Без социализма Россия погибнет

Острые и полемичные статьи Геннадия Матюшова редко оставляют читателя равнодушным. Его статья «Спасет ли трусость мир от коронавируса?» нас однажды вдохновила на своеобразное «алаверды». С тем бо́льшим сожалением мы вынуждены констатировать наше решительное расхождение во взглядах на социализм. Настоящая статья посвящена критическому разбору статьи Г.Н. Матюшова «Спасет ли социализм Россию?» и построена в жанре диалога, в котором мы комментируем тезис автора (выделен полужирным курсивом). Приступим…

Сегодня в мире об этом [о конце капитализма – А.К.] говорят все, кому не лень, представители, так называемой элиты и государственных структур, через которые элита управляет народами.

Во-первых, элита не «так называемая», а вполне себе реальная политическая и финансовая элита, в руках которой сосредоточена вся политическая власть и экономические ресурсы.

Во-вторых, раз об этом говорят «все, кому не лень» – значит, проблема стоит чрезвычайно остро. О кризисе конца капитализма элиты задумались примерно 50 лет назад – и Римский клуб именно был заточен под эту проблему: не что делать с СССР (к нему более-менее приспособились), а что делать с капитализмом? Тогда проблема была концептуализирована на уровне элит, а в общественное сознание было вброшено решение о повороте на деинстриализацию (см. «”Устойчивое развитие” – средство гармонизации или инструмент глобализации?»). Почти синхронно с этим вбросом, было найдено нетривиальное экономическое решение («рейганомика» и «тэтчеризм»), позволившее отстрочить конец капитализма (а с учетом краха мировой социалистической системы – отсрочка была очень сильно отсрочена, на целые 40 лет).

Конец капитализма в его нынешней (Бреттон-вудской) модели наступил в 2008 г., и с тех пор мы наблюдаем его агонию. Фактически, это не жизнь, а долларовая кома, конец (отключение от печатного станка) которой уже видят все, только делают разные выводы.

Из этого утверждения делается само собой разумеющийся вывод – капитализм, как общественный строй и экономическая система, должен быть заменен на свою противоположность. Разумеется, на социализм.

Вовсе нет, этот вывод не разумеется, а нуждается в строгом и аккуратном доказательстве. Причем не кабинетными учеными, а социальным строительством народа. Всё учение Карла Маркса возникло из понимания им неизбежности конца капитализма и построения альтернативной (не противоположной!) экономической модели. Фундаментальная ошибка Маркса заключалась в вытекавшем из его прогрессистского мировоззрения тезисе о победе коммунизма, наступающем почти неизбежно в силу объективных законов исторического материализма. Рецидив этого феномена мы встречаем в концепции Анатолия Вассермана «автоматического социализма», как прямого следствия полной компьютеризации и цифровизации экономики.

Но если мы откажемся от априорной веры в прогресс, то мы придём к выводу, что любой кризис – это точка бифуркации, из которой могут быть много выходов, как по позитивному, так и по негативному сценарию. Если негативный сценарий может случиться автоматически (просто в силу закона возрастания социальной энтропии), то чтобы выйти на позитивный сценарий – необходима сознательная воля, появление «субъекта стратегического действия». Это как движение вверх или вниз из точки полуустойчивого равновесия на скале («полки»): подъем требует мастерства, тогда как срыв в пропасть влечет любой неосторожный шаг.

Капитализм доказал свою невероятную живучесть за счет периодической смены модели. Когда в мире была мода на социализм, элиты были вынуждены согласиться на кейнсианскую модель с зачислением «опасного класса» (пролетариата) в средний класс. После развала мировой социалистической системы восторжествовала (особенно в странах периферии) неолиберальная модель, характеризующаяся выдавливанием среднего класса в прекариат (который пока не воспринимается элитами как «опасный класс» в силу своей разобщенности и утраты способности к самоорганизации и жертвенности).

Концепция «инклюзивного капитализма» – вот то стратегическое решение, которое предлагают мировые капиталистические элиты для сохранения себя в качестве таковых и под которое осуществляется форсированная трансформация мировых политических и социально-экономических институтов. В мировой повестке «разумеется» инклюзивный капитализм, а вовсе не социализм. Из-за того, что при инклюзивном капитализме 90% лишены частной собственности, а в экономике преобладают распределительные методы (безусловный базовый доход, нормативное потребление по социальному рейтингу), его часто называют «цифровым социализмом», что говорит либо о непонимании, либо о сознательном введении в заблуждение с целью диффамации понятия «социализм». Инклюзивный капитализм – это близкая к рабовладению модель капитализма, которую В.Ю. Катасонов справедливо называет «цифровым концлагерем»: у человека отчуждается его поведение и воля, он фактически становится рабом цифровых экосистем (точнее, стоящих за ними т.н. «эксистов», разработчиков платформ и лиц с максимальным уровнем доступа).

С точки зрения здравого смысла выбираться из тупика «разумеется» релейной сменой полярности управляющих сигналов. Если индивидуализм, стяжательство, конкуренция и меркантилизм нас привели к краху, то новый уклад – это обращение к коллективизму, бескорыстию, взаимопомощи и идеальным смыслам. В этом смысле – да, социализм разумеется. Социализм, особенно православный социализм, – это запрос идеального, это обретение крыльев, способных вытащить нас из болота потребительского индивидуализма и вознести к вершинам христианского соборного братства. Это подвиг, это чудо, которое не «разумеется». Но которое осеняет всякого, кто отважится стяжать его.

…именно социализм позволяет установить абсолютную власть по сравнению с капитализмом, ибо условием существования капитализма является необходимость относительной свободы.

Базовым условием существования капитализма является либерализм, как способ «освобождения» от любой ценностной базы. Первоначально, капитализм «освободился» только от одной библейской ценности – запрета на ссудный процент. Но не прошло и 200 лет, как идеологи капитализма (в лице философов Просвещения) отбросили ложный стыд и все библейские ценности вообще. «Бога нет» – это не Ницше придумал, а его старший товарищ Кант, который упрятал Бога в трансцендентное заточение «вещи в себе». Условие существование капитализма – это культ Мамоны, абсолютная свобода от Бога и полная свобода для греха. А имманентная природа капитализма – это экономическое закабаление человека, абсолютное и тотальное.

По сравнению с капитализмом социализм – это заметное ущемление «прав и свобод» человека. Социализм не свободен от этической ценностной базы – ибо этика выступает главным социальным регулятором при социализме. Коммунальный способ взаимодействия подчиняется только этическим императивам, тогда как индивидуализм несёт с собой примат закона, как регулятора отношений «экономических агентов» коммуникации.

Социализм, в отличие от капитализма, задаёт высокую этическую планку как своё имманентное свойство. Он – «гарантийное государство» и «государство тягла» (см. «Русский народ и государство» Н.Н. Алексеева), ставит по жизни себе и своим гражданам достаточно трудную задачу: нести идеальную миссию, служить в условиях строгих моральных ограничений и табу. И спрос с него по самому высокому, гамбургскому счету. Как мы судим успехи капиталистического строительства? Исключительно по макроэкономическим показателям, главный из которых «экономический рост». Если есть рост – всё остальное (ЛГБТ, ювенальная юстиция, гендерная свистопляска, монетизация социальной сферы) сходит с рук. Напротив, социализм мы судим не только по макроэкономическим показателям (хотя не отрицаем их важности), но прежде всего, по «накалённости», по тому, насколько общество морально здорово и проникнуто служением, стяжанием идеального общественного блага. Социализм в СССР погиб ровно в тот момент, когда выключили свет общественного накала, и общество перестало заботиться об общем идеальном благе, переключившись на стяжание индивидуальных материальных благ.

Переходя к православному социализму, мы не станем отрицать «абсолютной власти» в нём евангельских заповедей. Мечта Гоголя о России («Монастырь ваш – Россия! Облеките же себя умственно ризой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она зовет теперь сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде») большинству из нас покажется чрезмерно суровым игом и тяжким бременем. Но как ещё выбить из нас укоренившийся грех, как не постом и молитвой? Не будет ли это «бремя» самой лучшей проверкой нашей крепости в вере? И не про это ли «иго» сказано в Священном Писании: «ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф. 11:30)?

В конце концов, служение нам представляется игом до тех пор, пока гедонизм считается нормой жизни, а телевизор излучает разврат и пошлость. Переключение общественного сознания в новый режим сильно облегчит задачу высокого служения каждого. Хороший пример заразителен, не так ли?

Известна фраза Карла Маркса о том, что нет такого преступления, на которое капитализм бы не пошёл, если ему гарантирована прибыль в 300 процентов. Но Маркс не раскрывает весь спектр преступлений, на который бы отважился капитализм. Очень интересно было бы прочитать прогноз К. Маркса на этот счет спустя 150 лет после создания Первого Интернационала.

Фраза принадлежит английскому публицисту и общественному деятелю XVIII века Томасу Джозефу Даннингу, а Маркс её использовал в первом томе Капитала для иллюстрации ужасов первоначального накопления капитала. Маркс полагал, что эти ужасы «дикого капитализма» остались в прошлом – ему и в голову не могли прийти те преступления, которые совершит капитализм в XX веке: две мировые войны, атомная бомбардировка мирного населения, зверства фашизма (это тоже капитализм!), ковровые бомбардировки в Юго-Восточной Азии…

Но, если брать социализм, то здесь уже чётко сказано, на какие преступления готовы были пойти революционеры ради торжества идеи справедливости и равенства… Нечаев подчеркнул, что революция не имеет общечеловеческой морали и морально любое преступление (убийство, подлог, ложь, лжесвидетельство, шантаж), если это отвечает интересам революции и создания справедливого общества.

«Цветущая сложность» социализма заключается в том, что нет какого-то одного раз и навсегда заданного социализма. Социализмов, его теоретических и исторических реализаций, настолько много, что известны примеры кровопролитных войн одних социалистических стран с другими. Геннадий Матюшов взял нигилиста Нечаева за «икону стиля» социалиста, что у большинства людей не может вызвать ничего кроме недоумения. Для большинства людей пламенный революционер куда больше ассоциируется, например, с Че Геварой… В России же революцию сделал не Ленин, не Троцкий или Бонч-Бруевич; её сделал коллективный субъект – партия большевиков, – сплочённый идеей и репрессиями в «орден меченосцев».

В ужасах революционного террора и гражданских войн, как правило, виноваты обе стороны. Революция как острая реакция на чувство несправедливости и невыносимого бремени бытия («социального ада» по Ф. Броделю) возникает не на пустом месте и не в сумасбродных фантазиях клинических социопатов. Революция – это, во-первых, результат неспособности элиты разрешить накопившиеся противоречия, а во-вторых, вызревание контрэлиты – политического субъекта, готового разрешить эти противоречия. Было бы в высшей степени прекрасно, если бы все революции протекали сверху (как перестройка) или путем ненасильственного гражданского неповиновения (как индийская сатьяграха). Но, как подметил еще Н.Г. Чернышевский, «историческая деятельность – не тротуар Невского проспекта»…

Среди защитников капитализма не было таких рьяных борцов с общечеловеческими ценностями.

Не было, верно. Потому что «общечеловеческие ценности» – это жупел либерализма, под флагом которых свергаются неугодные режимы, осуществляются «гуманитарные» бомбардировки мирного населения, а страны подвергаются экономическому геноциду в виде блокады, санкций и шантажа. Нет «общечеловеческих ценностей», ценности у каждой самобытной цивилизации свои. Поэтому рьяная борьба либерализма за навязывание западных (читай: капиталистических) ценностей является прямой агрессией в другие культуры и цивилизации. А то, что мы западные ценности успели признать в качестве «общечеловеческих», – печальное свидетельство нашей культурной капитуляции, потери нашего цивилизационного само-бытия под игом глобализации.

Надо ли напоминать, что у миссионеров капитализма руки по локоть в крови, от геноцида индейцев и голодомора индийцев до военных интервенций (Вьетнам, Никарагуа) и переворотов (Чили, Гренада)? А если ограничиваться Русским миром – то, что такое последние 35 лет, как не его геноцид и разграбление капиталистическим Западом?

Развитие капитализма шло параллельно с развитием благотворительности и освобождения человеческой личности от пут невежества.

Нет, эти процессы «попендикулярны». Модернизация, гонка вооружений и НТР, а также выдающиеся успехи СССР в области науки и образования, потребовали от Запада увеличения доступности качественного узкопрофильного (главным образом, естественнонаучного и технического) образования, что сделало «белые воротнички» (интеллигенцию) массовой социальной стратой (сначала почти конгруэнтной среднему классу). Однако после молодежных волнений 1968 г. элиты осознали опасности тотального образования и уже с 70-х годов запустили Болонский процесс по фактическому сворачиванию системы массового высшего образования, перепрофилируя высшую школу под выпуск «квалифицированного потребителя».

С благотворительностью тоже всё ясно. Благотворительные фонды – это прекрасный и легитимный способ ухода от налогов. А «благотворительные» фонды типа Фонда Сороса или Фонда Билла и Мелинды Гейтс (фонды т.н. «венчурной филантропии») – это инструменты «точечной глобализации», действующие поверх национальных государств и даже поверх фасадных международных институтов (например, ВОЗ фактически находится под управлением Фонда Гейтс). Кроме того, это способ концентрации капитала (своеобразные мировые «общаки»), куда более надежный и защищенный, чем офшоры.

Если сравнивать социализм и капитализм, то с точки зрения морали, капитализм более гуманное общество, чем социализм.

Фраза, что называется «с больной головы на здоровую». Мы выше уже отмечали, что капитализм (точнее, либерализм как его неотъемлемое идеологическое сопровождение) раз и навсегда отменяет этику как социальный регулятор. Гитлеру приписывают фразу: «Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью». Но с таким же успехом ее можно приписать идеологам социал-дарвинизма или утилитаризма: «Совесть? Это выгодно? Нет!? Давай, до свиданья!» Этика в капиталистическом обществе вытеснена законом (благодаря чему оно не превратилось окончательно в гоббсовскую «войну всех против всех»). Россия, встав на рельсы капиталистического развития, первым делом попыталась освободиться от этических ограничений: «Разрешено всё, что не запрещено законом!» Совесть? Не, не слышали…

Те, кто жил в СССР, хорошо помнят висящие в транспорте и общепите плакатики: «Совесть – лучший контролёр!» Советских граждан увещевали и воспитывали повсюду: в газетах, в телевизоре, в месткоме, на комсомольских и партийных собраниях. И это работало, пассажиры компостировали автобусные талоны, убирали за собой посуду в столовой, ходили на субботники… Моральный кодекс строителя коммунизма зубрили на уроках обществоведения, тогда как уголовный кодекс был дворовой легендой, вроде рассказов про пиратов или вампиров. Суд, а тем более милиция были крайней мерой – подавляющее число граждан знало об их существовании только по сериалу «Следствие ведут знатоки».

Нам понятна задача многих апологетов капитализма объявить его «вегетарианским», снабдить его своеобразной «предпринимательской этикой» и даже заявить о существовании т.н. «православного капитализма». Что ж, дадим слово самому что ни на есть «православному капиталисту», миллиардеру и меценату Константину Малофееву, который еще в 2015 году честно признался: «Теперь я себя называю восставшим жрецом Мамоны, потому что очень хорошо знаю, как устроен этот культ, как внутри него все работает, вплоть до самого верха, но уже не поклоняюсь. Теперь чувствую себя спокойно, не разрываясь на две части. Будем честны – к сожалению, нет никакой православной этики предпринимательства. Это все из протестантства, из сект. Недаром до революции многие выдающиеся предприниматели были старообрядцами. Изолированные сообщества относятся к своим иначе, чем к чужим, – на чужих можно заработать, а со своими надо быть честными. Это эффективно – то же самое у иудеев, у протестантских сект, у старообрядцев так было. Православный же не может разделять страну, людей и мир, свою жизнь на части. Всякому бизнесмену приходится кривить душой… Заниматься бизнесом и искренне служить Богу невозможно».

У капитализма нет иной цели кроме наживы, и лишь инстинкт самосохранения заставляет капитал ограничивать свои аппетиты институтами в ядре (судебная власть, выборная демократия, СМИ, гражданское общество), выбрасывая свои противоречия на периферию, в зоны «первоначального накопления капитала» – не только в географическом, но и технологическом смысле (например, Билл Гейтс, Сергей Брин или Марк Цукерберг – старатели кибернетической «Аляски», застолбившие свою «золотую жилу»). Лавирование между страхом и алчностью – вот и вся «предпринимательская этика».

Возможна ли этика при капитализме? Да, возможна. На страхе и алчности можно построить этику, которая будет даже в определённом смысле «гуманной»: «Без лоха жизнь плоха!» (что означает: «Менее успешных граждан мы не убиваем на месте, а обращаем в рабство»). В аду, говорят, примерно такая этика…

Ни в какой теории общественного развития не высказывалось больше нелепостей, чем в теории социалистического переустройства общества от Платона (428/427 или 424/423 – 348/347 до н. э.) до Леже-Мари Дешана (1716-1774). Как известно, Платон интересы здоровья государства ставил выше интересов личности, поэтому он изгнал из своего государства поэтов и художников и ввёл общность жен. Коротко, суть его учения можно выразить так: государство всё, человек ничто. Современник Платона Аристофан в своих комедиях высмеивал эту идиотскую идею общности жен и изгнание художников из государства.

Сразу видно, что автор не читал «Государство» Платона (и гнусный пасквиль «Облака» Аристофана, где высмеивается главный персонаж диалогов Платона Сократ, скорее всего, тоже не читал). Подробный разбор концепции «Платонополиса», идеального государства Платона, требует отдельного обстоятельного разговора, но в любом случае концепция не имеет ничего общего с процитированной карикатурой. Скажем только, что Платон был едва ли не первым мыслителем в истории, заявившем о равноправии мужчин и женщин: «У распорядителей государства нет никакого дела, которое было бы свойственно женщине, поскольку она женщина, или мужчине, поскольку он мужчина. Силы природы равно развиты в обоих существах». Независимо от того, что женщина во всем слабее мужчины, она имеет полное право стать стражем, участвовать в войне, если она обладает способностями и получает должное воспитание и образование, подобающее стражу. Более того, Платон, описывая прекраснейших философов-правителей, говорит не больше о мужчинах, как о женщинах, сколько которые из них по природе будут способны. Женщины справедливо обретают право на правление, если у них все необходимое для властвования будет общее, наравне с мужчинами. В своем идеальном государстве Платон предоставил «слабому» полу право на заключение брака с любым представителем общества, возможность защиты и охраны государства и, что наиболее существенно, реальность достижения правления. Лишь в XX веке женщина получила права, которые ей обещал Платон – и это случилось в Советской России раньше стран «гуманного» Запада.

Заявлять об «общности жен» в Платонополисе так же нелепо, как утверждать об «общности кур» в СССР. Цель автора – диффамация социализма во что бы то ни стало – очевидна для всякого читателя, но всякий раз ловить автора за руку становится утомительно.

После Платона в течении пятисот лет не было мыслителя, который бы продолжил его социальные идеи. Такие идеи появляются уже в новую эру. Вначале в различных христианских сектах, а потом в учениях катаров, анабаптистов и т.д.

Г. Матюшов «постеснялся» сообщить читателям, что социалистические идеи особенно ярко манифестировали в апостольский период христианства, когда повсеместно стали возникать первохристианские общины. Эти общины создавались именно под заботливым пастырством апостолов и в них культивировалась социалистическая (даже коммунистическая) форма организации хозяйства: «У множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее» (Деян. 4:32).

Давайте прислушаемся, с каким восхищением и благоговением свт. Иоанн Златоуст толкует процитированные слова Священного Писания: «Когда апостолы начали сеять слово благочестия, тотчас обратились три тысячи, а потом пять тысяч человек, и у всех их было одно сердце и одна душа. А причиною такого согласия, скрепляющею любовь их и столько душ соединяющею в одно, было презрение богатства. И никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее. Когда был исторгнут корень зол, – разумею сребролюбие, – то превзошли все блага и они тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло их. Это жесткое и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение: мое и твое, было изгнано из той святой церкви, и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых, ни богатые не презирали бедных, потому что не было бедных, но всё у них было общее; и никто ничего из имения своего не называл своим; не так было тогда, как бывает ныне. Ныне подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так, но, отказавшись от обладания собственным богатством, положив его пред всеми и смешав с общим, даже и незаметны были те, которые прежде были богатыми, так что, если какая может рождаться гордость от презрения к богатству, то и она была совершенно уничтожена, так как во всем у них было равенство, и все богатства были смешаны вместе. И не отсюда только, но и из самого способа отдачи имущества можно видеть их благочестие».

Златоуст скорбно констатирует «не так было тогда, как бывает ныне» – что это поистине ангельское братство было безвозвратно утрачено. Причины этой утраты Златоуст разоблачает в главном – в сребролюбии. Первохристиане не сумели найти противоядия к «корню всех зол». Сейчас же мало кто ищет противоядие – настолько повсеместно утвердилось убеждение, что сребролюбие не яд, а панацея.

Но для нас, православных, опыт первохристианских общин бесценен. Этот опыт устами Златоуста утверждает, что христианское общество должно и может быть построено на вполне определенных, социалистических принципах: «Когда был исторгнут корень зол, – разумею сребролюбие, – то превзошли все блага и они тесно были соединены друг с другом, так как ничто не разделяло их».

Концепцией православного социализма мы провозглашаем возрождение апостольского общежительного идеала, отвержение мамоны и обращение к Богу не только в сердце, но и в самом образе жизни (что представляется чрезвычайно трудным шагом). Мы вслед за о. Сергием Булгаковым называем будущий уклад «социализмом» и не видим веских причин отказываться от термина.

Н.В. Сомин в работе «Три социализма С.Н. Булгакова» приводит слова о. Сергия, звучащие для нас, русских и православных людей, духовным и политическим напутствием: «Каково же собственное отношение православия к социализму? Оно не дало доселе вероучительного определения по этому вопросу, да оно и не нужно, потому что это есть вопрос не догматики, а социальной этики. Однако в православном предании, в творениях вселенских учителей Церкви (свв. Василия Великого, Иоанна Златоуста и др.), мы имеем совершенно достаточное основание для положительного отношения к социализму, понимаемому в самом общем смысле, как отрицание системы эксплуатации, спекуляции, корысти. Разумеется, реформа социального строя, как и мера осуществимости социального идеала, есть вопрос не только принципа, но и практической целесообразности. Каждая хозяйственная организация имеет свои плюсы и минусы, которым приходится подводить практический учёт. И русский коммунизм показал с достаточной очевидностью, каким безмерным бедствием он является, будучи осуществляем как жесточайшее насилие с попранием всех личных прав. Однако это именно потому, что душа его есть безбожие и воинствующее богоборчество. Поэтому для него и не существует тех религиозных границ, которые полагаются насилию признанием личной свободы и неотъемлемых прав личности на самоопределение. Однако возможен иной, так сказать, свободный или демократический социализм, и, думается нам, его не миновать в истории. И для православия нет никаких причин ему противодействовать, напротив, он является исполнением заповеди любви в социальной жизни».

Мы познали советский социализм, построенный на принципах равенства и справедливости. Многое в нём было замечательно, и многие мечтают вернуть его «СССР-2.0» обратно. Но что-то в нём было кардинально нас не устраивающее – иначе мы не сдали бы его так легко и без боя. Наверное, нас не устраивало то, что он взошёл на плато Справедливости, но так и не дошёл до пика Любви. И нам стало невыносимо душно и тошно в безблагодатном мире, где к тому же уже достигнутая Справедливость стала быстро съезжать и таять, как горный ледник.

По слову С.Н. Булгакова социализм «является исполнением заповеди любви в социальной жизни». Мы должны строить именно такой социализм: социализм как Царство Небесное вокруг себя, на земле. Только взявшись за эту невыполнимую задачу, мы хоть как-то приблизимся к апостольскому идеалу христианского братства.

Костерин Андрей Борисович, редактор портала «Новый социализм – XXI век», г. Владимир