Нынешний конфликт на Украине логически соотносится с Крымской войной 1853–1856 годов по общей схожести прелюдий. Однозначно: когда Россия поднимается как сила, способная изменить баланс в Европе, Запад объединяется против неё. Восстановление влияния РФ на в прошлом свою Малороссию, контроль над южным направлением и выход к Чёрному морю воспринимается западными державами как опасность для геополитического равновесия. Как и в позапрошлом веке, формируется русофобская «коалиция желающих», применяются экономические и военные инструменты сдерживания, блокируется свобода манёвра и стратегическая инициатива Москвы. Россия из-за своей стратегической силы и способности менять статус-кво в Европе вновь становится объектом объединённого давления Запада.
Контроль над экваторией Чёрного моря, владение ключом к южным воротам России и всей Евразии – условие стратегического суверенитета РФ. Кто владеет Черноморским пространством, тот диктует правила доступа к проливам, управляет военными и торговыми путями, влияет на Балканы, Кавказ и Ближний Восток. Для России это не просто геополитическая зона – это сакральный фланг, исторический плацдарм, от Севастополя до Новороссии, от Синопа до Крыма. Срабатывает тот же стратегический рефлекс Европы: коалиционно «запереть» Россию в Чёрном море, отрезать от проливов и «разорвать экономику в клочья», чтобы рухнула РФ на старте военно-политического взлёта. Тогда – Британия и Франция вместе с Портой и Сардинией били по Севастополю – опорному узлу ЧФ – и навязали Парижский мир (подписанный при Александре II министром Горчаковым) с нейтрализацией Чёрного моря и международным контролем над Дунаем: юридическое «обезоруживание» морского фланга России. У сторон противостояния подобных аналогий много – оба конфликта велись ради «сохранения баланса сил».
Прокси-гибридный конфликт на Украине, как и Крымская война, по типологии однородны: с обеих сторон – восстановление стратегического баланса сил онтологического противостояния. На это есть каждый инцидент своя причинно-следственная логика. Однако окончательно победить ни одной, ни другой стороне вечного противоборства не удаётся: русские победили во Второй мировой войне, но проиграли холодный мир; США же, проигравшие почти все крупные конфликты, ныне не знают, как сохранить лицо после провала своей авантюры на Украине.
Чтобы снять эту роковую диалектическую «ничью», нужно системно иначе оценить конфликтологию противостояния США и РФ. Обе сверхдержавы должны вернуть мир к былой двуполюсности. Но не на зыбких договорённостях, а на принципах онтологических скрижалей: у русских – Катехон-удерживатель, у США – Левиафан, морской властелин. Мироустройство «непересекающихся параллелей» двух равновеликих полушарий, где «главменеджерами» станут РФ и США, предполагает не любовь друг к другу, а признание взаимной необходимости. «Скованные одной цепью», разноустремлённые, они становятся диалектически зависимыми: как в спарке самолёта, где один не может без другого. Враг мой – сводный брат мой.
В такой модели локальные конфликты гасятся в зародыше (превентивными мерами не дают перерасти в неразрешимый «конфликт конфликтов»), баланс закрепляется юридически и стратегически.
Россия по своей географии и истории всегда была одновременно частью Европы и Азии – «голова» в Европе, «тело» в Азии. Эта двойственная природа делает её уникальной цивилизацией, способной управлять балансом между полушариями мира. А прекрасный теоретик генерал Свечин подметил: «Стратегическая борьба в XX веке определяется противоборством двух полушарий – сухопутного и морского. Россия как центр евразийской массы неизбежно является естественным противником морских держав». Его наблюдение подчёркивает, что геополитика России – это не выбор между Западом и Востоком, а контроль над пространством, где пересекаются полушария континента и океана.
Я предлагаю развить это в полноценную «стратегию полушарий»: Россия перестаёт быть «мостом», используемым чужими интересами, и становится центром двух глобальных полусфер, объединяя европейскую и азиатскую цивилизационную, экономическую и стратегическую мощь. Такая стратегия превращает географическую двойственность и историческое положение России в источник силы и суверенного влияния, позволяя стране формировать собственное равновесие мировых сил.
В качестве альтернативы моему проекту о стратегии полушарий не состоятельны попытки создания «спарок» США–КНР или РФ–КНР. США пробовали использовать Китай как инструмент давления на Россию, но интересы Пекина и Вашингтона в Евразии и Тихоокеанском регионе оказались несовместимыми. Китай действует ради долгосрочного укрепления своей азиоцентричной гегемонии, а США – ради глобального морского доминирования; побудить Китай поставить свои стратегические цели под американские интересы оказалось невозможным.
И другое вероятие – столь же иллюзорно. Нереален альянс управляющих планетой РФ–КНР. Он невозможен, ибо Россия в китайских военных доктринах и учебниках военных академий рассматривается как средство реализации стратегических целей Китая, а не как равноправный партнёр. Китай видит в России инструментальную функцию разогрева своего потенциального термоядерного конфликта с США и как объект «мирной экспансии», позволяющей при ослаблении «партнёра по коалиции» захватить Сибирь и Дальний Восток. Пекин живо интересуется совместным с НАТОвцами «миротворчеством» на «замороженном» конфликте на Украине – как ускорению процесса ослабления России и создания благоприятных условий для реализации своей имперской амбиции.
Так что только стратегия полушарий превращает уникальное геополитическое положение России в силу. Россия остаётся суверенным ядром, центром равновесия между Востоком и Западом, одновременно европейской «головой» и азиатским «телом», способной управлять глобальным балансом сил. Любые попытки внешнего давления, союзов или «спарок» неизбежно разбиваются об эту фундаментальную структуру, подтверждая, что только Россия в своей автономии может быть реальным центром мировой стратегии.
Россия по своей географии и истории не является частью ни одного полушария в отдельности, а выступает основой обоих – западного и восточного: «Европа, – писал министр Горчаков, – считает нас азиатами. Но мы принадлежим Европе в такой же степени, что и Азии. Всем своим громадным телом Россия распростерлась по азиатским просторам, выставив босые пятки на Алеутские острова, но голова нашей отчизны извечно покоилась в Европе…»
Это означает, что она не должна выбирать между Европой и Азией, а должна осознавать себя центром мирового равновесия, метаполушарием, объединяющим цивилизационные, культурные и экономические импульсы. Такая стратегия превращает географическую «пограничность» России в её силу: она становится не «мостом», используемым другими, а суверенным ядром, контролирующим взаимодействие Востока и Запада, Севера и Юга. Именно «стратегия полушарий» позволяет России превратить свою уникальную позицию в активный инструмент цивилизационного лидерства.
Украина, Европа, постсоветское пространство – каждая зона под контролем своего полушария, при этом критическая автономия обеих сторон обеспечивает сдерживание полюсов, а не хаос. Для России это признание права на Евразию и Чёрное море; для США – закрепление влияния в западном полушарии и трансатлантической зоне. Разделение мира на две равновеликие сферы ответственности снимает бесконечные эскалации, превращает стратегическое противостояние в управляемый баланс, а историю повторений – в прогнозируемую стабильность.
Вот как можно объяснить выгоду такого двуполярного мироустройства с опорой на стратегическую логику, без идеализации:
1. Снижение риска глобальной эскалации. Двуполярность с закреплёнными сферами ответственности устраняет хаотическую конкуренцию и непредсказуемость локальных конфликтов. США и РФ выступают как главные арбитры, которые гасят конфликты в зародыше. Для всех остальных игроков это означает меньше рискованных столкновений, меньше случайных «горячих точек» и более предсказуемую среду для экономики, торговли и инвестиций. Китай, Индия, Турция и региональные державы получают стабильные рамки, в которых они могут развивать свои интересы, не боясь случайной вовлечённости сверхдержав.
2. Чёткая зона стратегической ответственности. Каждое полушарие имеет свои «правила игры». Россия контролирует Евразию, США – западное полушарие и трансатлантическую сферу. Для Китая это значит, что Северо-Восточная Азия и юго-восточные торговые маршруты остаются более предсказуемыми: Китай видит, что РФ и США не будут одновременно «топтать» его сферу влияния, и может строить экономические и военные планы в стабильной среде.
3. Прозрачность глобального управления ресурсами. Экономические санкции, энергетические войны и дестабилизация через прокси-конфликты становятся редкостью. Страны получают прогнозируемый доступ к рынкам, ресурсам и транспортным артериям, потому что ключевые зоны контроля закреплены и защищены главными арбитрами. Китай, Индия и Европа выигрывают от сокращения стратегической неопределённости и меньших затрат на форс-мажорные сценарии.
4. Сдерживание локальных конфликтов и прокси-войн. Системный арбитраж сверхдержав минимизирует возможность «малых войн», которые перерастают в глобальные. Пример: Украина или другие регионы становятся управляемыми зонами ответственности, а не ареной геополитической анархии. Китай, имея сильного и предсказуемого соседа – РФ, получает возможность сосредоточиться на внутренних и региональных проектах, не опасаясь вовлечения в конфликт сверхдержав.
5. Долгосрочная стратегическая стабильность. Двуполярность создаёт прочный фундамент для экономического роста, технологического обмена и глобальной торговли. Китай и другие крупные игроки выигрывают, потому что теперь они могут строить свои стратегии не на кризисах, а на расчёте и договорённостях, избегая непредсказуемой эскалации между сверхдержавами.
Если двуполярная стабилизация мира воспринимается как общий стратегический интерес, действия главных игроков должны строиться по чёткой логике взаимного сдерживания и официального закрепления сфер ответственности.
1. Путин / Россия: сосредоточиться на укреплении контроля над Евразией и Чёрным морем, закреплении исторических и стратегических зон влияния; обеспечить прозрачность действий в регионах конфликта (Украина, Южный Кавказ, Балканы), чтобы минимизировать поводы для западного давления; активно участвовать в прямых переговорах с США по юридическому закреплению зон ответственности, чтобы снять двусмысленность и исключить случайные эскалации; продвигать экономические и инфраструктурные проекты, которые делают российскую сферу самодостаточной, но не провоцируют Запад – создавая устойчивый стратегический коридор, а не хаотическую экспансию.
2. Трамп / США: договориться с РФ о юридическом и стратегическом закреплении сфер ответственности, включая западное полушарие и трансатлантический блок; снять с повестки западного давления на постсоветское пространство, ограничив конфликты прокси и санкции, которые могут спровоцировать непредсказуемые столкновения; продвигать принципы глобального арбитража: США становятся гарантом стабильности в своей зоне, оперативно гася локальные кризисы, но не вмешиваясь в российскую сферу; поддерживать координацию с союзниками, чтобы Европа действовала в рамках предсказуемых правил, снижая внутреннюю напряжённость и исключая самостоятельные авантюры.
3. Си / Китай: признать закреплённые сферы ответственности и действовать в рамках своей стратегической автономии, не втягиваясь в конфликты двух сверхдержав; использовать стабильность для экономического и технологического развития, интеграции с Россией через Евразийские коридоры и инфраструктурные проекты, при этом укрепляя собственное влияние в Азии; быть стратегически нейтральным арбитром в потенциальных зонах пересечения интересов, чтобы получить преимущество от двуполярного мира, не подвергаясь риску глобальной эскалации.
Таким образом, сценарий «завтрашнего дня» строится на диалектической взаимозависимости: Россия и США как главные арбитры закрепляют свои сферы, локальные конфликты гасятся до эскалации, Китай и другие крупные игроки получают стабильное пространство для развития. Мир превращается из хаотической спирали конфликтов в предсказуемый баланс, где каждая сверхдержава сохраняет стратегический суверенитет, а глобальная стабильность обеспечена системной дисциплиной и взаимным сдерживанием.
Система геостратегического дуализма, в которой США и Россия выполняют каждый свою роль – Левиафана или Катехона, на первый взгляд кажется нонсенсом: исторически эти силы настроены непримиримо. Однако при глубоком стратегическом и философском анализе такой сценарий оказывается логически оправданным. В «Левиафане» Томас Гоббс описывает суверена как абсолютную власть, необходимую для поддержания порядка и предотвращения «войны всех против всех». Он подчёркивает, что без сильного центрального авторитета бытие человека в состоянии природы становится одиноким, бедным, неприятным, жестоким и коротким. Вместе с тем Гоббс признаёт, что суверен может быть ограничен, если это необходимо для поддержания мира и стабильности. Это открывает возможность для стратегического арбитража, где Левиафан выступает не как агрессор, а как гарантия глобального равновесия.
Концепция Катехона, упомянутая во Втором послании апостола Павла к Фессалоникийцам (2:6–7) и развитая в философии Карла Шмитта, представляет собой силу, удерживающую приход антихриста, то есть конец мира. Катехон сдерживает хаос и обеспечивает порядок. В международных отношениях эта роль может принадлежать государству или союзу, способному удерживать глобальный хаос, обеспечивая стабильность. Таким образом, США и Россия, будучи стратегическими арбитрами, могут одновременно выполнять функции Левиафана и Катехона, создавая управляемую и предсказуемую систему противостояния, где локальные конфликты гасятся до эскалации.
А следовательно: вечность повторяющейся типологии основного конфликта Запад–Восток даёт основания для радикальной перестройки парадигмы его разрешения: через сведение, казалось бы, онтологически непримиримых начал к диалектическому единству противоположностей. Россия и США, выступая как Катехон и Левиафан, могут превратить историческое противостояние из хаоса в управляемый баланс, где стратегическая автономия каждой сверхдержавы сохраняется, локальные конфликты гасятся на корню, а мир обретает структурированную систему предсказуемой стабильности.
Промедление с принятием такого сценария двуполярного урегулирования, основанного на архетипических и стратегических скрижалях, близко к саморазрушению: мир стоит на пороге Армагеддона, где любая случайная эскалация может вызвать необратимые последствия. Такой подход исключает глобалистский беспредел либерального «конца истории» и закрепляет право каждой страны быть суверенной в своём волеизъявлении, развивать собственную идентичность и жить по своим правилам, не препятствуя свободе других народов.
Евгений Александрович Вертлиб / Dr.Eugene A. Vertlieb, Член Союза писателей и Союза журналистов России, академик РАЕН, бывший Советник Аналитического центра Экспертного Совета при Комитете Совета Федерации по международным делам (по Европейскому региону) Сената РФ, президент Международного Института стратегических оценок и управления конфликтами (МИСОУК, Франция)
Global Duel: The Architecture of Survival
The current conflict in Ukraine logically correlates with the Crimean War of 1853–1856, sharing similar preludes. Clearly: whenever Russia rises as a force capable of altering the balance in Europe, the West unites against it. The restoration of Russian influence over historically Russian territories in former Little Russia, control over the southern strategic direction, and access to the Black Sea are perceived by Western powers as threats to geopolitical equilibrium. Just as in the previous century, a Russophobic "coalition of the willing" forms, employing economic and military tools of containment, restricting freedom of maneuver, and blocking Moscow’s strategic initiative. Due to its strategic strength and ability to change the status quo in Europe, Russia again becomes the target of unified Western pressure.
Control over the equatorial zone of the Black Sea, possession of the key to the southern gates of Russia and all Eurasia, is a condition for Russia’s strategic sovereignty. Whoever controls this space dictates access to the straits, manages military and trade routes, and influences the Balkans, the Caucasus, and the Middle East. For Russia, this is not just a geopolitical zone—it is a sacred flank, a historical bridgehead stretching from Sevastopol to Novorossiya, from Sinop to Crimea. The same strategic reflex of Europe operates: to “trap” Russia in the Black Sea through coalition means, cut it off from the straits, and "tear the economy to pieces" so that Russia collapses at the start of its military-political ascent.
Then, Britain and France, together with the Porte and Sardinia, struck Sevastopol—the key node of the Black Sea Fleet—and imposed the Paris Peace (signed under Alexander II by Minister Gorchakov), neutralizing the Black Sea and placing the Danube under international control: a legal "disarmament" of Russia’s maritime flank. There are many analogies between the opposing sides of the conflicts—both were waged to “preserve the balance of power.”
The proxy-hybrid conflict in Ukraine, like the Crimean War, is typologically homogeneous: on both sides, the restoration of strategic balance in the ontological confrontation. Each incident has its own causal logic. Yet neither side ever achieves final victory: the Russians won in World War II but lost the Cold Peace; the United States, having lost almost all major conflicts, now does not know how to save face after the failure of its adventure in Ukraine.
To break this fatal dialectical “stalemate,” one must systematically reassess the conflictology of the U.S.–Russia confrontation. Both superpowers must return the world to its former bipolarity. But not on shaky agreements, rather on the principles of ontological constants: for the Russians—the Catechon, the restrainer; for the U.S.—the Leviathan, the maritime sovereign.
A world order of “non-intersecting parallels,” with Russia and the U.S. as chief arbiters, implies not love for each other, but recognition of mutual necessity. “Chained together,” yet moving in different directions, they become dialectically interdependent: like the pair of engines of an airplane, where one cannot function without the other. My enemy is my stepbrother.
In such a model, local conflicts are extinguished at birth (preventive measures prevent escalation into an irresolvable “conflict of conflicts”), and the balance is legally and strategically consolidated.
Russia, by its geography and history, has always been simultaneously part of Europe and Asia—the “head” in Europe, the “body” in Asia. This dual nature makes it a unique civilization, capable of managing the balance between the world’s hemispheres. The brilliant theorist, General Svechin, noted:
“Strategic struggle in the 20th century is defined by the confrontation of two hemispheres—the land and the sea. Russia, as the center of the Eurasian mass, inevitably becomes the natural adversary of maritime powers.”
His observation emphasizes that Russian geopolitics is not a choice between the West and the East, but control over the space where the hemispheres of continent and ocean intersect.
I propose to develop this into a full-fledged “strategy of hemispheres”: Russia ceases to be a “bridge” used by foreign interests and becomes the center of two global hemispheres, uniting European and Asian civilizational, economic, and strategic power. Such a strategy turns Russia’s geographical duality and historical position into a source of strength and sovereign influence, allowing the country to form its own equilibrium of world powers.
As an alternative to my project on the strategy of hemispheres, other constructs—U.S.–China or Russia–China “pairings”—are not viable. The United States attempted to use China as a tool to pressure Russia, but Beijing’s and Washington’s interests in Eurasia and the Pacific were incompatible. China acts to strengthen its long-term Asia-centric hegemony, while the U.S. acts for global maritime dominance; compelling China to subordinate its strategic objectives to American interests proved impossible.
And the other possibility is equally illusory. A governing planetary alliance of Russia–China is impossible because, in Chinese military doctrines and military academy textbooks, Russia is considered a means of achieving Chinese strategic goals, not an equal partner. China sees in Russia only an instrumental function to heat up a potential thermonuclear conflict with the U.S. and as an object of “peaceful expansion,” allowing it, once the “coalition partner” weakens, to seize Siberia and the Far East. Beijing actively monitors joint NATO-style “peacekeeping” on the perpetually frozen conflict in Ukraine—as a way to accelerate Russia’s weakening and create favorable conditions for implementing its imperial ambitions.
Thus, only the strategy of hemispheres transforms Russia’s unique geopolitical position into a source of power. Russia remains a sovereign core, a center of balance between East and West, simultaneously the European “head” and the Asian “body,” capable of managing the global balance of forces. Any attempts at external pressure, alliances, or “pairings” inevitably collide with this fundamental structure, confirming that only Russia, in its autonomy, can be the real center of world strategy.
Russia, by its geography and history, is not part of a single hemisphere but serves as the foundation of both—the Western and Eastern:
“Europe,” wrote Minister Gorchakov, “considers us Asians. But we belong to Europe to the same extent as to Asia. With our vast body, Russia stretches across Asian spaces, exposing bare heels to the Aleutian Islands, yet the head of our homeland has always rested in Europe…”
This means Russia should not choose between Europe and Asia but must recognize itself as the center of world equilibrium, a meta-hemisphere integrating civilizational, cultural, and economic impulses. Such a strategy turns Russia’s geographic “borderland” into strength: it becomes not a “bridge” used by others, but a sovereign core controlling interaction between East and West, North and South. Only the strategy of hemispheres allows Russia to transform its unique position into an active instrument of civilizational leadership.
Ukraine, Europe, and the post-Soviet space each fall under the control of their respective hemispheres, with critical autonomy ensuring containment rather than chaos. For Russia, this validates its claim to Eurasia and the Black Sea; for the U.S., it consolidates influence in the Western Hemisphere and the transatlantic zone. Dividing the world into two equally powerful spheres of responsibility reduces endless escalation, transforms strategic confrontation into a manageable balance, and converts historical repetition into predictable stability.
This explains the benefits of a bipolar world order based on strategic logic, without idealization:
1. Reduction of Global Escalation Risk
Bipolarity with clearly defined spheres eliminates chaotic competition and unpredictable local conflicts. The U.S. and Russia act as chief arbiters, quelling crises before they escalate. Other players face fewer risky clashes, fewer random “hot spots,” and a more predictable environment for trade, investment, and economy. China, India, Turkey, and regional powers gain stable frameworks to pursue interests without fear of accidental superpower involvement.
2. Clear Zones of Strategic Responsibility
Each hemisphere has its own “rules of the game.” Russia controls Eurasia; the U.S., the Western Hemisphere and transatlantic sphere. For China, this ensures Northeast Asia and Southeast trade routes are predictable: Russia and the U.S. will not simultaneously infringe upon its sphere, allowing stable economic and military planning.
3. Transparency in Global Resource Governance
Economic sanctions, energy wars, and proxy destabilization become rare. Countries have predictable access to markets, resources, and transport routes because key control zones are secured and protected by the primary arbiters. China, India, and Europe benefit from reduced strategic uncertainty and lower contingency costs.
4. Containment of Local Conflicts and Proxy Wars
Systemic arbitration by superpowers minimizes “small wars” escalating globally. Ukraine and other regions become manageable zones rather than arenas of geopolitical anarchy. China, with a strong, predictable neighbor—Russia—can focus on internal and regional projects without risk of superpower entanglement.
5. Long-term Strategic Stability
Bipolarity provides a solid foundation for economic growth, technological exchange, and global trade. Major powers can plan strategically rather than reactively, avoiding unpredictable escalation between superpowers.
If bipolar stabilization is recognized as a common strategic interest, the main players’ actions must follow a clear logic of mutual deterrence and official recognition of spheres of responsibility.
1. Putin / Russia:
- Strengthen control over Eurasia and the Black Sea, solidifying historical and strategic zones of influence.
- Ensure transparency in conflict regions (Ukraine, South Caucasus, Balkans) to minimize Western pressure.
- Actively engage in direct negotiations with the U.S. to legally define spheres of responsibility, removing ambiguity and preventing accidental escalation.
- Promote economic
and infrastructure projects that make Russia’s sphere self-sufficient without provoking the West—creating a stable strategic corridor rather than chaotic expansion.
2. Trump / U.S.:
- Agree with Russia on legal and strategic spheres of responsibility, including the Western Hemisphere and transatlantic bloc.
- Remove Western pressure on the post-Soviet space, limiting proxy conflicts and sanctions that could trigger unpredictable clashes.
- Promote principles of global arbitration: the U.S. becomes the guarantor of stability in its zone, rapidly quelling local crises without interfering in Russia’s sphere.
- Maintain coordination with allies to ensure Europe acts within predictable rules, reducing internal tensions and preventing unilateral adventures.
3. Xi / China:
- Recognize defined spheres of responsibility and act within strategic autonomy without being drawn into superpower conflicts.
- Use stability for economic and technological development, integrating with Russia via Eurasian corridors and infrastructure projects, while strengthening influence in Asia.
- Act as a strategically neutral arbiter in overlapping interest zones, gaining advantage from a bipolar world without risking global escalation.
Thus, the “tomorrow” scenario is built on dialectical interdependence: Russia and the U.S., as chief arbiters, solidify their spheres, suppress local conflicts before escalation, and China and other major players gain stable space for development. The world transforms from a chaotic spiral of conflicts into a predictable balance, where each superpower retains strategic sovereignty and global stability is secured through systemic discipline and mutual deterrence.
The geostrategic dualism system, in which the U.S. and Russia each fulfill the role of Leviathan or Catechon, may initially seem nonsensical: historically, these forces are irreconcilably opposed. Yet deep strategic and philosophical analysis shows this scenario is logically justified. In Leviathan, Thomas Hobbes describes the sovereign as absolute power necessary to maintain order and prevent “the war of all against all.” Without strong central authority, life in the state of nature becomes solitary, poor, nasty, brutish, and short. Hobbes also acknowledges that a sovereign may be limited if necessary for peace and stability—opening the way for strategic arbitration, where the Leviathan is not an aggressor but a guarantor of global equilibrium.
The concept of the Catechon, mentioned in 2 Thessalonians 2:6–7 and developed in Carl Schmitt’s philosophy, represents the force restraining the coming of the Antichrist, i.e., the end of the world. The Catechon contains chaos and ensures order. In international relations, this role can belong to a state or union capable of restraining global chaos and providing stability. Thus, the U.S. and Russia, as strategic arbiters, can simultaneously fulfill the functions of Leviathan and Catechon, creating a manageable and predictable system of confrontation where local conflicts are suppressed before escalation.
Consequently, the eternal repetition of the West–East conflict typology justifies a radical reconstruction of its resolution paradigm: reducing seemingly ontologically irreconcilable principles to the dialectical unity of opposites. Russia and the U.S., acting as Catechon and Leviathan, can transform historical confrontation from chaos into a managed balance, preserving the strategic autonomy of each superpower, suppressing local conflicts at their roots, and establishing a structured system of predictable stability.
Delaying adoption of such a bipolar settlement scenario, based on archetypal and strategic constants, is close to self-destruction: the world teeters on the brink of Armageddon, where any accidental escalation could have irreversible consequences. This approach excludes the globalist lawlessness of the liberal “end of history” and affirms each country’s right to sovereignty, identity, and self-determination, without impeding the freedom of other peoples.
