак-арестант вот столько он пел и столько я запомнила»; «солдаты стояли, а мне шесть лет было. Они поють, а я запоминала»; «слышала один раз, какая-то бабка пела»; «стих об «Алёше» со старушкой пела. Тогда строго было с верой, не дай Бог с крестом, а я в четвёртом классе проповедовала. Папа был на собрании и рассказывал маме»; «бабушка-соседка пела. У ней деда арестовали ни за что, за то, что в армии царской служил – а тогда все служили в царской армии. А он грамотный был, а раз грамотный, то богащ! И вот в ихом доме мы жили, а у них баран был… И вот она наставница моя была»; «тюремная, мужики пели, я слышала»; балладу «Восемь братьев-разбойников» бабушка мне пела, мама как колыбельную детям пела». «Королевича» слышала один раз, тётка пела пьяная». «Не осенний мелкий дождищек» папа мой пел: «И как русский любит Родину, Так люблю я вспоминать Дни веселия, дни радости, Как пришлось мне горевать». А щё он горевал-то?!» Шуточную песню «Комарь к мухе собирался» Екатерина Ивановна комментирует в том же шуточном тоне: «Ну как же – комар маленький, муха большая! Чё же он к ней ездил?!.. – Всё, все слова? – А чё же тут ещё?! Зарыли-закопали и ногами притоптали!» (х. Сафронов).
Искусство народного пения требует определённых, подчас очень больших усилий от певца. Казачья песня так же не всем давалось одинаково легко. Одни считают, что «песню не надо и учить, оно само просится, как надо петь!» (ст. Обливская).
Другие певцы испытывали на этом пути горькие сомнения и разочарования: «Я думала, не научусь никогда петь, а мне одна женщина говорит: – «Ой, жалкая, научишься!» (х. Овчинников).
«Наши песни басом да на голос. У меня никак не получалось. Мама тогда говорила: – «Ну что ж, дочечка, крепись! Бог поможет!» (г. Белая Калитва).
Народным пляскам и танцам так же обучали более опытные плясуны: «Я ж девочка танцевальная, а вы ж не умеете выбить. Смотрите, я показываю, как это выбивать надо – вот как коняшки скачут!» (ст. Калининская).
Участникам молодёжного фольклорного ансамбля «Православный Дон», как и большинству подобных ансамблей, для изучения традиционной песни и пополнения репертуара приходится прибегать к магнитофонным, собственным или опубликованным, записям. Геннадий Иванович Вечёркин, художественный руководитель ансамбля, делится своими размышлениями: «Мы начали петь уже под магнитофон. Сколько мы ни пробовали петь хутор Зимняцкий Волгоградской области, это уже будет не хутор Зимняцкий, а будет хутор Боковский! В любом случае мы уже добавляем чё-то своё, она будет уже немножко по-другому дишканить. И не обязательно петь так, как поют «Станица» или «Бузулук». Надо искать их песни у себя /местные варианты/» (ст. Боковская).
Закреплению полученных в семье певческих навыков способствовали традиционные коллективные формы труда и празднований, связанных с деятельностью крупных крестьянских общин/хозяйств. Наступление же иных форм жизни, «атомизированных» до личного, семейного мира, умаление традиционных культурных ценностей в обмен на душевный и материальный комфорт затрудняют процесс воспитания новых поколений исполнителей. Об этом с горечью говорят наши певцы:
«Мы училися от старых людей. Работали доярками. Подоим коров, собираемся и песни поём. Они поют, а мы следом. Сегодня пропели, завтра – а ну-ка три раз на дойку съездишь и как раз и научишься! В три часа ночи, в обед мы едем, вечером едем – вот так мы и учились от старых. Если сегодня не так спел, то завтра так будет. – А почему сейчас старых песен не поют? – Сейчас сама жизнь другая, музыка, магнитофоны, телевизеры – редко-редко мы стали собираться. Раньше мама пойдёт на ток веять там или скирдовать сено, и мы, дети, там. На току там и бригадир, там ещё кто-то. Они садятся отдыхать, начинають песню, и мы там. А наши дети сейчас такое не поют. Внукам начинаю петь, а они: – «Ой, баба, затянула какую-то ерунду!» (ст. Боковская).
«Когда коров нету, мы сядем кружком, самые старые доярки поють же, а я сижу рот разинувши, учусь! У нас тут баба Кубанова Настя была, и мы у неё узнавали, когда праздник какой. Мы же ни молитв не знали, ни чё. И я молодая была, всё тужила: баба Настя умрёть, как мы праздники будем узнавать? Как же мы жить будем?! Мне это было да такой степени обидно!..» (х. Артамошкин).
«Тогда не пели дураки, тогда пели певцы!»
Что понимают о песне.
Афоризм, вынесенный нами в заглавие, принадлежит Алле Петровне Сорокиной, художественному руководителю Цимлянского хора казачьей песни «Майдан». Выражает он, на наш взгляд, как нельзя лучше всеобщее преклонение донских казаков перед мастерством и памятью народных певцов прошлого.
«Вот тогда были Певцы! Я уже кожзаменитель» (ст. Калитвенская).
«Песни казачьи – их же все не перпоёшь! – Но к этому надо стремиться!» (х. Коньков).
«У наших стариков было по две-три общие тетрадки, по девяносто шесть листов, песен! И они за год не успевали спеть песни хотя бы по одному разу! Вот сколько их было!» (ст. Боковская).
«Песня – это кропотливый труд» (ст. Кочетовская).
«Если б тренировались, то можно бы красивее спеть! – Как красивее? Красивей, когда много людей, она красиво тогда идёть! – Да нет! – Да-а! Вдвоём-втроём оно тяжело. – Можно и втроём спеть!» (х. Почтовый).
Екатерина Алексеевна Киреева, рассказывая о своём хоре, употребила замечательный, объёмный по своему содержанию термин «понимание песни»:
«Я услышу от песни два-три куплета и я уже её понимаю» (г. Суровикино).
Что понимают в песне, о песне, что думают об искусстве пения современные казаки, призваны показать репортажи, записанные нами в периоды фольклорных экспедиций, полные тонких, глубоких замечаний и размышлений.
«Когда казачьи песни знаешь хорошо, уверенно, то они красивые! А когда не знаешь, то воешь, как собака, или рычишь, как волк» (х. Пичугин).
«Когда ты песню знаешь хорошо, ты её на голос /дискант/ хоть как возьмёшь. Ты сама должна голосом руководить, чтобы на дискант брать. Дискант должен всё покрывать. У нас песни с заворотами, а у вас напрямую» (х. Варламов).
Титульный жанр в казачьей песенной традиции, о сложности и красоте которого складываются легенды и пословицы, – это протяжные исторические, былинные и лирические песни. Все исполнители определяют их как тяжёлые:
«Эти казачьи песни протяжные, с переливами «а-я-яй». – А почему они протяжными называются? – Сейчас стала жись современная быстрая, поэтому песни быстрые. А вы ездили когда-нибудь на подводе? Вы там, на разводе, быстро не попоёте! Это сейчас по дороге, на резиновом ходу, а тогда шина была объэтованная, железная. Вы попробуйте проехать! – А раньше родители едуть косить или сено, или чего. Посадятся в коляску и поють песни. – С сенокоса идёшь пешком, до того наморишься, вот еле тянешься, руки-ноги. Эти тут: – «Ну, чего?!» И начинають петь. И дети мал мала меньше с тобой поют. И тогда уже настроение подымается, гора с плеч снимается! А нет – дома на приступках сядем, муж с бригады придёть, детей приведёшь. Сидим и начинаем песни» (ст. Нижнекундрюченская).
«Старинные они чижёлые песни, крутучие, вяртучие! Это не то, что сейчас а-я-якают. Они все песни из жизни взятые.
«Горы» – у неё сто поворотов, её кружить долго надо. Пока разучишь, если кто ня знает, и надо ж попасть, чтобы правильно было. Один сбейся куплет в другой, и он уже туды ня клеится.
Вот слухайте, родные! К нам сколько в хор приходили, вот начнуть они «ва-а-а». Но ей /голосом/ надо руководить! Они ня знають ни поворотов, ни чё, оруть, куда выходить, куда получится. И бросають хор» (ст. Боковская).
«Если «ой да» и «е-е-е» нет, то это уже не казачья песня» (г. Котельниково).
«Что протяжнее песня, то лучше» (х. Апаринский).
«Казачья песня на растяг поётся. Там «е-е-е, о-ё-е». – А как это вы делаете? Вас учили, когда «е-е», когда «ё-ё», или как хочется? – Она же из поколения в поколение, эта «е-е», заходит! Это от дедов и прадедов началося, она так и идёт. Вот поедете в Дулёнки, там слова могут быть те же, а мотив совсем другой. – Молодые как-то прямо поют, а вы с поворотами! – Там же и было так, в казаках-то раньше! «И-эх» дадуть, а потом ниже, опять реванут – опять ниже!» (х. Коньков).
Казачья песня, при её огромных подчас, протяжённых формах, должна, на взгляд певцов, исполняться достаточно энергично, активно: «Когда тянут, я не люблю, а когда быстро /энергично/ поётся – оно красиво получается!» (х. Ремезов).
Руководителю казачьего коллектива приходится решать одновременно множество организационных и исполнительских задач:
«Решила я организовать хор, - рассказывает Прасковья Никитична Лесниченко. – Пришла к председателю колхоза, он мой ученик: – «Давай помогай мне работать! Я вышла на пенсию, мне скучно!» И пошла в казачий хор собирать – казачьих песен в запасе хватит, а там разберёмся. А там кругом мои ученики или родители, как они меня не послушают?! Пришло три человека, а потом председатель вызвал всех в правление. Все с перепугу пришли: «а-а-ай!..» Я пою, а они прекрасно знали эти песни, и начали репетировать. Потом предложила на голоса – первые голоса легче всего собрать, а вторые – одну поставила рядом, вторую. И на одной песне я развила хор. Говорила им: – «Вторые голоса, слушайте меня, как я пою, и за мной тяните!» Все потом спрашивали: – «Хор будет выступать? – Будет», – тогда полный зал. А сейчас люди, которые интересовались этими песнями, уходят из жизни, а новые – настоящего ничего нету. Песен нет хороших сейчас. Куда они подевались, я не знаю. Но будем старину держать!» (г. Цимлянск).
П.Н. Лесниченко, продолжая рассказ о своём ансамбле, касается вопроса о «мужских» и «женских» казачьих песнях:
«Деления на мужские и женские песни у нас не было. Дишкантили мужчины, а женщины выводили первый голос. Это чисто казачий – стелющийся! У сестры был такой казачий, широкий, раскидистый голос, а мама выводила тонко-тонко, и они как-то ладили. Иной раз слушаю: ну куда ты?!.. Я песни чувствую!
– А слова в тетради записывали? – Записывали, но мы как-то больше запоминали – бабёнки умные!
Я на репетицию не прихожу с магнитофоном. Мы на песнях, в этой среде росли. Я посидела /послушала/, на уши повесила и Женьке говорю: – «Так, всё, Женька, вешай на уши!» Слова распечатала и всё» (г. Цимлянск).
«Это тяжёлая песня, «Ой, вы гостюшки», её нужно петь умеючи. – А её и мужчины, и женщины пели, вместе? – Все пели, кто мог, тот и пел! А с женщинами же исшо и лучше получается! Обычно эту песню сыгрывалися. Бабьё начинаеть готовить, по стопарику и начинають сыгрываться: кто будеть запевать, кто будеть на голос брать. Казачьи песни вообще тяжёлые! На голос брать – это дишканить или выводить. А тянуть – это уже когда мы уже запели, а ты, ну, давай тяни! Один тянет, остальные перехватываются» (х. Ленин).
На вопрос о преобладании женского или мужского исполнения той или иной песни (вне военного или походного времени, когда сами условия казачьего похода диктовали мужской состав исполнения) в станице Каргинской однозначно ответили: «У нас такого не було! Пели все».
Даже в таком фольклорном жанре, как свадебные обрядовые песни, исполняемом обычно женщинами, участие мужчин не возбранялось: «Если знают, то поют. Разве ж они могут молчать?! Они ж казаки!» (г. Каменск).
Наличие мужских голосов в ансамбле всегда ценилось очень высоко:
«Нам бы мужчину, басануть надо!» (ст. Селивановская).
«Что ж вы нам ни одного мужчины не нашли /для записи/?! – А где ваши мужчины? – Наш гусей пасёть!..» (х. Терновской).
В разных ансамблях деление участников на голоса происходило по-разному:
«Мужчины давали в основном первый голос /бас/, а есть такие женские песни, которые мужчины не потянут. Если бы поднялись Петро Васильич, дядя Вася – ой, какие песни они пели! Человек поёт – он же свою душу выливает!» (п. Макопсе - х. Литвиновка).
«Женщины пели первым, а дишкантил какой-нибудь Митрий или Яков, берёт до поднебесья! Говорыли: – «Ты, Иван, заводи, а ты, Петро, будешь дишкантить!» Дали указание, Иван заводить, а Петро тянет до небес. А я сделаю так, чтобы они пели, как один! Ну, не могла я девчат удалить: хор большой, а один только будет первым?!
Вот в песне «На заре, братцы, на зореньке» – как красиво там голоса сливаются! Понимаешь, сколько там волны эти надо, волны!.. И второй должен быть уверенный, уверенный, сильный голос. И мы с ней тут так зазвучим, аж самим мороз по телу» (г. Цимлянск, П.Н. Лесниченко).
«Мужик запевает, а эти подхватывают. Женщины старые – они попомёрли уже – они голосять. Одна выкриквала выше, а женщины практически слова не говорили, они голосили «а-и-у, и-у», мужики же в основном выговаривали. Но звучало здорово!» (х. Нижнегнутов).
«Мужские голоса должны больше подходить под женские. Женщина заводить, а мужчина к тенору ближе /поёт/. У казаков в основном двухголосие. Нас учили, чтобы не было перерывов /пауз/, песня должна играться, переливы эти. Не было вздохов одинаковых, один делает вздох, другие не перерываются» (х. Красновка).
«Мужики один кто-то дишканит. Все же неучёные, как душа велит, так и пели, и какая-то у них дисциплина и гармония была. Абы кто не лез в песню, отбор был. Если кто-то не в дугу попрёть там: – «Да ладно ты, помолчи!». А раз из вечера в вечер собирались после трудового дня, то уже отбирался коллектив певцов. Одни шашками рубились, другие играли песни. Потом бабы играли, а к бабам деды хромые приставали. Им тоже песен хочется. Я говорю, как на молве идёт, как видел» (ст. Романовская, Б.В. Малахов).
«Основной голос, заводила, держит свою партию, а я /подголосок/ вокруг него» (г. Семикаракорск).
«У нас тут два голоса в песне, потому что тут нету голосов, никто их не хочеть петь. Мы соберёмся и между собой разбиваемся хоть на два голоса. Хоть бы как-то она, песня, звучала, а не бунела, как говорится. А как правильно – как хор Донской, Кубанской казачий, там о-ё-ёй, голосов сколько, наверно, до восьми. Как всё это звучит красиво, что всё в тебе подымается оттуда, что выскакываеть!..» (х. Каныгин).
«Обычно в казачьих песнях дискант один. Остальные кто заводит, кто /подхватывает/. У нас на ферме была женщина, что дишканила на двадцать человек одна. Нету уже сейчас таких, за которыми легко дишканить, поумирали!.. А дядя мой родный и мама – какие они песни играли! Маме девяносто лет было, а дискант у нее был замечательный» (ст. Боковская).
«Когда все поют вторым голосом, а дисканта нет, то звучит уже не то. Ну, я профессор в этом деле, я до сорока лет была дискантом! Дискант надо расцвечивать /варьировать, прибавлять колена/. Там надо подхватывать» (г. Суровикино, Е.А. Киреева).
«Под плясовую песню мы ложками, трещётками, на хлопки хлопаем. А бубен по другой части бьют, глуше, тогда не забивает песню. А колокольчики звук дают, как тарелочки. На посиделках плясали в тазике и играли на медном тазике, для звонкости. Ну, кто как может!..
Мужчины-тенора, которые дишканят, играють на губах «у-у-у, а-а, е-е», папа мой так делал» (г. Суровикино).
По ходу аудиозаписи П.Н. Лесниченко делает важные для будущих исполнителей комментарии к песням: «Тонкого голоса не было. Поют вместе, а потом разъединяются, как положено»; «как она идёт красиво на двухголосие, дух захватывает!». Свадебную песню «Наша Маня да по терему ходила» «пели очень высоко, тонкие, сильные голоса. Человек шесть они остаются после девичника.
М. плохо схватывает песню. А дишканщица слов никогда не знала. Я говорю: – «Ты хоть чуть учи! – она: – Не-е! Я на тебя гляжу и мне этого достаточно!»
В конце сольной записи вместе с запевалой ищем и не находим дискантовый подголосок к основному напеву: – «Нет, не получается. Они просто на октаву выше берут. Партия она как одна идёт» (г. Цимлянск).
«Как найти дискант? – Песня сама подсказывает, куда идти» (ст. Митякинская).
«А как красиво, так и пой /дискант/!» (повсем.).
«А пели такую песню «Ой, на заре было на зоренке»? – Да, Махора пела. А я дискант к ней не найду», – отвечает выдающаяся народная певица Ольга Васильевна Пономарёва (х. Мрыховский).
«Ты тут сама подумай, где тебе вступить и где потянуть, чтобы дать первый голос. Девчонки, вы ж понимайте меня! Вы по мелодии сами дотягивайте. Вы ж поймёте, вы умные люди очень! Я такая, я могу такое говорить!
Я услышала хор, поняла, что человек не потянет, и сразу меняла запев. Я специалист по этому делу, я не хвалюсь. Это во мне всё сейчас! Скажут: – «Ну-ка, Екатерина Алексеевна, запой!» – И быстро, быстро! Нин, я не хвалюсь, это всё во мне она, во мне вот тут и тут, везде!
– А как она дишканится, эта песня? – А хорошо!» (г. Суровикино, Е.А.Киреева).
Нашли текст знакомой песни в сборнике, но напева не знаем: – «Слова-то есть, а мотив сами придумаете. Пахмутову проси, чтобы музыку написала. Кто у вас там музыку и слова составляет?..» (х. Сафронов, Е.И. Зипунникова).
Ольга Васильевна Пономарёва отмечает различия между певческим стилем верховых и низовых казаков и наличие у последних т.н. тонкого голоса:
«Низовые казаки – у них манера совсем другая. Они поють писклявым голосом /очевидно, фальцетом, в головном регистре/» (х. Мрыховский).
Опытная певица напоминает своим соседкам по хору о необходимости пения на цепном дыхании: «Дишканить от начала и до конца, и до конца песни не замолкать! А вы позорите песню! Не замолчайте! Вы ждёте, когда вам завядуть, а дишкант не должен останавливаться, не должен умолкать!
Их так не дишканят, свадебные песни /речь идёт о плясовых песнях, приуроченных к свадьбе/. Завёл дишкант и пошёл по очереди. Дишканит скольки строчек, одна начинаеть, другая замолчаеть. Её дишканят от начала и до конца!» (ст. Мешковская).
Запевала объясняет, что такое играть песню, как подавать голос, и горячо выговаривает неумелым участникам ансамбля:
«По-разному песня поётся и пределы есть оттуда и отсюда /речь идёт, очевидно, о границах варьирования и ограниченном объёме звукоряда/. Вы так однотонно поёте, ту-ту-ту, а надо песню петь туда-сюда /показывает/, играть! – На «е-е» переводить надо? – Не «е-е», а мотив выводить!
Я уже давно в хоре не пою: там надо стоять. А сидя не поют, тяжело. Мне бы встать!..
Петь надо просторно. Пошире рот разевайте! – А мы где-то там поём. – Нет! Вышла на улицу и пой громко, красиво и чисто! А чё ты там?!..» (х. Нестёркин).
«Казачьи песни надо же нянчить языком! А ты прямо поёшь. Языком надо ворочать во рту, работать хорошо «е-а-е-а» (х. Старая Станица, В.Н. Кнышенко).
Под игрой, помимо пластического, визуального её выражения и типических особенностей артикуляции (дифтонгов, междометий, йотирования и пр.), в казачьей певческой традиции подразумевается и интонационное (мелодическое) варьирование напева песни. Здесь существует опасность увлечься, заиграться:
«Там же, у вариаций, нужно знать меру допустимого, вправо-влево, чтобы не испортить песню. Ты чувствуешь, когда ты поёшь песню казачью, эту меру, а иногда какую-то фантазию забубонишь «а-а», «ох-ах», но это внутреннее чувство /подсказывает/, где это возможно. Это контроль, разрешение на сделать это, но я не должен испортить песню! Нужна уважительная взаимообучающая обстановка /в ансамбле/» (х. Нижнеясиновский, Н. Богданов).
Многозначный народный термин «играть песню» вызван глубоким эмоциональным переживанием песенного сюжета, а также традиционно серьёзным, трепетным отношением певцов к слову:
«Запомните, ребята! С песни слова никогда не выбрасывают! Шухарные какие, мучительные, стыдливые – всё на столе должно быть! Правильно? Если бы не должны быть, их бы не писали там. Раз они обязаны – значится, всё!» (х. Каныгин).
Нина Поликарповна Чернова вспоминает о репетициях в Ростовском государственном казачьем хоре:
«Надо было мне песню запевать, ой, замучил меня худрук. Запеваю, и, если где-то неправильно, он меня доводил. Как зареву! Он мне говорит «пой», а я не могу, у меня всё клокочет. Он говорит: – «Пойди успокойся!» Выйду, хожу, хожу. Захожу – опять давай. Репетировали каждый день по два часа. Ну, так иногда не хотелось выходить на сцену! А выходим на сцену и всё равно играем – подхлопываем, подмигиваем.
Я выходила петь и было иной раз, волновалась. Слова я знала и смело выходила. – А о чём вы больше думаете, когда поёте? – О словах, чтобы ряд рядышком. И я на слова реагирую и играю, йде рукой шо-то. – А вообще – можно без песен прожить? – Не-е, не может быть! Я одна сажусь возле порога и начинаю, и запеваю, и дишканю сижу. Как грустную какую завела и заревела. Поревела, поревела, ага, тогда иду в комнату и легла. Как вспомню мамину песню, слова такие вот грустные – и по сердцу бьють» (ст. Советская).
Реальными, живыми людьми воспринимаются исполнителями и персонажи народных песен. Е. А. Киреева рассказывает о герое одной из редких донских песен:
«Вот «Наш Крюковский генерал», наверно, еще 700-х годов песня. Звания Крюковского я не скажу, а фамилия его была Крюков, а потом сделали псевдоним «Крюковский». Он был рождением из этих краёв Суровикинских, из Калиновки, Шевелёвки. А в войне, когда стал генералом, то стал Крюковским. Она сложена там на войне, ихним поэтом. И песня пошла, она влюбилась в народ и люди влюбились в эту песню! Моя мама тянула её без слов. А сейчас не хотят песни такие учить. Пришли наши поздравлять с юбилеем*, а я им «Крюковского» не спела. А вам спела от души!» (г. Суровикино, Е.А. Киреева).
* Екатерина Алексеевна Киреева, художественный руководитель Суровикинского казачьего хора, в 2017 г. отметила свое 95-летие.
О ценности той или иной песни судят по значимости поэтического сюжета и красоте напева:
«Ой, её не надо записывать, она простецкая какая-то, нескладушка-невладушка!» (г. Суровикино, Е.А. Киреева).
Об одной известной шуточной песне: «Мы некоторые куплеты выбрасывали: там дюже бессовестные слова!» (ст. Пугачёвская).
Николай Богданов, в течение многих лет являвшийся руководителем замечательного казачьего ансамбля хутора Нижнеясиновского Ростовской области и тонко понимающий особенности казачьей песни и механизмы её сохранения, в беседе с собирателями делает философическое заключение о жизнепорождающей функции народной песни:
«Завести правильно песню – это ж основа! А дишканить – на голос брать. Если песня запала в душу, то и глухой заведёть! Эти вещи либо насильно вталкиваются в душу, либо… Раньше как казаки: садись и пой! Либо в семейном кругу, когда семья двенадцать человек, поють отцы, матери, поневоле начинаешь слушать. Я так пошёл работать заведующим клубом и петь. Стал к ним прислушиваться: ага, красиво. Надо чувствовать, каким голосом петь. Бывает, надо петь на голос, а там кто-нибудь «бу-у-у» /низко/, тогда берёшь и погнал на голос, перехватываешь. Вот, надо выступать, пишешь: «такая-то исполняет на голос». Спели на голос – всё хорошо. На голос петь некому – это же тянуться надо, это труд, это напрягаться надо! Потом, после концерта, едем домой, по пятьдесят грамм выпили – и все стали петь на голос. Это же красиво! Когда в хоре – это по принуждению, а когда выпил – это для удовольствия.
Простите, у меня есть сравнение: хорошая песня сравнима с /любовью между мужчиной и женщиной/. Если ты поёшь хорошо и стараешься, то ты получаешь удовольствие. Если ты бурчишь где-то на стороне, то ты просто участвуешь. Получить удовольствие или просто участвовать – разница есть?! Вот эти вибрации внутри отшлифованы веками и отдаются мне. Сейчас, когда я эти вибрации пре/и/возношу, мне возвращается это всё удовольствием каким-то, ощущением того, что я делаю правильно, я попадаю, я пою! Петь можно просто голосом, а можно петь душой. Когда песня поётся душой, она красивше, и получаешь удовольствие.
– Сейчас песни в караоке читають, а не поють, – монолог подхватывает мама Николая. – А тогда ж приучалися, как мы. Бывало, играють: – «Куды ж ты не туды ведёшь, постой!» А ты уж слухаешь, ага, надо правильное колено сделать».
Н. Богданов формулирует тезис о важнейшем механизме сохранения традиции – каноничности песни, её постоянстве. И далее говорит о песне как одной из основ семьи и брака:
«Это веками отшлифовано. И почему эти песни пелись? Сейчас дети не могут спеть песни, которые пели в прошлом году, а эти песни пелись триста лет. Их не меняли! Если пели песню «Поехал казак на чужбину далёко», то её сто лет так пели и не меняли. Это были устои, стержень. Один из стержней – хранение. Песня казачья была постоянной, она была одной из основ семьи. Мы пели – и вы пойте, мы жили так – и вы живите так же! Всё было, но основа оставалась. Это как с женой: с одной живёшь или всё время меняешь» (х. Нижнеясиновский).
Для продуктивной певческой деятельности важно заботиться о своём голосе, «развивать» его, беречь от вредного воздействия некоторых продуктов питания и напитков.
Н.П. Чернова оставила нам несколько советов, как сохранить голос: «Не ешьте пирожки, жаренные на постном масле, это дерёт голос. Мороженое нельзя, ну хочется же! – Один раз стоим едим с девчатами, а худрук старый был, заметил и р-раз тебе: – «Покажите ваши руки! – Мороженое, – а сами держим. – Так, выбросьте!» Подошли и сбоку побросали. – Оо, не было наших, а то б подобрали!» (ст. Советская).
Народные певцы не советуют также в периоды частых выступлений употреблять минеральную воду, как газированную, так и натуральную, из-за её негативного влияния на голосовые связки: «пересушивает, голос сипнет» (г. Котельниково).
В хуторе Астаховка советуют перед выступлением добавлять ложку кагора или водки/коньяка в стакан чая*. При осиплости голоса и необходимости его скорейшего восстановления рекомендуется набрать в рот глоток водки/настойки, подержать его сколь возможно долго («разогреть связки»), до нескольких минут, не глотая, затем выплюнуть. До самого выступления стараться хранить молчание. Совет нами опробован в экстремальных условиях фольклорной экспедиции и дал прекрасные результаты.
* В подтверждение правомочности этого рецепта приведём пример из клиросной практики одного из Санкт-Петербургских храмов, в котором настоятель на время Пасхальной заутрени приносил на клирос трёхлитровую банку разбавленного горячим чаем кагора. Это придавало силы, избавляло певчих от дремоты и помогало при большой нагрузке на голосовые связки.
Употреблять же перед выступлением алкоголь в чистом виде, вопреки устойчивому представлению, народные исполнители категорически не рекомендуют: «Голос развезёт», «как выпьют – так не строят» (повсем.).
«Я очень большая противница, когда выпивают и идут выступать! Это страшное дело!» (г. Суровикино, Е.А. Киреева).
«Вы нашего Бога девки!» За что хвалят или ругают.
О прекрасном, слаженном, правильном казачьем пении на Дону говорят с искренним восхищением:
«Вы поёте как будто узор какой-то!» (ст. Селивановская); «В Москву, в Кремль вас, на Красную Площадь!» (х. Астаховка); «Те-то Царствие Небесное себе уже заработали песнями!» (п. Макопсе-х. Литвиновка); «Так, как вы поёте, я слышал только тридцать лет назад, деды наши так пели!», «Вы нашего Бога девки!» (г. Белая Калитва).
«Хорошо пели, ладили. Хор копытом стоит, а солист напереди и баянист» (г. Суровикино, Е.А. Киреева).
«Мои сыны как запоють, так лампа тухнеть! – А мои дочки запоють, муж проснётся и плачеть. Зять поёть плохо, но затягивает: – «Мама, давайте «За лесом солнце возсияло» споём!» (х. Исаев).
Участницы казачьего ансамбля, без ложной скромности, о самих себе: «Мы поём лучше «Бурановских бабушек»!» (х. Волоцков).
О местном казачьем хоре: «Они разбудили наш хутор» (х. Михайлов).
«Хочу, чтобы вы окропили нашу улицу казачьими песнями!» (г. Котельниково).
О нас, собирателях и участниках фольклорного ансамбля:
«Вы бабощки молоденькие, вот вы ж наши дятишащки! У вас голоса хорошие!» (х. Ольховый).
«Они уже все наши песни играють! А нам петь нечего!» (х. Мрыховский).
«Вы нам честно скажите: будет ваш концерт или нет?» (х. Артамошкин).
О значении качественного голоса и слуха:
«У деда, во-первых, голос был хороший, за ним легко было петь» (ст. Пугачёвская).
«Голос – это ладно. А вот когда слуха нет, это страшнее!» (г. Белая Калитва).
«Ну, шо голос – то голос! – Ой, куда он делся!..» (ст. Советская).
Яркие, хлёсткие шутки и метафоры исполнители отпускают в адрес певцов-неудачников:
«Я голосом не руководил» (х. Вячеслав).
«У меня голос был седьмой» (х. Божковка).
«Не-е, плохо спел! Не пел, а бубанел» (х. Верхневишневецкий).
«Голос вянет» (ст. Мелиховская).
«По-над стенками тянул, не туда» (г. Белая Калитва).
«У нее жёлтый голос, со слухом не в порядке» (х. Апаринский).
«А почему вы М. не берёте в хор? – У неё голос-то хороший, да поёт огородами!» (ст. Советская).
«Что-то я вас, девчата, ничуть не слышу! – А ты тише ори!» (х. Каменка).
Уважаемая, пользующаяся авторитетом в ансамбле запевала распекает участников записи и даёт им советы, как улучшить качество исполнения:
– «Ну, и как вы пели, думаете? Плохо, вяло, не вместе, не люблю»; «Поднимайте выше и больше давайте пойте, а вы выглядываете из-за углов! Чтоб записать – так записать!»; «Что-то вы там шёпчете?! Да вы резче играйте, громче!»; «Пробросили /пропустили/»; «Вы дишканьтить – так дишканьте! Двое дишканють и себе под нос»; «Не держи голос!» (х. Пичугин).
«Чтобы хорошо было, надо регулярно петь – развивать мускулатуру!» (х. Голубинка).
О прошлом и настоящем казачьего хора: «Когда Панфёрович был, мы во славе были. А сейчас ненавистные такие!» /здесь: забытые, нелюбимые/ (ст. Обливская).
«Хоры были причёсанные, но пели русские песни» (ст. Романовская).
О непростом деле выбора песни и сценического образа:
«Хор спел на смотре «Как под грушей-грушею», а её не пропустили – «слишком простая». А потом, через десять лет все стали её петь. Теперь хотят чё попроще, без «е-е-е» (г. Суровикино, Е.А. Киреева).
«Я люблю такее песни, чтобы смысл был, чтобы про жисть она говорила! А то поёт «Зайка моя, зайка моя» – ни жалости, ни радости!» (х. Чебачий).
«Мы не поём фольклор! Мы поём народные песни!» (из разговора с участницами ансамбля донских казачек у станции метро в г. Санкт-Петеребурге).
«Мы ездили выступать в хвилармонию и забыли форму. Нас не пустили на сцену без формы казачьей» (х. Митякинский).
О «сложности перевода» казачьей песни на «современный музыкальный язык» и авторских аранжировках:
«Песня казачья тогда хороша, когда она понятна. А понятна она на современном уровне. Поэтому я её аранжирую» (х. Красноярский).
Н. П. Чернова о Ростовском государственном казачьем хоре (запись 2003 г.), а также об измене Родине и песне: «Ансамбль свой не слышу уже сколько лет. Они поехали в Америку и половина их там поосталась, продалися Америке. Куда подевалися хоры?.. А вот включу радио – «трынды-рынды»! Ну, думаю, может, чё-нибудь я послушаю. Но нет ничего русского! Куда делась страна наша, куда делся Советский Союз?! Не могу, не могу!..» (ст. Советская).
«Страшно непопутно мы живём!» Станичные Сократы.
«Кто не поёт песни или больной, или сволочь»
(из беседы А.Н. Котова с народными певцами)
Жизнь без старинной песни, по мнению станичных философов, – непутёвая, непопутная, неправедная жизнь:
«Казаки, казаки, а Дон /…/ потеряли!» (х. Исаев).
«Тулмаки кругом! Прожили век и ничего не знают, толмачи /болтуны/!» (х. Нестёркин).
«Раньше в каждом дворе было 10-15 вёдер вина с винограда. Но потом тише, тише и к Новому году вино кончалось. А то Мелиховка вся гудела /от песен/! – Сейчас бурьяном гудить. – Раньше сады были виноградные, вина было много в казаках. Вот и ходили: сегодня ко мне, завтра к тебе, послезавтра к нему. Ходили казаки, гуляли. Бывало, казачки одни сидели дома, казаки гуляли. А теперь ни виноградников, ни казаков, осталися одни хаты!» (ст. Мелиховская).
«Какие раньше были свадьбы! Тройка лошадей, коляска, свадебные песни. А сейчас самая ходовая песня «Ах, эта свадьба, свадьба» до завтра. А сейчас кардинал благословил свадьбу Элтона Джона с модельером…» (ст. Романовская, Б.В. Малахов).
«Современные свадьбы – как же там не напиться, там же делать больше нечего! Мужики с горя пьют, женщины злятся сидят и всё. Посидят-посидят и рано уходят домой – а что делать?! Да ребята, сыграйте же что-нибудь, чтобы эти люди, которые молчат-сидят, чтобы и они участие принимали!.. Меня нельзя было не слушать, я могла уговорить» (г. Цимлянск, П.Н. Лесниченко).
«Сейчас были на свадьбе. Так тамада не дал нам рот открыть! Всё своё, всё своё» (ст. Тарасовская).
«Сейчас столы ломятся, пьють-едять, а никто не встанет. «Ну, давайте песню споём! – А мы её не знаем» (г. Котельниково).
«У-у-у, ты всё знаешь, а мы пшик! – А мне мать рассказывала, вот я и знаю!» (ст. Ермаковская).
«Мы уже не казачьи, мы козьи!» (х. Исаев).
«Сейчас чё-то, чё-то от того, что было раньше!» (х. Красновка).
«Почему же вы казачьих песен не поёте? – У меня папка пел... Я думала, он будет всегда, а он взял и умер!» (ст. Новозолотовская).
«Песни – выкапываешь, выкапываешь, а где их брать?! Старожилы все ушли. Нам осталось уйти – вы уже последние у меня!..» (г. Цимлянск, П.Н. Лесниченко).
«Никого нет подтянуть. Все старички ушли, а я всё живу, дюже много живу, наказал меня Господь!.. Ну, простите меня! Чё не надо помню, а чё надо – не помню» (х. Литвиновка-Кононов).
«Так много песен было, ребята! Мы поумрём и, наверно, на этом всё. Ещё вот такие родственные группы будут петь и всё» (ст. Советская, Н.П. Чернова).
Одной из первых причин современного состояния песенной традиции, забвения традиционной казачьей песни и замены её сценическим клубным репертуаром называются особенности коллективизации и расказачивания:
«За казачьи песни можно было угодить на Соловки. Они же там про царей, про генералов пели»; «Царя Николая на Ворошилова в песне поменяли, чтобы не арестовали» (х. Поповский).
«Казачьи песни были под запретом. А они же не за, не против советской власти были! Они старинные, абсолютно без всякой политики. Они шли, эти песни, пока было кому петь. А как некому стало петь, так что сейчас какие песни? «Сама садик я садила». Ничего ж не знают! У меня была память сногсшибательная, я думала, в жизни не буду забывать. Ну, когда оно к делу было, то помнилось. А когда всё это ушло, эпоха эта ушла, люди ушли – наверно, пора и забыть…» (г. Цимлянск, П.Н. Лесниченко).
«При советской власти особо и не праздновали – всё Божественное запрещали. А сейчас надо веселить народ – люди не любят тягучее, грустное» (с. Маньково-Берёзовое).
«Нас тогда отрекли от Церкви, всё! Какая молебень была, вы что?! При нас церква ломали, мы стояли плакали, как ломали. Колокол сымали-кидали, там такую воронку сделали. Такая церковь была в Камышовке большая…» (ст. Пугачевская).
«Ходили дети колядовать на Рождество, а наутро в школе директор вызывает на линейку: – «Кому пышку надо?» Ругался!» (ст. Лозновская).
«Сейщас умер человек и некому даже петь /духовные стихи и молитвы/. Схоронили, как собаку, и всё. Даже «Отче наш» не знают» (х. Крылов, 2010 г.).
«Не разрешали верить, справлять праздники. Учительницу молодую ругали: – «Вы очень накрашиваете губы!» А в воскресенье свадьба шла, люди танцують. И кто-то дал сведения, что она шла и со всеми танцевала на улице. Гармошка играет, все танцують. А это не она шла, а кто-то обознался, и она столько переживала за это!.. Вот такую мы жись прожили! Нам многое было запрещено... Я жизню не ту прожила, неправильную!» (г. Цимлянск, Лесниченко).
В наши дни сельские клубные ансамбли так же не свободны в выборе репертуара. В этом видится диктат руководителей местных отделов культуры, взращенных системой культпросвета и определяющих культурную политику, далёкую от традиционной:
«Фольклор – это то, что двести и сто лет звучало. А мы поём то, что интересно слушателям. Раньше без обязаловки пели, на гулянках, на вечерушках и там песни пели все. А когда началось, что обязательно концерт, вы должны спеть песни вот такого-то плана, обязательно то, обязательно это, вылилось в то, что мы поём то, что нужно. А то, что пели раньше – лирическое, протяжное, «е-е-е» – им не интересно» (х. Михайлов).
«В середине концерта надо несколько песен казачьих, а потом про Родину /здесь: советские песни/» (х. Овчинников).
«Этих песен /казачьих/ мы не поём в хоре, только что дадуть. А наших они не слышат, не хотять!» (х. Почтовый).
«На конкурсах не разрешают петь мужские песни. А я говорю, что как же их не петь? Они же пропадут!» (г. Котельниково).
«Одну-две песни казачьи споём, и гонят в шею!»; «Не давали казачьи песни петь» (г. Семикаракорск).
«Две минуты дают на выступление, а у нас самая короткая казачья песня поётся пять минут!» (х. Антиповский).
«Наш руководитель был баянист. Он заставлял нас петь «Картошка моя, всё поджаренная», а мы так не хочем!» (ст. Тарасовская).
«Хотели выучить старинную песню, но молодёжь наша нас не поддержала: повороты эти, развороты!..» (ст. Пугачёвская).
«Молодёжи это не нужно. Им «ля-ля» и под фонограмму надо» (х. Майоровский).
«Сейчас народ не приучен к этим песням. Как соберёмся выступать – так нам велят «оторвать, оторвать!», а чё оторвать? А оторвать можно только современные песни. Эти протяжные потому и забываются» (х. Потапов).
«Раньше какая-то духовность была в хоре. Выбор руководителей сейчас не по мастерству или умению работать, а по /знакомству/. Он подлец, но наш подлец, как говорится. Они не умеют работать, но они наши. Поэтому культуру у нас уже не следует искать» (х. Нижнеясиновский).
«Сейчас поют «Ты бери меня за запад, бери меня за перёд – меня скорее разберёт» и за это получают миллиарды! Целые квартала себе позакупили и говорят: мы русские. А где ж твоя Родина?! И в Африке, и везде – у них где деньги, там и Родина. Мне обидно! Если б хоровикам хотя бы третью часть того платили, что эти получают» (ст. Митякинская, Г.З. Обухов).
«Песни в передаче «Достояние республики» поют современные певцы – ну, невыносимо, я их смотреть не могу! Вот Бабкина – она человек нашего возраста, но песни поёт в современном исполнении. Новое – это «тра-ля-ля», а наши песни слушать не хотят» (х. Ремизов).
Другой важной причиной называется неприятие традиционной песни молодёжью, её бунтарский дух и отход от традиций отцов:
«Я тогда дурочка была: «а-я-я, я-я», чё же они аяякают?! А теперь ляжу же, все думки лезуть, и живые, и мёртвые. Вспоминаю, как наши гуляли – капуста, картошка, сало, если есть. А то нету, так хлеб да соль. А песни пели, так уж они хорошо пели! А мы, говорю, дураки, не учились!» (х. Караичев).
«А в то время мы этих казачьих песен не хотели. «Ой, да-да, ой, да-да…» как запоют – мы их терпеть не могли! А потом пошли «Звёздочка ночная», то исшо какие стилизованные – это уже хоть и казачьи, но уже не те. А там они как запоють, закроють глаза – Ильич, Репочка, свёкор со свекровью… Свёкор слова не знал, а свекровь знала, но хорошо пели. Они-то пели старинные, а мы-то уже какие полегшее пошли. Я вспоминаю: «ой да, да ой да», пошли казачие! Пока слово выйдеть, она проойкаеть – день прошёл! Сядуть и до Волгограда одно слово идёть. Нам же тогда «Тирольский вальс» и «Рио-рита» были нужны!..» (х. Красноярский).
«Сейчас как они меня в казаки принимали: – «Вот ты у шубе, у валенках станцуешь? – я говорю: – Станцую. – Давай надевай валенки, шубу, спляшешь? – Спляшу! Я и вас перепляшу!» – и всё равно я для них не казачка!» (х. Исаев).
«После войны были уже танцы «Рио Рита» и т.п. Мужики пришли с войны с разинутыми ртами: они в Германии такое увидели, что нам тут и не снилося. Например, как фермер один управляется со стадом коров. И уже не было уверенности, что мы лучше всех ведём хозяйство. Они привезли немецкие фокстроты, над которыми смеялися, латиноамериканские танцы, всё быстро привилося. И с Победой пришло признание западного преимущества. Захотелося туда! В городах появились кофейни и пр. Всё преобразует молодёжь, да!.. Но консерватизм нужен, чтобы традиция сразу не прерывалась!
Что-то серьёзно меняется. Жалко, что молодёжь ищет покимонов и не идёт в казачий хор. Да, плакать надо! Сейчас поют три-четыре русские песни, а их море было. Но назад дороги нет. Вот говорят, что движение идёт по спирали. Революция свершилась, и многие казачьи песни превратились в советские песни, переработали. Еще виток, Россия вернулась к буржуазному образу жизни – и ничего уже не переделывается никак! Казачество бьётся, а всё буксует, т.к. нет на это благословения премьерского, в Думе. Все боятся казачьего возрождения, потому что это силища. Ею надо управлять, её надо задабривать. А главное, что нету маяка впереди ни какого. Куда идём, чего идём?!..
Благосостояние народа не может быть целью, наоборот! Всем очевидно: изобилие приводит к извращениям. Не может быть в магазине двадцать пять сортов колбасы! Это не нужно, вредно! Извращение от изобилия: надкусил – бросил, надел, запачкалось, выкинул. Люди живут не по средствам. Это тупик. Еще религия пытается держаться.
Если не будет молодёжь привлечена /здесь: к возрождению казачьей песни/, то всё стареет и умирает. И никакого сожаления! – «А чё печалиться об этом?!..» Так и всё отойдёт, и казачья песня. Жалко? Да!..» (ст. Романовская, Б.В. Малахов).
Вместе с утратой традиционной певческой культуры постепенно нивелируется и разговорный язык, стираются характерные локальные особенности диалекта. В этом просматривается и влияние школы, культурной и образовательной политики в целом, безразличие школьных преподавателей к внеклассной жизни и деятельности учеников:
«Сейчас уже выкультуриваются! Ну, некрасиво же наше «︣г» /фрикативное/, литературная же «г» твёрдая. У нас есть такие ребята, которые хотят перед девчонками хвастануть и начинают: – «Да я вообще, чё тут мне показывают Га︣гарина?!» Ещё одна была, которая первое «г» твёрдое говорила, а второе по-казачьи, Го︣голь. Говорила, говорила, хотела выпендриться и сказала!..» (г. Семикаракорск).
«Стыдно! Ни один учитель не пришёл на концерт казачьей песни. О каком культурном воспитании школьников можно говорить?! Люди, которые должны вплотную этим заниматься, не соизволили прийти. Полное равнодушие: пришла в школу, отвела математику и на этом успокоилась» (ст. Кочетовская).
«Хорошее это дело – казачьи песни, но вымирающее, мамонтизм какой-то! – Внуки, наверное, запоют? – Нет, в общем употреблении нет, всё уже. Должно быть общее что-то. Раньше казачья семья была воспитателем, они вталкивали это дело. Сейчас общество потребления, нажал кнопку и всё тебе. Для тела пища есть, а духовное вымирает, оно уже не возобновится, это невозобновимые вещи. На лошадях пели не просто люди, пели казаки, которые ездили на повозках, трудности какие-то были. Песня скрашивала, помогала. А сейчас едешь на Мерседесе, включил кнопку, и там тебе Челентано. Лёгкость жизни не связана с песней! Тогда семьи были по двенадцать человек, снохи пели. А заставь сейчас школьника петь коленами – да не верю я в это дело! Потому что реформация духовная произошла, деградация с видами на общество потребления. Петь самому и петь первым голосом – разные вещи. Делать детей, делать их в пробирках или стоять в стороне – тоже разные вещи. /…/ Пошли по пути дела /бизнеса/, а душа осталась в стороне» (х. Нижнеясиновский, Н. Богданов).
О болевых точках современного казачества рассуждает ветеран Великой Отечественной Войны Михаил Петрович Северенко (запись 2003 г.): «Вы говорите «казаки, казаки…» – да они уже кончились давно! Понацепляли в Новочеркасске крестов, уже маршалы! А проку-то от них никакого. Отцы наши по пятнадцать лет провоевали, пришли, а нет тех «заслуг», что они без войны по четыре креста понацепляли. Пеньки-пеньками, ну ничего собой не представляют! Нет, я не признаю казаков. Казак же чем-то должен внушить доверие! Он должен служить» (ст. Советская).
«Решило наше руководство казачье наградить меня орденом или медалью, – делится с нами своими размышлениями о казачестве Николай Матвеевич Погребнов, посвятивший жизнь оперативной работе в органах МВД, отец, воспитавший восьмерых детей, блестящий рассказчик и балагур, – я обрадовался: ну вот медальку получу! А потом один подходит и просит сдать 170 рублей – на медаль!.. Ну, конечно, я отказался от такой «медали».
Супруга Николая Матвеевича, директор Красновского Дома культуры Анна Николаевна Погребнова, ставшая инициатором строительства храма в своём хуторе, саркастически и с горечью вспоминает: «Тут как-то наш казачий круг собрался. Долго говорили. Выходит атаман, видно, долго думал и говорит: – «Ну, братья казаки, надо же что-то делать! Давайте хоть …книгу почитаем!» (х. Красновка).
Криком души звучат слова участницы Семикаракорского казачьего хора об отсутствии в нём мужчин, об утрате традиции мужского казачьего пения:
«Хочется, чтобы народные песни запели мужчины! Мы, женщины всегда и везде их поём – и над плитой, и над стиральной машиной, и когда ребёнка колыхаем. Мужчины нужны в этом деле!»
Суетливость, многозаботливость, болезненный трудоголизм – бич современного человечества – не даёт человеку возможности остановиться: «Дела затмили все наши песни, закружились мы, не управляемся! То подошло, это подошло, жара тёмная!..» (х. Ремезов).
«Надо возрождаться! Надо петь!» Вместо заключения.
Народные певцы, как показало наше исследование, достаточно осознанно и серьёзно, требовательно относятся к акту исполнения народной песни. Исполнительское искусство воспринимается ими как необычайно нужное и важное, угодное Богу, спасительное духовное делание. Их чрезвычайно волнует будущая судьба казачьей песни, огорчает отход казачьей молодежи от традиционной культуры. Лидеры коллективов, ведущие певцы, запевалы в большинстве своём глубоко понимают возложенную на них отцами и дедами миссию – сохранить жемчужину национального культурного наследия, не дать замолчать традиционной казачьей песне.
«Мы единомышленники! Наша миссия – оздоровление общества. Мы с вами занимаемся раскопками. Наши предки, умирая, надеялись, что мы сохраним их песни. Песни нельзя забыть!» (ст. Митякинская, Г.З. Обухов).
Для этого, как считают народные исполнители, есть все условия:
«Как мы сейчас живём – так цари раньше не жили. Вот бы голоду вам сейчас, вы бы знали, как!.. Говорят, раньше казаки сядут тут на быков и до Обливской едут на быке и песни поют «а-я-я-яй» (х. Нижнеосиновский).
«Ну, сейчас грех жаловаться! Слава Богу, труба /крыша/ стоить, дети слухмённые!» (х. Крылов).
«Жила есть! Но мы уже последние, если они /старики/ нам передадут» (х. Исаев).
Наши казаки, фольклорные бабушки и дедушки высоко оценивают труд собирателя и необычайно дорожат интересом собирателей к их знаниям и мастерству. Беседы «о фольклоре», аудио- и видеозаписи фольклорных материалов вызывают в них живейшее, трогательное участие. Особое попечение оказывают они об участниках молодёжного фольклорного движения.
В завершение нашего экскурса приведём слова, заповеданные нам ещё в начале 2000-го года старейшим казаком станицы Каргинской Афанасием Ивановичем Рокачёвым (1914 г.р.): «Любите песни, не отходите от них! С песней жить легче и лучше, песня облегчить всегда! А когда увлекётесь, поймёте, наладите это дело – тогда жить хорошо! Всем вам песня поможет».
