Поводом к написанию краткой этой статьи стали не круглые даты – 120 лет со дня рождения и 65 лет со дня ухода поэта Николая Заболоцкого (24 апреля {7 мая} 1903 – 14 октября 1958), отмечаемые в этом году, а песня на его стихи, которая в эпоху новых войн, открылась вдруг в актуальной смысловой гамме.
Речь о стихотворении «В этой роще берёзовой» («Иволга»), созданном весной 1946 года. На стихи есть романс Кирилла Молчанова, известный нам по кинокартине Станислава Ростоцкого «Доживём до понедельника», в исполнении Вячеслава Тихонова. Фильм называли «культовым».
И вот новая переломная эпоха.
Славный комбат Александр Ходаковский в тлг на днях разместил новую видеозапись романса с комментарием: «Не могу не поделиться, – ну прекрасно же ведь? Это Полина Агуреева в домашней обстановке…».
Актриса Полина Агуреева исполняет «Иволгу» под гитару в манере близкой к исполнению этого романса Тихоновым. Но в фильме песня звучит на фоне военных и довоенных фотографий – романс о минувшем. У Агуреевой – о животрепещущем.
Текст серьёзно цепляет и напрягает со слов:
…Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг…
Символический язык рождает, так сейчас кажется, предвидение войн ХХI века и даже ядерного апокалипсиса, быть может, запущенного ИИ.
В романсе звучат три строфы из шести: три – через одну – пропущены. Текст сокращён композитором, возможно, в соответствии с законами песенного жанра, возможно, из «лимитированного хронометража» – режиссёром. Или, исходя из «духа времени» – нелепыми могли казаться упоминания о заутрене, целомудрии, о какой-то капле божественной… При этом и смысл произведения оказался урезан. Стихотворение из многомерного стало как бы плоским, двухмерным, оставаясь и при этом изящным и красивым. Но из него исчезла религиозная глубина, которая в стихотворении огромна.
Об «Иволге» сам поэт когда-то с удовольствием сказал близкому человеку, что оно «написано таким размером, как ни одно стихотворение в русской поэзии». То есть стихотворение даже и в форме своей имеет особую отметину. В многослойности вдохновенного текста есть и «фактологическое пространство». Николай Чуковский, живший рядом с Заболоцким в Переделкино в ту первую послевоенную весну, а для Заболоцкого первую на свободе, оставил воспоминание о маленькой комнатушке, почти чулане, в которой жил поэт: «Окно выходило в молодую листву берёз. Берёзовая роща неизъяснимой прелести, полная птиц, подступала к самой даче… Однажды, когда я зашёл к нему в комнатку, он усадил меня на кровать, сам сел на стул и прочитал мне своё новое стихотворение, которое начиналось так: «В этой роще берёзовой…».
Роща берёзовая, полная птиц, была и на его малой родине, в Уржуме, были там, в отличие от Переделкино, ещё и заросли камыша и ветряные мельницы.
Роща берёзовая – это, возможно, Россия, но и душа-сердце поэта; иволга – и муза и ангел, русская память.
Очень хорошо, что замечательный исследователь творчества поэта Валерий Михайлов назвал книгу о нём, которая вышла в серии ЖЗЛ, «Заболоцкий: Иволга, леса отшельница».
…Окружённая взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь…
О каких войнах говорит Заболоцкий? О каких солдатах речь?
Это войны за душу свою. Стихотворение об истории души человека. О призвании, страдании, твёрдости, спасении – богословские темы.
Пересказывать стихи дело невозможное, но вскользь промелькивает: пережил Заболоцкий в конце 1920-х со своими знаменитыми «Столбцами» славу, знал твёрдо о своём призвании; имел положение в литературном мире, семью и удивительных друзей. Всё потерял, по меркам человеческим, потерял безвинно. В каком-то смысле, заметим, – Иов.
Пережил арест, следствие с дичайшими пытками, лишение рассудка, не предал, не оговорил. Был твёрд. Дело обэриутов раскручивали до общеленинградского. Даниила Хармса и Александра Введенского, друзей поэтической молодости, явно для этого было мало. Требовался компромат на главного писателя Ленинграда Николая Тихонова, на К. Федина, С. Маршака. Остался документ, в котором, как показывает биограф, на все вопросы об «антисоветской группе писателей» ответ у Заболоцкого один: «отрицаю», «не признаю», «не знаю», «общение с Тихоновым было чисто деловым». Иные подписывали, чтобы избежать ужаса новых тюремных ночных допросов, торопя смерть. На вопрос, зачем советской власти нужно было громить писателей после того, как в 1934 году уже был создан Союз писателей и всё упорядочено, а все литературные группы распущены? Предположительный ответ: в преддверии большой войны так обеспечивалась монолитность будущего литературного фронта, буквально по армейскому примеру. Всё, что могло навредить монолиту, в представлении строителей, отбрасывалось. Зачем при этом нужны были зверства? Безбожно полагали, что для достижения результата все средства годны.
Заболоцкий мог погибнуть не раз – во время следствия, когда от отчаяния бросился сражаться со своими мучителями, завладев шваброй, и в психиатрической лечебнице, и в таёжном лагере в драке с ворами, и на барже, утопленной с зеками в Амуре.
Говорят, внешность иногда обманчива. В полной мере относилось к Заболоцкому. Его принимали почему-то за бухгалтера, он был аккуратен и неспешен, лицо кругловатое, в круглых очках. Тем разительнее контраст, когда через стихи открывалось, что люди имеют дело с одним из крупнейших поэтов России.
Он мог быть в войсках и воевал бы профессионально: после университета год отслужил в армии, потом в 1930-е несколько раз вновь призывался, проходил переподготовку, участвовал в тяжёлых военных походах, был командиром взвода.
Когда-то в ранней юности, в 1919 году, Заболоцкий явно сочувствовал белому движению и «подумывал, не вступить ли ему в армию Колчака». Военно-историческая тематика была близка с детства. В январе 1941 он писал из лагеря сыну, который три года рос без отца: «Вот тебе уже 9 лет. Ты уже совсем большой, милый. Мне было 9 лет в 1912 году. В то время праздновали 100-летний юбилей Отечественной войны 1812 года. Мы, дети, очень увлекались рассказами об этой войне. Летом мы целыми днями играли в войну: наделали себе из бумаги треуголок, из палок — сабель, пик, ружей и храбро сражались с крапивой, которая изображала собой французов. В 9 лет я отлично знал, кто такие были Наполеон, Кутузов, Барклай де Толли. Памятники Кутузову и Барклаю стоят около Казанского собора. Мама объяснит тебе – кто такие были эти люди…».
Он сознавал себя воином. «Одинокий дуб» это про себя, за год до ухода, когда и один в поле воин:
Дурная почва: слишком узловат
И этот дуб, и нет великолепья
В его ветвях. Какие-то отрепья
Торчат на нём и глухо шелестят.
Но скрученные намертво суставы
Он так развил, что, кажется, ударь —
И запоёт он колоколом славы,
И из ствола закапает янтарь.
Вглядись в него: он важен и спокоен
Среди своих безжизненных равнин.
Кто говорит, что в поле он не воин?
Он в поле воин, даже и один.
(1957).
У Евгения Авдеенко есть несравненный цикл лекций «Богословское содержание светской литературы», где показал как Достоевский и Пушкин (в «Преступлении и наказании» и «Евгении Онегине), а в античности Эсхил и Софокл (в «Эдипе» и «Орестеи»), открывают божественные глубины истины другим языком, нежели язык Священного писания, те же истины. Вероятно, таково свойство великих произведений литературы. У древнего автора, переводя дословно, он даже обнаружил троичность свойств Единого Бога.
На вершинах творчества русских писателей становятся порой попросту различимы даже и иллюстративные мотивы к Евангелию. Так повлияло тысячелетнее православие на мировосприятие, что литераторы этого могут и не видеть в себе. Например, у Бунина «Господин из Сан-Франциско» – рассказ, по сути, о евангельском богаче, который думал в себе: «душа! много добра лежит у тебя на многие годы: покойся, ешь, пей, веселись. Но Бог сказал ему: безумный! в сию ночь душу твою возьмут у тебя…» (Лк. 12:19-20).
У Заболоцкого «В этой роще берёзовой» – песня о победе пасхальной, Победе Воскресения:
Встанет утро победы торжественной
На века.
Как Иову, всё Заболоцкому было возвращено.
Дети выжили в блокадном Ленинграде, когда снаряд разорвался в соседней комнате, спасены потом Дорогой жизни. Вернулась любимая женщина, работа и слава. Он немало поездил. Побывал с писательской делегацией в Италии. Итальянцы вытребовали его, беспартийного и не реабилитированного, помня «Столбцы».
Глубокие богословские мотивы есть, кажется, во всех стихах «позднего Заболоцкого». (Он, конечно, не поздний, вневременной.) И в хрестоматийных «Некрасивая девочка», и «Любите живопись, поэты», и в «Душа обязана трудиться». В последнем, принято думать, совсем нет поэзии. Одна лишь внутренняя установка. Только вот удивительно, что оно стало хрестоматийным, когда существование души государством идеологически отвергалось.
Ещё до репрессий Заболоцкий в разговоре сказал: «Удивительная легенда о поклонении волхвов. Высшая мудрость – поклонение Младенцу. Почему об этом не написана поэма?» Через два десятка лет, в день, когда он умер, на его обнаружили листок с началом плана новой поэмы: «1. Пастухи, животные, ангелы…».
«Душа обязана» – последнее стихотворение, написал и умер. От третьего инфаркта. Умолк пулемёт.
В этой роще березовой,
Вдалеке от страданий и бед,
Где колеблется розовый
Немигающий утренний свет,
Где прозрачной лавиною
Льются листья с высоких ветвей,—
Спой мне, иволга, песню пустынную,
Песню жизни моей.
Пролетев над поляною
И людей увидав с высоты,
Избрала деревянную
Неприметную дудочку ты,
Чтобы в свежести утренней,
Посетив человечье жилье,
Целомудренно бедной заутреней
Встретить утро мое.
Но ведь в жизни солдаты мы,
И уже на пределах ума
Содрогаются атомы,
Белым вихрем взметая дома.
Как безумные мельницы,
Машут войны крылами вокруг.
Где ж ты, иволга, леса отшельница?
Что ты смолкла, мой друг?
Окруженная взрывами,
Над рекой, где чернеет камыш,
Ты летишь над обрывами,
Над руинами смерти летишь.
Молчаливая странница,
Ты меня провожаешь на бой,
И смертельное облако тянется
Над твоей головой.
За великими реками
Встанет солнце, и в утренней мгле
С опаленными веками
Припаду я, убитый, к земле.
Крикнув бешеным вороном,
Весь дрожа, замолчит пулемет.
И тогда в моем сердце разорванном
Голос твой запоет.
И над рощей березовой,
Над березовой рощей моей,
Где лавиною розовой
Льются листья с высоких ветвей,
Где под каплей божественной
Холодеет кусочек цветка,—
Встанет утро победы торжественной
На века.
Николай Заболоцкий – Н.З., извлечённый НЗ, время настало.
Дмитрий Иконников, наблюдатель
.jpg)
