Приход как центр управления?

На протяжении последних 25-30 лет приходилось не раз слышать от православных священников, даже позиционирующих себя монархистами, высказывания о теократии, как более совершенной, чем монархия, форме управления народом. При этом, в пример ими ставится Древний Израиль, который даже в период Царств являлся теократическим государством.

Ответом на эти высказывания стала написанной мной монография «Теократия или теология: Израиль или Рим»; а также биографическое исследование «Рыцарь зиждительной экономики» о С.Ф. Шарапове, где высказывалась критика его позиции, о приходе, как центре управления экономической, общественной и политической жизнью. Но, увы, несмотря на аргументированную критику позиции о возможности установления теократического (по израильскому образцу) правления в России, мнение в пользу именно такого вида правления устойчиво сформировалось среди части священнослужителей. Автор считает своим долгом высказать несогласие с подобной позицией, чему и посвящена настоящая статья.

Предложенную С.Ф. Шараповым и А.И. Дубровиным идею о формировании групп сопротивления революции на основе церковных приходов можно назвать ошибочной еще и потому, что приход в русской истории никогда не являлся ядром общественной, экономической и политической жизни. И если А.И. Дубровин склонялся к идее создания на базе приходов штабов народного сопротивления, как временной и вынужденной меры, то, Шарапов экстраполировал этот проект в далекое будущее – повесть «Через полвека».

Ко всему, не лишне вспомнить, что понятие приход, или «дом собрания», на греческом языке звучит как – «синагога» (еврейское – «бейт акнесет»), в буквальном смысле, от «synago:ge», что означает – приходить. Отсюда, если отталкиваться от лингвистического смысла понятия «приход», то, со всей наглядностью обнаружим, что в основании этого понятия находится талмудический иудаизм. У евреев, в период рассеяния, связанного поначалу с Вавилонским пленением, а затем, в период оккупации Палестины Грецией и далее Римом, и тем более, после разрушения Второго Храма войсками Тита Веспасиана, синагога (приход), на протяжении тысячелетий являлась главным центром, как религиозной, так и общественной и экономической жизни.

Аналогичным образом управлялась и мусульманская община (умма), в особенности шиитского родословного ислама, где халиф являлся не только царём, но одновременно верховным духовным лицом, наследником последнего праведного халифа Али ибн Абу Талиба. Таким образом, в шиитском исламе под руководством обладающего абсолютной властью халифа собирались воедино все уммы (общины) – от приходской до национальной и даже региональной. Единство религиозной, политической, общественной и экономической жизни в таких уммах (где общиной может быть и приход, и город, и страна, и даже географический регион) было нераздельно связано. Тем более что во главе этой общины стоял наследник пророка халиф – носитель высшей государственной и духовной власти. Поэтому, когда уважаемыми священниками, к мнению которых прислушиваются, совершаются реверансы в сторону возрождения общинности именно в таком шиитском ключе, невольно начинаешь задумываться, чьим рупором (порой не ведая того) они на самом деле являются.

Могут возразить, что подобным же образом жили общины древних христиан. Но, сходство здесь чисто внешнее. Ибо, если в отношении евреев во всех странах применялся «ценз оседлости», по причине чего они жили компактно в поселениях и определённых им городских кварталах (например, еще в XVIII веке еврейские кварталы в городах Европы закрывались на ночь глухими воротами), то в отношении древних христиан этот принцип не распространялся. В христианские общины входили люди самых разных сословий и национальностей. Это были и патриции, и ремесленники-плебеи, и рабы, и воины, и государственные служащие, представители всех наций, живших тогда в Римской империи. Причём, рабы эти далеко не всегда принадлежали входящим в общину патрициям. А клерки из муниципалитетов и государственных учреждений не имели никакого отношения ни к первым, ни ко вторым. Если же говорить о воинах, так те и вовсе служили в императорских легионах. Объединяющим же принципом для ранних христиан была вера в Господа Иисуса Христа. А поскольку, христиане являлись членами одной городской общины, то, выплачивая десятину, они поддерживали ее материально. Разумеется, никакой экономической, общественной, политической, и тем более, государственной деятельности христианская община не вела. Все пожертвованные средства уходили на нужды самой общины. Ко всему, даже являясь жителями одного города, христиане проживали в разных его (в отличие от евреев в рассеянии) концах, а порой, и за пределами городских стен.

Если говорить о русских традициях, то независимо от сословной принадлежности и места проживания граждан (будь то Московия, Киевская Русь, Великий Новгород и т.д.), объединение происходило не по приходскому, а по удельно-территориальному принципу. В отношении сельского жителя деревни находились на территории либо княжеского удела, либо боярской вотчины, либо помещичьего землевладения. Исключением из правил здесь были монастырские имения и наделы, находящиеся в экономической зависимости от этих монастырей. Ко всему вплоть до начала ХХ века на селе существовала такая форма управления, как сельский сход. Причём, собирался он по инициативе либо самих сельчан, либо сельского старосты. Характерно, что на таком сходе присутствие управляющего имением или приходского священника не являлось обязательным. Решение сельского схода доносилось затем до помещика, а в случае, когда дело касалось духовно-нравственных вопросов, до приходского священника. При этом община поддерживала приход экономически, и более всего такая поддержка исходила от самого барина.

О фактах же управления мирской жизнью на Руси священниками нет упоминаний ни в летописях, ни в литературных произведениях, ни в исторических исследованиях. При этом указывается, что священник, независимо от его статуса, был почитаем народом, прежде всего, как духовный наставник и советчик в вопросах нравственности и морали. Авторитет священника основывался на ценностях «не от мира сего». Если же говорить о мирянах, то их участие в жизни прихода состояло, главным образом, в молитве на воскресных и праздничных богослужениях, в крестных ходах по случаю Престолов в других деревнях, а также в молитве и крестных ходах во время бедствий и эпидемий. Практика же управления церковной общиной экономической жизнью появилась в России только после раскола, но не у православных, а у старообрядцев. Что не удивительно, ибо ревнители древлего благочестия уподобились изгнанникам в собственной стране, а потому, в целях сохранения своих традиций, были вынуждены жить по местечковым правилам. В отношении же помещичьих крестьян, правила жизни оставались теми же, что и в предыдущие столетия.

Характерно, что ещё в XVI веке монастырские крестьяне откровенно завидовали земледельцам из дворянских имений и боярских вотчин. Если обычный крестьянин мог перейти от одного барина к другому, мог после выплаты оброка осесть на свободной земле, то с монастырскими крестьянами такой фокус не проходил. Ибо, крепостное право в «стяжательных» монастырях, воплотивших в своих уделах (sic!) синагогальный принцип, началось отнюдь не в XVII веке, а как минимум на двести лет раньше. Кстати, принцип жёсткого крепостничества соблюдался также и в феодальных владениях католических монастырей. Поэтому, если не касаться вероучительной стороны католичества, то в бытовом и экономическом плане латиняне преподали нам, с их парадигмой «послушания ради послушания», не лучший пример по закабалению своих же братьев-христиан. Удивляться же здесь нечему, потому что принцип синагоги, а равно шиитской уммы – объединение экономической, общественной, и политической жизни вокруг прихода – предполагает именно рабство и крепостничество, даже если это рабство преподаётся под видом послушания Богу и любви к ближнему. И очень печально, что об этом аспекте – закрепощении крестьян в уделах богатых монастырей – стыдливо умалчивают зилотствующие защитники «стяжателей»-иосифлян.

Впрочем, автор не является в этом споре сторонником «нестяжателей-заволжцев», потому что не дело отрешившейся от мира «Марии» вмешиваться в дела «Марфы». Задача «Марии» (речь о «нестяжателях») во все времена состояла в смиренной молитве за весь мир. В том числе, и в молитве за «Марфу», которая, так же смиренно должна была выполнять свое «стяжательское» послушание.

Тем не менее, проблема в отношении огромных монастырских вотчин (о чём пишут историки И.Я. Фроянов, Р.Г. Скрынников, А.А. Зимин, В.Б. Кобрин, Б.Н. Флоря, а также О.А. Платонов, А.И. Фурсов) реально существовала. А значит, существовала проблема монастырского крепостничества, и следовательно, того самого рабства, которого не ведали ни жившие на селе крестьяне, ни, тем более, посадские мастеровые люди. В монастырских же вотчинах по причине их неподконтрольности ни светской власти, ни тем более обществу применялся во всей полноте тот самый, развившийся до абсолюта в шиитском исламе (монастырь, как центр духовной, экономической, и общественной жизни) принцип, который в XVII столетии стал главенствующим уже в отношении всех без исключения землевладельцев. Если же говорить о времени Петра I, то после утверждения им «Табели о рангах» этот же принцип, где место Церкви заняло государство, стал первоосновным уже для всех без исключения жителей России.

Самое печальное, что именно в «стяжательных» монастырях, являвшихся главной опорой Самодержавия, по причине перекоса в сторону материального, и стал вызревать соблазн теократического (по древнеизраильскому образцу) управления народом. По слову И.Я. Фроянова, начиная от Стоглавого собора, все церковные соборы являлись одновременно церковно-государственными. То же можно сказать и о Земских соборах, которые (на что указывают историки И.Д. Беляев и С.Ф. Платонов) были одновременно и Поместными. Именно в этом противоречии, когда иерархи Церкви, в нарушение Апостольских правил, стали влиять на государственные вопросы, можно осмыслить личность патриарха Никона. Здесь Никон явился закономерным плодом двухсотлетнего, поначалу подспудного, а затем явного движения священства к теократии. Теократии, по тому самому древнеизраильскому или же шиитскому образцу.

Отсюда видим, что движение от рабства к рабству (с возвращением Юрьева дня, а позднее, при царе Фёдоре Алексеевиче, отмене Монастырского приказа) под убаюкивающую проповедь о христианской любви, началось вовсе не с подачи бояр-вотчинников в первой половине XVII века, благодаря которым было принято крепостническое по духу Соборное Уложение 1649 года. И вовсе не по причине революционных деяний Петра, возникших как реакция не теократические тенденции в среде церковной иерархии. Но по причине созревания гидры Отступления в недрах самих, обладающих крупными землевладениями монастырей.

Поэтому мнение Сергея Фёдоровича Шарапова (также, эта мысль некоторое время владела умами руководителей Союза Русского Народа) о том, что центром как духовной, так экономической, общественной и политической жизни должен стать приход, есть следствие либо одностороннего изучения вопросов жизнеустроения Древней Руси с ее гражданскими и экономическими принципами, либо информационной диверсии со стороны прикрывшихся «овечьими шкурами» сознательных творцов катаклизмов. С целью заложить мину замедленного действия под святая святых и Российской государственности, и Русской Православной Церкви, и национальных традиций народа. В целом, заложить мину под саму Русскую цивилизацию.

Поэтому, видя, как ныне, идеи теократии по образцу шиитского ислама внедряются в сознание православных священников, экономистов, а также и мирян, мы обязаны сорвать «овечьи шкуры» с тех, кто пытается совершить эту идеологическую диверсию. Должны раскрыть глаза тем, кто очаровался ложным светом идеи русской теократии, потому что за этой идеей стоят иные силы. Те силы, которые неотступно готовят приход теократического правителя, должного, по их замыслам, стать и богом, и царём, и патриархом в одном лице.

Но, да не будет. Знать планы врага, значит, наполовину остановить их воплощение.

Александр Степанович Сороковиков, писатель, публицист, Покров, Владимирская область