Екатеринбургское ЧК в 1918 году

О том, что это такое было – нововведение «молодой советской власти» в те июльские дни 1918 года, размещавшееся в Американской гостинице Екатеринбурга, устрашающе-грозное УралОблЧК, показали на допросах следователю Н.А. Соколову люди, которые были приведены в «чрезвычайку» в качестве задержанных, подозреваемых в различных нарушениях «нового порядка» или в «заговоре». Часть того, что случилось в те дни в Екатеринбурге, связанное с ЧК, которое проникло во все стороны жизни горожан и тех, кто в те «окаянные дни» 1918 года там оказались, можно выделить в отдельные темы.

1. Великие князья в Екатеринбурге. Тот факт, что весной 1918 года в Екатеринбурге оказалась целая группа представителей Дома Романовых и людей с ними связанных, лучше всех других подтверждает выбор Урала местом расправы над «300-летними угнетателями русского народа». 20 мая 1918 года все «великие князья», как их именовали в ЧК, были привезены в Алапаевск, где содержались в Напольной школе, дожидаясь решения своей дальнейшей судьбы, последовавшего 18 июля, на следующий же день после убийства Царской Семьи.

Знакомый нам по прежним публикациям П.А. Леонов, до своей работы в Управлении службы снабжения, был помощником у одного из «наиболее видных представителей в Екатеринбурге буржуазии Б.Л. Бекетова». После его ареста Леонов «остался один хранителем его имущества и вообще представителем его интересов».

На допросе 29 апреля 1919 года Н.А. Соколовым П.Л. Леонов показал: «На первый день Пасхи (4 мая), когда я был в доме у Бекетова, меня вызвал к себе в Американскую гостиницу некто Владимир Карлович Маус (Адамович-Маус – В.К.)… Когда я пришел к нему в номер, там были екатеринбургский купец Корольков и еще какой-то господин. Мы все пошли к нему в Атаманскую гостиницу, где он снимал номер… Скоро в его номер вошел Игорь Константинович (Романов, правнук Императора Николая I, штабс-ротмистр л.-гв. Гусарского Его Величества полка – В.К.)… и обратился ко мне с просьбой найти ему и другим великим князьям комнаты. Он говорил при этом, что жить в гостинице им "дорого", так как у них нет средств. Я нашел комнаты…

На Пасхальной неделе вместе с Игорем Константиновичем мы ходили к жилищному комиссару Жилинскому, чтобы получить право на эти комнаты. Игорь Константинович сам в комнату, где находился Жилинский не входил, а стоял за дверью. Я же говорил с Жилинским от имени князя. Жилинский проявил злобу и грубость в отношении князя. Он не дал разрешения на комнаты: "Пусть живет по гостиницам! У них денег много! Они всю Россию обворовали". Накричал Жилинский и на меня.

Несколько раз я после этого бывал у князя… Я предлагал ему скрыться и предлагал свой паспорт ему. Игорь Константинович говорил, что он не сделал ничего худого перед Родиной и не считает возможным поэтому прибегать к подобным мерам. Он высказывал при этом: “Я чувствую, что нам здесь жить не позволят. Отсюда нас переведут”.

Во вторник на Фоминой неделе (14 мая), когда я был у князя, какой-то красноармеец принес ему бумагу. Там говорилось, что все князья должны переселиться в Алапаевск согласно постановлению местных “комиссаров”. За чьей подписью была эта бумага, не помню. Расставаясь, я дал Игорю Константиновичу свою визитную карточку…» [Гибель Царской Семьи. Материалы следствия по делу об убийстве Царской Семьи (Август 1918 - февраль 1920). Сост. Н. Росс. Franfurkt-am-Main: Посев, 1987. Д. 196. С. 327, 328].

2. Поезд с одним мягким вагоном в Алапаевск. Эта история стала известной благодаря записи в Хабаровске, 5 декабря 1965 года, беседы бывшего члена команды внутренней охраны в Ипатьевском доме А.Г. Кабанова.

«По решению соответствующих органов власти, поименованные выше “их высочества” ("Сергей Михайлович, Иоанн Константинович, Елизавета Федоровна, дочь короля Сербии Мария… и с ними фрельны и прочие") должны были переселены в город Алапаевск.

Уральская Областная Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией исполнение этого решения возложила на меня и другого сотрудника этой Комиссии… В помощь нам были даны два бывших эмигранта – оперативные сотрудники Ч.К. если мне память не изменяет, то фамилия их была такая: Гринберг и Гольдфарт. Для этой цели был запланирован в Алапаевск поезд Особого назначения из одного мягкого вагона I-го класса… Несмотря на то, что в вагоне было много свободных мест, старый князь Сергей Михайлович и его лакей сели в наше купе. Старая княгиня Елизавета Федоровна со своей фрельной, села в другое купе, а молодые князья и княгиня сели в другое купе. Четвертое купе было занято Гольфартом и Гринбергом» (Плотников И.Ф. Правда истории. Гибель царской семьи. Екатеринбург, 2008. Т. II. С. 137-139).

«На станции “Алапаевск” к нашему вагону подошли 10 человек в кожаных костюмах, вооруженные револьверами и гранатами, забрали всех князей и княгинь, усадили их в крестьянские подводы и под конвоем увезли в город, где их поместили в Реальное училище, расположенное на окраине города. На второй день я пошел посмотреть, как содержатся князья и княгини. Они все лежали на полу в одном классе Училища, из которого вся мебель была вынесена. Увидев меня, старый разговорчивый князь Сергей отвернулся от меня лицом к стене и ничего мне не сказал…».

Не вспомнились ли Кабанову слова князя в ответ на объяснение, данное ему о причине перевода их в Алапаевск: «Заботясь о Вашем здоровье, Советская власть переселяет вас на дачу, в Алапаевск». Князь с горечью сказал ему: «Гражданин Кабанов! Я-то, в Вашем лице, думал встретить порядочного человека, а Вы мне Алапаевск называете дачей! Я еще младшим артиллерийским офицером, пешком походил все уральские заводы. Был и в Алапаевске, и это самый грязный завод».

3. Операция «спирт»: подготовка «восстания». В период с 19-го по 22-е апреля 1919 года Н.А. Соколов допросил Василия Николаевича Никольского, 26-ти летнего, в то время поручика… в период с 18 июня 1918 года и до оставления большевиками Екатеринбурга, заведующего автоотделом «нового… гаража».

Протокол допроса В.Н. Никольского содержит «историю» его приезда в Екатеринбург, ареста и пребывания в «чрезвычайке», с живым, портретным, описанием чекистов, обитателей Американской гостиницы, столь далеких, от знакомых нам по книгам и фильмам образам людей «с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками».

Он подробно рассказал о себе, о своем происхождении: «Я сын почтово-телеграфного чиновника… Происхожу я из духовного звания: моя родная бабушка дочь диакона, а мой прадедушка… был священник где-то в Орловской губернии…».

В 1912 году Никольский поступил в Константиновское артиллерийское училище, окончил его по ускоренному выпуску в 1914 году, 24 августа он получил чин подпоручика и был направлен в действующую армию. Описывая ситуацию в России после февраля-марта 1917-го года, он с болью вспоминает пережитое.

«Мы были в самом аду: Петроград, Кронштадт, Выборг – все это было недалеко от нас. Приходилось думать не только о себе, но и о других людях: жене и ее семействе, ставшем мне близким и родным. Время было такое, что русскому офицеру приходилось выбирать что-нибудь из двух: или пропадай ни за что на своем посту, или спасайся. Я выбрал последнее. В управлении начальника артиллерии я добыл паспортный бланк и сам составил для себя подложный паспорт на имя Георгия Николаевича Штеймана. Там я себя указал инженером-механиком, родившимся в Ташкенте, православным. Получив командировку в Петроград узнать в Главном Штабе о производстве в следующие чины некоторых офицеров, я накануне самого большевистского переворота выбыл из Петрограда и уехал в Екатеринбург… Стал я искать место и в декабре месяце мне удалось поступить на должность заведующего советским гаражем… Однако в половине января месяца меня с этой должности выкинули и вместо меня назначили партийного какого то рабочего-большевика Самохвалова, кажется слесаря со станции Екатеринбург I…».

Далее последовал рассказ Никольского о том, как оставшись без работы, он организовал «курсы по прикладным знаниям: машиноведению, автомобильному делу», которые были закрыты, «так как частных курсов… не должно больше существовать», потому что за ними, как сказал «комиссар народного просвещения Киселев, нельзя “уследить”». Деятельный Никольский через знакомство с инженером Д.А. Лузиным, служившим главным техником или инженером в «Областном Управлении национальных предприятий Урала», получил через него место заведующего автоотделом, а через месяц ему сделали предложение стать заведующим уже большого объединенного гаража.

«В ночь с 4-го на 5-е июля, приблизительно, в 12-1 ночи к нам на квартиру пришло каких-то двое людей. Один был высокого роста, плотный… он был в каком то темном пиджаке или тужурке, подпоясан поясом-ремнем, за которым торчал больших размеров солдатский Смит и Вессон… Он предъявил мне ордер Уральской областной чрезвычайной комиссии… в коем значилось, что “товарищ” такой-то… имеет произвести у меня обыск и в дальнейшем арестовать меня или не арестовать в зависимости от результатов обыска. Первым делом пришедшие спросили, есть ли у меня спирт. Я сказал, что спирта у меня нет. Они стали производить у меня обыск и производили его поверхностно. Во дворе нашей квартиры был садик. Там на столе где вечером ужинал Иван Федорович (делопроизводитель в гараже – В.К.) оставалась бутылка от разведенного водой спирта, который пил Иван Федорович.

Серафима Михайловна, услышав, что речь идет о спирте, задумала эту бутылку куда-то спрятать. Но сделала она это неосторожно и была замечена. Бутылку нашли. Стали снова производить обыск. Иван Федорович не утерпел и вступил в спор с пришедшими… они арестовали нас обоих и повели в Американскую гостиницу, где помещалась чрезвычайка.

Во втором этаже мы сели в коридоре на лавочке. Просидели мы минут пять. Откуда-то сверху… спустился и подошел к нам господин такой наружности: лет 23, роста выше среднего, худощавый, лицо белое, чистое, нежное; усики совершенно черные, маленькие, кажется, подстриженные, бороды или совсем у него не было, или же она была чисто выбрита; волосы на голове черные, жгучие, прямым пробором; нос прямой, не тонкий, но совершено правильный; глаза темные; вообще вся его наружность была красивая, руки у него были чистые, красивые. Он был в черной тужурке или диагоналевой или касторовой, под ней черная сатиновая рубаха, брюках и ботинках. На левой его руке были золотые или под золото часы с якорной цепью вокруг кисти руки… Голос у этого господина был приятный, скорее баритонального характера. Он смотрел на меня, пронизывая меня глазами, и едва заметно, ехидно улыбался. Этот господин, как потом выяснилось… и есть член или председатель чрезвычайки Родзинский.

Родзинский спросил нашу охрану: “что это за люди?” Точно формы его вопроса я припомнить не могу, но общий смысл вопроса был именно таков. Охрана ответила, что я – заведующий гаражом, а Молотков арестован за грубость.

Тут же Родзинский велел мне идти за ним. Мы пошли по тому же коридору, где сидели, и вошли в самую крайнюю по коридору комнату. В комнате было 4-5 человек. Помню двоих. Один сидел в кресле. Ему было лет 40; лицо его было продолговатое, но скорее полное, небольшие черные усы, борода эспаньолка, продолговатый нос, зачесанные назад волосы, темного цвета: на нем были очки в черной оправе. Одет он был в черный пиджак, крахмальное белье, а на двух пальцах его правой руки были перстни. Он производил на меня впечатление совершенно интеллигентного человека и, как мне показалось, он походил на еврея. Рядом с ним также в кресле сидел другой господин: лет ему было не свыше 30-32, коротко стриженная голова; темные небольшие, не густые усы; острый нос; приплюснутый затылок; впечатление, что голова его вместе с носом резко вытянута вперед. Он также производил впечатление интеллигентного человека и походил на еврея. В стороне от этих двоих людей сидело еще двое-трое. Их наружности я не приметил. Они сидели у стола и что-то рассматривали лежавшее на столе. Тут же на столе лежало много табаку в восьмушках в бумажной упаковке, как мне показалось, фабрики Дюбек, и папиросы в коробках. Это были, безусловно, не арестованные, а деятели чрезвычайки… Родзинский сразу же предъявил мне обвинение: “Вы обвиняетесь в том, что у вас в гараже беспорядок. У вас продают спирт. Вы совершенно не следите за этим. Все это клонится к тому, что Вы подготовляете восстание, так как с пьяным народом легче все сделать. Ваша вина еще усугубляется тем, что здесь прифронтовая полоса и здесь действуют беспощадные законы военного времени. Что вы можете сказать?” Я стал отрицать свою вину, как умел. Родзинский стал вести дальнейший допрос. Во время допроса в комнату вошел Юровский, которого я знал раньше. Он о чем-то поговорил с господином в очках, взял со стола пачку с табаком и ушел. Осталось впечатление, что Юровский здесь в чрезвычайке – свой человек.

По окончании допроса меня отправили в биллиардную комнату, где был уже и Молотков. Я сильно струхнул после допроса Родзинского. Должен сказать, что Иван Федорович Молотков тоже любил выпить и попивал спирт. Все это в то время могло привести к плохому концу: сознательно устраивается восстание, подготовляется.

На другой день мне удалось послать домой записку, в которой я просил жену принять меры к моему спасению. Должен сказать, что Федя Молотков, вернувшийся домой после нашего ареста, тотчас же отправился хлопотать за нас к инженеру Гису. Гис, как я потом узнал, в ту же ночь приезжал в чрезвычайку. Когда же пришла моя записка, дома поняли, что мое дело может кончиться плохим. Все тогда знали, что Стогов играл тогда у большевиков большую роль. Федя Молотков, как ездивший в его автомобиле в качестве помощника шофера, надоумил жену мою и Олю идти к нему и просить за меня. Они и ходили. Сам же я лично, как помню, не указывал в моей записке именно Стогова, как лицо, которое может меня спасти.

После первого допроса Родзинский вызывал меня на допрос еще два раза: часа в 2 дня и как-то ночью. Вопросы были все те же. Допрос производился все в той же комнате. Днем в его комнате было много каких-то людей. Ночью он был один. 16 числа часа в 4 дня я был снова вызван к Родзинскому. Он меня встретил в коридоре и повел в какую-то ближайшую комнату… Родзинский мне объяснил, что я могу быть освобожден “пока”, если найду поручителей. Я просил его позволить мне послать домой записку. Он позволил. Был послан какой-то красноармеец. Спустя некоторое время пришли ко мне жена и теща. В это время собирались подписи шоферов, согласившихся взять меня на поруки… за меня поручились: Каломейцев, Меньшиков, мой помощник Крутиков и Федя Молотков. Он приехал на Оверлянде с шофером Николаевым. Тут нас освободили и мы все уехали домой. Ивана Федоровича Родзинский допрашивал один раз» (ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 8 /реально, по описи значится под № 7/, л. 11-22).

Из показаний Никольского следствию стало известно, что поездки Юровского и других лиц до 17-го июля осуществлялись на легковом автомобиле с шофером Люхановым, а грузовой автомобиль Фиат, поданный им же в полночь с 16-го на 17-е июля к дому Ипатьева, был большегрузным, на литых шинах. Это объясняет возможность его езды с шиной, поврежденной по дороге к руднику и обмотанной веревками, что было бы совершенно невозможно при надувных шинах, которыми были оборудованы автомобили средней грузоподъемности.

4. Грузовой автомобиль шофера Сирика. Два свидетеля – Е.В. Привалова и Н.И. Зубрицкий видели грузовик с секретным грузом, укрытым чем-то «серым» или «брезентом» в сопровождении охраны, идущим на Коптяки 18-го июля «под вечер» или «в обед», который тоже может быть ближе к вечеру.

Также два свидетеля – Е.В. Привалова и И.А. Фесенко видели рано утром 19-го июля этот грузовик идущим в город. Свидетельница Е.В. Привалова, ввиду важности ее сообщения о движении, на протяжении двух дней, через переезд легкового и грузового автомобилей была допрошена дважды.

Н.И.Зубрицкий: «В этот же день я видел, что дорогой мимо нашего дома по направлению к Коптякам (как раз тут идет дорога из города на Коптяки) идет грузовой автомобиль защитного цвета. На нем сидело несколько человек красноармейцев в солдатской одежде. Один был в кожаной тужурке черного цвета. Другой был также в штатской одежде, но я не заметил, какой именно. На этом автомобиле что-то такое было, покрытое брезентом. Проходил он в обед» (Гибель Царской Семьи… Д. 253. С. 440).

В примечаниях к тексту сказано: «…автомобиль с “красноармейцами” проходил на рудник около полудня 18 июля». Слово красноармейцы взято в кавычки по той причине, что двое из них, как минимум были сотрудниками ЧК.

Е.В. Привалова:«На грузовом автомобиле что-то везли, покрытое серым, автомобиль был загружен до половины стенок, в нем сидело 3-4 неизвестных ей людей» (Гибель Царской Семьи… Д. 172. С. 250).

В кузове грузового Фиата шофера Сирика, на непрестижном, но ответственном месте, могли занять и, возможно, заняли его два чекиста Гринберг и Гольдфарт (с такой же долей вероятности можно предположить, что это были и не Гринберг и Гольдфарт, а какие-то другие люди. - Ред.), о которых мы узнали благодаря «разговорчивости» бывшего чекиста А.Г. Кабанова. Этих же «двоих», интеллигентного вида похожих на евреев, в эти июльские дни видел в чрезвычайке Никольский. Эти реимигранты Гольфарт и Гринберг, вероятно, приехали в Россию из США в Швецию на известном «пароходе Троцкого» (среди пассажиров «парохода революции», на котором возвращался Троцкий в компании революционеров из Америки, людей с такими фамилиями не было. - Ред.). Они выполнили задание Голощекина – присматривали за Кабановым, сопровождавшим «великих князей» в Алапаевск.

Кому еще мог доверить Голощекин тайну сокрытия останков Царской Семьи, как не своим соплеменникам, присланным из США проконтролировать убийство Царской Семьи (для такого вывода нет никаких фактов. - Ред.) и помочь ему в осуществлении всего задуманного. Утром 19 июля за Голощекиным приехал в Коптяковский лес Родзинский, вероятно, второе, после отъезда начальника УралОблЧК Ф.Н. Лукоянова в Пермь и оставшегося за него Юровского, лицо в «чрезвычайке», как его называли – «Ильич».

Все они – Голощекин, Родзинский и, вероятно, Гольфарт и Гринберг, возвращались в город в легковом автомобиле, который видела Привалова и другие свидетели в то утро.

Объективные эти факты событий тех дней в Екатеринбурге, сопоставленные со всем известном раньше, приводят нас к выводам, проигнорировать которые мы не имеем права, если не хотим выглядеть наивными людьми и простаками, не понимающих подоплеку Екатеринбургского злодеяния.