Современная Россия живёт в состоянии незавершённого самоопределения. Она унаследовала три крупных исторических матрицы — имперскую, советскую и республиканско-федеративную — и одновременно использует их символы, не обладая внутренней иерархией смыслов. Поднятие трёх флагов — имперского, советского и российского — является не эклектикой, а признанием реального многоярусного прошлого, но это признание остаётся декоративным: государство не решается определить, какая из матриц является центральной. В результате символическая политика фиксирует факты истории, но не формирует идеологический порядок.
Отсутствие центра — не следствие злой воли или заговора, а результат отказа от стратегической самоидентификации в 1990-е годы. Государство, лишённое миссии, может функционировать, но оно не способно удерживать периферию и производить будущее. Поэтому все политические модели, предлагаемые в последние десятилетия, оказываются временными пластырями: «многонациональный народ», «гражданская нация», «паспортное единство», «патриотизм», «традиционные ценности». Ни одна из этих формул не способна восстановить глубинную структуру цивилизации, потому что каждая из них игнорирует носителя этой структуры.
Ключевая проблема — статус русских. В имперской и цивилизационной логике русские — это суперэтнос, ствол, обеспечивающий многообразие народов в составе единой цивилизации. В этнической логике русские — просто один из народов государства. Современная Российская Федерация де-факто действует именно по этнической логике, что автоматически разрушает возможность цивилизационного центра. Когда русские перестают быть основой интеграции, распадается триединство великороссов, малороссов и белорусов; исчезает идея исторической общности; многонациональность теряет внутреннюю архитектуру и превращается в механическую совокупность территорий и бюрократий.
В этой точке возникает разрыв между формой и содержанием. Государство апеллирует к имперским успехам, к советской мобилизационной силе, к победам прошлого, но внутренне организовано как позднесоветская федерация, лишённая идеологического ядра. Оно пытается использовать энергию империи, сохраняя структуру, несовместимую с её возникновением. Поэтому любые попытки создать новую конструкцию — будь то «Русский мир», «многополярность», «цивилизационная платформа», «традиционные ценности» — не могут стать работающими институтами: нет центра, который мог бы стать источником их легитимности.
Проблема Катехона в этом контексте тоже теряет свой эсхатологический оттенок. СССР не был катехоном в сакральном смысле, но выполнял катехонную функцию — сдерживал мировую войну, балансировал глобальную систему, оставался опорой многополярности. Однако его роль была структурной, а не цивилизационной: он не формировал религиозно-политическое удержание, которое предполагает трансляцию метафизического порядка. Поэтому его падение не привело к эсхатологическому распаду мира, но привело к утрате функции сдерживания и к возникновению глобального вакуума, который современные державы заполнили силой, но не смыслом. [Трудно согласиться с идеей автора, что СССР не был Катехоном, но только «выполнял катехонную функцию». К эсхатологическому распаду мира не привело и падение Российской империи. А Апостол Павел не предполагал, что Удерживающий может быть взят из среды частично. – Ред.]
Отказ от термина «великороссы» и последующее исчезновение триединой формулы народа стали культурным симптомом более глубокого процесса — исчезновения представления о России как цивилизации. Без великороссов как стержневого народа невозможно существование малороссов и белорусов как естественных ветвей общего исторического дерева. Подмена понятия суперэтноса понятием этноса лишает смысл имперское наследие и делает невозможным формирование миссии.
Современная Россия унаследовала историческую инерцию сверхдержавы, но отказалась от формулы, которая эту инерцию когда-то создала. Она существует в режиме «многонациональной федерации, использующей имперские символы», и эта конструкция в долгосрочной перспективе неустойчива. Цивилизация без центра всегда переходит в режим территориального администрирования; территория без миссии неизбежно стремится к распаду или к переформатированию.
Момент неопределённости, в котором находится страна, — не кома и не деградация, а стадия, когда прежний центр исчез, а новый ещё не сформирован. В этом состоянии политические решения неизбежно становятся реактивными, а символическая политика — компенсаторной. Но глубинное движение всё равно продолжается: Россия ищет свою цивилизационную форму. История подталкивает её к возвращению системной идентичности, потому что без такой идентичности невозможно ни удержание территорий, ни создание элиты, ни воспроизводство институтов, ни выработка внешней стратегии.
Любой устойчивый образ будущего для России требует восстановления самоосмысления русских как суперэтноса — культурного ядра, не противопоставленного другим народам, но удерживающего структуру цивилизации. Это не имперский реванш и не этнический проект, а возвращение к собственной форме существования, проверенной историей. Только такая конструкция способна заменить эклектическую смесь прошлых символов новым смысловым порядком.
Пока этот центростремительный процесс не оформлен в идеологии, государство будет одновременно использовать имперские символы, советскую риторику и федеративные механизмы, пытаясь удерживать пространство без ясной формулы. Но поиск центра уже начался — и именно он определяет траекторию развития страны. Без центра Россия остаётся территорией с памятью. С центром — снова становится цивилизацией с будущим.
Евгений Александрович Вертлиб / Dr.Eugene A. Vertlieb, Член Союза писателей и Союза журналистов России, академик РАЕН, бывший Советник Аналитического центра Экспертного Совета при Комитете Совета Федерации по международным делам (по Европейскому региону) Сената РФ, президент Международного Института стратегических оценок и управления конфликтами (МИСОУК, Франция)
