«Карфаген должен быть разрушен!»

«Чтобы понять жизнепонимание будущего, надо обратиться к корням его…» (о. Павел Флоренский «Первые шаги философии»)

I. С давних пор человек задумывался о смысле истории, пытался разгадать скрытый за калейдоскопом «груды дел, суматохи событий» Божий Промысл, тайный замысел или зловещий умысел. Об одной из самых ранних историософских установок нам сообщает Экклезиаст: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое», но это было уже в веках, бывших прежде нас» (Еккл 1: 9-10). История предстает как циклический процесс, вечное возращение некогда бывшего, вновь и вновь…

Христианская историософия основательно меняет ветхозаветное представление, разрывая дионисийский цикл в аполлоническую дугу. История приобретает новый, прежде неведомый смысл: возвращение блудного сына к Отцу. Возвращение может быть долгим, петляющим и тернистым – но это больше не стихийный круговорот одной и той же пьесы. С этой поры каждый шаг имеет значение. Более того, возвращение не только не гарантировано (Учение 12 апостолов недвусмысленно предупреждает: «Есть два пути: один – жизни и один – смерти, но между обоими путями большое различие»), но, согласно Откровению Иоанна Богослова, обречено на эсхатологический провал.

Наконец, модернистская историософская концепция окончательно распрямляет ход истории в луч Прогресса, в стрелу Кибелы. Человек берет заботу о будущем в свои руки, сам решает, что считать «прогрессом», телеологическим вектором исторического развития. У Гегеля история предстает как процесс самораскрытия Абсолютного духа, в марксизме – как процесс смены производственных отношений в ходе развития производительных сил. Историко-философская система Гегеля легла в основу либеральной политической теории, исторический материализм Маркса и Энгельса – в основу марксистской политической теории.

Как консервативная реакция на прогрессистские историософские концепции, возникли альтернативные воззрения: скептицизм в отношении прогресса («философия жизни» С. Кьеркегора, славянофильство), игнорирование прогресса («вечное возвращение» Ф. Ницше), прямое отрицание исторического прогресса (традиционализм). В цивилизационном подходе, например, нет единой истории – есть параллельные (или конкурирующие) потоки историй цивилизаций (К.Н. Леонтьев, Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби). Антипрогрессистские концепции были приняты на вооружение консервативными и националистическими политическими теориями.

Кроме выяснения смысла истории важное значение имеет определение социального субъекта, выполняющего историческую миссию на определенном этапе истории. В либерализме историю делают политические элиты, в марксизме – классы, в национализме – нации. Вместе с определением исторического субъекта появляется историческая социология, разделяющая историю на «формации», этапы устойчивой гегемонии того или иного исторического субъекта. Особенно ярко формационный подход к истории выражен в историческом материализме, хотя в целом он достаточно характерен и для либеральных социоисторических школ.

Оригинальная «антипрогрессисткая» типология смены обществ была предложена Питиримом Сорокиным. Социум, по Сорокину, имеет три сменяющие друг друга модели: «идеационную», «идеалистическую» и «чувственную». В идеационной модели преобладает принцип религиозной веры, аскетизма, героизма, пренебрежения материальным. В идеалистической модели доминирует рассудок, рациональное сознание, высшие идеалы уравновешиваются с материальными интересами, процветают науки. Чувственная модель главное значение придает телесной, материальной, эмпирической стороне вещей. Принцип наслаждения (гедонизм, эвдемонизм) преобладает надо всем остальным (Дугин А.Г. Воображение. Философия, социология, структуры. – М.: Академический проект, 2015. – С. 20). Три типа обществ сменяют друг друга в следующей последовательности: идеационный → идеалистический → чувственный и снова идеационный и т.д. Важно, что фаза упадка от идеационноготипа к чувственному протекает плавно, постепенно, тогда как фаза подъема от чувственного типа к идеационномупроисходит резко, скачкообразно. Если все три связанных друг с другом типа считать единым историческим комплексом (эпохой), то идеационный и чувственный типы являются начальной и конечной стадией эпохи, а идеальный тип – переходной стадией.

В.Ю. Катасонов выстраивает собственную таксономию типов обществ (цивилизаций), очень сходную со схемой П.А. Сорокина: «…все многообразие цивилизаций можно свести к двум типам: а) авелева цивилизация; б) каинитская цивилизация. Главным водоразделом между этими двумя типами цивилизаций являются различия не в уровне развития производительных сил, не в государственном и политическом устройстве, не в национальности и расах людей, а различия духовного порядка. Прежде всего, различия в отношении человека к Богу». Любопытно, что наряду с двумя «главными» типами цивилизаций, Катасонов выделяет промежуточный тип – «сифова цивилизация» (аналог идеального типа в концепции Сорокина). Сифова цивилизация – неустойчивый, переходный тип, неизбежно вырождающийся в каинитскую цивилизацию (в полном соответствии с ветхозаветным предписанием): «Убывание благодати в сынах Божиих можно проследить даже по именам потомков Сифа. Например, шестым в списке допотопных праведников (по Книге Бытие) числится Иаред. Буквальный перевод его имени – «опускаться (в духовном развитии): тот, чье духовное развитие ниже, чем у отца». Девятым в списке (перед Ноем) стоит Ламех – «ослабевший, пришедший в упадок». В конечном счете потомки Сифа сравнялись с потомками Каина, на земле остался один лишь праведник – Ной со своим семейством».

В историческом материализме закрепился термин «общественно-экономическая формация», подчеркивающий тот факт, что формация детерминирована экономическим укладом. Однако, вообще говоря, это неверно. Согласно социолого-математическим исследованиям профессора С.Ю. Малкова устойчивый уклад характеризуется тремя аспектами:

1)  материально-технический потенциал (экономический аспект);

2) форма государственного управления (организационный аспект);

3) духовно-идеологическое единство граждан (социально-психологический аспект).

В работе установлено, что далеко не все уклады устойчивы, – только 2 типа укладов обладают свойством самовоспроизводства (социальные аттракторы «Восток» и «Запад» в терминологии С.Ю. Малкова). «Восток» характеризуется следующими параметрами: ограничение личных свобод; примат общественной и государственной собственности над частной; авторитаризм в политике; неправовой характер общественных отношений, жизнь по традициям; тенденция к концентрации различных видов власти в одних руках. Аналогично, «Запад» – это: экономическая и политическая свобода, «права человека»; священная и неприкосновенная частная собственность; демократия; правовой характер общества; разделение законодательной, исполнительной и судебной власти. Очевидно, что «Восток» тесно коррелирует с идеационным типом общества по Сорокину, а «Запад» – с чувственным типом.

II. Историософия о. Павла Флоренского, как и следовало ожидать, основана на христианском взгляде на историю. У о. Павла мы видим оригинальный синтез Учения 12 апостолов о двух путях и тезиса Экклезиаста о повторяемости. П.А. Флоренский указывает: «В Учении XII Апостолов противополагаются два пути и дается перечень их признаков. Этот сюжет имеет длинную генеалогию в христианских памятниках и древней языческой литературе. Напр<имер>, в воспоминаниях Ксенофонта о Сократе приводится рассказанный Сократом миф о том, как Геркулес встретил на распутье двух женщин, из которых каждая давала каталог добродетелей и пороков. Это противоположение получает особенную значительность, когда мы говорим о миропонимании. <…> Это противопоставление намечается в самых предпосылках мысли, и речь идет не об отдельных нарушениях, а <о> более глубоком противопоставлении мысли и всей культуры Богу, и оно хуже, чем грех [выделено мной – А.К.]» (Флоренский П.А. Культурно-историческое место и предпосылки христианского миропонимания //Флоренский П.А. Соч. в 4-х т. Т. 3 (2). – М.: Мысль, 2000. – С. 448).

Два пути (путь жизни и путь смерти) определяют два типа обществ – «средневековое» и «возрожденское». Флоренский определял тип средневековой культуры с помощью понятий объективности, коллективизма, конкретности, цельности, синтетического видения и реализма. Данному типу противостоит тип западной ренессансной культуры. Признаками его служат субъективизм, индивидуализм, абстрактность, аналитичность, сенсуализм и иллюзионизм, раздробленность, атомизация – и, наконец, нигилизм и саморазрушение. Ренессанс в глазах Флоренского означает распад Божественного порядка во Вселенной и одновременно грехопадение западной культуры.

Тезис Экклезиаста о повторяемости в модели Флоренского реализуется в «снятом виде», в виде параллелизма культур одного типа обществ. Историк Сергей Чесноков отмечает, что «теорию сменяющихся культур (средневековых и возрожденских) Флоренский берет из современной ему научно-исторической литературы, в которой не раз проводились культурологические параллели между культурами прошлого и современностью». Аналогичного мнения придерживается историк-неоевразиец Максим Медоваров: «Флоренский, как известно, учил о чередовании "авторитарных" и "либеральных" формаций, приблизительно соответствующих "идеациональной" и "чувственной" культурам у Питирима Сорокина. Первобытнообщинный строй, феодализм и социализм – примеры "авторитарных" формаций, для которых характерны, среди прочего, отсутствие частной собственности, акцент на онтологических проблемах в философии. Для "либеральных", или же "возрожденских" формаций, вроде торгового строя Финикии, Древней Греции и капиталистического Запада, характерен политический и идейный плюрализм, индивидуализм, определяющая роль частной собственности и гносеологический уклон в философии».

История представляет собой «колебательный процесс» чередующихся обществ, одна последовательность которых стремится воплотить идеационный тип («горний полюс»), а другая – чувственный тип («дольний полюс»), причем они последовательно сменяют друг друга в соответствии с концепцией Сорокина (пологий спуск и крутой подъем). Мировая история предстает как цепь сменяющих друг друга, подобно ночи и дню, двух цивилизаций, каждая из которых строится на противоположных принципах. Где преобладает мистическое начало, ноуменальная воля, восприимчивость, женственность – это ночной период. Где активнее поверхностное воздействие на мир, феноменальнаяволя, мужественность – это дневной период истории: «Ночной период – Средневековье. Дневной <период> – новое время» (Флоренский П.А. Указ. соч. – С. 387).

Современный историк и социолог А.И. Фурсов однажды сформулировал «золотое правило» Русской истории: «преемственность через разрыв» (Фурсов А.И. Опричнина в русской истории – воспоминание о будущем //Фурсов А.И. Вперед, к победе! Русский успех в ретроспективе и перспективе. – М.: Книжный Мир, 2014. – С. 6). История по Флоренскому строго подчиняется этому правилу: каждая культура, отрицая прошлую, словно бы восстанавливает позапрошлую так, будто бы и не было разрыва между ними. Новое время, яростно отрицая Средневековье, обращается к античной культуре и тщательно воссоздает не только ее литературные памятники, но вслед за античными мыслителями переносит центр мироздания на человека. «Антропос!» – так, с восхищенным придыханием говорит не только чеховский учитель Беликов, это гимн и культ Нового времени.

Возрожденская эпоха – это возрождение фарисейства, носящее на новом языке два имени: натурализм и гуманизм, когда была провозглашена автономия человека и природы. Главное для характеристики «возрожденской культуры» – это понятие автономии, когда господствует закон, полученный от твари. Может быть, много оттенков этого стремления, но суть их одна – самодостаточность твари (человека), независимость его от Бога.

Флоренский определял тип средневековой культуры с помощью понятий объективности, коллективизма, конкретности, цельности, синтетического видения и реализма. Данному типу противостоит тип западной ренессансной культуры. Признаками его служат субъективизм, индивидуализм, абстрактность, аналитичность, сенсуализм и иллюзионизм, раздробленность, атомизация – и, наконец, нигилизм и саморазрушение. Ренессанс в глазах Флоренского означают распад Божественного порядка во Вселенной и одновременно грехопадение западной культуры.

«Возрожденское мирочувствие» помещает человека «в онтологическую пустоту» и тем самым обрекает его на пассивность: «в этой пассивности образ мира, равно как и сам человек, распадается и рассыпается на взаимно исключающие точки-мгновения. Таково его действие по его сути» (Флоренский П.А. Итоги // Флоренский П.А. Соч.в 4-х т. Т. 3 (1). – М.: Мысль, 1999. – С. 367).

Флоренский был убежден в том, что «обездушенная цивилизация» Нового времени исчерпала себя и близок день, когда порабощенный человек «свергнет иго возрожденской цивилизации» (Флоренский П.А. Указ. соч. – С. 369) – тогда начнется «новое Средневековье», т.е. эпоха новой цельной культуры. Прообразом этой «культуры другого типа», «первые зародыши» которой уже можно наблюдать, станет Россия. 

Совсем по-традиционалистски Флоренский провозглашает «конец экономики»: «Теперь экономический материализм – дело прошлого. На смену ему выступила сакральная теория» (Флоренский П.А. Культурно-историческое место. - С. 437). Только Традиция для Флоренского унесена не в недоступное нам примордиальное прошлое, – она еще сравнительно «рядом», это XIV век, время св. Сергия Радонежского: «Преподобный Сергий – начало и Данте русского средневековья. <…> Преподобный Сергий – русский Данте, совместивший все стороны культуры, всю полноту русской жизни, а не теоретический мыслитель, писатель» (Флоренский П.А. Указ. соч. - С. 456-457). Подобно традиционалистам Флоренский считал, что «те пугала, которыми нас отпугивали от Средневековья, выдуманы самими же историками», что «в Средневековье течет полноводная и содержательная река истинной культуры, со своею наукою, со своим искусством, со своею государственностью…» (Флоренский П.А. Обратная перспектива // Флоренский П.А. Соч.в 4-х т. Т. 3 (1). – М.: Мысль, 1999. – С. 59-60).

Флоренский не раз подчеркивает, что обращение в «Новое Средневековье» – это тотальная и радикальная процедура по «отмене» мира Возрождения, своеобразное «разрождение»: «Теперь – «разрождение», мы – на пороге нового Средневековья. Христианское миропонимание в глубине своей – средневековое. В новое время нечего <нам> делать с миропониманием теперешним» (Флоренский П.А. Культурно-историческое место… – С. 387). Это – коллективная метанойя, сравнимая с обращением язычников в христианство, фундаментальная смена ментальности, а следовательно, всей жизни.

Вместе с тем это не очередная ментальная операция возрожденского интеллигента. Это принятие Христа через Таинства, включение Его во всю жизнь: «Точка опоры для нас Евхаристия. Она есть совокупность конкретных действий, но для нас важно не то, что она вообще существует, а то, что мы вкушаем частицу. Для религиозного сознания таинства, святые, ангелы, обряды и т.д., не говоря уже о Лице Иисуса Христа, - все это метафизически есть первое, а логически оно есть самое сложное, потому что во Христе вся полнота бытия; каждый человек может идти за Христом, потому что каждый может увидеть в Нем самого себя, различить в Нем такие черты своего характера, которые и в самом-то себе он не может видеть вследствие их загрязненности. Мы ничего не можем сделать без Христа: всякое наше действие как-то существует в Нем. В Нем вся полнота бытия, и в то же время Он метафизически первое. Он – «камень, лежащий во главе угла», на который опирается все здание. Таким образом, образ Христа не прост. Здесь мы сталкиваемся с возрожденским пониманием, что первое есть почти пустота, а чем предмет сложнее, тем дальше он отстоит от первого; сложное мыслится непременно сложенным. Выбора нет: или религиозное, или возрожденское понимание с изгнанием его религиозных начал. <…> Не протестантское отвлеченное понятие о Христе, а реальность Его, данная в Евхаристии, это – отправной пункт всей нашей жизни» (Флоренский П.А. Указ. соч. – С. 443-444).

Флоренский ставит неутешительный духовный диагноз возрожденскому человеку: «Если возрожденский человек верует, то он непоследователен. <...>С упразднением Бога упраздняется природа, с упразднением природы упраздняется и сам человек. Вот замысел западноевропейской культуры» (Флоренский П.А. Указ. соч. – С. 452-453).

В самом начале раздела мы выделили в цитате из Флоренского мысль, что возрожденское миропонимание «хуже, чем грех». Казалось бы, что может быть хуже греха? Размышляя над мыслью Флоренского, можно прийти к пониманию, что хуже греха может быть только… грех! Но это грех особого рода – «общественный грех», грех массового поражения иповального заражения. Об этом грехе предупреждал ап. Павел: «Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы» (1Кор. 15:33). Общественный грех хуже любого личного греха именно тем, что зачастую не только не считается грехом, но порой институциализирован в производственных отношениях, индоктринирован в господствующую этику (или даже в религию – как, например, в протестантство, где снят запрет на ростовщичество). Борьба с общественным грехом невозможна без «чистки авгиевых конюшен», без приведения общественных институтов (прежде всего, общественной морали) в соответствие с евангельской этикой, «новой нормой» Нового Средневековья. Поэтому религиозный философ и богослов о. Павел Флоренский, обладая редким даром цельного мировоззрения, берет на себя функции социального философа, предлагая конкретные формы жизнеустройства.

Наиболее концептуально Флоренский обозначает черты Нового Средневековья в своем проекте «Предполагаемое государственное устройство в будущем», отсылающем к традиции «Государства» Платона и «Города Солнца» Кампанеллы.

«Устройство разумного государственного строя зависит, прежде всего, от ясного понимания основных положений, к которым и должна приспособляться машина управления», – пишет философ. В число этих положений, с его точки зрения, не входит «священная корова» демократии. Ибо задача государства состоит не в том, чтобы возвестить формальное равенство всех его граждан, а в том, чтобы поставить каждого гражданина в подходящие условия, при которых он сумеет показать, на что способен. Кроме того, ни одно правительство, если оно не желает краха, не может опираться на решения большинства, вносит в них свои коррективы и, по существу, не признает демократии, но пользуется ею для прикрытия. К чему правительство должно быть чутко, так это к голосу специалистов, ученых. Выслушивая всех тех, кто этого достоин, правительство тем не менее должно поступать по собственному разумению и брать на себя государственную ответственность.

Роль лидера государства уникальна и определяюща: «Никакие парламенты, учредительные собрания <…> не смогут вывести человечество из тупиков и болот, потому что тут речь идет не о выяснении того, что уже есть, а о прозрении в то, чего еще нет. Требуется лицо, обладающее интуицией будущей культуры, лицо пророческого склада. Это лицо, на основании своей интуиции, пусть и смутной, должно ковать общество». Ему нет необходимости быть ни гениально умным, ни нравственно возвышаться над всеми. Что ему необходимо, так это гениальная воля, «воля, которая стихийно, может быть, даже не понимая всего, что она делает, стремится к цели, еще не обозначившейся в истории. <…> Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели. <...> На созидание нового строя, долженствующего открыть новый период истории и соответствующую ему новую культуру, есть одно право – сила гения, сила творить этот строй. Право это одно только не человеческого происхождения и потому заслуживает названия Божественного. И как бы ни назывался подобный творец культуры – диктатором, правителем, императором или как-нибудь иначе, мы будем считать его истинным самодержцем и подчиняться ему не из страха, а в силу трепетного сознания, что пред нами чудо и живое явление творческой мощи человечества».

В части государственного устройства Флоренский недвусмысленно утверждает о необходимости торжества новой «самодержавной» государственности, которая не должна повторять ошибки старой, впавшей в петровский абсолютизм. Он фактически восстанавливал в правах старую славянофильскую истину о том, что политическая гармония в обществе и государстве покоится не на смешении законного самодержавия и «суверенитета народа», а на творческом сочетании священной полновластности самодержца и свободного мнения граждан. 

Экономическая организация общества по Флоренскому мало отличается от советской сталинской системы: орудия производства принадлежат непосредственно государству. В сельском хозяйстве основной производственной единицей должен быть колхоз ввиду своей наибольшей выгодности, но наряду с ним допускается существование артелей, личных хозяйств и других хозяйственных организаций. Флоренский говорит о государстве будущего как об автаркии, о «по возможности самозамкнутом, независимом от оценок и цен внешнего мирового рынка».

Показательно, что Флоренский ставит раздел о быте впереди разделов о внутренней и внешней политике (небезосновательность подобного внимания мы способны оценить, увы, только сейчас). Быт – неотъемлемый момент человеческой жизни, и государство должно понимать, что забота о быте входит в число необходимых задач управления. Здоровье народа, работоспособность, преданность стране, способность к творчеству – «все это существенно зависит от наличия сочного и красивого, здорового быта… Без быта нет и вкуса жизни… Быт коренится в истории... Полнота государственной жизни – в богатстве и разнообразии проявлений быта, соответствующего богатству и разнообразию местных условий. Нивелировка быта неминуемо поведет к уничтожению вкуса к жизни, радости бытия, а потому и к рабскому труду и ко всяческому обеднению. Крепкая сплоченность государства опирается не на монотонную унификацию всех его частей, а на взаимную их связь, обусловленную глубоким сознанием взаимной необходимости частей, нужности каждой из них на своем месте… Быт есть цветение жизни каждой из частей государства». Заметим, что внимание к быту у Флоренского соседствует с воспитанием в гражданах аскетики, самоограничения и непритязательности в быту. Т.е. быт у Флоренского понимается не в потребительском, мещанском измерении, но как облагораживание личного (и общественного) пространства.

Флоренский подчеркивает, что «порядок, достигнутый советской властью, должен быть углубляем и укрепляем, но никак не растворен при переходе к новому строю». Советский строй для Флоренского – черновой набросок Нового Средневековья, к последнему можно прийти реформами «сверху», без коренных преобразований: «никак не может быть допущено такого перехода к новому строю, который сопровождался бы ломкой наличного. Этот переход должен быть плавным и неуловимым как для широких масс внутри страны, так и для всех внешних держав. Будучи изменением по существу, переход должен быть лишь одним из частных мероприятий советской власти, поворот к нему может стать достоянием гласности лишь [тогда], когда позиции новой власти будут достаточно закреплены. Техника такого перехода должна состоять, соответственно, в замещении одних направляющих сил государства другими, но при сохранении их организационных форм, с течением времени эти формы будут преобразовываться, но в порядке или как бы в порядке всех прочих гос. мероприятий. Нет надобности, чтобы смена направляющих сил государства на первых же порах затронула весьма большое число работников: партийная дисциплина одних и привычка к безропотному повиновению других создают благоприятные условия к изменению курса, если он будет идти от сфер руководящих. Таким образом, обсуждаемое изменение строя предполагает не революцию и не контрреволюцию, а некоторый сдвиг в руководящих кругах, который мог бы оказаться даже более простым, чем дворцовые перевороты».

Вообще, бросается в глаза сходство «государства Флоренского» с тягловым, органическим государством евразийца Н.Н. Алексеева (Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. – М.: Аграф, 2003. – 640 с.). И столь же разителен контраст между yjdsvФлоренского и Новым средневековьем Бердяева (они даже пишутся по-разному!). Если Флоренский пророчествуето новомСредневековье как возвращении человечества на путь Жизни и Истины, то для Бердяева Новое средневековье – это грозная репетиция Армагеддона, пришествие Гога и Магога в виде Советской России. Не удивительно, что бердяевский памфлет завоевал огромную популярность на Западе, тогда как «созерцания на Маковце» Флоренского одинаково не пришлись ко двору коммунистической России и либеральной Европе. Время нового Средневековья еще не пришло…

III. Среди математиков, не успевших подпасть под тлетворное влияние французской школы Николя Бурбаки, распространено мнение, что чертеж (рисунок) – сам себе доказательство. П.А. Флоренский охотно прибегал к этому методу, иллюстрируя тот или иной тезис. Не будем и мы отступать от этого замечательного эвристического правила.

На диаграмме мы попытались дать геометрическую интерпретацию историософской концепции Флоренского. Сплошная полужирная кривая – это собственно мировая история, ограничивающие пунктирные линии – это два пути, два луча, стремящихся к своему эсхатологическому пределу: верхний луч («путь Жизни») стремится к Небесному Царству (НЦ), нижний луч («путь Смерти») – к Инфернальному Царству (ИЦ). Лучи расходятся с течением времени, что знаменует развитие апостасийных процессов: с каждой эпохой падение всё глубже и для нового подъема на восходящий луч требуется всё больше социальной энергии и нравственных сил в обществе.

Общества, восходящие к верхнему лучу, осознанно (или неосознанно) реализуют (или пытаются реализовать) «царствоподобие» (термин Н.В. Сомина), сотериологический императив, афористично выраженный в формуле царской власти Ивана Грозного: «Российская земля держится Божиим милосердием, милостью Пречистой Богородицы, молитвами всех святых, благословением наших родителей и, наконец, нами, своими государями, а не судьями и воеводами, неипатами и стратигами» (Иван Грозный. Первое послание Курбскому (1564) // Иван Грозный. Государь. – М. Институт русской цивилизации, 2010. – С. 70), которой восхищался В.С. Соловьев: «Эта формула безукоризненна; нельзя лучше выразить христианский взгляд на земное царство» (Соловьев В.С. Византизм и Россия // Соловьев В.С. Соч. в 2-х т. Т. 2. – М.: Правда, 1989. – С. 569). Это авелевы общества, к которым относятся: первобытнообщинное общество (П), средневековье (С), православный социализм (ПС) (он же – новое Средневековье по Флоренскому).

Первобытнообщинный строй – это невинное детство человечества, жизнь которого неотрывна от природы; человечество еще не «окуклилось» в общество, оно само часть природы. Средневековье – это эпоха христианских империй, это Византия, Священная Римская империя, Московское Царство, Англия времен короля Артура… Здесь христианство отчетливо выступает «национальной идеей», в обществе декларируется евангельская этика, духовенство выполняет роль культурной элиты, поставляя в общество смыслы и идеологию.

Общества, скатывающиеся к нижнему лучу, реализуют «каинитскую программу»: примат человеческих интересов над Божиим промыслом, культивирование греха, индивидуализма, корысти. К каинитским обществам относятся рабовладельческий строй (Р) и капитализм (К).

Пребывание на пике – это неустойчивое состояние, требующее постоянной духовной мобилизации членов общества, определенной «возгонки» (пассионарности). По мере «остывания» (что чаще всего связано с обретением относительного благополучия) в обществе растет энтропия, вызываемая усилением гедонистических и эгоистических потребностей. Покатость графика на участках П-Р и С-К имеет ясное духовное объяснение: «Подобно тому как сидящие на покатости сползают вниз при всяком движении, так и здесь естественное расположение – изгнать Бога, избавиться от Бога, чтобы быть самим собою» (Флоренский П.А. Культурно-историческое место… – С. 453).

Каждый из участков П-Р и С-К образует эпоху инволюции (в смысле П.А. Сорокина). Общественный грех (который «хуже, чем грех») задает тон в этой гонке на спуск, – грех, к которому было снисходительно общество в зените эпохи. В ходе спуска общество отворачивается от высоких идеалов идеационной формации, выбирая образцы для подражания в чувственной стадии предыдущей эпохи. Разложение обществ (конечные стадии Р и К) может быть довольно длительным, но необратимым процессом (второй закон термодинамики).Попущение одного греха открывает ворота остальным, так что в фазу разложения происходит тотальная релятивизация, реабилитация греха – т.е. расчеловечивание. Одновременно в обществе копится жажда идеального, страдание и недовольство, что превращает его в перегретый котел, способный взорваться от любого воздействия. Однако для перехода на сотериологическую траекторию воздействие должно быть особого рода, – это должна быть Благая Весть. В отличие от спуска, подъем от одной эпохи к следующей – резкий, скачкообразный. Происходит своеобразное коллективное гештальт-переключение с одного «образа будущего» на другой (опять-таки с преемством идеационной стадии предыдущей эпохи). Характерной чертой такой метанойи является абсолютное неприятие греха, бывшего в предшествующую эпоху «хуже, чем грех».

Из историософской модели Флоренского нетрудно выявить духовный смысл «чехарды» формаций как последовательных итераций к своему эсхатологическому пределу. Попытки построения авелевых обществ суть попытки стяжания Небесного царства – каждый раз все более духовно осознаваемые и тотальные. Напротив, версии построения каинитских обществ суть репетиции воцарения Антихриста, – всякий раз более ужасающие и явные. Неудача в строительстве Небесного града неизбежно оборачивается низвержением общества в инфернальную бездну «темных веков» с культом греха, угроза которого была недооценена в предшествующую авелеву фазу цикла. В первобытном обществе мало ценилась человеческая жизнь – и будто в назидание мы получили рабовладение, где безраздельное владение живой душой возведено в принцип. В средневековье царило снисходительное отношение к сребролюбию – в результате пришел капитализм, откровенный и отвратительный культ мамоны.

Равнодушие к человеческой жизни – общественный грех в эпоху П-Р, главная «движущая сила» этой эпохи. Точка невозврата (установление формации Р) в метафизическом плане запечатлена в убийстве Каином Авеля. По мере разложения рабовладельческого общества жизнь всё более и более обесценивается, человеческие жертвоприношения богам в порядке вещей, а пытки и убийства становятся развлечением, доступным даже для плебса. Не случайно, именно жертва Христа (и последующие казни апостолов и мучеников) положила предел этому греху. Вместе с Благой вестью и триумфом христианства в римской ойкумене восторжествовал христианский гуманизм, как новая норма. Смерти, казни и убийства в промышленных масштабах будут и дальше в истории – но теперь, чтобы убить человека, его прежде надо расчеловечить, объявить врагом рода человеческого или, на худой конец, скотом. Впрочем, это, скорее, феномен светского, возрожденского гуманизма – формы вырождения христианского гуманизма в нарциссическое самопрославление человека («самоистукан» по меткому выражению П.А. Флоренского), оборачивающееся полным отрицанием гуманизма.

Общественный грех в эпоху С-К – это сребролюбие. Предание донесло до нас духовно зоркие предупреждения святых отцов: «Сребролюбие есть изобретатель всякого греха» (прп. Ефрем Сирин, 32, 269)»; «Нет ничего столько тяжелого и неприступного во вражеском ополчении, как оружие сребролюбия» (свт. Григорий Нисский, 19, 359); «Не должно быть сребролюбивым и на ненужное собирать сокровища, каких не надобно» (свт. Василий Великий, 10, 57). Но громче и решительнее всех возвысил свой голос против сребролюбия святитель Иоанн Златоуст, отчетливо распознавший в этом грехе главную духовную и общественную опасность: «Нельзя, подлинно нельзя человеку сребролюбивому видеть когда-либо лице Христово; это одна из невозможностей. Сребролюбие есть корень зол» (свт. Иоанн Златоуст, 54, 273); «Сребролюбие не в том только, чтобы любить множество денег, но и вообще в любви к деньгам. Желать более, чем нужно, – великое сребролюбие» (свт. Иоанн Златоуст, 54, 273); «Как сильный огонь, будучи брошен в лес, все ниспровергает и опустошает, так и эта страсть <сребролюбия> губит вселенную» (свт. Иоанн Златоуст, 54, 748). Замечательные исследования В.И. Экземплярского (Экземплярский В.И. Учение древней Церкви о собственности и милостыни. Краснодар: Текст, 2013. – 272 с.) и Н.В. Сомина (Сомин Н.В. Обижать заставляет любостяжание. – М.: Современная музыка, 2014. – 262 с.) дают ясное представление об отношении святых отцов к сребролюбию.

Голос святых отцов не был услышан. Средневековье снисходительно отнеслось к сребролюбию, потакая богатству и роскоши правителей. Христианский накал в элите (а следовательно, в общественном сознании) стремительно иссякал, наступал феодализм (сифов период эпохи С-К). В Европе средневековое общество стало «феодальным» (т.е. построенным по принципу вассалитета и закрепощения крестьянства) после «великой феодальной революции» X-XI веков (синхронно с Великой схизмой 1054 года). Наступление феодализма в России можно привязать к расколу РПЦ в XVII веке.

Точкой невозврата (установлением капиталистической формации К) в метафизическом плане разумно считать средневековую легенду об искушении доктора Фаустуса, продавшем бессмертную душу за земные ништяки. Показателен именно факт продажи, как символического акта наступления эры «денежной цивилизации». В духовно-идеологическом плане точка невозврата – это Возрождение (подготовительный этап контргегемонии) и Реформация (институциональный этап смены гегемона и исторического субъекта). В России точкой невозврата стали петровские и екатерининские реформы, установившие в России уродливый периферийный недокапитализм (археомодерн).

Возвращаясь в рисунку, обратим внимание на два всплеска на участке К, обозначенные штрих-пунктирной линией. Первый всплеск (СИ – социализм иезуитов) – государство иезуитов (ГИ) в Парагвае, грандиозная попытка реконструкции средневековья, которая на модернистском языке называется «социализмом». Это, действительно, социализм, если рассматривать ГИ как экономический уклад, через призму принципиально антикапиталистического отношения к собственности. Но корректнее говорить о «реванше средневековья», тотальной попытке реанимировать Священную Римскую империю за «далекой Амазонкой». Всплеск не дотягивает до сотериологического луча – поскольку это всё-таки реконструкция, отчаянная попытка вернуть «как было». Однако духовная обстановка изменилась, апостасия дает о себе знать, поэтому простая реконструкция мало спасает (славянофильские реконструкции тщетны ровно по тем же основаниям). Резкий обрыв всплеска ГИ с возвратом на «мейнстрим» (а не медленное угасание) – свидетельство насильственного окончания «эксперимента»: ГИ, будучи костью в горле мирового колониализма, погибло в результате внешней агрессии капиталистических соседей.

Куда более интересен второй всплеск АС (атеистический социализм), героический и титанический вызов существовавшему миропорядку. Рамка Модерна со всеми его предрассудками (атеизм, прогрессизм, экономический детерминизм) не позволила всплеску достигнуть сотериологического луча. В АС быстро развился новый грех, – гордыня, – с которым не только никто не думал бороться, но который всячески поощрялся (культ спорта и соревновательности, доски почета и слоганы самопрославления «Слава КПСС!» еще свежи в памяти). Новый общественный грех быстро привел к остыванию во многих смыслах прекрасно устроенной гуманистической системы, лишенной, однако, главного, – Благодати. Метафизической точкой невозврата стал хамов грех, когда воспитанные страной гордецы брезгливо отвернулись от занемогшей родины-матери, продали (опять продали!) свое первородство за чечевичную похлебку (Кургинян С.Е. Исав и Иаков. Судьба развития в России и мире: в 2-х т. Т. 1. – М.: ЭТЦ, 2009. – 642 с.). Резкий обрыв всплеска АС на рисунке – это перестройка, искусственный форсированный перехода на «столбовую дорогу мировой цивилизации».

Тем не менее, АС явил собой самую последовательную и выдающуюся попытку преодоления главного греха эпохи, сребролюбия. Это был духовный взлет в мир взаимопомощи и братства из узилища корысти, угнетения и страданий. Не новое Средневековье, но приглашение к нему, его пробная бета-версия. В советском социализме нам открылось нечто важное о человеке, об обществе, о России, – нечто еще толком не отрефлексированное, но без чего новому Средневековью не состояться. Массовый героизм и поистине христианское самопожертвование в годы Великой отечественной войны волей-неволей отсылают нас к эпохе Сергия Радонежского, «золотому веку» русского Средневековья, идеалу Флоренского и славянофилов. Что это, если не предчувствие нового Средневековья?

Почти синхронно с верхним всплеском АС возникает нижний всплеск Ф, фашизм. Если АС – это репетиция нового Средневековья, то Ф – репетиция его вырождения и упадка. Фашизм «пробил дно», опустившись ниже текущей точки падения инфернального луча. Человечество ужаснулось злодеяниям фашизма, но в этой репетиции нам дано грозное предупреждение. Такое общественное устройство гарантированно наступит, если мы продолжим спуск вдоль инфернального луча. На наших глазах фашизм уже захватил малороссийскую часть Русского мира, а его цифровая копия без стука проникла в наши квартиры и мониторы.

Была ли «репетиция» предшествующую эпоху? Да, была, но не показана на рисунке, чтобы не загромождать его деталями. О предчувствии Средневековья в эпоху глубокой античности говорит сам Флоренский. Вслед за Владимиром Соловьевым Флоренский выделяет Платона как провозвестника «христианства прежде Христа»: «Не христианство платонизирует, а Платон христианствует»; «Платонизм – предвосхищение христианства» (Флоренский П.А. Культурно-историческое место… – С. 477). Аналогично, Карфаген – репетиция капитализма в его экономически агрессивном талассократическом виде (который спустя века будет воспроизведен Голландией и Англией). Если Рим – это булат, то Карфаген – злато. Как носитель более конкурентной формации, Карфаген был геополитическим вызовом Римской империи, от которого Рим не мог уклониться. Категорическим императивом Рима стал девиз: «Карфаген должен быть разрушен!»

IV. То, о чем сто лет назад прозревали лишь наиболее выдающиеся мыслители (напомним, что набросок лекций «Культурно-историческое место и предпосылки христианского миропонимания» П.А. Флоренского написан в 1921 году), сейчас становится очевидным многим. Капитализм все больше погружает человечество в инфернальную бездну, культ денег достиг такого масштаба, что деньги делают из цифры, из ничего. Собственно, деньги уже захватили власть, разрушив национальные границы, оттеснив религии и традиции, превратив человека в «финансовый инструмент».

Есть ли выход?

Историсофская модель Флоренского открывает нам ясную перспективу – новое Средневековье. Мы вслед за Н.В. Соминым и А.Е. Молотковым предпочитаем называть новую формацию идеационного типа «православным социализмом». Термин «социализм» подчеркивает его земной (главным образом экономический) уклад, как радикально противоположный чувственной капиталистической формации, безусловно порывающий с ней, и абсолютно не приемлющий сребролюбия. Эпитет «православный» утверждает:живую связь с Православием как хребтом, альфой и омегой общественной жизни; возрождение преемства с аутентичной русской Традицией; сотериологическую цельв обществе как сверхзадачу всех и каждого; православную этику в качестве главного регулятора общественных отношений.

Важно иметь в виду, что ПС – это совершенно иное, возрожденскому человеку почти недоступное миропонимание. Вот как об том говорит Флоренский: «Главная вина современности – не только в отсутствии церковного миропонимания, но – главным образом – и в мысли, что общее миропонимание – вообще роскошь или даже и вовсе не нужно. Вот пример, слова ап. Павла: “Вера без дел мертва” и т.д. Здесь обычно под делами разумеют филантропию, иные – и таких меньшая часть – прибавляют нравственную работу над собой, еще меньшее меньшинство ко всему этому включает в понятие дел и аскетический подвиг. Но и те, и другие, и третьи одинаково упускают из виду, что все это может быть жизненным лишь тогда, когда мы весь мир будем воспринимать во Иисусе Христе и чрез Иисуса Христа. Иначе же все это будет для нас как нечто внешнее, периферическое. Тогда между этой периферией и нашим сердцем образуется пустота, которую сейчас же заполняют злые духи, желающие утончить дело и разрушить нашу веру. Все больше и больше областей нашей жизни выводятся из области Церкви и предаются стихиям мира сего, и, наконец, так как человек не может жить без общего миропонимания, то и сама философия начинает конструироваться по стихиям мира. От Церкви постепенно отнимаются природа, общественность и психология. <...> Сейчас для нас религия – не миры, не богослужения, не праздники, не представление о мире как о κόσμος'β, даже не богословие, а только – мораль. А мораль вообще не занимает никакого уголка в миропонимании. <…>Наша задача – всмотреться в историко-культурном порядке в христианское миропонимание, – чем оно существует и что ему противно, и каково наше современное миропонимание. <…> Ренессанс по существу пытается быть вне религии, тогда как Средневековье лежит в религиозной плоскости, <…> в нем есть возможность строить свое миропонимание по Христу» (Флоренский П.А. Указ. соч. – С. 387-389).

«Когда мы весь мир будем воспринимать во Иисусе Христе и чрез Иисуса Христа» – вот, казалось бы, «простая» формула средневекового человека. Однако выполнить этот завет несравненно труднее, чем кажется, и Флоренский объясняет, почему. Возрожденский человек отовсюду изгнал Христа, утвердив свою автономию. И теперь везде, откуда ушел Христос, царит мамона.

Более того, у нас пытаются отнять Христа в его последнем прибежище – Храме – под глупыми предлогами «заботы о здоровье». «Забота о здоровье» – обращение к возрожденской стороне нашей личности, «забота о душе» – обращение к средневековой стороне. К какому обращению мы прислушаемся? Пресловутый режим самоизоляции и рестрикционная политика духовенства показали, как глубоко в нас всех, даже в духовенстве, окопался «возрожденец», и как трудно нам достучаться до своего «средневековца».

Многие возразят: православные взыскуют монархию, а не социализма. Но монархия и социализм – это о разном. Вспомним модель Малкова: социализм – это экономический уклад, монархия – это способ государственного управления. Возможен ли монархический социализм? Да, возможен. Сталинский стиль управления если не монархический в строгом смысле слова, то, безусловно, самодержавный. Прежде чем, провозглашать монархию, надо определиться, какую монархию мы имеем в виду? Монархия романовского периода – это монархия возрожденского человека, монархия олигархического капитализма. Самодержавие Московского царства – вот монархия средневекового человека, и если совсем уж не впадать в грех славянофильской реконструкции, то единственно возможным укладом для самодержавия является социализм. Мечту Флоренского о сильном и мудром вожде можно интерпретировать как мечту о Dasein-правителе, что, возможно, примирит сторонников монархии со скептиками.

Путь в новое Средневековье – вот единственный способ примирения «красных» и «белых», «правых» и «левых». Собственно, нет дороги влево или вправо, – как всегда, есть только два пути: путь Жизни, взлет наверх, к сотериологическому лучу, и путь Смерти, сползание вниз по инфернальному лучу. Никакого другого, третьего пути нет.

Переход от возрожденского человека к средневековому тотален, он невозможен в келье или в приходе. Он включает в себя все аспекты жизни и предполагает сакрализацию всех, ныне профанных форм социальности: экономику, быт, семью, Церковь… Да-да, и Церковь тоже, где, увы, слишком много накопилось возрожденского, криптопротестантского, модернистского. Церковь должна возвысить свой голос против любостяжания. По счастью, Святейший Патриарх подает добрый пример недвусмысленного осуждения греха сребролюбия: «Святитель Иоанн Златоуст сказал и другие замечательные слова: “Как сильный огонь, брошенный в лес, все опустошает, так сребролюбие губит вселенную”. Не только тех, кто неправильно относится к деньгам, а ни много ни мало всю вселенную! И это сказал человек, живший в V веке, когда деньги еще не имели такого глобального значения, как сегодня! Слова святителя Иоанна Златоуста о том, что сребролюбие губит вселенную, становятся особенно понятными в наше время, в эпоху глобальных перемен, когда деньги действительно стали целью экономического развития. Чтобы убедиться в правоте этих слов, достаточно спросить у любого предпринимателя, что является главным показателем его успеха. Он и минуты не будет думать, ответит: “Прибыль”, то есть деньги. Все работает ради денег, поэтому речь идет не о средствах – речь идет о всеобъемлющей цели глобального общества. И если во времена святителя Иоанна Златоуста сказанное им можно было отнести на счет его характера, особой пастырской принципиальности, которая привела к конфликту с императорским домом, ссылке на Кавказ и мученической смерти, то сегодня мы можем смело подписаться под его провидческими словами». 

Этот переход почти мгновенен, это гештальт-переключение, коллективная метанойя, которая сродни андерсеновскому озарению «А король-то голый!» и преображению Савла в Павла.

Для запуска в обществе средневекового нарратива потребуется пересборка социальных движений, преодоление сектантства и узколобой партийности. Процесс пересборки социальных движений и политических течений может быть довольно болезненным, но без такой ревизии невозможно рождение нового радикального субъекта, гегемона будущей формации.

Победа нового типа сознания над гегемонией возрожденского человека – это «разрождение», контргегемония. А.Г. Дугин так описывает концепт контргегемонии: «У Грамши есть еще один важный концепт: контргегемония. На сей раз это идеология, жестко и симметрично противоположная гегемонии. Это не прагматическая стратегия удержания власти (как цезаризм), но системное отвержение гегемонии в ее корнях. Контргегемония не принимает в либеральном капитализме ни следствия, но сами основания. Контргегемония на каждый тезис либерализма – рынок, права человека, демократия, технический прогресс, парламентаризм, универсализм, глобализм – дает строго отрицательный ответ: нет, нет, нет, нет и нет. <…> Контргегемония -- не ситуативное, а философское и часто религиозное явление, так как большинство традиционных религий квалифицируют глобализацию как власть Антихриста. Сторонники контргегемонии оказываются в этом лагере совершенно независимо от их положения в обществе и даже от их национальной принадлежности». 

Как 2 500 лет назад, перед Третьим Римом стоит категорический императив контргегемонии: «Карфаген должен быть разрушен!».

Андрей Костерин, редактор портала «Новый социализм – XXI век», г. Владимир