Сергей Александрович Есенин

 

 

 

Златокудрый херувим

Родился Сергей Александрович 3 октября 1895 года в селе Константиново Рязанской губернии. Рос, как все деревенские мальчишки - лазал по деревьям, рыбачил, дрался. А дедушка еще на драки и подзадоривал, мол, крепче будешь. В школе на второй год остался, вместо четырех лет из-за озорства проучился пять. Правда, кроме крепкого знания церковно-славянского языка, по его словам, ничего из учебы не вынес. Был он простой, веселый мальчишка, только необычный, и видел мир по-другому: «Ночью луна при тихой погоде стоит стоймя в воде. Когда лошади пили, мне казалось, что они вот-вот выпьют луну, и радовался, когда она вместе с кругами отплывала от их ртов».

Стихи начал писать рано. Сергей Александрович говорил, что толчком к творчеству были сказки с плохими концами, которые рассказывала бабушка. Хотелось лучше придумать, чтобы все хорошо закончилось...

Мама Есенина, Татьяна Федоровна, рассказывала: «Он напишет, прочитает и скажет: "Мама послушай, как я написал?" А мы понятия не имеем. Что это за поэзия такое! Написал и кладет, и собирал все в папку. Я занята крестьянскими делами была, а у него голова работала о том, чтоб читать и читать...»

В 1912 году Сергей Есенин переезжает в Москву. Отец хочет дать сыну доходную профессию. Сережа начинает работать в мясной лавке. Разделанные туши - не самый радостный пейзаж для поэта! Отец искренне убежден, что стихи для крестьянского парня вещь несерьезная, «пустое дело». Разве ж можно заработать на жизнь стишками?! После очередной ссоры они расстаются: Сергей уходит от отца и поступает в книготорговое товарищество «Культура», а затем в типографию Сытина, где начитает работать сначала в экспедиции (курьером), а потом младшим корректором.

Есенин отправляет стихи в журналы, но его не печатают, к златокудрому пареньку из деревни относятся сдержанно.

«Вербочный херувим» - так окрестили новичка в корректорском отделе. Правда, очень скоро выяснилось, что он больше похож на мальчишку-озорника, да к тому же поэт... Правда, стихами в типографии удивить кого-либо было трудно, они столько «настоящих» поэтов повидали, что над Сережей больше посмеивались. Братом одной сотрудницы был поэт Николай Мешков. Теперь его фамилия мало что говорит, тогда, наверное, тоже, но у него была издана книга! Он согласился посмотреть стихи херувимчика: «Я бы сказал, что литературной техникой он владеет слабо... Талант... Талант у него бесспорно имеется». Есенин был абсолютно счастлив! Лицо его сияло...

Настоящим другом Сергею стала Анна Изряднова, милая, нежная девушка. Ей - двадцать три года, Есенину - восемнадцать. «Он был такой чистый, светлый, у него была такая нетронутая, хорошая душа - он весь светился», - напишет потом Анна Романовна.

Они оба увлечены революционными идеями, участвуют в забастовках и демонстрациях протеста рабочих типографии. Со всей энергией молодости и вдохновением Сергей Александрович начинает распространять нелегальную литературу. В охранке заводят на него дело и устанавливают слежку, в материалах дела он фигурирует под кличкой «Набор», Анна - «Доска».

Из донесения сыщика 2 ноября 1913 года:

«В 7 час. 20 мин. утр. вышел из дому, отправился на работу в типографию Сытина с Валовой ул.

В 12 час. 30 мин. дня вышел с работы, пошел домой на обед, пробыл 1 час. 10 мин., вышел, вернулся на работу.

В 6 час. 10 мин. вечера вышел с работы из типографии Сытина, вернулся домой...»

Неизвестный следователь наблюдал за Есениным под холодным ноябрьским ветром, неприютной сырой ночью, кляня, наверное, свою нелегкую и неблагодарную работу, чтобы мы теперь могли прожить несколько дней вместе с восемнадцатилетним поэтом. Хочется улыбаться - это еще детство, игра. Страшно заглядывать вперед... там притаилось разочарование и гибель.

В этом же году в журнале «Мирок» впервые напечатают стихи Сергея Есенина. «Аристон» - так сурово подпишется Сережа под своим хрустально чистым стихотворением. Представляю, как он волновался! Первый свой гонорар Сергей отнес отцу. Все-таки можно прокормиться стишками?! Три поэтических рубля отца не убедили и отношения их изменить не смогли. Каждый до поры остался при своем.

В самом начале нового 1914 года Анна и Сергей сняли комнату у Серпуховской заставы и стали жить вместе, гражданский брак тогда входил в моду. Жили трудно, бедно, но хорошо и дружно. Все вместе: и жили, и работали, и даже учились на историко-философском отделении Народного института Шанявского.

21 декабря 1914 года Анна родила сына Юру (Георгия). «Есенину пришлось много канителиться со мной. Жили мы только вдвоем. Нужно было меня отправить в больницу, заботиться о квартире. Когда я вернулась домой, у него был образцовый порядок: везде вымыто, печи истоплены и даже обед готов и куплено пирожное». Одно, для молодой мамы, на последнюю копейку...

Сергей смотрит на сына и налюбоваться не может: «Вот я и отец!» Качал на руках, убаюкивал, песни сам пел и Анне говорил: «Ты пой ему больше песен». Молодому отцу девятнадцать лет...

Очень скоро его закружит слава, Первая мировая война, потом революция.

Знаю, годы тревогу заглушат.

Эта боль, как и годы, пройдет.

И уста, и невинную душу

Для другого она бережет...

Не с тоски я судьбы поджидаю,

Будет злобно крутить пороша.

И придет она к нашему краю

Обогреть своего малыша.

Снимет шубу и шали развяжет,

Примостится со мной у огня.

И спокойно и ласково скажет,

Что ребенок похож на меня.

Дорога, по которой пойдет Есенин, убегает в гору. И, устав от стремительного подъема, он будет все время останавливаться у теплого очага Анны Изрядновой, своей первой любви.

Признание

В марте 1915 года Сергей Есенин пишет Блоку: «Александр Александрович! Я хотел бы поговорить с Вами. Дело для меня очень важное. Вы меня не знаете, а может быть, где и встречали по журналам мою фамилию. Хотел бы зайти часа в четыре. С почтением С. Есенин».

Пришел Есенин к Александру Блоку в тулупчике, в валенках, с узелком в руках. Это еще не тот знаменитый Сергей Есенин в щеголеватом костюме и лакированных ботинках, которого мы так хорошо знаем по фотографиям. Его шестьдесят стихов, которые он принес показать Блоку, бережно завернуты в деревенский платочек. Пятьдесят одно стихотворение из этого узелка войдет в первый сборник молодого поэта «Радуница».

«Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта», - будет рассказывать об этой встрече Есенин.

А Блок на конверте его письма напишет «Крестьянин Рязанской губ. 19 лет. Стихи свежие, чистые, голосистые, многословные. Приходил ко мне 9 марта».

А 22 апреля того же года пришлет Есенину письмо: «Вам желаю от души остаться живым и здоровым. Трудно загадывать вперед, и мне даже думать о Вашем трудно, такие мы с Вами разные; только все-таки я думаю, что путь Вам, может быть, предстоит некороткий, и, чтобы с него не сбиться, надо не торопиться и не нервничать. За каждый шаг свой рано или поздно придется дать ответ, а шагать теперь трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее. Я все это не для прописи Вам хочу сказать, а от души; сам знаю, как трудно ходить, чтобы ветер не унес и болото не затянуло».

Как жалко, что Сергей Александрович предостережение это пропустил мимо ушей! Да, впрочем, ему тогда было не до этого!

«Все лучшие журналы стали печатать меня, а осенью появилась моя первая книга "Радуница". О ней много писали. Все в один голос говорили, что я талант. Я знал это лучше других», - так уже это не похоже на «вербочного херувима», обрадованного похвалой Мешкова.

Через несколько дней после встречи с Блоком Есенина пригласили к себе на утренний прием поэты Мережковский и Гиппиус. «Это что за новомодные гетры на вас надеты?» - спросила Зинаида Николаевна, посмотрев на валенки Сергея. Но стихи Есенина произвели на них большое впечатление, и Гиппиус опубликовала более чем лестную статью о молодом поэте в журнале «Голос жизни». Для Есенина открываются все двери. Голову вскружило самое сладкое вино на свете - слава.

В апреле того же 1915 года Есенин пишет письмо знаменитому «деревенскому» поэту Николаю Клюеву: «Я тоже крестьянин и пишу так же, как и Вы, но только на своем рязанском языке... Я хотел бы с Вами побеседовать о многом, но ведь "через быстру реченьку, через темный лесок не доходит голосок". Если Вы прочитаете мои стихи, черкните мне о них...»

Клюев ответил сразу: «Милый братик, почитаю за любовь узнать тебя и говорить с тобой, хотя бы и не написала про тебя Гиппиус статьи и Городецкий не издал твоих песен...»

С Николаем Алексеевичем общий язык они нашли быстро. Подружились. Сшили себе черные бархатные кафтаны, цветные рубахи и желтые сапоги на высоких каблуках. Излишне говорить, что вызывали фурор в обществе, еще не начав читать стихи.

Златовласый поэт выступает и перед императрицей Александрой Федоровной. В автобиографии 1923 года Сергей Александрович отметил: «Императрица сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия».

В Царском Селе Есенин познакомился с Анной Ахматовой. Они много беседовали, Есенин читал свои стихи. Ахматова слушала со вниманием: «Читал он великолепно, только немного громко для моей небольшой комнаты. Одно тревожило - последняя строка - "Я пришел на эту землю, чтоб скорей ее покинуть"».

Они встретились еще раз позже, в Петербурге. Говорили о Пушкине, о портрете Александра Сергеевича работы Кипренского. Есенин вдруг ляпнул: «Не родился еще такой художник, который с меня написал бы такой льстивый портрет!»

Анна Андреевна была не тем человеком, который поддерживает такого сорта разговоры, да и тема для шуток была выбрана неудачная. При своем характере она могла очень жестко и недвусмысленно поставить на место, высмеять. Но не высмеяла. Промолчала...

 

Наследник или соперник?

В 1915 году девятнадцатилетний Есенин читает стихи вдовствующей императрице Марии Федоровне в Александровском дворце Царского Села. Ровно сто лет назад, в 1815 году, здесь, в соседнем зале, юный Пушкин читал стихи на выпускном экзамене. Есть и в именах их преемственность отца и сына - Александр Сергеевич и Сергей Александрович...

Есенин любил говорить: «Стихи у меня хорошие, уже давно так никто не пишет, а Пушкин умер давно». Пушкин - цель, от которой можно сойти с ума. Художник Юрий Анненков, писавший Есенина, говорил: «Тягой к званию первого русского поэта, догнать и перегнать, перескочить и переплюнуть были одержимы многие русские поэты: Северянин, Маяковский, и даже кроткий Хлебников. Как-то я спросил у Есенина, на какого черта нужен ему этот сомнительный чемпионат. "По традиции,- ответил Есенин, - читал у Пушкина: Я памятник себе воздвиг нерукотворный?"»

 

Как-то раз Сергей Александрович завел литературный разговор с извозчиком:

- А скажи, дяденька, кого ты знаешь из поэтов?

- Пушкина.

- Это, дяденька, мертвый. А вот кого ты из живых знаешь?

- Из живых нема, барин. Мы живых не знаем. Мы только чугунных.

Победил Пушкин...

Летом 1923 года Есенин приехал на несколько дней в Царское Село. Поэт вставал всегда рано и садился работать. Бывает такой час на заре, когда невозможно усидеть дома. Все просыпается, от птичьих песен танцует воздух. Сергей Александрович выскочил из окна и пошел к памятнику Пушкина, потому что нестерпимо захотелось увидеть Александра Сергеевича и первым сказать ему «Доброе утро!» По дороге встретился фотограф. Есенин сел рядом с Пушкиным на скамейку и сказал: «Сними меня с Сашей, мы друзья». Потом пошел на вокзал, выпил за Сашу: «Кто его знает, когда опять увидимся...»

Увиделись они через полтора года, но уже не на нашей суетной земле.

В декабре 1925 года на доме печати растянулся траурный транспарант «Тело великого национального поэта покоится здесь». Похоронная процессия трижды пронесла гроб с Есениным вокруг памятника Пушкину. Александр Сергеевич сверху, и, кажется, сочувственно смотрел на застывшее в муке молодое лицо.

Так просто можно жизнь покинуть эту,

Бездумно и безбольно догореть.

Но не дано Российскому Поэту

Такою светлой смертью умереть.

Всего верней свинец душе крылатой

Небесные откроет рубежи,

Иль хриплый ужас лапою косматой

Из сердца, как из губки, выжмет жизнь.

Это стихотворение написала Анна Ахматова, узнав о смерти Есенина. В этих строках я вижу двоих: Александр Сергеевич лежит в своем кабинете, а Петербург за окном притих, его не слышно... для умирающего поэта его больше нет... Только книги, жена, а впереди - Вечность. Роковая пуля «небесные открыла рубежи».

Сергей Александрович истерзанный, изуродованный. Спазм боли и нечеловеческое страдание изменили прекрасные черты. А Петербург притих... и люди онемели... Никто не поспешил на помощь, когда «хриплый ужас лапою косматой из сердца, как из губки, выжал жизнь»...

Испытание славой

1915 год принес Есенину и славу, и уважение. Но разом отобрал счастье тихое, настоящее.

Сергей Александрович часто заходил в редакцию газеты «Дело народа». Иногда один, иногда с большим своим приятелем Алексеем Ганиным. В редакции приглянулись им две подружки - Зина и Мина. Дело было в 1917 году. Сергею больше Мина Свирская нравилась, а Алексей ухаживал за Зинаидой Райх и даже называл ее своей невестой. Собрались однажды друзья на Соловки и в Вологду к родным Ганина, зашли пригласить девушек. Мина отказалась, а Зина аж в ладошки захлопала и побежала отпрашиваться с работы.

Север был прозрачен и неуловим. На Соловках пробыли несколько дней и поехали, как и собирались, в Вологду. Поезд едва тащился. И вдруг Сергей сделал Зинаиде предложение, клялся, что любит. Для нее это было полной неожиданностью, для него, наверное, тоже. Есенин настаивал, уговаривал, и не понять было, то ли он шутит, то ли всерьез. Их обвенчали в храме святых Кирика и Иулиты. Вернувшись, Зина сказала подруге: «Представляешь, я теперь Райх-Есенина! Нас с Сергеем на Соловках попик обвенчал».

Не одна женщина не могла устоять перед Есениным. Ни устоять, ни забыть... Этот брак станет источником страдания для нее и разочарования для него. Разочарования, а может, просто безразличия.

29 мая 1918 года у Есенина родилась дочь, которую назвали, в честь матери Сергея, Таней. Есенин встретил дочь и жену холодно. Пирожное, колыбельные и нежность остались по ту сторону славы. Его детищем, которое забирает все силы и мысли, в это время становится творчество. Вместе с друзьями-поэтами он создает новое литературное движение - имажинизм. Они эпатируют общество скандальными выступлениями, богохульными стихами расписывают стены Страстного монастыря (вспомним «Гаврилиаду» Пушкина и не будем сильно осуждать Есенина), а на памятник Александру Сергеевичу вешают плакат: «Я с имажинистами». Кстати, в это время Есенин расходится и со своим старым другом, поэтом Клюевым, он спешит на своем новом пути, не оглядываясь назад. Не сожалея о растоптанной в спешке любви и дружбе, о забытом Боге. Николай Алексеевич в своем стихотворении, посвященном Сергею, предостерегает «меньшого братика своего»:

От оклеветанных голгоф

Тропа к иудиным осинам...

1920 год. Осень. «Суд над имажинистами». Большой зал консерватории. Все ждут начала, хохочут, спорят и переругиваются из-за мест.

Вдруг на сцену выходит мальчишка: короткая, нараспашку, оленья куртка, руки в карманах брюк, золотые волосы. Слегка откинув назад голову, начинает читать:

Плюйся, ветер, охапками листьев, -

Я такой же, как ты, хулиган.

Он весь - стихия, озорная, непокорная, безудержная, не только в стихах, а в каждом движении. Гибкий, буйный, как ветер, о котором он говорит. Да нет, что ветер, ветру бы у Есенина призанять удали!

Что случилось после его чтения, трудно передать. Все повскакивали с мест и бросились к эстраде, как будто всех присутствующих подхватил и закрутил хулиган-ветер. Ему не только кричали, его молили: «Прочитайте еще что-нибудь!» - так описала этот вечер Галина Бениславская.

То же чувствуешь и сейчас. Перед глазами прекрасный юноша с золотыми кудрями и бездонными ясными глазами... Как же я была удивлена, когда услышала стихи в его исполнении! Первое впечатление - скорее выключить запись и забыть, что я это слышала. Его голос - страстный, стремительный - рушит все стереотипы, и я, протяжно растягивающая его строки, оказывается, никогда их не понимала. А потом... хочется слушать и слушать. И образ, рожденный его голосом, начинает существовать, его хочется любить, а когда читаешь о гибели - рыдать от боли.

«Прощай, моя сказка!» - громко, с болью закричала у гроба Зинаида Райх, брошенная, оскорбленная и забытая им женщина.

Бегство

Татьяна Федоровна, мама Есенина, рассказывала: «Приезжал в деревню знаменитым поэтом и читал стихи крестьянам, крестьяне все были довольны, очень хорошо читал. Но он стал читать "Москву кабацкую" - мне не понравилось это. Я обвинила его, не нужно этого. Он говорит: мама, я как вижу, так и пишу, вы меня не вините в этом. У поэта ни одного слова лишнего не должно быть».

«Как вижу, так и пишу...» Значит, видел Есенин Москву, а может, и всю Советскую Россию как один большой кабак.

Книга стихов «Москва кабацкая» породила легенду о поэте-пропойце, пишущем свои стихи чуть ли не за стойкой кабака. Эта легенда окажется очень выгодной и для Есенина, и для властей.

Революцию Сергей Александрович принял радостно, с деревенским, как сам он говорил, уклоном. Но очень скоро эйфория прошла.

Послереволюционная смута. По стране прокатывается волна крестьянских бунтов. За один 1918 год задушено двести сорок пять крестьянских восстаний. Правды тогда не говорили. Всей правды не мог знать и Есенин, но у него появляются строки, подслушанные сердцем:

Слышите ль? Слышите звонкий стук?

Это грабли зари по пущам.

Веслами отрубленных рук

Вы гребетесь в страну грядущего.

Плывите, плывите в высь!

Лейте с радуги крик вороний!

Скоро белое дерево сронит

Головы моей желтый лист.

Поэт восклицает: «Кто это? Русь моя, кто ты? Кто?» - и пророчит и свою гибель. Ему, как знаменитому народному поэту, стихи которого уже при жизни были переведены на пятнадцать языков, говорить позволялось многое. До времени... Он же пьяница! Что с него возьмешь?! А Есенин после первой рюмки вскакивал из-за стола, начинал буянить, драться, обличать, выкрикивая по кабакам свой протест - а что вы от меня ждете? Я же пропойца и скандалист! А потом, спрятавшись даже от друзей, в чистой праздничной рубахе, умытый вдохновением, он пишет:

Душа грустит о небесах,

Она нездешних нив жилица...

Осенью 1921 года Есенин знакомится со всемирно известной американской танцовщицей Айседорой Дункан.

...Это был вечер в гостиной художника Георгия Якулова. Она вошла в красном хитоне, усталым взглядом обвела присутствующих... Уже через минуту Айседора полулежала на софе, а Есенин стоял перед ней на коленях. Она ласкала его волосы и говорила: «За-ла-тая га-ла-ва, за-ла-тая га-ла-ва». Она знала не больше двадцати русских слов, но эти, такие приятные для Сергея Александровича, как раз нашлись.

Айседоре было сорок три года, Сергею - двадцать шесть. Многие недоумевали, что может быть общего между ними, даже разговаривать им приходилось через переводчика! 2 мая 1922 года они поженились. И уехали в свадебное путешествие по Европе.

Женитьба - это условие, поставленное Луначарским для выезда Есенина за границу. Начинается травля на слишком вольного поэта, ему действительно лучше уехать, потом его уже не выпустят...

Из писем к А. Мариенгофу, близкому другу Сергея Александровича, ясно, что они не раз думали об этом. «Милый мой, самый близкий, родной, хороший, так хочется мне отсюда, из этой кошмарной Европы обратно в Россию, к прежнему молодому нашему задору. Там, из Москвы нам казалось, что Европа - это самый обширнейший рынок распространения наших идей в поэзии, а теперь отсюда я вижу: Боже мой! до чего прекрасна и богата Россия в этом смысле. Кажется, нет еще такой страны и быть не может. Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем, чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не воняем так трупно, как воняют внутри они».

 

А фотографии Айседоры Дункан красноречивее всяких слов объясняют их роман. В молодости она поражает нас своей классической красотой, как Наталья Николаевна Пушкина, на более поздних снимках - смелостью, женской силой и энергией. Правда, они с Есениным были слишком похожи, чтобы жить вместе. Айседора хотела подчинить его себе целиком, но у нее была сильная соперница. «Как бы ни клялся я кому-либо в безумной любви, как бы я ни уверял в том же сам себя, - все это, по существу, огромнейшая и роковая ошибка. Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это - искусство...»

Айседора - вся движение, на сцене и в жизни. Есенин следовал за ней, малейшее несогласие вызывало истерику. Постоянные переезды мешали работать, он начинал злиться, кричать на нее уличными словами, иногда бил, а она целовала его руку, занесенную для удара, и любила еще нежнее.

Европейское общество Есенина не приняло, он воспринимался как чекист и агитатор, а не как поэт.

«Раньше подогревало то, при всех российских лишениях, что вот, мол, "заграница", а теперь как увидел, молю Бога не умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно, хоть помирай с голоду. И правда, на кой черт людям нужна эта душа, которую у нас в России на пуды меряют. С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни Есенин свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки».

Свое разочарование, как и прежде, Есенин выплескивал скандалами, погромами в ресторанах. Айседора, собираясь в свадебное путешествие, любила говорить: «Я покажу Западу, что такое Русский Поэт». И показала... Кстати, именно там родилась но­вая легенда: Есенин - душевнобольной.

Вскоре пути Айседоры Дункан и Сергея Александро­вича разойдутся. Ее ждут гастроли, Есенин рвется домой. Точкой в их отношениях будет телеграмма: «Люблю другую, женат, счастлив. Есенин».

Одним из самых популярных танцев Айседоры был «Танец с шарфом». Есенин с замиранием следил за играющей алой тканью: «Держит она шарф за хвост, а сама в пляс. И кажется, не шарф - а хулиган у нее в руках... Хулиган ее и обнимает, и треплет, и душит... А потом вдруг - раз! - и шарф у ней под ногами. Сорвала она его, растоптала - и крышка! Нет хулигана, смятая тряпка на полу валяется... Сердце сжимается. Точно это я у нее под ногами лежу. Точно это мне крышка».

Весть о гибели Есенина догнала Айседору в Париже. В том самом номере, где совсем недавно они были вместе. «Я была потрясена смертью Сергея, но я рыдала и страдала из-за него так много, что, мне кажется, он исчерпал все человеческие возможности для страдания».

В Ницце 14 сентября 1927 года она на бис исполняла знаменитый танец с шарфом. А после концерта небрежно закинула его через плечо и села в автомобиль. Улыбаясь, она произнесла: «Прощайте, друзья, я еду к славе!» Через мгновение шарф-хулиган, попав в ось колеса, задушит ее и поникнет навеки...

 «В этом мире я только прохожий»...

«После заграницы я смотрел на страну свою и события по-другому. Наше едва остывшее кочевье мне не нравится. Мне нравится цивилизация. Но я очень не люблю Америки. Америка это тот смрад, где пропадает не только искусство, но и вообще лучшие порывы человечества. Если сегодня держат курс на Америку, то я готов тогда предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом на ветру тощая лошаденка. Это не то что небоскребы, которые дали пока что только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и других».

Сергей Александрович чувствовал всем своим существом, что если он останется в Америке, то задохнется как поэт. Знал ли он, что, вернувшись, погибнет? Наверное, знал. Нелегкий выбор...

Здравствуй ты, моя черная гибель,

Я навстречу к тебе выхожу!

Время изменилось. Начинается нешуточная травля. На Есенина заведено тринадцать дел за хулиганство, его таскают по судам. В прессе перестали появляться хорошие отзывы. Переписка вся прочитывается.

...Так охотники травят волка,

Зажимая в тиски облав.

В стихах все чаще появляются строки о смерти. «Упадочническая литература!» - в один голос кричат критики.

Есенин боится, а не призывает смерть. Один за другим гибнут его друзья-поэты, и это только начало. Опасаясь провокации и покушения, он всегда носит при себе пистолет: «Меня хотят убить, я как зверь чувствую это. Живым я в руки не дамся, у меня всегда с собой "собачка"». Поэт, обращаясь к смерти, заговаривает, отгоняет ее. Однажды он выкинул из окна свой бюст работы Коненкова и смотрел, как осколки брызгами разлетелись по тротуару. «Теперь буду жить!» - проговорил он.

В это время один за другим появляются лучшие его стихи. «Я много пишу, и еще много надо писать. Я не выдохся, ничего, еще постою. Сам удивляюсь - прет, черт знает как, не могу остановиться». Начинается новый, зрелый период его творчества, рождается поэма «Черный человек». За две недели до смерти он читал эту поэму друзьям. Поэт Николай Асеев вспоминал потом: «В тот вечер он читал "Черного человека". И из-за нее передо мной вставал другой облик Есенина, не тот общеизвестный, с одинаковой для всех ласковой улыбкой, не лицо "лихача-кудрявича", а живое, правдивое, творческое лицо поэта, тоскующего о неловкости души».

Интересно, что биографии почти всех больших поэтов и писателей обрываются строкой: «Вот теперь я создам настоящее...» Пушкин, Лермонтов, Чехов, Есенин... Их жизни оборвались именно в этот момент, на пороге чего-то, что не может прозвучать на земле...

 Путь Есенина-поэта в последние годы прямой и стремительный... А путь человека? Травля, предчувствие гибели, безысходность... Есенин все время на виду, много пьет и буянит.

«Рядом с Есениным все были настороже. Никто не знал, что будет в ближайшее время, скандал, безобразие. После первой же рюмки Есенин спускал тормоза, делал все сознательно, спишут на болезнь...»

...Каждый день Есенин вставал с рассветом, как в деревне еще повелось, и писал... На столе - живые цветы и самовар. Только ненадолго отрывался от работы, чтобы напиться чаю... Напряжение такое, что не выдержать - нужно остановиться и отдохнуть. Анна Ахматова говорила: «Не всякий способен устоять под мощью своего таланта. Талант нестерпим, талант зверь».

Отдых - женщины и вино. Женщины скоро надоедали, потому что настоящего - любви - не было. Оставалось только вино и друзья, которых хлебом не корми, дай выпить с Есениным! И не отвадишь ведь! Да и зачем? Что с пустотой обволакивающей тогда делать?

Рядом с ним кроткая, тихая Галина Бениславская. Они, кстати, и сейчас вместе. На Ваганьковском. Есенин, скрестив руки, смотрит вдаль, а за спиной, всегда в тени, но всегда рядом, верная Галина...

Она - секретарь, друг, любовница. Именно у нее в маленькой комнате живет Сергей вместе с сестрами. К ней приводит своих дружков и женщин...

9 марта 1925 года в комнате Бениславской шумная компания, да и повод подходящий: Галина именинница. Пьяно горланят гармони, Есенин то поет, то пляшет. На столе груда хлеба с колбасой, вино, водка. Среди приглашенных Борис Пильняк, он пришел не один. Его девушка - Софья Толстая, внучка Льва Николаевича. Вечер получился веселый. Пильняк засобирался, дела подгоняли, а Софья осталась. Засиделись допоздна, Сергей пошел провожать. Они бродили по сонной Москве, а к рассвету решили пожениться.

С этого дня Софья стала частым гостем в Брюсовском переулке. Софья сидит на диване, а на коленях у нее пьяная, золотая, милая голова. Руки целует, и слова нежные шепчет, а потом вдруг вскочит и плясать пойдет. Верите ли, когда он встанет и головой вскинет, тут уж глаз не отвести - так он прекрасен!

Галина суетится по хозяйству и то и дело выбегает на кухню. Да и кто заметит отсутствие незаметной Гали? А у нее в душе буря, слова как град сыплются на страницы дневника: «Хотела бы я знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Можно разыграть счастливую, когда чувствуешь, что ты - вторая. Так любить, так беззаветно и безудержно любить! Да разве это бывает? Я не своя, я во власти другой, не моей воли, даже не замечающей меня».

Уходил Есенин от Бениславской шумно, не считаясь с ее чувствами. Пьяно ругаясь, обвиняя...

Он скитается по друзьям, как мятежный дух, который не может найти покоя и пристанища. 17 июня 1925 года он подает заявление в Жилтоварищество с просьбой выделить ему две комнаты. Бумагу эту, похоже, сразу отложили для потомков, проигнорировав суть.

...15 июля 1909 года Лев Николаевич написал «Молитву внучке Сонечке». Текст легко запоминался: «Богом велено всем людям одно дело, то, чтобы они любили друг друга. Делу этому надо учиться. А чтобы учиться этому делу, надо первое: не позволять себе думать дурное о ком бы то ни было, второе: не говорить ни о ком дурного, и третье: не делать другому того, чего себе не хочешь. Кто научится этому, узнает самую большую радость на свете - радость любви».

Софья Андреевна полюбила Есенина именно так. Жизнь с ним была постоянным испытанием, но любовь - настоящая, глубокая, вдохновляющая - победила все: «Я встретила Сергея и поняла, что это большое и роковое. Я знала, что иду на крест, и шла сознательно, потому что ничего в жизни не было жаль. Я хотела жить только для него. Если вы любите меня, то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чем не винить. <...> Благодарю его за все, и все ему прощаю. Он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь - бесконечное счастье».

И раньше, и сейчас многие пытаются идеализировать ее, лишая, таким образом, настоящего уважения. Она не была святой. Это была страстная, гордая женщина, которая ждала от всех беспрекословного подчинения. И при этом она смогла подчинить себя другому.

 

 

Когда я смотрю на их фотографию, мне, если честно, становится ужасно жалко их обоих. Они выглядят вместе как ветер-хулиган и шкатулка. Такой союз не мог принести счастье обоим. Есенин допускает опять «роковую ошибку», а может быть, ему все равно... Он, шутя, прикидывает, на ком лучше жениться: на внучке Толстого или на племяннице Шаляпина, чье имя звучит лучше.

Свадьба была скромной. Семейная жизнь недолгой. Да и вообще жить Есенину оставалось уже очень мало.

Софья Андреевна имела такую привычку: каждый день она лаконично записывала на листках перекидного календаря все, что было. С 12 по 18 октября только два слова: «Дома» и «Пил».

За этими словами скрываются веселые попойки, когда их дом превращался в притон, крикливые песни, оскорбления под пьяную руку... А потом еще развлечения, которые не то что ранят, а убить могли: «Скучно уж очень мне. А знаете что, Аня, - говорил Есенин малознакомой девушке - поедемте венчаться. Возьмем Галю, еще кого-нибудь свидетелем, поедем в Петровский парк и уговорим какого-нибудь попа нас обвенчать. Это интересно, возьмем гармониста, устроим свадьбу». Будь он в этот момент свободен, ведь и женился бы! Впрочем, так он всегда и женился.

Не пройдет еще их медовый месяц, когда Сергей Александрович сядет писать письмо другу: «Все, на что я надеялся, о чем мечтал, идет прахом. Видно, в Москве мне не остепениться. Семейная жизнь не клеится, хочу бежать. Куда? На Кавказ! До реву хочется к тебе, в твою тихую обитель на Ходжорской, к друзьям. Когда приеду, напишу поэму о беспризорнике, который был на дне жизни, выскочил, овладел судьбой и засиял. С новой семьей вряд ли что получится, слишком все здесь заполнено "великим старцем", его так много везде, и на столах, и в столах, и на стенах, кажется, даже на потолках, что для живых людей места не остается. И это душит меня...»

Поэму о беспризорнике Есенин не напишет. Этой поэмой станет его жизнь. В декабре 1925 года Есенин уезжает в Ленинград, один. Он уезжает, чтобы жить и творить. Утром 28 декабря его находят повешенным.

Софья Андреевна страшно закричала, не верила, обезумила от горя... Подруга писала ей: «Приезжайте сюда, если можете, дорогая. С ужасом думаю о той пытке, какую Вы сейчас выносите, и какая еще начнется, когда и этого его не станет. Если б только помнить, что уходящие живы, и только от нас - от памяти нашей - зависит их сделать живыми навсегда, бессмертными. Может быть, иного и нет бессмертия. Вы такая еще юная, Соня, а уже такая богатая, потому что и скорбь наша тоже богатство. Вы уже это и сами знаете. Пустые балаболки все эти слова. Лучше просто реветь в голос и ничего больше!»

В дневнике 14 ноября 1932 года Софья Толстая записала: «Видела во сне Сергея, живого, что он воскрес. Во сне он такой же со мной, какой бывал в жизни, когда трезвый, удивительный, ласковый, тихий, ясный. И я во сне любила его так же, как тогда, так же бесконечно, безумно и преданно. Пришли сестры, и всем нам было хорошо и весело. Нынче весь день ношу в себе сияние от него, от своей любви к нему...»

Был на дне, выскочил, овладел судьбой и засиял...

Англетер

До сих пор основной версией гибели Есенина остается самоубийство. Конечно, самоубийство! «Мне и Ленин не икона...» А потом на заседании пролетарских писателей, прерывая лектора, громко на весь зал звенящим голосом: «Здесь говорили о литературе с марксистским подходом! Это уже три года! Три года вы пишете вашу марксистскую ерунду! Три года мы молчали! Сколько же еще лет вы будете затыкать нам глотку? И на кой черт и кому нужен марксистский подход? Может быть, завтра же ваш Маркс сдохнет!..»

Говорить это уже было самоубийством.

Мне до дьявола противны

И те и эти.

Я потерял равновесие...

И знаю сам -

Конечно, меня подвесят

Когда-нибудь к небесам.

 

Ну так что ж!

Это еще лучше!

Там можно прикуривать о звезды...

(Из поэмы «Страна негодяев»)

Сейчас уже есть достаточно фактов, чтобы утверждать: Есенина предали, убили и оболгали: «Алкоголик. Псих. Самоубийца» - даже на памяти поставили страшное клеймо. Это ложь! Ложь, которая смеется над правдой и ползет из одной книги в другую, из статьи в статью, из урока в урок. Сейчас, когда страшный занавес приподнят, когда публикуются воспоминания, за которые их авторы заплатили жизнью, когда в Московском государственном музее Есенина каждый может увидеть первый карандашный рисунок художника Сварога и в нескольких быстрых, но точных штрихах разглядеть всю трагедию, разыгравшуюся в пятом номере Англетера^[1].

Василий Сварог, очень известный художник своего времени, был другом Сергея Александровича. 29 декабря они собирались вместе выступить - Василий Семенович виртуозно играл на гитаре, а Есенин - декламировал стихи. У них хорошо бы получилось...

 

 

В ту ночь художник был в Англетере. Едва слух о гибели Есенина разлетелся по гостинице, Василий Семенович поднялся в его номер. И то, что увидел, нарисовал на первом подвернувшемся листе бумаги. Внимательный, зоркий и умный глаз художника уловил слишком много подробностей - всклокоченные волосы в запекшейся крови; согнутая, застывшая рука, разорванная одежда; скрещенные ноги; восковая бледность страдальческого лица... - так не может выглядеть повешенный.

«Мне кажется, что этот Эрлих что-то ему подсыпал на ночь, может быть, и не яд, но сильное снотворное, - рассказал Сварог своему другу, журналисту И. С. Хейсину. - Не зря же он "забыл" свой портфель в номере Есенина. И домой он "спать" не ходил - с запиской Есенина в кармане. Он крутился не зря все время неподалеку, наверное, вся их компания сидела и выжидала свой час в соседних номерах. Обстановка была нервозная, в Москве шел съезд, в "Англетере" всю ночь ходили люди в кожанках.

Есенина спешили убрать, поэтому все было так неуклюже, и осталось много следов. Перепуганный дворник, который нес дрова и не вошел в номер, услышал, что происходит, кинулся звонить коменданту Назарову... А где теперь этот дворник?

Сначала была удавка - правой рукой Есенин пытался ослабить ее, так рука и закоченела в судороге. Голова была на подлокотнике дивана, когда Есенина ударили выше переносицы рукояткой нагана. Потом его закатали в ковер и хотели спустить с балкона, за углом ждала машина. Легче было похитить. Но балконная дверь не открывалась достаточно широко, оставили труп у балкона, на холоде. Пили, курили, вся эта грязь осталась... Почему я думаю, что закатали в ковер? Когда рисовал, заметил множество мельчайших соринок на брюках и несколько в волосах... Пытались выпрямить руку и полоснули бритвой "Жиллет" по сухожилию правой руки, эти порезы были видны... Сняли пиджак, помятый и порезанный, сунули ценные вещи в карманы и все потом унесли. Очень спешили... Вешали второпях, уже глубокой ночью, и это было непросто на вертикальном стояке. Когда разбежались, остался Эрлих, чтобы что-то проверить и подготовить для версии о самоубийстве. Он же и положил на стол, на видное место, это стихотворение: "До свиданья, друг мой, до свиданья". Очень странное стихотворение...»

До свиданья, друг мой, до свиданья.

Милый мой, ты у меня в груди.

Предназначенное расставанье

Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,

Не грусти и не печаль бровей, -

В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей.

Это стихотворение Есенин написал на Кавказе, куда уехал летом 1925 года, после ареста и казни своего близкого друга - Алексея Ганина, который под пытками признался во всех немыслимых обвинениях, но всегда твердо отвечал: «Есенин только друг и моих политических взглядов не разделяет...»

Свидетели вспоминают, что у этого стихотворения было еще четверостишие, которое пропало бесследно, вместе со всеми последними стихами, поэмой «Пармен Крямин» и «Гуляй поле», повестью о беспризорниках под названием «Когда я был мальчишкой...», которую он обещал прочитать друзьям через несколько дней...

Софья Андреевна Толстая хорошо помнила, что все свои бумаги поэт забрал с собой, ведь он уезжал в Ленинград жить и издавать журнал.

Вот что осталось в черном кожаном чемодане, когда 22 апреля 1926 года составили «Акт осмотра переписки»:

«Среди переписки, находящейся в чемодане, оказались следующие бумаги, написанные рукой Есенина:

1. Обрывки доверенностей на имя гр-на Эрлиха.

2. Три обрывка стихов.

3. Рукопись стихов без подписи с 3 по 32 стр. включительно, начиная со стихо­творения «Девичник» и кончая оглавлением.

4. Поэма, напечатанная на машинке под заглавием «Анна Снегина», с поправками, написанными рукой Есенина.

5. Договор с издательством Гржебина от 18 мая 1922 года.

6. Четыре фотографические карточки».

Это все, что будущий издатель привез с собой из Москвы... При этом в материалах дела упоминаются несколько чемоданов с одеждой и обувью.

Второсортный поэт Вольф Иосифович Эрлих никогда не был Есенину близким другом, которому перед смертью Сергей Александрович сказал бы: «Милый мой, ты у меня в груди...» Зато был агентом НКВД. Именно он уговорил Есенина снять номер в Англетере рядом с другим точно таким же «другом» Георгием Устиновым - гостиница Англетер находилась под особым надзором ОГПУ. Интересно, что ни Есенина, ни Устинова не зарегистрировали в гостинице. Все было лишь мистификацией, грубо сколоченной декорацией.

«Приехал, чтобы умереть, и повесился по-рязански», - напишет в воспоминаниях Устинов. Сам он повесится в 1932 году; Вольф Эрлих, которого Есенин ласково называл «Вова»; управляющий гостиницей Вячеслав Назаров, милиционер Горбов были арестованы и расстреляны в те же 30-е годы.

Все известные на сегодняшний день факты выстраиваются чередой кадров, образуя хронику короткой, но яркой жизни и мучительно-долгой смерти до конца свободного поэта. К сожалению, в пространство статьи их не уместить. Но их много, очень много. Не нужно читать между строк, достаточно просто сопоставить все, что есть, набраться терпения и сложить мозаику.

Если посмотреть внимательно на посмертные фотографии Сергея Александровича, на застывшее, скорбное, изуродованное лицо, то многое становится понятно без слов.

Из заключения Павла Лукницкого, секретаря похоронной комиссии: «один глаз вытек, другой - навыкате...» (Какая была травма черепа, чтобы глаз вытек?!)

На лбу, по данным акта эксперта: «вдавленная борозда длиной около четырех сантиметров и шириной полтора сантиметра, появившаяся от давления при повешении». (Каким образом, не уточняется).

След от удара или от пули почти сливается с бороздой, но все равно его хорошо видно на фотографиях, посмертная маска, точно скопировавшая все травмы, приводит в ужас. Какие нужны еще доказательства?

Почему сегодня при обилии информации и свободе мысли многие продолжают говорить, что Есенин - самоубийца?! Почему, не задумываясь, повторяют ложь из кое-как сфабрикованного дела? Почему и сегодня?!

Из дневника писателя Иннокентия Аксенова от 28 декабря: «Номер был открыт, на кушетке лежал Сергей, правая рука согнута в локте, вдоль лба виднелась багровая полоса, рот полуоткрыт. Понесли мы Есенина вниз по узкой черной лестнице во двор, оттуда на улицу. Положили Есенина в одной простыне на дровни. Извозчик тронул. Мы разошлись, и каждый унес в себе злобу против кого-то, погубившего Сергея...»

Борьба с есенинщиной

Убили поэта, стали истреблять его поэзию и всех, кто любил и берег память о нем.

Началось с публикации статьи Л. С. Сосновского (расстрелян в 1937 году) «Развенчайте хулиганство», напечатанной 19 сентября 1926 года в «Правде» и «Комсомольской правде».

«С есенинщиной надо бороться, - призывал Лев Семенович. - Уже прошел первый угар, вознесший этого свихнувшегося талантливого неудачника чуть не в великие национальные поэты... Надо сказать, что есенинщина временами довольно дурно политически пахла».

1926 год: «Что делают с именем Сергея Александровича, в какой только грязи его не волочат и к каким только идеологиям не пристегивают!» - из письма близкой подруги Софьи Толстой.

В этом же году на могиле Сергея застрелилась Галя Бениславская. Тоже «самоубийство»? Только, по словам ее подруги, вся квартира перевернута после обыска. Юра Есенин арестован и убит в 37-м. Зинаида Райх истерзана - одиннадцать ножевых ранений - в 39-м. Сестра Катя скиталась по лагерям и была выслана из Москвы. Ее муж Василий Наседкин, близкий друг, а впоследствии биограф Есенина, расстрелян 15 марта 1938 года. Софья Андреевна Толстая, замученная постоянными судами и пересудами, в конце жизни отвечала: «По есенинским делам не принимаю...»

Поэты, друзья Есенина будут погибать одновременно с его предателями и убийцами, кровавый молох 30-х годов перемелет почти всех участников недолгой трагедии под названием «Жизнь замечательного поэта С. А. Есенина».

Анатолий Мариенгоф, тот самый, к которому летят письма Есенина из Америки: «Милый Толя, привет тебе и целование», «Милый мой Толенок!» - после смерти друга напишет роман «Без вранья», исполненный злобы и зависти, где покажет Есенина в кривом зеркале, понуждая нас смеяться. Но зеркало дрожит и колеблется, потому что слишком явно за ним прячется страх и предательство. У Мариенгофа были сын и жена... Но что заставляет нас отмахиваться от правды и поддержать кривое зеркало?!

В 1940 году Анатолий Мариенгоф с женой, известной актрисой Анной Никритиной, собирались в театр, а их семнадцатилетний сын Кирилл ходил по квартире и будто искал что-то.

- Что ты ищешь, сынок? - спросил Анатолий Борисович.

- Веревку.

- Зачем тебе веревка?

- Повеситься хочу...

- Зачем ты такое говоришь?! - ахнула мама.

...Когда они вернулись из театра, нашли Кирилла повесившимся и записку: «Как дядя Сережа...»

В одном селе, в самой простой, рабочей семье родился златокудрый младенец. И оказался он поэтом, наследником великого Пушкина. И выпало на его долю слишком много всего - Первая Мировая война, революция и снова война, свобода, обернувшаяся в петлю, слава, лишившая счастья, а потом и доброго имени, до сих пор Есенина помнят и до сих пор повторяют, что допился он до чертиков и повесился.

Светлана Петровна Есенина, племянница поэта, всю жизнь пыталась добиться правды, всюду натыкаясь на глухонемую стену...

Интересно, что репрессированные в 30-х годах НКВДешники (И Эрлих, и Устинов в их числе), на чьем счету числилось множество изуродованных судеб, загубленных людей, были реабилитированы, а Сергей Александрович до сих пор не реабилитирован. И за него, как за самоубийцу, не молятся в храмах...

В сентябре 2009 года Светлана Петровна обратилась к святейшему Патриарху Кириллу с просьбой разрешить поминание Есенина на Проскомидии и Панихиде.

Ответил председатель Канонической комиссии, протоиерей Владимир Бушуев:

«Для пересмотра дела относительно смерти (самоубийство или убийство) Сергея Александровича Есенина Церковь не располагает средствами. Но сомнения в факте самоубийства (некоторые историки считают, что он был жертвой убийства) являются основанием для решения вопроса в духе церковной икономии. Это когда при сомнении в нарушении канонов и правил церковных выбирается не строгость наказания, а милость к человеку. <...> Широко распространенное и не опровергнутое до конца мнение о самоубийстве Сергея Александровича обязывает всех нас поостеречься в публичном молитвенном поминовении усопшего. Это может быть соблазном для миллионов человек, знающих, как строго относится Церковь к греху самоубийства. Тем более в наше время, когда Россия стоит на одном из первых мест по количеству самоубийств. И это будет не на пользу душе покойного Сергея Александровича.

Родным поэта, как людям особо тяжело несущим боль утраты, можно подавать записки о поминовении на Литургии и Панихиде»^[2].

Конец истории Сергея Есенина написан слишком хорошо узнаваемым для нас, сталинским почерком. И все же размах репрессий поражает снова и снова.

А еще мучает вопрос: Почему сегодня молчат?! От безразличия? Или есть что-то в этой истории, что не могут или не хотят сказать вслух?

 Ранее статья была опубликована в альманахе «Линтула», книга II под псевдонимом.

 

 

См. видео автора «Похороны С.А.Есенина»

 

---

 

^[1] Василий Сворог, несмотря на суматоху, сумел набросать карандашом два рисунка. Первый «не приглаженный» он подарил своему другу, французскому писателю Анри Барбюсу, и таким образом сохранил рисунок и спас себя. Другой он отдал властям. На этом рисунке не так заметны раны и рваная одежда Есенина и положение тела зафиксировано с такого ракурса, что не очень понятно, как оно лежит.

Василий Сварог был убежден, что Есенина убили. Он выступал с этим заявлением в 1927 году.

^[2] Письмо опубликовано на сайте www.esenin.ru