Максим Горький известен, как писатель революционный. На литературном горизонте он, со своим бунтарством, появился очень вовремя. Россия тогда была «беременна революцией», и надо было приговорить существующий строй. Все ждали пророка из народа, и пророк – явился: «Пусть сильнее грянет буря!».
Молодой Горький – это такой Степан Разин в литературе, призывающий к тотальному бунту – против дикого капитализма, против чуждой элиты, против продажного чиновничества. И в этом, увы, была своя сермяжная правда, поскольку болезнь русского национального организма обострилась настолько, что таблетки, которые использовали Николай I и Александр III уже не помогали. Требовались более радикальные методы лечения. Тут писатель Горький просто выполнил свою работу – отразил существующую реальность, сгустив краски. Это понятно и не ново. Похожие «сюжеты» мы, увы, наблюдаем и сейчас…
Однако для нас интересен этнологический аспект творчества Горького, касающийся антисистемности и антисистемщиков в его произведениях. Писатель очень хорошо изобразил то явление, которое у нас принято было называть нигилизмом, а Лев Гумилёв называл негативным мироощущением. В кризисной фазе этнического надлома эта зараза всегда расцветает пышным цветом, особенно в периоды пассионарной депрессии (правящей элиты).
Если внимательно вчитаться в Горького, то становится ясно, что подавляющее большинство его героев окружающий мир не любят. От Фомы Гордеева до Клима Самгина. Не социальный строй, а именно – окружающий мир. Хотя им и может казаться, что причиной всех бед является ужасный социальный строй.
Ранние «босяцкие» рассказы писателя, его «Детство» и «В людях», многие другие произведения – просто переполнены нездоровыми, надрывными, гадкими людьми.
Молодой Горький идет в народ, чтобы «изучат жизнь», но вместо народа сталкивается в основном с бомжами-субпассионариями, которых и описывает в своих ранних произведениях. Настоящий народ, то есть крестьян, Горький не знал и не любил. В 1919 году, вернувшись со съезда деревенской бедноты, он записал в дневнике: «Видел тысячи звериных рож». И в другом месте: «Если бы крестьянин исчез с его хлебом, горожанин научился бы добывать хлеб в лаборатории».
Среди основных персонажей главной книги Горького «Жизнь Клима Самгина» мы не увидим ни одного здорового человека. Все больные. А если не больные, то мерзавцы. Сам Клим Самгин – моральный урод, который ни во что не верит и никого не любит. Ему кажется, что он борется за «свободу личности», но на самом деле он ни за что не борется, а просто мечется от страха перед жизнью. Это совершенно оторванный от русской почвы, какой-то искусственный человек. Мутант. Одной породы с персонажами поразившего воображение Горького художника Босха.
Он ищет спасения в умных книжках, хватается то за одну идею, то за другую, и ничего не находит. И от этого злится…. Самгин, как и все «передовые люди» того времени, как и сам Горький, думает, что главное – это разум, а не вера. И вместо Бога верит в «учения», в основном западные. Типичный леволиберальный интеллигент. Несчастный, лишний человек.
Все остальные герои этого произведения не лучше. Полусумасшедший купец Лютов, истеричная Лидия Варавка, ее отец капиталист-хищник, озлобленный Дронов, дворянский вырожденец Туробоев, какие-то сектанты, мистики, помешанные пророки. И еще множество развратных женщин… Среди них только один относительно здоровый человек – большевик Кутузов, да и тот какой-то ненатуральный, плакатный…
Действительно, больное было время. Так всегда бывает в фазе этнического надлома, перед всеми смутами и гражданскими войнами. В такие периоды душевнобольных и бесноватых становится гораздо больше обычной нормы. (Перед покушением на самоубийство в 1887 г. молодой Горький написал такую записку: «…вскройте мое тело и посмотрите, какой черт там сидел»… И еще – история с его «иконой», на которой был нарисован… бес.)
В «Климе Самгине» Горький, как никто другой, смог показать пропитанную нигилизмом околореволюционную «интеллигенцию». Даже шире – тот образованный слой, в котором тогда, как в котле, бурлило множество «спасительных» идей: от ницшеанства и богостроительства до либерализма и марксизма (утопия марксизма тогда считалась высшим научным (!) достижением). Горький хорошо показал идейные метания «передовых людей» того времени. Да и свои метания – тоже.
И еще одна характерная черта. В произведениях Горького совсем нет патриотизма. Впрочем, как и у Чехова, Бунина, Куприна и всех остальных писателей начала XX века. У Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского – есть, а у этих – уже нет. У Горького все патриоты – «черносотенцы». Или, как минимум, некультурные, отсталые люди. Мракобесы какие-то… Это очень показательно. К началу XX века русский патриотизм выходит из моды. Ну, примерно, как у нас в 1990-х годах. Патриот – значит реакционер, враг «свободы». Те же Куприн и Короленко до 1917 года были известными критиками «черносотенной» идеологии. Потом, правда, одумались.
Что касается антисистемности самого Максима Горького, то, конечно же, законченным антисистемщиком он не был. Где-то наполовину. (Как, например, Эдуард Лимонов или Виктор Астафьев, независимо от их идеологий.) Это показал жесткий «тест» февраля-октября 1917 года. Когда писатель увидел, что творят конченные антисистемщики типа Свердлова и Троцкого с русским народом и его культурой, он ужаснулся и резко разошелся с большевиками. Иллюзии кончились. Горький заявил об оппозиции Ленину и начал смело критиковать большевиков, точнее – их русофобское крыло – «мировых революционеров». Только прошлые заслуги перед партией и давняя дружба с Лениным спасли его от расправы. В 1921 году писатель покинул Россию…
А что же наиболее почитаемый классик русской литературы – Лев Толстой? Граф Толстой, будучи человеком талантливым, но духовно неприкаянным, реагирует на национальный кризис и пассионарную депрессию весьма своеобразно, можно сказать по-буддистски. Вместе с проповедью «непротивления злу насилием» Толстой приходит к отрицанию государства, науки, искусства и самой Православной церкви, то есть, по сути – к отвержению мира! Если уж нельзя ничего изменить в этом больном мире – надо от мира уйти. И создать свое собственное учение.
Толстой хочет стать новым пророком. С одной стороны он охвачен неуемной гордыней, а с другой, он действительно ищет средство спасения в преддверие надвигающейся катастрофы. Однако в отличие от Достоевского, который прочно стоит на православной, русской почве, Толстой, будучи по рождению «образованным барином», этой твердой почвы под ногами не имеет; точнее – стоит на ней лишь одной ногой, пускай босиком и с косой в руке. Потому-то его и мотает в разные стороны! Толстой – это духовная беспризорность русской аристократии (по-современному – потеря религиозной идентичности). В конечном счете, все та же антисистемность.
Толстовское учение представляет собой какую-то дикую смесь из буддизма, лютеранства и русского анархо-нигилизма. Последователи писателя – «толстовцы» – одна из многочисленных предреволюционных аномалий – экстремисты гностического типа. Как-то, увидев группу людей, Толстой заметил: «Какие неприятные люди!». На что ему ответили: «Так это же толстовцы!».
Вместо пророка Толстой становится лжепророком, знаменем повредившейся умом, богоборческой интеллигенции. Он переписывает Евангелие (верх безумия!) и отрицает Божественную сущность Христа. Именно поэтому великий русский святой Иоанн Кронштадтский и называет его антихристом. Это звучит, как приговор…
В конечном счете, охваченный гордыней Толстой заходит в своих еретических исканиях в тупик. И бежит от самого себя… Печально, когда национальный кризис настигает тебя в конце жизни. Православная вера отвергнута, и опереться не на что.
В день смерти графа Толстого монаху Валаамского монастыря было видение: по небу в сторону монастыря летела туча бесов, а между ними – Толстой; бесы нападали на него, хватали за руки, за ноги, наконец, окружили и бросили в озеро…
Евтушенко Евгений Альбертович, историк, Красноярск
.png)
