О святом и криминальном

В силу профессии судебного юриста, проведя жизнь вблизи криминала, не могу не поделиться некоторыми соображениями. 

Первое состоит в том, что общество в какой-то момент достигает состояния, когда ценности меняются местами. Хорошее становится презренным, а плохое - достойным и желанным. Такое состояние испытывала наша страна и ее население совсем недавно, в лихие девяностые, когда приличное поведение было зазорным, а криминальные повадки - признаком достойной жизни.

Надо полагать, что нечто подобное было пережито нашими предками в далекие революционные годы, потому как те события представляли собой разборки по переделу собственности, аналогичные тем, что мы наблюдали в те же девяностые. Просто разборки тогда были жестче, чем в наше время, что не удивительно. Страна со временем стала более структурирована, и, что важнее, основной переход собственности состоялся по известной ваучерной схеме, обеспечившей перетекание имущества из де-факто ничейного в собственность конкретных лиц. Защищать ничейное как свое психологически сложно. Такое перетекание собственности формально никого не задевало, в то время как все ресурсы населения, которые только и могли быть использованы для сопротивления, были заранее, известным образом, обнулены.

Автор ваучерной приватизации пользуется дурной славой, но нельзя не признать, что его придумка, несмотря на множество негативных следствий, практически выбила почву для гражданского противостояния в форме военных действий, так как прямой грабеж, в виде национализации 1918 год, вызывал желание взяться за оружие, в то время как приватизация, как мошенничество, по своей природе провоцировала не силовой ответ, а возмущение, осуждение, поиск правды и пр., что фактов не меняло, но энергия протеста истощалась на митингах.

Сознание общества в целом в такие времена приобретает некие криминальные черты.

Наверное, нечто подобное происходило и две тысячи лет назад с обществом Иудеи, переживавшим времена политической и экономической нестабильности, связанной с утратой независимости и необходимостью платить налоги не только своему государству, но и Римской империи. При этом, в духовной сфере, несмотря на традиционную религиозность, народ Иудеи утратил нечто из того, что делало его некогда великим «так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слушают и не разумеют» (Мк. 4: 12). То есть духовная жизнь стала для него в существенной степени недоступной. Хотя, ничего необычного в этом нет. Мир рано или поздно подавляет духовность. Таким обстоятельствам трудно противостоять. И это второе, о чем хотелось сказать.

Известно, что распятием Христа с двумя разбойниками исполнилось пророчество «и к злодеям причтен» (Мк. 15: 28). Также известно, что кроме разумного разбойника, что первым попал в рай, «нынче же будешь со Мною в раю» (Лк. 23: 43), христианином стал и сотник, руководивший казнью, «истинно Человек Сей был Сын Божий» (Мк. 15: 39). 

В условиях кризиса морали, который явно вырисовывается из предложенного Понтием Пилатом и сделанного обществом выбора между праведником, лечившим людей, и лидером беспорядков, совершившим убийство (Лк. 23: 25), завершение первого пришествия Господа Иисуса Христа в окружении криминала отчетливо показывает слой общества, который сохраняет верное представление о добре и зле, хотя и участвует во зле, но его осознает именно злом.

Не законники, не религиозные лидеры и не лидеры экономической жизни, не сливки общества или те, кто по факту себя таковыми определил, оказываются способны понять христианство, а преимущественно простые люди, среди которых и дно общества, криминал, который в условиях нравственного хаоса способен определять зло как зло и, соответственно отличать - не зло...

Русская история двадцатого столетия содержит некое сходство с тем новозаветным состоянием библейского общества.

То, что начало двадцатого века в России, при всех экономических достижениях страны, было периодом политической нестабильности, - факт бесспорный. Не останавливаясь на множестве причин такого состояния общества, хочется отметить, что нравственный его кризис также был очевиден. Он изначально определялся кризисом общественного сознания, поврежденного неготовностью богословского осмысления научно-технического прогресса, когда аргументация по типу того, что наука исключает существование Бога, а техника, управляемая человеком, способна творить чудеса, разрушала авторитет религиозных источников и нравственных императивов.

Политическая нестабильность имела происхождение не только социально-экономическое. Исследование исключительно этого сегмента причин, практикуемого современной исторической наукой, мало что объясняет. 

Так в СССР социально-экономическое напряжение, в течение практически всей его истории, за исключением латентного периода, именуемого застоем, было существенно большим, чем в дореволюционной России...

Очевидно, что основной и существенной причиной проблем русского общества начала 20-го века было отсутствие механизмов его самозащиты против новых, в первую очередь информационных угроз. 

Царская власть пыталась защищать общество от кризиса неизбежно существующих противоречий путем интенсивного экономического и культурного развития, искренне полагая (так же думали русские власти конца двадцатого столетия, что рынок отрегулирует все экономические проблемы), что рост экономики, влекущий рост уровня жизни, снимет остроту социальных противоречий. Расчет, в сущности верный, не имел лишь одного - системы социально-политической самозащиты, не было слоя людей, объединенных в организацию, которая бы могла обеспечивать ход этих непростых процессов. Проблемы, стоявшие тогда перед обществом, были абсолютно решаемы и не носили кризисного и разрушительного характера. Но в существенной части поврежденное европейской культурой и заимствованным из нее атеизмом дворянство, оставаясь опорой самодержавия, не могло ни осознать, ни решать такие задачи. 

В сущности, неизбежность революции, как проигрыша русских властных структур в войне с элитарными властными структурами Запада, была предопределена тем, что в стране отсутствовала эффективная организация управления обществом. Организация административного управления государством была достаточно сильная. Но общество находилось в культурном и политическом плане в хаосе. Опорный слой самодержавия - дворянство - утрачивал свои экономические позиции, а культура национальная, в сущности религиозная, была подавлена европейскими, атеистическими заимствованиями. 

То есть общество находилось в состоянии новозаветном, т.е. кризисном, когда ценности меняются местами. Поэтому имеются определенные основания рассматривать криминал соответствующего периода в той или иной мере в качестве общественной группы или немногочисленного слоя, в числе других сохраняющего базовые нравственные императивы, но обладающего одним преимуществом: организацией и силой.

В частности, нельзя закрывать глаза на то, что самые высокие в мире темпы экономического развития, имевшие место в тогдашней России, вели к жесткому имущественному расслоению населения бурно растущих городов, большей частью за счет рабочего класса и интеллигенции, схожих друг с другом отсутствием собственности и существованием за счет своего труда. И те и другие продавали труд. Одни - интеллектуальный, другие, по преимуществу, физический. При этом существенная часть населения, обладавшая собственностью, специалисты с высокими уровнем доходов, в том числе квалифицированные рабочие, по мере роста бедноты, на фоне социалистической пропаганды имущественного равенства, становились все более уязвимыми и как объекты черной зависти, и как потенциальные жертвы общественных беспорядков, к которым скученно живущий и организованно работающий пролетариат, вместе с родственной ему по социальному положению, не владеющей ничем интеллигенцией, потенциально были готовы.

Складывалась некая новая неконтролируемая обществом и властью социальная среда, в которой прежние культурно-этические ценности претерпевали решительное изменение. 

Насильственные способы приобретения средств в этой среде уже не запрещались заповедями «не убий» и «не укради». Не случайно интеллигентный Ленин, в период нелегальной деятельности своей партии, благословляет разбои (эксы), как способ пополнения партийной кассы, а также убийства чиновников в качестве политической практики. А уже после захвата власти благословляет завладение имуществом, сопровождаемое массовыми убийствами собственников, в качестве государственной политики.

Проблемы общества, которые нормально лечатся развитием экономики и повышением уровня жизни населения в целом, соответственно требующие исторического времени, благодаря умело раздутому нетерпению масс стали трагедией. При том, что социальные потрясения, последовавшие за таким состоянием общества для низов, недовольных низким уровнем потребления, в сфере именно потребления ничего не изменили.

Перевод общественных проблем в сферу насилия вел лишь к снижению экономического потенциала и соответственно к снижению уровня жизни. При ожесточенном противостоянии социальных слоев зло зачастую воспринималось обществом в качестве добра, насилие по классовому признаку воспринималось некоей новой добродетелью, в то время как в своей основе и в массе было лишь гипертрофированной завистью, опирающийся на доводы лукавого ума. 

В этой ситуации хаоса если кто-то способен был воспринимать религиозные истины в качестве таковых, то именно те, кто творил зло, воспринимая его таковым, не подчиняясь играм ума в теорию классовой борьбы и прочему, похожему на правду, - то есть криминал.

Примечательно, что именно учащиеся семинарий нередко пополняли ряды революционеров. Это, с одной стороны, свидетельствовало о кризисе религиозного сознания, а с другой, о том, что молодые люди из религиозной среды искали реализации императивов добра в окружающем их кризисном мире. И то, что, в конечном счете, революцию оседлал семинарист, говорит о многом. Он в период подполья совмещал свою революционную деятельность с освященным партией криминалом, а, став гуру революции, предложил обществу, нацеленному на симулякр рая, заменитель религии в виде идеологии, а в виде бога этого правдоподобия смыслов уже самого себя. Это говорит, в частности, и о том, что русское общество как тогда, так и сейчас, интуитивно понимало и понимает необходимость религиозной составляющей своей духовной жизни.

В 90-х, когда разрушились все структуры управления обществом, именно криминал брал на себя основные функции общественной организации: суд, наказание и многое другое. То, что мы живем в криминальном государстве, не является фигурой речи, так как в существенной степени благодаря криминалу общество на местах смогло в тот период функционировать как общество. Криминал дал и множество лидеров на местах, которые фактически восприняли управление социумом. Нельзя похвастаться качеством таких лидеров. Но нельзя похвастаться и наличием лидеров из слоев, ощущающих себя интеллектуальной элитой. При признании тем или иным обществом кого-то в качестве лидеров, знания и внешняя культура не являются решающим преимуществом. Такими преимуществами является способность принимать жизненно важные решения и организационные возможности, то есть наличие людей, на которых можно положиться. Названия - банда или команда - здесь вторичны...

Не следует воспринимать данный текст как некую апологию криминала. Трезвый взгляд на историю убеждает в том, что в кризисные периоды именно «последние становятся первыми». И это - не результат злого умысла и не реализация теории заговора. Просто кризис - это всегда некий исход, а глобальный кризис - нечто вроде исхода из Египта. Когда есть тысячи и тысячи ситуаций, в которых в условиях утраты привычного управления кем-то принимаются жизненно важные для людей решения. Зачастую не интеллектуально взвешенные, а просто - по «Божьей воле». И зачастую такую роль оказываются способны принять на себя именно «последние»... 

Кто скажет, что общество в двадцатом веке, столь упорно и жертвенно строившееся в России, не являлось попыткой воплощения религиозного идеала, возникшего задолго до придуманной Марксом теории, - тот будет не прав. Потому как именно так и было! Под руководством разбойника-семинариста...