Апология отечественных спецслужб от Аскольда до Андропова. Часть 13
СОДЕРЖАНИЕ
ОПЕРАЦИЯ «КРЕЩЕНИЕ РУСИ» II
СЕПТУАГИНТА и ВУЛЬГАТА - 3
Истоки тысячелетней ненависти коллективного Запада к России
Поиск блаженным Иеронимом «еврейской истины» и его последствия
Вместо введения
Первые три века было тихо
Танах – не Библия
Народ может не понять своего исторического призвания
Идея «прогресса». Истоки
Наш личный апокалипсис – всегда с нами!
У них – все хорошее в светлом будущем
Единый текст Писания хранил единство Церкви и Империи
Жизнь и труды блаженного Иеронима Стридонского
Начало
Первое путешествие на Восток
В Константинополе
В Риме. Первое поручение
«Перевод с еврейского отдалит латинские церкви от греческих»
На Восток – за «hebraica veritas»
Римская Империя на закате IV века
Золотой век патристики
Золотые перья были в руках у немногих
Судьбы Григория Богослова и Иоанна Златоуста
Григорий Богослов о себе самом и о современных ему епископах
Одного остерегайся ‒ дурных епископов
СЕПТУАГИНТА и ВУЛЬГАТА - 3
Истоки тысячелетней ненависти коллективного Запада к России
Поиск блаженным Иеронимом «еврейской истины» и его последствия
Вместо введения
На рубеже четвертого и пятого веков от Р.Х. почтенный и блаженный Софроний Евсевий Иероним Стридонский, выполняя поручение Римского епископа Дамаса I, для исправления накопившихся за столетия ошибок переписчиков и возможного в связи с этим уточнения текста, вновь переводит Святое Писание на латынь. Но Ветхий Завет переводит почему-то не с греческой Септуагинты, получившей и в оценках Отцов Церкви, и в христианском народе статут богодухновенного канонического Писания, а с «софримо-масоретской» Торы. В дальнейшем этот перевод получил название Вульгата, под каким и вошел в историю.
С этого момента можно отсчитывать разделение Христианства на Западное и Восточное.
Удивительным образом появление на свет латино-иудейского текста Писания хронологически совпало с фактическим разделением формально единой Священной Римской Империи на практически самостоятельные, а зачастую и враждебные части. Получившие в европейской исторической науки не вполне корректные названия Западной и Восточных Римских Империй.
[Так называемое же «падение» в 476 году Западной Империи «под натиском варваров» успешно выдается этой наукой за падение Римской Империи вообще.
Подробнее этого коснемся ниже, а пока подчеркнем еще и еще раз, что по крайней мере до 800 года – года коронации в Римские Императоры папой Львом III Карла Великого, в сознании всех христиан, независимо от их реальной «госпринадлежности» существовала единая Священная Римская Империя во главе с Императором, и со столицей во Втором Риме – Константинополе.
Правда, существовала она у западноевропейских христиан в основном действительно только в сознании, да и то только у тех, кто таковым обладал. А таких всегда немного. Практическая же жизнь, а зачастую и смерть обитателей Западной Европы, зависела от власти конкретного правителя той местности, в которой довелось им родиться и проживать. Единого железного Римского закона для всей европейской ойкумены с 476 года в действительности не существовало.
Тем не менее юридически Священная Римская Империя, как непрерывное государственное образование с непрерывной преемственностью государственной власти, со времен Ромула существовала вплоть до 29 мая 1453 года, когда ее последний Император Святой Константин XI Палеолог пал с оружием в руках под натиском много превосходящих турецких войск.
После чего ей пришлось перебраться в далекие северные Московские леса. Но это уже другая история – Третьего Рима].
Такой вот «параллелизм» в появлении на свет «параллельного» Септуагинте текста Ветхозаветного Св. Писания, и «параллельной» Римской Империи. Впрочем, слово «параллелизм» здесь неуместен – параллели у нас в Евклидовом пространстве параллелями и остаются. А здесь отметилась скорее точка расхождения христианского мира Востока и Запада Римской вселенной, на все более удаляющиеся друг от друга половины.
Мы с вами уж не раз убеждались, что всегда вначале, а не параллельно бывает Слово. И очень похоже, что начало внедрения в духовное сознание Запада вульгатно-масоретского текста, пронизанного ‒ в мельчайших и наверняка трудноуловимых деталях ‒ ненавистью ко Христу и всему, что может свидетельствовать о Нем, ‒ по крайней мере в ветхозаветной части, ‒ стало духовной первопричиной фактического разделения Христианской Римской Империи. Со всеми последующими «особенностями» этого разделения.
Таким образом, четырехсотый год, условный год появления Вульгаты, можно считать годом начала духовного раскола в христианстве, с разделением его на
‒ греко-православие на Востоке и
‒ иудео-христианство на Западе.
С этого же времени в «коллективном сознании» Запада, в его эгрегоре стала постепенно нарастать подсознательная и зачастую неосознаваемая неприязнь к Православию, вылившись практически в «политическую» ненависть «коллективного» Запада сначала к Ромейской Империи, столь ярко проявившаяся в разгроме «крестоносцами» в Константинополе 1204 году.
Затем эта ненависть естественным образом была перенесена на Россию, ставшей духовной преемницей Ромейской Империи, хранителем Православия Третьим Римом. Вот откуда можно отсчитывать истоки столь удивляющей наших мыслителей иррациональной ненависти «коллективного» Запада, зачастую вопреки его реальным земным интересам, к последнему православному Царству, обломками которого мы до сих пор являемся.
Недаром Бжезинский раз проболтался, что после распада России-Советского Союза, единственным врагом коллективного Запада, осталась Русская Православная Церковь.
Начиналось же все очень тихо и незаметно. Можно сказать – кабинетно.
Первые три века было тихо
Описанные в первых частях нашего «богословско-исторического расследования» шалости софримов-масоретов с древним текстом ‒ пра-текстом Торы, по крайней мере три века с начала проповеди апостолов, практически не сказывались на сознании широких масс христианской общественности.
Первый век довлеющую роль играло живое слово апостолов и их непосредственных учеников, оформленное в записанное «по горячим следам» Евангелие. Вместе с Деяниями апостолов и Посланиями они составили Новый Завет Господа с желающим прийти к нему народом. В предшествующем же Новому Завету Ветхом Откровении в Римской Ойкумене безраздельно господствовала Септуагинта и переводы с нее на основные языки Империи – от латинского до коптского.
В частности, переводы Септуагинты и Нового Завета на латинский язык именуют Старолатинскими (Vetus Latina) или Itala ‒ Италийская, как называл ее блаженный Аврелий Августин. Употребляют также названия Vetus Italica, Italica, может, есть и еще какие-нибудь. [Термином Vetus Latina сегодня обозначают не какой-то один полный перевод Священного Писания на латынь, а любую текст-форму Библии, независимую от Вульгаты Иеронима].
Так что все «уточнения и исправления» в духе Ямнии, совершаемые писцами-софримами в тексте Торы, или, вернее, Танаха служили в основном дистанцированию, и без того наличествующему, между христианами и нео-иудеями.
[Тана́х (ивр. תנַ"ךְ; также микра (מִקְרָא) ‒ «чтение»; китвей ха-кодеш (כִּתְבֵי הַקֹּדֶשׁ) ‒ «Священное Писание») ‒ принятое в иврите название еврейской Библии, акроним ‒ то есть аббревиатура по начальным звукам, ‒ названий трех ее разделов: Тора́ (ивр. תּוֹרָה) ‒ Пятикнижие; Невии́м (ивр. נְבִיאִים) ‒ Пророки; Ктуви́м (ивр. כְּתוּבִים) ‒ Писания.
Термин «Танах» вошел в употребление в Средние века.
Тексты Танаха написаны изначально в основном на древнееврейском языке, с некоторыми отрывками на древнеарамейском].
Танах – не Библия
Кстати словом «Библия» впервые назвал собрание книг Ветхого и Нового Заветов в их христологическом единстве Иоанн Златоуст, ‒ до этого название Библия к книгам Откровения не применялось.
Отсюда, заметим, следует, что никакой еврейской или тем паче иудейской Библии нет, никогда не было и быть не может. Разве вдруг, весь нео-Израиль крестится и признает Христа и его Новый Завет.
А так – есть Тора, Танах, Талмуд, Мишна и иные продукты еврейской мудрости.
А вот Библии, простите, нет, и в тексте в квадратных скобках, взятом из Википедии, термин «еврейская Библия» употреблен некорректно. Раньше я это особо не учитывал; теперь же, вплотную занявшись поиском истоков тысячелетней ненависти коллективного Запада к России, ‒ уяснил прочно.
Так что Библии есть только христианские, пусть и отличающие в своей ветхозаветной части друг от друга: Греческая, Славянская, Русская, Латинская, Немецкая, Английская, Французская, Коптская, может даже, Зулусская.
Но еврейской, ‒ повторим, ‒ Библии нет. Хотя, по недоразумению, и христианские мыслители и даже сами нео-иудеи, как увидим далее, применяют этот термин к Танаху.
Поскольку вышесказанное «не на слуху», имеет смысл показать принципиальную разницу между Танахом и Библией.
Но вот, представьте или подумайте еще раз.
Для любого христианина ценность Ветхого Завета в том и только в том, что он свидетельствует о Христе. В этом случае, ‒ в сочетании с Заветом Новым, ‒ Священное Писание образует гармоничный круг земной истории – от первого Неба и первого Рая, из которого был изгнан праотец Адам, и до нового Неба и Небесного Иерусалима – говоря шире – Царства Небесного Второго пришествия Господня.
Единое понимание Откровения, как Благовествования о Христе и Его заветах – дает нам единственную – не упустить бы! – возможность осмысленного проживания земного витка нашей, верим, вечной биографии, если к этим заветам прислушаемся и сотворим заветованное.
Без такого единого христологического понимания – Ветхий Завет – Танах ‒ просто сборник псевдоисторических и нравоучительных книг малого, но много о себе понимающего народа, вдобавок загнавшего в этих книгах в тупик и свою собственную историю. Последнее отметил еще Владимир Соловьев в «Русской идее», иллюстрируя на примере судьбы еврейского народа весьма актуальную и для нас сегодняшних мысль, что народ, к несчастью своему, может не понять своего исторического призвания.
Народ может не понять своего исторического призвания
Владимир Соловьев в этой книге подчеркивает, что христианская Библия [Соловьев, как увидим далее, также именует Танах Библией, но существа сказанного им это не меняет] – от Бытия до Откровения Иоанна, рассматриваемая даже просто как «книга», – емко, непротиворечиво и, более того, изящно и «эстетично» описывает всю историю человечества наряду с ее высшим смыслом:
«Если в философии истории вообще есть твердо установленные истины, то таковой следует считать то положение, что конечное призвание еврейского народа, истинный смысл его существования существенно связаны с мессианской идеей, то есть с идеей христианской.
Однако не похоже на то, чтобы общественное мнение и национальное чувство евреев было особенно благорасположено к христианству…
Я хотел только напомнить тот замечательный исторический факт, что народ, предназначенный даровать миру христианство, выполнил эту миссию лишь против воли своей, что в громадном большинстве своем и в течение восемнадцати веков [сейчас уже – двадцати веков!] он упорно отметает божественную идею, которую он носил в лоне своем, и которая была истинным смыслом его существования.
Посему не может уже считаться дозволенным теперь говорить, что общественное мнение нации всегда право и что народ никогда не может заблуждаться в своем истинном призвании или отвергать его.
Но, быть может, этот приведенный мною исторический факт сам представляет лишь религиозный предрассудок, и роковая связь, предполагаемая между судьбами израильского народа и христианством, − лишь субъективная фантазия?
Приведу одно, чрезвычайно простое доказательство, ярко освещающее реальный и объективный характер приведенного нами факта.
Если взять нашу христианскую Библию, собрание книг, начинающееся книгой Бытия и кончающееся Апокалипсисом, и разобрать ее помимо каких бы то ни было религиозных убеждений, как простой исторический и литературный памятник, то мы принуждены будем признать, что перед нами произведение законченное и гармоничное:
‒ в начале, − создание неба и земли и падение человечества в лице первого Адама,
‒ в центре, − восстановление человечества в лице второго Адама, или Христа, и
‒ в конце − апокалиптический апофеоз, создание неба нового и земли новой "в них же правда живет", откровение преображенного и прославленного мира, Нового Иерусалима, нисходящего с небес, скинии, где Бог с людьми обитает. (Апок. XXI).
Конец произведения связан здесь с началом, создание мира физического и история человечества объяснены и оправданы откровением мира духовного, представляющего совершенное единение человечества с Богом.
Дело завершено, круг замкнулся, и даже с чисто эстетической точки зрения ощущается удовлетворение.
[Понятно, что если рассматривать христианскую, прежде всего нашу православную Библию в ее единстве Ветхого и Нового Заветов, не просто как «собрание книг», но как «Книгу книг» – Высшее Откровение и Высшее Знание, – прежде всего об истории и ее смысле для человечества вообще и для каждого из нас – лично, то все сказанное выше, оставаясь совершенно справедливым, приобретает дополнительно сакральное звучание].
Посмотрим теперь, как заканчивается Библия евреев.
Свиток ТОРЫ
Последняя книга этой Библии есть "Дибрэ-га-ямим", книга Паралипоменон, и вот заключение последней главы этой книги:
"Так говорит Кир, царь Персидский:
Все царства земли дал мне Ягве, Бог небесный; и
Он повелел мне построить ему дом в Иерусалиме, что в Иудее.
Кто есть из вас − из всего народа Его?
Да будет Ягве, Бог его, с ним,
и пусть он туда идет!"
Между этим заключением и заключением христианской Библии, между словами Христа во славе Его:
"Я Альфа и Омега, начало и конец;
я даю жаждущему от источника воды живой даром;
победивший унаследует все, и
Я буду его Богом, и он будет Мне сыном",
‒ между этими словами и словами царя персидского,
‒ между этим домом, который надлежит воздвигнуть во Иерусалиме иудейском,
‒ и жилищем Бога и с Ним людей в Новом Иерусалиме, сходящем с небес, ‒
контраст воистину поразительный.
С точки зрения евреев, отвергающих великую универсальную развязку своей национальной истории, открытую в Новом Завете, пришлось бы признать, что
– сотворение неба и земли,
– призвание, возложенное на патриархов,
– миссия Моисея,
– чудеса Исхода,
– откровение на Синае,
– подвиги и гимны Давида,
–мудрость Соломона,
– вдохновение пророков –
все эти чудеса, и вся эта святая слава привели в конце концов лишь
к манифесту языческого царя,
повелевающего горстке евреев построить второй Иерусалимский храм, тот храм, бедность которого по сравнению с великолепием первого вызвала слезы у старцев Иудеи и который впоследствии был расширен и украшен идумейцем Иродом
лишь для того, чтобы быть окончательно разрушенным солдатами Тита.
Итак, не субъективный предрассудок христианина, а памятник национальной мысли самих евреев ясно доказывает, что
вне христианства историческое дело Израиля потерпело крушение
и что, следовательно, народ может при случае не понять своего призвания».
Да не постигнет нас та же судьба!
Идея «прогресса». Истоки
Наш личный апокалипсис – всегда с нами!
Из проведенного Соловьевым сравнения «историософии» нашей Библии и Танаха становится также понятным, что идея «прогресса» ‒ в основе своей ‒ чужда ортодоксальному, то есть православному христианству, с его завершенным ‒ в «замысле Божием» ‒ «кругом земной истории».
Причем у Соловьева отчетливо обозначены «небесные начала» истории, смыкающиеся с ее финалом, что и позволяет завершить этот абрис истории словами «круг замкнулся».
Любопытно, что еще неоплатоники Прокл и Дамаский (последний схоларх афинской философской школы, закрытой Юстинианом I) ‒ предложили интересную геометрическую аналогию для объяснения природы «замкнутого круга» эмпирического времени как сияния, исходящего из центра умопостигаемой сферы-точки, ‒ единства времени в целом, ‒ которое поддерживает временной порядок в эмпирическом мире[1].
Иными словами, наше «историческое», эмпирическое время укоренено в тварной вечности, подобно тому, как все точки окружности проецируются на центр круга, как бы одновременно существуя в нем.
Отсюда следует еще один интересный вывод.
Очевидно, что расстояние от центра до любой точки окружности всегда одинаковое, но расстояние между точками на окружности может быть разное.
Следовательно, все моменты-мгновения нашей эмпирической, исторической действительности отстоят от вневременных событий, ‒ как дней перво-творения, так и дней «нового неба и новой земли», ‒ на равном расстоянии, а между собой они расположены в порядке, соответствующем последовательности творения по историческому, «тленному» времени.
То есть во все время исторического бытия каждый человек отстоял и отстоит, ‒ в некотором смысле, ‒ на равном временном, а вернее, «вневременном» расстоянии, как от первых «дней» райского бытия, так и сливающимися с ними в тварной вечности Творения (простите за тавтологию) «дней» Второго Пришествия и пакибытия.
Так что наш личный апокалипсис – всегда с нами!
У них – все хорошее в светлом будущем
Иное дело ‒ «историософия Танаха».
В ней мессия-машиах отнюдь еще не пришел, а только ожидается.
Поэтому для исповедующих ее – все хорошее впереди, в светлом будущем.
А значит, как и сказал царь Кир еще ветхому Израилю:
«Да будет Ягве, Бог его, с ним, и пусть он туда [в светлое свое будущее] и идет!».
Как говорится – имеет право.
Беда только в том, что он в это «светлое будущее» уже всю бывшую христианскую Европу с собою затащить успел. И случилось это, как мы уже можем догадаться, а в дальнейшем и убедиться, не без участия перевода Иеронима.
Единый текст Писания хранил единство Церкви и Империи
Наличие в течение почти четырех веков от Р.Х. практически единого текста Святого Писания очень способствовало – при всех возникающих ересях и раздорах единству, – прежде всего духовному, сначала христианского субэтноса Римской Империи, а после Миланского эдикта 313 года Константина Великого, – и христианскому народу всей Римской Империи. Немаловажный, между прочим, для Империи фактор в условиях плотного наседания на ее границы варваров и просто соседей.
Однако в конце четвертого века под это единство была подложена мина. Или, скорее, был подожжен «бикфордов шнур» (простите за анахронизм), – мины, заложенной под Вечный Рим еще цезарем Веспасианом, когда он легкомысленно разрешил почтенному Иоханану бен Закхею создать свою академию в городке Ямнии.
Началось все, впрочем, вполне тихо и мирно. Взрыва, понятно, никакого еще не было, да и запаха, тем паче серного, от поджога шнура никто не учуял. Может и не было вовсе никакого запаха, а так, сплошное благолепие и благовоние.
Просто, повторим, в 382 году действующий 37-й римский епископ Дамас, или Дамасий I (366-384) – впервые, заметим, ставший называть себя папой (а престол свой – апостольским, и служение литургии переведший с греческого на латинский) – дал некое поручение своему секретарю, известному своей ученостью уроженцу Далмации – то ли славянину, то ли греку Софронию Евсевию Иерониму.
Для лучшего понимания дальнейшего будет полезно ознакомиться кратко с папой Дамасием и чуть подробнее с сами Иеронимом. С него и начнем.
Жизнь и труды блаженного Иеронима Стридонского
Иероним в скриптории. Панель мастера из Паралля. XV век
Начало
Дата рождения блаженного Иеронима колеблется в пределах от 330 до 350 года, но, по мнению новейших его биографов и исследователей творчества, наиболее соответствуют действительности годы 344 или 347[2]. Родился он в богатой христианской семье, но крестить ребенка не спешили, а напротив, скорее потакали – пусть, мол, погуляет.
Последнюю установку Иероним выполнил вполне, познакомившись в ранней юности в столичном Риме со всеми его соблазнами. Рим произвел неизгладимое впечатление на уроженца далекой Далмации: «О могучий город, владыка мира, восхваленный апостолом!»
Наставниками Иеронима стали знаменитые римские учителя – грамматист Элий Донат и ритор Марий Викторин. Под их руководством он изучал науки тривиума – грамматику, поэтику и риторику и читал классических латинских прозаиков и поэтов.
Прежде всего Цицерона, Вергилия, Горация. Впоследствии он потому и нападал на Цицерона, чтобы убедить самого себя, что освободился от его влияния. А то на этот счет у него как-то и специальное видение свыше было.
В качестве упражнения Иероним часто переписывал книги латинских классиков и постепенно создал для себя целую библиотеку. Как ни странно, в изучении греческого языка и философии Иероним достиг гораздо более скромных успехов, разве что приобрел навыки разговорного греческого языка и специальной риторско-философской терминологии.
Усердно занимаясь наукой, он вместе с тем отдавался «вавилонско-блудным», как потом сам характеризовал их, развлечениям со всей пылкостью юношеской натуры. Светские, бездумные связи следовали одна за другой и были настолько ярки и многочисленны, что даже спустя годы будоражили его воображение в его сверх-строго аскетическом пустынном житии. Так, в одном из писем он с горечью признает:
«Сколько раз, уже будучи отшельником и находясь в обширной пустыне, сожженной лучами солнца и служащей мрачным жилищем для монахов, я воображал себя среди удовольствий Рима...
Я, который ради страха геенны осудил себя на заточение в сообществе одних лишь зверей и скорпионов, – я часто мысленно был в хороводе девиц.
Бледнело лицо от поста, а мысль кипела страстными желаниями в охлажденном теле, и огонь похоти пылал в человеке, который заранее умер в своей плоти»[3].
Однако именно в Риме произошло его духовное обращение: вскоре после того, как в 366 году на Римскую кафедру был избран папа Дамас, Иероним принял крещение. Вместе с друзьями он стал посещать катакомбы, где были могилы апостолов и мучеников.
Предстояла новая жизнь. Иероним отбывает в Галлию и останавливается в Трире, возобновляет свои занятия, но в то же время впервые ощущает притягательность монашеской жизни. Приходит решение предаться созерцанию и подвижничеству: «Настало время заняться богоугодными делами».
Иероним пытается вместе с друзьями основать вариант религиозного братства. Изучение Писания стояло у них на первом месте. Но религиозное благолепие быстро кончилось.
«Налетел шквал», как он сам рассказывал, и братство распалось. Упорство Иеронима не было сломлено испытанием: оно его даже не обескуражило. Недолго думая, он отправляется на Восток, «где монастыри процветали в пустынях».
Первое путешествие на Восток
Осыпая хулами своих гонителей, он захватил с собой библиотеку и заметки, накопленные в Риме. Пришлось порвать с семьей, это далось ему нелегко; впоследствии он писал другу: «Разрывы, которые тебя страшат, я в свое время претерпел». Но в решениях своих Иероним был крут.
Намереваясь достичь Иерусалима как своей конечной цели, блаж. Иероним в конце 372 года по морю прибыл в Грецию, где посетил Афины; затем, пройдя Фракию, он прибыл в Константинополь, а оттуда отправился через Понт, Вифинию, Галатию, Каппадокию и Киликию в Сирию, прибыв в Антиохию в конце 373 года. Там его с распростертыми объятиями принял уже возвратившийся туда его друг пресвитер Евагрий.
В 374 году Иероним решил поселиться в «сирийской Фиваиде» – пустыне Халкидской или Халкидонской ‒ к Востоку от Сирии. В эти годы «углубления в пустыни, и возвращения из них», годы плотских и иных искушений, ‒ спасителем для него оказался умственный труд. Иероним с головой ушел в занятия, изучал языки ‒ не только греческий, но и древнееврейский, «язык гортанный и задышливый», взяв в наставники образованного иудея. Такая аскеза, как выяснилось, куда более действенна для прирожденного интеллектуала, нежели отшельническая «праздность».
Иероним выкроил время, чтобы составить жизнеописание, вернее сказать, панегирик отшельнику Павлу Фивейскому. «Его заношенная туника отрадней для меня, чем царственный пурпур». Подобные жития служили душеполезным чтением для тогдашнего христианского народа, охочего, как, впрочем, и сейчас, до всяческих чудес.
Примерно в то же время он составил Хронику, для которой частью перевел, а частью переписал труд историка Евсевия. Книга эта стала основополагающей для всех изысканий в области первых веков христианства. Иероним охотно подмешивал к истории личные воспоминания, а иной раз и сводил личные счеты. В полемике с «оппонентами», и просто с теми, кто перестал быть его единомышленником, Иероним до конца дней был неукротим. Смирения в этом отношении – единодушно отмечают его биографы – он достичь не мог.
Споры об арианстве и отголоски антиохийского раскола встревожили покой пустыни и породили раздоры между монахами. «Покрытые пеплом и мешковиной, мы отлучали епископов», – иронизировал Иероним.
Наконец, потеряв всякое терпение, наш герой расстался с «немытыми, невежественными и бранчливыми монахами», ‒ пишет один из его биографов, ‒ «собрал пожитки и вернулся в Антиохию».
Тамошний епископ Павлин рукоположил его. Иероним принял посвящение без особой охоты, лишь при условии, что останется верным монашескому призванию и не будет стеснен в передвижениях. И тут же снова ‒ в путь.
В Константинополе
В 380 или 381 году Иероним прибыл в Константинополь. Говорят, эта поездка была вызвана тем, он хотел принять участие в готовившемся тогда Втором Вселенском Соборе, но, может, была и просто стремлением Иеронима к дальнейшему интеллектуальному росту.
Так или иначе в Константинополе он близко познакомился с находившимся там Григорием Богословом, архиепископом Константинопольским, под руководством которого Иероним изучил экзегетический метод и труды Оригена.
[Ориген Адамант (др.-греч. Ὠριγένης Ἀδαμάντιος, лат. Origenes Adamantius; ок. 185, Александрия ‒ ок. 254, Тир) ‒ греческий христианский теолог, философ, ученый. Основатель библейской филологии.
Автор терминов «Богочеловек» и «ипостась».
Учение Оригена, явившее собой первое системное изложение идей христианства в философском контексте, оказало значимое воздействие на творчество последующих мыслителей: Евсевия Памфила, Григория Богослова, Григория Нисского, Василия Великого и других.
«Среди всех отцов и учителей Церкви первых трех веков Ориген выделяется своею величавою, благородною индивидуальностью.
Непреодолимый в своем христианском рвении, не имея себе равных по учености, он всю свою долгую жизнь посвятил изучению Священного Писания.
Он глубоко верил, что Библия содержит в себе неисчерпаемые сокровища мудрости, дает непогрешимый ответ на вечные запросы и влечения человеческого духа. Самые заблуждения Оригена в истолковании Священного Писания, повлекшие за собою погрешности догматического свойства, были заблуждениями именно великого человека»[4].
Главный труд Оригена ‒ «Гекзаплы», первый в истории образец научной библейской критики. «Гекзаплы» представляли собой шесть (отсюда название) синхронизированных изводов Ветхого Завета, с целью установления критически выверенного текста Писания. Текст этого (колоссального по объему) труда дошел до наших дней лишь во фрагментах.
Ориген
Иероним был знаком с «Гекзаплами» и использовал этот труд в своей работе: «Все церкви, – писал блаженный Иероним, – как греческие, так и латинские, сирские и египетские, читали это издание…»[5]].
Ориген совершенно покорил Иеронима своей ученостью, он называл его «новоявленным со времен апостольских Учителем Церкви». В пылу приязни Иероним перевел двадцать восемь его проповедей о книгах Иеремии и Иезекииля. Впоследствии он столь же пылко отрекался от него.
Позже Иероним познакомился и с прибывшими в Константинополь друзьями Григория Богослова – Григорием Нисским и Амфилохием Иконийским, которые читали ему и Григорию Богослову свои анти-арианские сочинения.
Предполагают, что Иероним принимал участие во Втором Вселенском Соборе, созванном в Константинополе Императором Феодосием I и проходившем в мае-июне 381 года сначала под председательством Мелетия Антиохийского, а затем – Григория Богослова.
Следует отметить, что Собор изначально не задумывался императором как Вселенский, поэтому на него не были приглашены епископы Запада, и в частности, папа Римский Дамас.
Собор осудил арианство, признал епископа Константинополя вторым по достоинству после епископа Рима и запретил епископам одной церкви вмешиваться в дела другой христианской церкви. С первым решением Дамас был согласен, а против второго и третьего протестовал. Его позицию проигнорировали.
Второй Вселенский Собор, он же Первый Константинопольский Собор 381 года.
Миниатюра IX века к сочинениям Григория Богослова
Главным достижением Собора в наши дни можно считать утверждение им ныне принятого Символа Веры, явившегося дальнейшим развитием Никейского, и носящего имя Никео-Цареградского.
В Риме. Первое поручение
В 382 году Иероним прибыл в Рим из Константинополя. Он захватил с собою свою библиотеку и рукописи. Здесь он вскоре стал близким помощником и секретарем папы Дамаса. Иероним стал участником нового Собора в Риме, созванного папой с разрешения императора для «уравновешивания» Константинопольского Собора.
Папа Дамас I
Дамас, сам эрудит и поэт, ценил его, прислушивался к его советам, а затем взял себе в секретари. Вскоре он поручил Иерониму ответственное задание ‒ в целях уточнения и устранения разночтений привести в порядок текст Евангелия, различающийся в зависимости от усердия и грамотности переписчиков в различных списках Vetus Latina.
Это предполагало большую работу – как писал Иероним, версий оказалось почти столько же, сколько рукописей – но он завершил ее быстро, за год. По его словам, он перевел и другие книги Нового Завета, хотя на это счет есть разные мнения. Но то, что Иероним был трудоголиком, – сомнению не подлежит.
Заранее понятно, что результат работы Иеронима не мог в окончательном варианте шибко отличаться от соответствующего текста на греческом языке. Речь могла идти лишь об исправлении добросовестных ошибок при переводе с греческого оригинала, или небрежности при переписывании уже латинских текстов Писания.
«Перевод с еврейского отдалит латинские церкви от греческих»
Успешное выполнение первого задания, повлекло, как часто бывает при хорошей работе, следующее более трудное поручение.
Требовалось проделать такой же труд уже с текстами Завета Ветхого.
Наиболее очевидно, казалось, что Иероним для выполнения папского указания обратится к достаточно хорошо сохранившимся и авторитетным корпусам Септуагинты.
Тем более, что освященный временем и наличием цитат именно из Септуагинты в Евангелиях – порядка 90%, если не больше, текст Септуагинты считался богодухновенным.
Причем не только большинством эллинских отцов, но и такими авторитетными современниками самого Иеронима, как, скажем, Аврелий Августин[6].
При этом Августин вполне признавал необходимость стандартизации существующих текстов Itala и Vetus Latina, о чем и писал Иерониму:
«А потому ты принес бы большую пользу, если бы передал то греческое писание, созданное Семьюдесятью, достоверно на латынь, поскольку оно настолько различно в разных кодексах, что едва ли возможно терпеть».
Чрезмерный буквализм при этом не нужен ‒ ежели и останется небольшой «плюрализм» в текстах, то это смущать переводчика не должно. Разночтение, ‒ считал Августин, ‒ в данном случае, способствовало бы более глубокому проникновению в смысл божественного слова: «Такое дело к тому же больше способствует пониманию, нежели препятствует, если только читающие не будут небрежны».
Для того, чтобы яснее понять смысл текста, его следовало сличить с оригинальным текстом Писания, которым для христианских богословов III-V вв., в том числе и для Августина, была Септуагинта: «Если необходимо исправить латинские [переводы], следует обратиться к греческим, среди которых авторитет Семидесяти толковников, если говорить о Ветхом Завете, превосходит [остальных].
О них все наиболее сведующие Церкви говорят, что они [тексты Септуагинты] были переведены в столь великом присутствии Святого Духа, что у столь многих людей были как бы одни уста».
И даже если Септуагинта отличалась от Танаха, то предпочтительным оставался греческий вариант, поскольку именно в таком виде он был воспринят апостолами и евангелистами. Более того, зная о расхождениях между Септуагинтой и той древнееврейской версией Писания, которая признавалась подлинной в синагоге III-V веков, почти все христианские богословы этого времени объясняли эти расхождения намеренной фальсификацией со стороны евреев[7]. [Так, св. мученик Иустин Философ, живший во II веке после Р.Х. в своей полемике с Трифоном иудеем говорит, что еврейский текст Ветхого Завета урезан и искажен по сравнению с текстом Септуагинты][8].
И, как мы уже знаем, они были 100% правы в своей интуиции.
Августин считает, что для блага и единства Церкви просто необходимо переводить Писания исключительно с греческого языка, то есть с Септуагинты. На это есть веские причины.
Первая и главная из них такова:
Если перевод Иеронима будет широко читаться во многих церквах, то это отдалит латинские церкви от греческих (!), и противоречие между двумя переводами сразу же будет очевидным, как только будет издан текст на греческом языке, который широко употребляется[9].
«Отдалит латинские церкви от греческих»!
В гениальности и предвидении Августину не откажешь.
Все и произошло, ‒ по предсказанному.
На Восток – за «hebraica veritas»
Но к искреннему изумлению друзей и знакомых, сказав нечто вроде: «Легких путей не ищем», будущий блаженный, отринув богодухновенность Септуагинты, ‒ перевод, мол, не оригинал, ‒ отправился за таким оригиналом в Палестину, а именно в Вифлеем.
В поисках, по его словам, «hebraica veritas» ‒ «еврейской истины». Греческая его-де не то разочаровала, не то не удовлетворила.
[Отъезду Иеронима на Восток способствовала и обстановка в Риме, сложившаяся после смерти 11 декабря 384 года его покровителя папы Дамаса. Ниже еще скажем об этом].
Для облегчения понимания читателям возможных причин, заставивших ученого уроженца Далмации искать почти всю оставшуюся жизнь «еврейскую истину» в Палестине, обрисуем в нескольких характерных чертах духовную, или, говоря шире, – «морально политическую» обстановку в Римской Империи, сложившуюся там после Миланского эдикта Константина Великого и Первого Вселенского Собора в Никее 325 года – то есть в последних трех четвертях четвертого века от Р.Х. и, главное, ближе к его закату.
Первый Вселенский Собор в Никее. 325 год
Черты эти были весьма противоречивыми. И при этом были иными для Востока и Запада.
Римская Империя на закате IV века
Золотой век патристики
С одной стороны, Христианство стало едва ли не официальной религией Римской Ойкумены, приняв в свои объятия миллионы новых обращенных. Этот век, с прибавкой первой половины пятого века, часто именуется Золотым веком святоотеческой письменности[10].
Верующее сознание развивалось и крепло в богословских спорах. Апостольское Предание Веры отныне могло свободно раскрываться и осознаваться как благодатная премудрость, высшее любомудрие – оно же философия, разум истины и истина разума.
Именно в этот век вырабатывался новый строй понятий, возникали и разрешались острые догматические споры. Вырабатывался строй понятий христианского мировоззрения, мироощущения и умосозерцания и на текущий и на грядущие века. Во многом интуитивное Богопознание следовало облечь в отчетливые словесные формулы, доступные каждому искателю Божественной Истины.
Понятно, что в поисках истины возникали и преодолевались Божией помощью ереси. Ереси на почве тринитарной – о понимании Бога Троицы, и христологической – о сочетании божественной и человеческой природы во Христе.
Троичность Единого плохо вмещалась во многие даже неглупые головы. Из крупных ересей укажем хотя бы на ересь монархиан (антитринитариев) и на арианство.
Для разума монархиан неприемлем был Единый Бог в трех лицах. Божественные Лица они признавали либо различными силами, под которыми Божество проявляется в мире, либо различными формами откровения Божества.
Силовики именовались динамистами – известнейший динамист Павел Самосатский – антиохийский епископ.
Проповедь Павла Самосатского
Формалисты же звались модалистами. Авторитетом среди них считался Савелий – пресвитер из Птолемаиды. Любопытно, что модалисты страдания Сына Божия на Кресте приписывали Богу Отцу, а потому их называли также патрипассианами.
Для Ария же и его последователей Сын Божий – вообще наименование условное. Отцу Он не единосущен, и как все остальные просто «тварь» ‒ получающий, как и все твари, бытие от Отца и по воле Отца. Хотя Сын и особая тварь – Творец и создатель видимого тварного мира, но от Отца безусловно отличен и Ему не со-вечен. И если называется Сыном, то не по существу, а по усыновлению.
Сын вообще «из не сущих» ‒ «εξ ούκ õντων» – на греческом. Божественная же слава сообщается Сыну по благодати – извне от Отца. Впрочем, по предвéдению Отцом будущего, сообщается слава Сыну – сразу и наперед[11].
Тогда Римская Империя буквально сотрясалась спорами с арианами и другими еретиками, и дискуссии о Боге, Лицах Троицы и Их взаимоотношениях, о соотношении двух природ в Христе были столь распространены и повсеместны, что буквально выплеснулись на улицы и площади городов.
Базарное богословие
Православные всех классов общества и состояний, всех степеней образования пустились в рассуждения и споры о догматах. Об этом с иронией и не без удивления писал святитель Григорий Нисский:
«Одни, вчера или позавчера оторвавшись от черной работы, вдруг стали профессорами богословия. Другие, кажется, прислуги, не раз битые, сбежавшие от рабьей службы, с важностью философствуют о Непостижимом.
Все полно этого рода людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это ‒ торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов.
Ты спросишь их об оболах ‒ копейках, а они философствуют о Рожденном и Нерожденном.
Хочешь узнать цену на хлеб, отвечают: "Отец больше Сына"».
Интересное все же было время! Доступность «сотворенного» Бога-Сына пониманию среднего христианина бывшей языческой Империи – очевидна. С «рожденным и не сотворенным» ‒ сложнее. Отсюда и популярность проповеди Ария.
Но ведь волновало же всех! Больше, чем житейские, столь важные, конечно, проблемы.
Григорий Нисский
[То ли дело ныне, прогресс все же налицо! Никакого арианства! Вообще – ничего!
Сейчас не только «на улицах, рынках, площадях, перекрестках», но и не на всех университетских, не говоря уж об институтских, кафедрах бывшего Третьего Рима, вообще смогут хотя бы понять, о чем отчаянно спорили «торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов» в Константинополе времен Григория Нисского и Иоанна Златоуста.
Какие там Непостижимые, Рожденные и Нерожденные...
Вот об «оболах», ‒ в соотношении рубля, доллара и евро, ‒ поговорят охотно и с не меньшем воодушевлением, чем константинопольцы IV века о соотношении между лицами Святой Троицы. Так что Святитель Григорий может быть спокоен].
Но в то время арианство стало главным врагом Православия. Именно в победе над ним воссияли имена Святителя Афанасия Александрийского и Великих отцов – каппадокийцев[12]: Василия Великого, его ближайшего друга Григория Богослова и брата самого Василия Григория Нисского. А также еще одного друга Василия Великого – Иоанна Златоуста.
Эти Отцы Церкви во второй половине IV века после Рождества Христова, опираясь на опыт античной философии, в строго православном духе доработали Никейский догмат о Святой Троице и утвердили его на II Вселенском Соборе 381 года. Новый догмат известен под именем Никео-Цареградского. Читателю будет не лишне самому сравнить эти догматы.
Интересующиеся патристикой легко добавят к названным еще несколько, но не слишком много имен светочей православия, прозрения и творения которых до сих пор составляют фундамент и само здание православного миросозерцания.
Золотые перья были в руках у немногих
Золотой век патристики! Все это так. Но все в мире, увы, неоднозначно. Диалектически, как сказал бы один из «крайних» к нам великих православных мыслителей Алексей Федорович Лосев. И оборотной стороной христианских взлетов четвертого века и последующих за ним, было резкое падение среднего уровня христианской духовности. Особенно в его руководящей – генеральско-епископской составляющей.
Золотые перья были в руках у немногих. И эти немногие вовсе не стремились занять руководящие должности в земном аппарате Церкви. Зато на эти должности активно устремились «товарищи-братья», которым, ‒ в любой другой организации кроме Церкви, ‒ не то что генеральских, но и лейтенантских погон, или сержантских лычек не светило.
То, что такое неизбежно должно было произойти после объявления Константином Великим христианства разрешенной, а под личным покровительством Императора, как бы и не ведущей религии гигантской Империи, интуитивно ясно без всяких документов и исторических свидетельств.
В сравнительно узкий круг верных, прошедших испытания массированных гонений Диоклетиана, Галерия и Максимиана, сразу влились тысячи и миллионы, почувствовавших верхним чутьем, что христианином ныне быть безопасно, а, глядишь, и полезно.
По всей Империи возникла масса новых епархий, приходов и общин, а на руководство этими епархиями, приходами и общинами категорически не хватало кадров. Да и на старых кафедрах дефицит таких кадров возник.
Опять же, интуитивно ясно, что воины передовой линии за правду Христову менять свои золотые перья на епископские жезлы отнюдь не рвались. ‒ Если проследить возвышение их к епископским и даже патриаршим кафедрам, то без очков видно, происходило таковой возвышение едва ли не из-под палки, что, скажем, Григория Богослова, что Иоанна Златоуста.
Причем, ‒ обратите внимание, ‒ подавляющее большинство коллег-епископов, вовсе не обладающих талантами и дарами названных св. отцов, епископство тех и тем паче патриаршество, да еще если – не дай Бог – в стольном граде Константинополе, безумно раздражало.
Раздражение прямо сказывалось на судьбах золотых перьев и золотых уст.
Судьбы Григория Богослова и Иоанна Златоуста
Так, архиепископа Константинопольского Григория Богослова коллеги по-быстрому затравили во время Второго Вселенского Собора 381-382 годов, заставив добровольно подать в отставку и уйти с Собора [«ради мира в Церкви», как сообщает Православная Энциклопедия], чем, впрочем, и ограничились.
А вот на несговорчивого архиепископа и патриарха Константинополя Иоанна Златоуста, почти силой туда поставленного из Антиохии, – собрали летом 403 года целый «Собор» то ли «под Дубом», то ли «при Дубе» ‒ дубы одно к дубам ‒ под эгидой ненавистника Златоуста «православного паписта» Александрийского патриарха Феофила, «злого гения своего века», где десятки епископов дружно приговорили Иоанна к лишению кафедры и изгнанию официально, а неофициально, но очень настойчиво рекомендовали императору Аркадию заменить ссылку на казнь. И забот меньше…[13]
Поскольку церковная канцелярия, а значит, и официальная церковная история всегда в руках средних, но трудолюбивых, то свои действия «преосвященные» в дальнейшем еще и на императора Аркадия, равно как и на его жену, свалить сумели, ‒ можете сами хоть в инет заглянуть.
Просто калька с аналогичной ситуацией с митрополитом Филиппом и Государем Иоанном Васильевичем. И там и там собственные шашни царями прикрыли.
Нехорошо как-то, отцы, не по-христиански…
Григорий Богослов о себе самом и о современных ему епископах
Если читатель думает, что автор преувеличивает и сгущает краски, то позволю привести строки из поэмы святителя Григория Богослова в простоте названной «О себе самом и о епископах»[14]. Это произведение сочинено Святителем Григорием сразу по оставлении им кафедры после II Вселенского Собора, и отражает самые первые и яркие впечатления от случившегося. И не личная обида, нет, побудила Богослова излить свою горечь.
Григорий Богослов
Его переход на Константинопольскую кафедру состоялся исключительно по настоянию Святителя Василия Великого и отнюдь не был вызван уже тогда начатой ‒ по сути, антиканонической ‒ практикой перемещения с кафедры на кафедру как знак карьерного роста ‒ настоящий бич церковной жизни, как епископской, так и приходской. Святитель Григорий серьезно относился к своим обязанностям, считал себя ответственным за судьбу паствы. Знакомство со столичной жизнью Нового Рима, постоянные интриги, возможность лицезреть воочию и «изнутри» епископат, собравшийся на Собор, ‒ переполнили чашу терпения святителя. Свои впечатления он и изложил поэтически.
Одного остерегайся ‒ дурных епископов
…
Ты можешь довериться льву, леопард может стать ручным
и даже змея, возможно, побежит от тебя, хотя ты и боишься ее;
но одного остерегайся ‒ дурных епископов,
не смущаясь при этом достоинством их престола!
Ведь всем доступно высокое положение, но не всем благодать.
Проникнув взором сквозь овечью шкуру, разгляди за ней волка.
Убеждай меня не словами, но делами.
Ненавижу учения, противником которых является сама жизнь.
Хваля окраску гроба, я испытываю отвращение
к зловонию разложившихся членов внутри него ...
Меня позвали, и я сплотил народ, который находился среди волков;
я напоил словом жаждавшую паству,
посеял веру, укорененную в Боге,
распространил свет Троицы на тех, кто раньше находился во тьме.
Я уподобился закваске в молоке и лекарству
благодаря силе убеждения…
Но добропорядочные и благовоспитанные мои сопастыри,
лопаясь от зависти ‒ …
неотесанность не переносит культуры, ‒
взяли себе в союзники мою телесную немощь, являющуюся спутником трудов моих,
которую надлежит почтить всякому,
кто хотя бы немного поработал для Бога;
они, кроме того, ссылались на то, что я не стремлюсь к власти столь великого престола,
в то время как окружающий мир разрывался в борьбе.
Итак, по наущению демона выдвинув это обвинение,
возлюбленные охотно выслали меня оттуда,
выбросив, как выбрасывают какой-нибудь лишний груз из отягощенного корабля.
Ведь в глазах дурных я был грузом, поскольку имел разумные мысли.
Затем они возденут руки, как если бы были чисты,
и предложат Богу «от сердца» очистительные дары,
освятят также народ таинственными словами…
Из них одни, являясь потомками сборщиков податей,
ни о чем другом не думают кроме незаконных приписок;
другие явились из меняльной лавки, после денежного обмена,
третьи ‒ от сохи, опаленные солнцем,
четвертые ‒ от своей каждодневной кирки и мотыги,
иные же пришли, оставив флот или войско,
еще дыша корабельным трюмом или с клеймами на теле,
Они вообразили себя кормчими и предводителями народа
и не хотят уступить даже в малом.
В то время как другие еще кузнечную копоть
не смыли полностью с тела,
достойные подвергнуться бичеванию или быть сосланными на мельницу.
Если перед тем как принести дань своим господам, им удается
сделать небольшой перерыв в работе,
то они тотчас же зазнаются и обольщают некоторых из народа
либо убеждением, либо принуждением.
Они стремятся вверх, как скарабеи к небу,
катя шар, только сделанный уже не из навоза,
и не опуская голову к земле как раньше:
они думают, что имеют власть над небом,
хотя болтают всякий вздор и даже не могут сосчитать,
сколько у них рук или ног…
Не возлюби сладкоречия Платона!
Отбрось красоту [тех мудрецов, от] учения которых ты должен отвращаться!
Философствуй в простоте слова!
Ты нам приятен, хотя ты говоришь просто.
Учи нас, если хочешь, но учи.
Кто для меня Троица? Как соединяется Бог
и как, напротив, разделяется, в то время
как едина Его святость, природа, Единица и Троица?
Какова природа ангелов?
какова природа двоякого мира и истинного предведения
(даже если многое не покажется правильным большинству людей)?
Каковы причины души и тела,
Законов [Заветов Ветхого и Нового] ‒ Первого и Второго?
Что есть воплощение Того,
Кто значительно превосходит умопостигаемые сущности?
что есть смешение неравных природ для единой славы?
[Что есть] смерть [Христова] для Воскресения и тем самым для Неба?
Каково воскресение [мертвых] и каков Суд?
Какая жизнь ожидает праведников и какая грешников?
Почему все течет, скажи мне, и где останавливается?
Если тебе что-нибудь из этого открыто Духом ‒
все ли, половина ли, та ли часть,
которую позволяет [тебе знать] чистота твоего разума —
не лишай меня этого!
Но если ты совершенно слеп,
почему ты указываешь путь, когда сам лишен зрения?
О мрак тех, которые имеют своим учителем незрячего,
чтобы упасть вместе с ним в яму неведения…
Эти ‒ таковы (и они суть меньшее зло:
потому что, хотя неведение есть зло, но это меньшее зло).
Но что сказать, если вспомнить о плохих,
так как есть, есть некоторые еще более дурные.
Злополучные, презренные игральные кости жизни;
двусмысленные в делах веры;
почитающие законы временной выгоды,
а не законы божественные…
В то время как уже почти вся вселенная
получила от Бога столь великое спасение,
сколь недостойных предстоятелей мы имеем [в Церкви]!
Я буду кричать о правде, хотя она крайне неприятна.
Думаю, что играется некая прекрасная театральная сцена:
сейчас [мы видим] маски, а потом [на Страшном Суде] [увидим истинные] лица.
Мне стыдно сказать, как обстоят дела, но я все же скажу.
Хотя мы поставлены быть учителями блага,
мы являемся мастерской всех зол …
Вот таковы они.
Может быть, они и сделались бы лучше,
но им мешают престолы,
ибо власть делает безумца еще хуже.
Воздержный же, претерпевая бесчестье, стоит
с опущенной головой, устремляясь к одному только Богу,
довольствуясь уделом ученика, хотя его учеником недостоин
быть его нынешний учитель …
Настолько среди нас силен завистник
Так он хитроумно измышляет лукавства, которые бьют точно в цель,
когда хочет поразить какой-либо народ или город…
Итак, продолжайте держать в своих руках престолы и власть,
если это кажется вам высшей наградой:
веселитесь, бесчинствуйте,
бросайте жребий о патриаршестве ‒ пусть великий мир уступает вам;
меняйте кафедру за кафедрой;
одних бросайте вниз, других ‒ возвышайте: все это вы любите.
Ступайте своей дорогой!
Я же обращусь мыслями к Богу,
для Которого я живу, дышу,
и только на Него обращаю взгляд...
Как видим, святой отец, один из трех получивших за двухтысячелетнюю историю Церкви имя Богослова, очень конкретно высказался о коллегах.
А Иоанн Златоуст, может, уже с некоторым запозданием, ‒ в письме из ссылки ‒ констатировал, что единственно чего боится в жизни, ‒ это епископов.
Иоанн Златоуст
У него были, прямо скажем, основания для того.
Так что не все было просто в те годы на Востоке Римской Империи. Свои проблемы, хотя и в ином ключе, были и на Западе. Но об этом – отдельный рассказ.
Продолжение следует
[1] См. Sambursky, Pines, The Concept of Time in Late Neo-Platonism; Каменский Алексей. Топология темпоральности в позднем нео-платонизме: Ямвлих, Прокл, Дамаский. //Эсхатос-II: Философия истории в контексте идеи «предела». /Под редакцией О.А. Довгополова Вып. 2. - Одесса: ФОП «Фрiдман О.С.», 2012. С. 41-55.
[2] Фокин А.Р. Иероним Стридонский: библеист, экзегет, теолог. - М.: Центр библейско-патрологических исследований при Отделе по делам молодежи Русской Православной Церкви, 2010. 224 с. Часть I. Жизнь блаженного Иеронима Стридонского. Там же ссылки на источники.; Амман А. Иероним. //Путь отцов. Краткое введение в патристику. Оба текста есть в инете.
[3] Фокин А.Р. Иероним Стридонский. Часть I. 2. Происхождение, детство, образование.
[4] Сидоров А.И. Библейско-критический труд Оригена «Гекзаплы». /Патристика /по благосл. Митр. Нижегородского и Арзамасского Николая. – Нижний Новгород, 2001. С. 333-341.
[5] Там же.
[6] Блаж. Августин и блаж. Иероним никогда не встречались друг с другом, хотя неоднократно высказывали горячее желание беседовать лично. Общение было исключительно письменным, что в то время было делом непростым. Протекало оно между 395 и 419/420 годами. Сохранилось 18 писем. См. Сидоренко А.К. Проблема перевода Библии в переписке Августина и Иеронима //Известия Уральск. Гос. университета. Сер. 3, Общественные науки. - 2009. - № 3 (69). С. 104-116; Редькова И.С. Латинские переводы Библии и споры о veritas hebraica. //III Межвузовская науч. конф. «Проблемы исторического и теоретического религиоведения». 2013; ее же: Предмет экзегетики: Латинские переводы Библии и veritas hebraica. /Гл. 2.2. в «Образ города в западноевропейской экзегетике XII века». М., 2014.
[7] Филиппов И.С. Библия и римское право: понятие права, закона и справедливости в Вульгате //Философия права Пятикнижия /Под ред. П.Д. Баренбойма. М., 2012. С. 326.
[8] Подр. см., например, А. Дворкин. Ветхий Завет как христианская книга в писаниях св. Иустина, философа и мученика. /Журнал «Альфа и Омега», № 3, 1994.
[9] Письмо 71, пар. 4. Нумерация приведена согласно порядку в корпусе переписки блаженного Августина. /Сидоренко А.К. Проблема перевода Библии… С. 107.
[10] Скурат К[онстантин]. [Ефимович]. Золотой век святоотеческой письменности (IV-первая половина V в.): учеб. пособие по Патрологии - [М.]: Свято-Троиц. Сергиева Лавра: Моск. Духов. акад., 2003.
[11] См.: Свт. Афанасий Великий. Творения: В 4-х ч. Св-Троицкая Сергиева Лавра, 1902–1903. Ч. I. С. 406, 465–466; Ч. II. С. 26–27,186–187; Ч. III. С. 109–110 и др.; Скурат К.Е. Золотой век святоотеческой письменности. С. 5-6.
[12] Каппадокия – область Малой Азии, входившая в Римскую Империю, ныне принадлежит Турции.
[13] О Феофиле ‒ «злом гением своего века», о православном папизме и «соборе при Дубе» см., например, «Св. Иоанн Златоуст. Его жизнь и деятельность /под ред. преосвящ. Никанора, епископа Смоленского и Доробужского. СПб, 1897. С. 67-95; Асмус Валентин, протоиерей. Святитель Епифаний Кипрский (к 1600-летию преставления) //Журнал Московской Патриархии. М., 2003. № 5 (ЖМП). 68-76.
[14] Григорий Богослов. О себе самом и о епископах. //ЦЕРКОВЬ И ВРЕМЯ. Научно-богословский и церковно-общественный журнал. Издается Отделом внешних церковных связей Московского Патриархата № 1 (22) 2003. Раздел ПАТРОЛОГИЯ, с. 106-110 ‒ пред. еп. Илариона (Алфеева), с. 111 ‒ пред. в PG, пер. с лат. свящ. А. Ястребова, сс. 112-165 ‒ перев. А.Я. пар. с греч. текстом, 166-172 ‒ примеч. А.Я.
3. Гениальный историк
2. Ответ на 1, Наталья Сидорина:
1. ВЫБОР ПУТИ