Михаил Романов – заложник императорского статуса

 

Введение

Ранее авторами было показано[1], что Михаила Александрович Романов, обычно именуемый «Великим князем Михаилом Александровичем», является «де-юре» и «де-факто» Императором Михаилом II.

Однако принадлежность к столь высокому статусу для самого Михаила Александровича обернулась последствиями политического преследования и гибелью.

Напомним, что в Петрограде 3 марта 1917 года в квартире князя Путятина на ул. Миллионной под давлением заговорщиков император Михаил II, юридически обладая соответствующими правами (см. статьи 8-11 гл. 1 раздела 1 Основных государственных законов), подписал свой известный Акт[2], в котором:

— подтвердил свою приверженность наказу старшего брата (Николая II) об ограничении формы монархического правления:

— отложил свое личное руководство государством до решения Учредительного собрания:

— временно передал всю полноту власти «временному» правительству, созданному Государственной думой;

— назначил проведение Учредительного собрания в форме всеобщего, прямого, равного и тайного голосования.

После чего со слов барона Б.Э. Нольде[3] лидер «февральского переворота» А.Ф. Керенский встал и сказал: «Верьте, Ваше Императорское Высочество, что мы донесем драгоценный сосуд Вашей власти до Учредительного собрания, не расплескав из него ни одной капли».

Однако уже через несколько дней из «драгоценного сосуда» новая власть стала «расплескивать» не «капли», а целые потоки предательства…

Сегодня известны детали, обычно находящиеся «за кадром». Среди них особый интерес вызывает «Запись первого заседания Временного правительства», состоявшегося 2 (!) марта 1917-го, т.е. еще до подписания Акта Михаила II от 3 марта[4] (извлечение): «Министр-председатель возбудил вопрос о необходимости точно определить объем власти, которым должно пользоваться Временное правительство до установления Учредительным собранием формы правления и основных законов Российского государства, равным образом, как и о взаимоотношениях Временного правительства к Временному комитету Государственной думы. (…)

Засим министр иностранных дел доложил, что Совет рабочих депутатов по вопросу о дальнейшей судьбе членов бывшей императорской фамилии высказался за необходимость выдворения их за пределы Российского государства, полагая эту меру необходимой как по соображениям политическим, так равно и небезопасности их дальнейшего пребывания в России. Временное правительство полагало, что распространить эту меру на всех членов семьи дома Романовых нет достаточных оснований, но что такая мера представляется совершенно необходимой и неотложной в отношении отказавшегося от престола бывшего императора Николая II, а также и по отношению к великому князю Михаилу Александровичу и их семьям. Что касается местопребывания этих лиц, то нет надобности настаивать на выдворении за пределы России, и при желании их оставаться в нашем государстве, необходимо лишь ограничить их местопребывание известными пределами, равным образом как ограничить и возможность свободного передвижения».

Из этого документа становится понятным, откуда родился «проект отречения» Михаила Александровича, предложенный Н.В. Некрасовым – Министром путей сообщения Временного правительства и одновременно – Генеральным секретарем Верховного совета либеральной масонской ложи «Великий Восток Народов России» (ВВНР). На следующий день «некрасовский» текст был «доведен до ума» группой юристов в составе В.Д. Набокова, барона Б.Э. Нольде и В.В. Шульгина, предложен для подписания «загнанному в угол» Императору Михаилу II, и затем представлен, как его свободное и независимое волеизъявление…

В современное время ряд публикаторов подают события 3 марта 1917-го, как личное «нежелание» и «нехотение» Михаила Александровича принять государственную власть и ответственность, искажая истинные обстоятельства и его личность. Определенные круги даже сформировали некий клерикально-бюрократический штамп об «агнце – Великом князе, добровольно отказавшемся от власти и закланным большевиками-маргиналами», который усиленно проталкивается в общественное сознание.

Так ли это на самом деле? …

Узкому кругу пермских краеведов, занимавшихся последними днями жизни Императора Михаила II, известен рассказ Надежды Александровны Тупициной^[5], семья которой входила в его близкое окружение в пермский период. О беседах с ней в 60-х годах г. Краснокамске рассказал В.Р. Генинг: «Надежда Александровна, когда заходила в гости к моей бабушке (родители всегда были на работе), а я оказывался дома, старалась со мной поговорить… У нее была на удивление (учитывая возраст) прекрасная память, очень живой ум, любопытство и интерес к жизни. Кроме того, поговорить с кем-то о ее прежней жизни ей не очень-то удавалось и хотелось… (…)

Надежда Александровна рассказывала, что тогда (…), она и спрашивала его за чаем об отречении… «Как-то мы сидели и пили чай, и я спросила его (Михаила Александровича), почему он отрекся от престола. Он махнул ладонью (она невольно повторила этот жест) и сказал: «Это не я, это Керенский» (100% дословно). Потом, когда ее уже не было, про это чаепитие я прочел в дневнике М.А. (опубликован в Перми, в книге «Скорбный путь…») (…) Еще ее слова в тот раз: «Он был гвардейского вида. Как Вы. И очень демократических (это слово она не могла сразу подобрать. И я теперь тоже. Может оно было другим) взглядов, и если бы он встал у власти, то в России бы была конституционная монархия. Как в Великобритании». Чувствовалось, что она это расценивает, как очень положительное»^[6].

Получается, что сам Михаил Романов прекрасно понимал, что произошло, однако изменить ситуацию не имел возможности…

Попытаемся разобраться в событиях 100-летней давности на основании имеющихся архивных документов и воспоминаний.

При Временном правительстве Российской империи

Итак, 3 марта 1917 года разнопартийные организаторы «февральского переворота» достигли максимума своих целей: получили временную власть и возможность созыва Учредительного собрания для принятия решения об установлении формы государственного правления и основных законов.

Однако вместо того, чтобы начать созидательный процесс либералы, демократы и социалисты запустили изощренный механизм дезавуирования содержания Акта от 3 марта. События развивались следующим образом …

5 марта, доверившийся обещаниям Временного правительства, Михаил Александрович пишет письмо с просьбой об организации охраны членов Императорской фамилии. В результате заговорщики легко реализуют свой замысел об «ограничении их местопребывания известными пределами, равным образом как ограничения и возможности свободного передвижения». Принимается решение: «Поручить военному министру установить, по соглашению с министром внутренних дел, охрану лиц императорского дома»[7]. Подобное решение в дальнейшем позволило решать вопрос по ограничению свободы действий членов Императорской фамилии уже не правительством, а одной волей министра.

На этом же заседании отдельно рассмотрен вопрос «О необходимости принятия мер к охранению царской семьи, находящейся в Царскосельском дворце, и замены коменданта означенного дворца лицом, назначенным от Временного правительства»[8].

Однако уже через день – 7 марта новая власть приняла решение об официальном аресте бывшего императора Николая II и его супруги Александры Федоровны[9].

Следующим числом учредили[10] «Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц как гражданского, так военного и морского ведомств» (ЧСК), которая должна была стать инструментом для выяснения их преступных деяний. Забегая вперед, следует сказать, что ЧСК не смогла подтвердить никаких обвинений ни в адрес царя, ни царицы, ни министров царского правительства (кроме генерала В.А. Сухомлинова, бывшего (до июня 1915 года) военным министром, который был признан виновным в неподготовленности русской армии к войне (кстати, расследование по его делу велось еще с 1916 года). Но для сохранения монархии это уже не играло принципиальной роли.

В тот же день 7 марта социалистами было инициировано и направлено в исполком Петросовета заявление 95 членов Петросовета об аресте всех членов Дома Романовых. Однако на этот момент такое решение официально не прошло.

12 марта правительство приняло решение «о передаче в казну земель и доходов Кабинета[11] отрекшегося императора Николая II»[12], а также устранило великую княгиню Марию Павловну от должности президента Академии Художеств.

Начались ограничения в отношении членов Императорской фамилии. Даже такая мелочь, как переписка оказалась под неусыпным вниманием новой власти. В частности, была задержана заграничная переписка вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, Великой княгини Марии Павловны. На ходатайство датского консула о разрешении пересылки их посланий, 22 марта в правительстве приняли «глубокомысленное» решение: «повременить»[13] … К Романовым, занимавшим определенные военные и гражданские должности, были приставлены «комиссары». В результате чего, к апрелю месяцу все Великие князья были уволены от службы «согласно прошениям» «с мундиром», а среди них и «генерал-инспектор кавалерии великий князь Михаил Александрович»[14]. Были ограничены и их действия в отношении своей личной собственности, прежде всего недвижимости, для продажи которой уже требовалось разрешение новой власти.

15 апреля был рассмотрен вопрос[15] «об организации охраны» имения Ай-Тодор, в котором находилась вдовствующая императрица Мария Федоровна.

12 июня был поднят вопрос[16] «об обложении подоходным налогом отрекшегося от престола императора, императрицы, бывшего наследника престола и несовершеннолетних детей императора».

Между тем кадеты не смогли укрепить своего положения во власти, и с 7 июля 1917 года А.Ф. Керенский сменил Г.Е. Львова на посту Министра-председателя, сохранив за собой пост Военного и морского министра. Таким образом, к руководству правительством пришли социалисты. Одновременно закончилось и первое двоевластие в Петрограде.

Смена руководителя правительства немедленно отразилась на судьбе Романовых.

20 июля Временное правительство принимает «Положение о выборах в Учредительное собрание»[17]. Пункт 10. Главы II «Об избирательном праве» гласил: «Члены царствовавшего в России дома не могут ни избирать, ни быть избираемыми в Учредительное собрание»

Парадоксально, но это законодательное решение власти об истреблении политической свободы членов Императорского дома состоялось в юридически еще существующей (!) империи.

1 августа в 6 час. 10 мин из Царского Села вышел состав под американским флагом. В вагоне с надписью: «Американская миссия Красного Креста», в Тобольск была отправлена семья бывшего императора Николая II. В двух следовавших на восток эшелонах, кроме Романовых находились 45 приближенных, 330 солдат и 6 офицеров караула. Вся операция проводилась секретно и под личным контролем Министра-председателя А.Ф. Керенского, который собственноручно составил инструкцию для охраны.

Перед выездом около полуночи 31 июля Михаилу Александровичу было разрешено встретиться со старшим братом. Беседа продолжалась только 10 минут и в присутствии Керенского.

Продолжая эту политику, управляющий Военным министерством Б.В. Савинков 21 августа направил приказы об аресте Михаила Александровича и его жены графини Н.С. Брасовой^[18]. В приказе командующему Петроградского военного округа Г. П. Полковникову было написано[19]: «На основании п. 1 постановления Временного правительства от 2 сего августа о предоставлении исключительных полномочий министрам военному и внутренних дел по взаимному их соглашению, приказываю Вам с получением сего задержать быв. вел. кн. Михаила Александровича как лицо, деятельность которого представляется особо угрожающей обороне Государства, внутренней безопасности и завоеванной Революцией Свободе, причем такового надлежит содержать под строжайшим домашним арестом, с приставлением караула, коему будет объявлена особая инструкция.

Настоящий приказ объявить быв. вел. кн. Михаилу Александровичу и содержать его под арестом впредь до особого распоряжения».

В ту же ночь «по распоряжению Временного правительства были подвергнуты домашнему аресту Великий Князь Михаил Александрович, его жена, графиня Брасова, Великий Князь Павел Александрович, его жена, графиня Палей, его сын, а также весь штат прислуги обоих великих князей (…) Кроме великих князей… арестован в Гатчине Великий Князь Дмитрий Павлович»^[20].

29 августа Михаила Александровича с женой перевели в Петроград, где они находились под арестом в доме №54 на Фонтанке^[21] до 6 сентября, когда было получено разрешение на перевод на тех же основаниях обратно в Гатчину.

Нарушение Акта от 3 марта

О причинах ареста Великие князья узнали из газет 2 сентября: в конце августа А.Ф. Керенский, используя интригу, получившую в истории название «Корниловский мятеж», фактически совершает очередной государственный переворот — 1/14 сентября 1917 года издает «Постановление о провозглашении России республикой»: «От Временного правительства

Мятеж генерала Корнилова подавлен. Но велика смута, внесенная им в ряды армии и страны. И снова велика опасность, угрожающая судьбе Родины и ее свободе. Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя, памятуя единодушное и восторженное признание республиканской идеи, которое сказалось на Московском государственном совещании. Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую республику. Срочная необходимость принятия немедленных и решительных мер для восстановления потрясенного государственного порядка побудила Временное правительство передать полноту своей власти по управлению пяти лицам из его состава во главе с министром-председателем. Временное правительство своей главной задачей считает восстановление государственного порядка и боеспособности армии. Убежденное в том, что только сосредоточение всех живых сил страны может вывести Родину из того тяжелого положения, в котором она находится, Временное правительство будет стремиться к расширению своего состава путем привлечения в свои ряды представителей всех тех элементов, кто вечные и общие интересы Родины ставит выше временных и частных интересов отдельных партий или классов. Временное правительство не сомневается в том, что эта задача будет им исполнена в течение ближайших дней.

Подписали: министр-председатель А.Ф. Керенский

министр юстиции Зарудный

1-е сентября 1917 г.»^[22]

Вот так! Без всякого Учредительного собрания, узким кругом за всю Россию-матушку…

Кадетская партия потерпела политический крах. Страной стал управлять «Совет пяти»: министр-председатель Александр Керенский, министр иностранных дел Михаил Терещенко, военный министр Александр Верховский, морской министр Дмитрий Вердеревский, министр почт и телеграфов Алексей Никитин.

«Де-юре» подобные решения были незаконными, «де-факто» произошла формальная ликвидация монархической формы правления в России, произведенная волюнтаристски, без решения всенародного Учредительного собрания. Это давало право объявить Акт от 3 марта 1917 года ничтожным и провозгласить власть Императора Михаила II, т.к. выпуск постановления противоречил действовавшему законодательству и обязательствам самого Временного правительства.

В.В. Шульгин по этому поводу позднее написал: «1-го сентября Временное правительство объявило Российскую державу республикой. На это оно не имело никакого права. Мы, поставившие Временное правительство у власти, поручили ему ведать временно делами, но не делами, имевшими не временное,

а постоянное значение, или, иначе сказать, основными законами. Поэтому, в этом смысле я составил протест против преждевременного объявления России республикой и напечатал его в какой-то газете. Император Николай II отрекся от престола в пользу своего брата Михаила. Последний не принял трона, но не окончательно, а условно. В тексте его отречения предусмотрено, что он может принять престол, только если ему поднесет его Всероссийское учредительное собрание. Великий князь Михаил Александрович был тогда еще жив, и, следовательно, Временное правительство не могло своею властью совершенно отнять престол у него, а значит, и у всей династии Романовых»[23].

Однако каких-либо существенных возражений и волнений в народе не возникло. «Народ безмолвствовал…».

Да и сделать что-либо было невозможным, уже потому, что Михаил Александрович бы предусмотрительно арестован.

7/20 сентября, констатировав «положительный» результат, посол Великобритании в России Джордж Уильям Бьюкенен, известный участием в интригах против бывшего императора Николая II и его жены, вдруг озаботился здоровьем Михаила Александровича и выразил «решительный протест» министру иностранных дел, миллионеру и масону М.И. Терещенко. Примечательно, что посол в своей телеграмме об этом в МИД Великобритании именует Михаила Александровича именно «Его Императорское Величество». Дословно^[24]: «Я выразил решительный протест Терещенко в связи с обращением, которому подвергли Его Императорское Величество, и Терещенко переговорил с Керенским. Исходя из того, что я после этого услышал от Терещенко, я надеюсь, что великого князя немедленно освободят».

Следствием, иностранной заботы, стало то, что 13 сентября лишенного всех прав Михаила Романова и остальных великих князей выпускают из-под домашнего ареста.

Возможно, что все с той же «английской подачи» Временное правительство запускает идею о возможности переезда Михаила Александровича в Крым.

Однако он ориентируется на тревожные известия из Ай-Тодора и записывает в своем дневнике[25]: «16 сентября. Суббота. Гатчина.

Весь день находился на террасе и читал. Питаюсь пока одним молоком. К чаю были Котоны, Надежда Дм. m-mе Эксе. К обеду приехал Дж. из Петрограда. Погода солнечная, 11°.

На днях узнал, что Мама перенесла на ногах воспаление легких, а затем воспаление среднего уха. Теперь ей, слава Богу, лучше. С выступлением Корнилова, они сидят под еще более строгим арестом» …

В Российской Республике

Следующим значимым историческим событием явилась Октябрьская революция, произведенная большевиками 25 октября 1917 года. В отличие от социалистов и демократов, учитывая требования широких слоев общества, они предприняли добросовестную попытку воплотить в жизнь решения Акта от 3 марта 1917 года Императора Михаила II о созыве Учредительного собрания и управлении страной временным правительством.

Почему-то об этом практически не говорится, но любой интересующийся может открыть первый декрет о создании советского правительства, где написано^[26]: «Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановляет: «Образовать для управления страной, впредь до созыва Учредительного собрания, Временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом Народных Комиссаров…»

Понимая, что можно прийти к легитимной власти юридически правомерно и мирным путем, большевики ускорили намеченные Временным правительством выборы. Уже 27 октября Совнарком принял и опубликовал за подписью В.И. Ленина постановление «О созыве Учредительного собрания в назначенный срок»^[27], а именно о проведении всеобщих выборов в Учредительное собрание 12 ноября 1917 года.

Выборы состоялись в период с 12 по 14 ноября 1917 года. Было выбрано 766 депутатов из 808 запланированных. При этом стало ясно, что большевики вместе с левыми эсерами смогли набрать не более трети мест учредителей.

При проведении выборных мероприятий новая власть не позабыла про легитимного руководителя государства. В Петроградский Военно-революционный комитет своевременно поступила информация такого содержания: «В Гатчине мы стояли около пяти часов, вчера вечером там я от известного в Латышском корпусе Альмана-Бридица узнал, что Керенский вместе с Корниловым и Михаилом Александровичем находятся в Гатчине и штаб ихний помещается в Гатчинском замке. Действуют они совместно. Город Гатчина объявлен на военном положении, и там же учрежден революционный суд. Всякие сборища свыше 3 человек воспрещены. В распоряжении Керенского находится одна казачья дикая дивизия и гатчинские юнкера»[28].

Это были, конечно, слухи…, но попадали они на благодатную почву.

Подробно исследовавший дневники Михаила Александровича, В.М. Хрусталев пишет, что «4 ноября 1917 г. большевики решили перевести» его «в Петроград. Очевидно, они опасались, что Гатчина вновь окажется не под их контролем, и он может скрыться. Эта мера коснулась и Великого Князя Павла Александровича, который проживал в Царском Селе»^[29]. В своих воспоминаниях княгиня Н.П. Путятина написала[30]: «Вскоре после большевицкой революции один из партийных вожаков, некий Рошаль, появился в Гатчине и заявил Великому Князю, что по приказу Совета, он должен переехать в Петроград, где его свобода будет ограничена и что он будет жить под постоянным надзором властей; он добавил, что Великого Князя поместят под домашний арест, и он может выбрать подходящий для него дом. Его Императорское Высочество сразу же ответил, что он хотел бы жить в доме Путятиных на Миллионной улице, где он находился несколько месяцев назад. Так Великий Князь со своей супругой поселились в нашем доме на Миллионной, а дети и их гувернантка жили вместе с господином Матвеевым, юридическим консультантом Великого Князя».

После выборов, 13 ноября 1917 г. Петроградский ВРК рассмотрел вопрос о переводе Михаила Александровича в Гатчину или Финляндию: «Комиссар Гатчины Рошаль удостоверил, что Гатчина и линия железной дороги всецело в наших руках. Постановили: Военно-революционный комитет возражений против перевода его под домашний арест в Гатчину [не имеет]. Запросить по этому поводу Военно-следственную комиссию. Разрешено перевести Михаила Романова в Гатчину под домашний арест»[31]. В депеше Петроградского ВРК от того числа сообщалось: «Военно-революционный комитет не встречает препятствий к переводу Михаила Александровича Романова в Гатчину с сохранением меры пресечения (домашний арест). Председатель Молотов. Секретарь А. Галкин»[32].

Таким образом Император Михаил II проживал под надзором новой власти в квартире Путятиных на ул. Миллионной с 4 по 15 ноября 1917 года.

Тогда же, в ноябре 1917-го, он явился в Смольный с просьбой узаконить его положение в «де-факто» Российской Республике. Управляющий делами Совета Народных Комиссаров В.Д. Бонч-Бруевич на официальном бланке оформил разрешение «о свободном проживании» Михаила Александровича как рядового гражданина республики^[33].

С этого момента семья Романовых стала свободно проживать в Гатчине, ездить на автомашине, бывать в Петрограде. Казалось, что «рядовой гражданин» оказался вне текущих политических интересов и жить своей жизнью. Однако это была только иллюзия свободы. Человек, обладавший статусом Императора Всероссийского, зависел не от своих планов, а исключительно от текущей политической ситуации…

Ничтожность Акта от 3 марта 1917-го

В.И. Ленин, его последователи и объединившиеся с ними иные политические силы совершили Октябрьский переворот уже в «республике», но юридически действовали в соответствии с законодательным актом, подписанным императором Михаилом II. Они направили все усилия на то, чтобы в кратчайшие сроки провести Учредительное собрание и легитимизировать свою власть. В этом отношении Владимир Ильич Ленин, как юрист, тактик и стратег социалистической революции был, безусловно, прав. Решения Учредительного собрания носили бы законную силу и обладали преемственностью с Манифестом от 2 марта 1917 года Николая II и Актом от 3 марта 1917 года Михаила II, что обеспечило бы незыблемость новой власти на международном и внутреннем уровнях.

Однако результат выборов во Всероссийское Учредительное собрание для большевиков оказался неудовлетворительным. Вместе с левыми эсерами они получили только 30,1% мандатов и не могли влиять на будущее решение. Поэтому 12 (по старому стилю) декабря 1917 года Ленин изменил позицию и составил «Тезисы об Учредительном собрании», в которых заявил, что «…Всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формальной юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны является изменой делу пролетариата и переходом на точку зрения буржуазии»^[34].

Примечательно, что согласно биохронике^[35] лидер большевиков тут же пишет проект постановления ВЦИК о том, что «всякая попытка присвоить себе функции государственной власти в Российской Советской республике признается контрреволюционной и будет подавляться всеми средствами».

Обратимся к исторической последовательности событий и оценим ее более внимательно:

— 20 декабря Совнарком принял решение открыть работу Учредительного собрания 5 января 1918 года;

— 22 декабря Совнарком постановлением утвердил ВЦИК. Одновременно для «подстраховки» большевики и левые эсеры стали созывать III Всероссийский съезд Советов;

— 5 января 1918-го в Таврическом дворце Петрограда Всероссийское Учредительное собрание (ВУС) начало свою работу. Открыл заседание по поручению ВЦИК, его председатель Я.М. Свердлов, который выразил надежду на «полное признание Учредительным собранием всех декретов и постановлений Совета Народных Комиссаров» и предложил принять написанный В.И. Лениным проект «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа»[36], первый пункт которой объявлял Россию «Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов», которая в свою очередь повторяла резолюцию съезда Советов об аграрной реформе, рабочему контролю и миру.

Однако учредители, большинством в 237 голосов против 146, отказалось даже обсуждать большевистскую Декларацию. После этого большевистская и лево-эсеровская фракции демонстративно покинули зал заседаний. Учредительное собрание продолжило свою работу. Оно призвало к заключению мирного договора, проголосовало за решение о национализации помещичьей земли, за провозглашение России федеративной демократической республикой. Тем самым юридически отказалось от монархической формы правления. Однако «разгон» собрания предотвратил юридическое оформление этого решения. Процедура осталась незавершенной, что на некоторое время предотвратило начало гражданской войны;

— ночью с 5 на 6 января собрание было разогнано. По инициативе Ленина заседание ВЦИК утверждает написанный им же проект декрета о роспуске Учредительного собрания^[37], решения которого были проигнорированы;

— 10 января 1918 года собрался III съезд Советов. На нем была принята «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Первый пункт ее гласил: «Россия объявляется Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Вся власть в центре и на местах принадлежит этим Советам»^[38].

Таким образом, большевики не смогли закрепить свою власть легитимным юридическим путем и встали на силовой путь действий.

Из-за «разгона» ВУС, возникла коллизия двух решений о форме власти в России: «де-юре» продолжения существования Российской Империи и «де-факто» появление Советской Республики.

Одновременно это являлось неисполнением Акта от 3 марта 1917 года, что освобождало Михаила Александровича от своего решения: утвержденное им Временное правительство не существует, Учредительное собрание разогнано — легитимный глава Российской империи может в любой момент объявить о своем праве на верховную государственную власть. А это – потенциальная политическая угроза для Советской власти!

Подобная ситуация безусловно формирует мотив и умысел на устранение претендентов. Однако при наличии умысла замысел на совершение преступлений развивался медленно, с учетом изменения окружающей ситуации.

Советское руководство до середины февраля 1918 года продолжало понимать «монархическую угрозу», как чисто потенциальную, и справедливо было уверенно в том, что принятые законы «О мире», «О земле», о собственности и другие занимают внимание большинства населения, вследствие чего монархия не имеет опоры в обществе и не располагает какой-то реальной силой. Поэтому в этот период Советская власть официально рассматривала проблему Романовых с пропагандистской точки зрения, для чего принимало меры по подготовке суда над самодержавием в лице бывшего императора Николая II.

Так, биохроники В.И. Ленина сообщают о том, что в ночь с 29 на 30 января (февраль, 11 и в ночь на 12) 1918 года на очередном заседании Совета народных комиссаров (СНК) под председательством Ленина среди прочего рассматривался вопрос «о переводе Николая Романова в Петроград для предания его суду»^[39]. Это желание находилось в логической последовательности исполнения революционных лозунгов и фактического состояния дел, запущенных Временным правительством.

О планах же высшего большевистского руководства в отношении Михаила Александровича и других Романовых в это время не известно. Более того, исторические данные свидетельствуют о некотором периоде демонстрации безразличного отношения новой власти к вопросу.

Последствия

Между тем обстановку в стране детерминировало положение дел на немецком фронте и возможные геополитические интересы, связанные с политическим моментом и статусом Михаила Александровича Романова, как легитимного Императора Михаила II.

Рассмотрим военно-политическую ситуацию в этот период:

– из-за внутренних разногласий среди большевистского руководства о заключении мира с Германией, неожиданно возникла угроза существования самой Советской республики. Немцы, недовольные затягиванием процедуры подписания мира, 18 февраля начали наступление по всему фронту;

– 6/19 февраля 1918 года в Ревеле (Таллине) членами Совета старейшин Земского совета Эстляндской губернии, находящимися в подполье с ноября 1917 года, был создан исполнительный орган — Комитет спасения Эстонии;

– 21 февраля 1918 года новая власть публично огласила в Пярну (Пернов) «Манифест народам Эстляндии», в котором город Нарва с окрестностями в одностороннем порядке был присоединен к провозгласившей независимость Эстонской Республике;

– 3 марта подписан Брест-Литовский мир, который нужен был Советской республике как воздух;

– с 4 марта по 28 ноября 1918 года город Нарва был оккупирован германскими войсками.

Между прочим, расстояние от Нарвы до Гатчины всего 110 км…

По одной из версий, германское правительство было заинтересовано в том, чтобы обеспечить сепаратный мир путем создания политического противовеса большевикам в виде спасения членов Российского императорского дома. Однако в отношении личности Михаила Александровича реализация подобных идей была маловероятна, так как он являлся патриотом и лично участвовал в боевых действиях против немецких войск.

Исследователь вопроса В.М. Хрусталев обращает внимание на следующий момент[40]: «Английский корреспондент газеты «Таймс» Роберт Вильтон, длительное время находившийся в России, награжденный Георгиевским крестом в годы Первой мировой войны, позднее в своей знаменитой книге «Последние дни Романовых» пытался анализировать сложившуюся в начале 1918 г. ситуацию: «Меры к восстановлению царской власти были приняты скоро после заключения Брест-Литовского договора. Против большевиков образовались два политические объединения: Союз Возрождения и Национальный центр. Этот последний, состоящий из крупных помещиков и монархистов, охотно шел на всякие уступки, лишь бы освободиться от большевиков; поэтому он был вполне согласен идти заодно с немцами, которых к тому считал раскаявшимися в их большевистской затее.

Союз представлял собой интеллигенцию, партию конституционалистов-демократов. Эта партия оставалась непримиримой: “кайзеризм - вот враг” - таков был ее девиз.

Обе группы допускали русскую монархию, но со следующим различием: консерваторы готовы были принять ее из немецких рук, радикалы отказывались от всякого “подарка” из Берлина. Кандидатом германцев был юный Алексей, который был бы более податлив их влиянию; радикалы предпочитали Великого Князя Михаила Александровича, наследника, признанного актом отречения.

Весной 1918 г. эти две группы собрались в Москве в ответ на приглашение графа Мирбаха. Центр очень быстро пришел к соглашению. Союз разделился на две неравные части: одну составляли сторонники кадетского лидера П. Н. Милюкова; другую - почти все бывшие на собрании.

Отсутствие единодушия у противников большевиков вскоре осложнилось вторым препятствием: Николай II наотрез отказывался от немецких предложений; цесаревич Алексей был болен»[41].

Руководители Советской власти это понимали и не могли оставить «гражданина» Романова Михаила Александровича без своей опеки.

В ночь с 21 на 22 февраля 1918 года СНК принимает декрет «Социалистическое Отечество в опасности!», в котором уже официально предлагаются меры бессудебной смертной казни:

«6) В эти батальоны должны быть включены все работоспособные члены буржуазного класса, мужчины и женщины, под надзором красногвардейцев; сопротивляющихся — расстреливать. […] 8) Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления»^[42].

Реализация этих мер возложена на Всероссийскую чрезвычайную комиссию (ВЧК), которая объявила^[43]: «До сих пор Комиссия была великодушна в борьбе с врагами народа, но в данный момент, когда гидра контрреволюции наглеет с каждым днем, вдохновляемая предательским нападением германских контрреволюционеров, когда всемирная буржуазия пытается задушить авангард революционного интернационала — российский пролетариат, Всероссийская Чрезвычайная комиссия, основываясь на постановлении Совета Народных Комиссаров, не видит других мер борьбы с контрреволюционерами, шпионами, спекулянтами, громилами, хулиганами, саботажниками и прочими паразитами, кроме беспощадного уничтожения на месте преступления, а потому объявляет, что все неприятельские агенты и шпионы, контрреволюционные агитаторы, спекулянты, организаторы восстаний и участники в подготовке восстаний для свержения Советской власти, — все бегущие на Дон для поступления в контрреволюционные войска калединской и корниловской банд и польские контрреволюционные легионы, продавцы и скупщики оружия для отправки финляндской белой гвардии, калединско-корниловским и довбор-мусницким войскам, для вооружения контрреволюционной буржуазии Петрограда — будут беспощадно расстреливаться отрядами Комиссии на месте преступления».

Естественно, что ВЧК и местные советы начали превентивные действия по поискам контрреволюционеров. Априори в их число попадала и Императорская фамилия.

Бдительность проявил и Гатчинский Совет рабочих и солдатских депутатов, который 7 марта 1918 года арестовал и сдал в Комитет революционной обороны Петрограда группу лиц, в чьей лояльности местный совет сомневался, в составе: М.А. Романова, его секретаря Н.Н. Джонсона, бывшего начальника Гатчинского жандармского железнодорожного управления П.Л. Знамеровского, директора Гатчинского дворца-музея графа В.П. Зубова и его делопроизводителя, бывшего правителя канцелярии Петербургского губернатора А.М. Власова.

Председатель ревкома, член РСДРП с 1898 года, дипломированный юрист М.С. Урицкий немедленно произвел допрос арестованных, при котором также присутствовали: нарком юстиции И.З. Штейнберг, управляющий делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич, чрезвычайный комиссар охраны Петрограда Г.И. Благонравов и другие.

Непредвзятым историографом этого периода является назначенный наркомом А.В. Луначарским c 22 ноября 1917 года первый директор Гатчинского музея-дворца граф Валентин Платонович Зубов^[44], арестованный вместе с Михаилом II. Вот что он записал по этому поводу^[45]: «Поведение вел. князя было с начала до конца замечательно своим благородством, скромностью и спокойствием. Во время переезда он бросил из окна взгляд в сторону немецких позиций и сказал мне: «Как легко было бы стать подлецом и перейти туда!» …

Более вероятна, как раз противоположная версия о том, что в выдвижении на политическую арену Михаила II большую заинтересованность мог иметь Форин-офис (внешнеполитическое ведомство Великобритании), который пытался всеми силами противодействовать заключению сепаратного мира РСФСР и Германии. Агенты «Интеллидженс-сервис» могли найти подход к Михаилу Александровичу через его ближайшее окружение: секретаря и жену. Граф В.П. Зубов близко знал секретаря Великого князя, помогал ему решать бытовые вопросы семьи Брасовых. Он отмечал^[46]: «Джонсон, человек невысокого роста, пухленький и еще молодой, был английским подданным и когда-то собирался стать оперным певцом. Не знаю, хотел ли он, поступив на службу к вел. князю, и в дальнейшем преследовать эту цель. Он был обаятелен и всецело предан своему патрону». Между тем его мать Луиза Генриетта Жонсон-Миссиевич все эти годы оставалась жить в Англии в поместье Пэддокхерст, ранее арендованном Михаилом Александровичем, и заботилась о делах и вещах четы Брасовых^[47].

Посол Бьюкенен в свое время рекомендовал Н.Н. Джонсону (Жонсону) покинуть Россию, но тот ответил: «Я не оставлю Великого Князя в такой тяжелый момент»^[48].

Вернемся к воспоминаниям Зубова^[49]: «Так я работал в Гатчине до конца февраля 1918 года. Это было время мирных переговоров в Брест-Литовске. Каждую минуту ждали их разрыва и продвижения немцев к столице. Положение вел. князя становилось все опаснее и казалось, что предстоит его арест. Опять я убедительно советовал ему переехать в Петербург, раз он ни за что не хочет перейти демаркационную линию и стать под покровительство неприятеля.

В один из этих дней я встретился с Джонсоном в глубине парка. Между прочим был разговор о том, что делать Михаилу Александровичу в случае занятия Гатчины немецкими войсками и не вернуться ли ему во дворец своих предков, так как большевистский переворот опрокинул все предпосылки его отречения. Джонсон полагал, что, покинув дворец задолго до революции при заключении своего морганатического брака, он, следовательно, не был оттуда удален переворотом. Его отказ от всякой официальной роли был решен раз навсегда, независимо от событий. К тому же он, вероятно, счел бы несовместимым со своей лояльностью в отношении России воспользоваться для такого жеста приходом неприятеля. Но ввиду все увеличивавшейся угрозы свободе вел. князя мои доводы убедили по крайней мере Джонсона в необходимости отъезда в Петербург. Только теперь это уже было не так просто. Проезд по железным дорогам, то есть получение билета, было возможно лишь по служебным удостоверениям. Правда, всякий официальный бланк, снабженный круглым штемпелем, был годен; на содержание обращали мало внимания и не проверяли […]

У меня в делах было много документов, подписанных народным комиссаром… Я взял бумагу, подписанную Луначарским, стер все кроме подписи и штемпеля и настукал на этом бланке под другим номером и числом разрешение на вымышленные имена для проезда в любом поезде из Гатчины в Петербург. Из предосторожности я этой бумаги не передал Джонсону, но условился с ним, что за несколько минут до отъезда вел. князя я буду находиться у билетной кассы, сам возьму билеты и передам все в момент посадки. Эта предосторожность, как я расскажу ниже, была не напрасна […] В один из первых дней марта происходило у меня такое заседание, когда вдруг открылась дверь и вошло несколько военных, спрашивая меня. Они объявили мне, что я арестован по приказу гатчинского совета. Я должен был сейчас же собрать вещи и быть отвезенным в Смольный. Они сказали при этом, что «Михаил» также арестован.

Я обратил их внимание, что я в эту минуту нахожусь при исполнении служебных обязанностей, порученных мне правительством, и возлагаю на местную власть ответственность за ее действия. Тут же я поручил княгине Шаховской протелефонировать о происходящем в Петербург одному из помощников Луначарского. Последний добился, чтобы мне позволили подойти к аппарату; он видимо был возмущен и сказал, что центр чрезвычайно заинтересован в том, чтобы я был в Гатчине как раз в эти трудные минуты, но что сейчас по телефону он ничего не может сделать. Он советовал мне спокойно ехать в Смольный, а там-де посмотрят. Офицер, меня арестовавший, имел приказ произвести обыск в моих помещениях, но воздержался, так как представители совета, присутствовавшие на заседании, поручились за мою лояльность. Тут я вспомнил, что бумага, сфабрикованная мною для вел. князя, находилась в комоде в моей спальне. Когда я прошел туда, чтобы собрать вещи, двое солдат последовали за мной; я все же ухитрился незаметно взять эту бумагу и уничтожить в уборной, куда они не вошли; таким образом, эта опасность была устранена.

Кн. Шаховская получила разрешение сопровождать меня до Петербурга; автомобиль отвез нас на вокзал, где нам сообщили, что надо будет ждать прибытия Михаила Александровича. Мой арест, одновременно с ним, был хитростью местной власти, хотевшей от меня отделаться; она надеялась таким образом пришить дело советского служащего к делу члена династии. На меня падало подозрение, которое могло только усугубиться благодаря титулу. Мы прождали добрый час, если не больше; у вел. князя производили обыск. Наконец привезли его и тоже арестованного Джонсона. С ними была Наталья Сергеевна Брасова.

Арестовали также моего делопроизводителя Власова, служившего в царское время в дворцовом управлении и которого я устроил при музее, чтобы не дать ему умереть с голоду. Так как он принадлежал к хорошей семье, совет и за это был мной недоволен и уже несколько раз пытался заставить меня его уволить, но я не поддавался. Теперь его дело смешивали с моим, а через меня с вел. князем. Наконец еще арестовали бывшего жандармского полковника. Увидя его, я подумал, что его судьба предрешена. Нас было, таким образом, пять арестантов и две дамы. Нам отвели целый вагон первого класса…

«Кто из вас бывший Великий Князь?» — просвистел Урицкий, и злая радость блеснула в его глазах. «Великий Князь я», — сказал Михаил Александрович. К сожалению, почти стенографический отчет этого допроса, составленный мною на следующий день, был у меня взят в 1922 г. во время обыска, за которым последовал четырехмесячный арест. Может быть, он еще покоится в архивах петербургского ГПУ. По своему содержанию этот допрос не представлял особого значения, но этот разговор между двумя существами, принадлежавшими к двум совершенно разным мирам, совершенно неспособным понять друг друга и одинаково глубоко убежденным в справедливости присущего им миропонимания, был достоин античной трагедии […]

Притеснения евреев в России и крематории нацизма, конечно, дистанция огромного размера, но этой возможности сравнения у Урицкого не было. Перед ним сидел человек, которому привычка власти была передана поколениями. Над ним издевался этот сын гетто, а он оставался спокойным и достойным, без малейшего нетерпения в голосе, не стараясь обойти вопросов, и без подчеркнутого снисхождения.

Его спрашивали, чем он живет, распространяют ли от его имени листовки против советской власти, не получает ли он маленькие белые бумажки, на которых ничего не написано. Этот последний вопрос тогда никем из нас не был понят; позже, обдумывая, я догадался, что это могло относиться к сообщениям, писанным симпатетическими (симпатическими? — Т.И.) чернилами или лимонным соком. Что до листовок, Великий Князь отвечал, что в России живет 150 миллионов человек и что он не может отвечать за то, что могут делать некоторые из них, злоупотребляя его именем. Что до него, то он отрекся до решения учредительного собрания, но его решение не царствовать непреклонно, и, раз учредительного собрания нет, он готов подписать какой угодно документ в этом смысле. «Да, да, — отвечал Урицкий с деланной рассеянностью, — я помню, я читал ваше заявление».

Допрос Джонсона был как бы повторением предыдущего. Только добрый мальчик горячился гораздо больше. Он называл вопрос о белых бумажках паскудством. Между прочим он объяснил, что вел. князь до сих пор получает много писем с просьбами о материальной помощи и что, несмотря на то, что он принужден жить продажей своих вещей, он все еще помогает всем, кто к нему обращается.

«Кто вы?» — обращается ко мне Урицкий. «Директор Гатчинского дворца-музея по назначению товарища Луначарского». Урицкий озадачен, он не ожидал увидеть здесь советское должностное лицо. «Где вас взяли?» — «При исполнении служебных обязанностей, во время заседания». Урицкий обращается к представителю гатчинского совета, который подтверждает мои слова. Когда он его спрашивает о причине ареста, тот не находит ничего другого, как то, что я с титулом подписывал служебные бумаги…

Последовали короткие допросы моего делопроизводителя и жандармского полковника. Последний понимал, что всякая защита бесполезна: член царской политической полиции не мог ожидать пощады от политической полиции большевиков. Почти упав на стол, он назвал свои чины.

На этом заседание кончилось. Все встали. Луначарский подошел ко мне и, пожав руку, просил не сердиться, что он ничего большего сделать не может. Он пожелал мне спокойной ночи, говоря, что уверен, что мое дело завтра же придет в порядок. «Это не так важно, но сделайте все, что вы можете, для Великого Князя». Он пообещал, но без уверенности в голосе…

Джонсон заметил Урицкому, что вел. князь болен (он страдал хронической язвой желудка) и просил дать по возможности удобное помещение. «Разумеется, — ответил тот, — мы не хотим причинять ненужных страданий. Мы поместим вас как наших собственных делегатов». Он позвал коменданта здания и приказал, чтобы нам дали возможно лучшее помещение.

Нас увели; несколько минут мы ждали одни в маленькой комнате нижнего этажа недалеко от выходных дверей. Для простого смертного это могло быть прекрасным случаем уйти; было бы легко выйти в коридор и смешаться с толпой, но для Великого Князя дело другое. Куда бы он пошел? Схваченный вторично, он должен был ожидать худшей судьбы.

Что до меня, то я ведь разыгрывал лояльного советского служащего, кроме того, мне ничто не угрожало, разве что я не вернусь в Гатчину. Эти несколько минут ожидания были единственным случаем, когда я услышал со стороны вел. князя выражение гнева, но гнев был неубедителен, точно гнев милого ребенка: «Во мне все кипит. Как мы будем их вешать, если одержим верх!» — сказал он по-французски.

(…) Наше пребывание здесь, собственно говоря, лишь отдаленно напоминало тюрьму; вскоре нас посетили Н.С. Брасова с четырьмя друзьями, двумя братьями князьями Путятиными, женатыми на двух сестрах Зеленых, и кн. Шаховская. Все разгуливали точно в гостиной. Была и обратная сторона медали: язва желудка, причинявшая великому князю сильные страдания, и зубные боли Власова, стонавшего, лежа на своей постели. Удивительно, что у людей, которых арестовывают, часто начинаются зубные боли. Я это испытал на себе через несколько лет…

(…) Между тем Н.С. Брасова и ее друзья пытались сделать невозможное; они осаждали Урицкого и других шишек и проникли, кажется, даже к Ленину. Луначарский со своей стороны, по-видимому, замолвил несколько добрых слов, но так застенчиво, что они не были услышаны. Все старания разбились о твердость Урицкого. На второй день казалось, что было решено отправить вел. князя, Джонсона, Власова и жандармского полковника в отдаленный город; кажется, уже говорили о Перми. Мы еще не отдавали себе полного отчета в том, что это означало…».

Позднее Урицкий в беседе с Зубовым достаточно четко выразил свое отношение и, вероятно, официальное мнение большевистского руководства в отношении слов Великого князя о его лояльности по отношению к Советской власти: «После того как мои дела с Урицким были решены, я передал ему поручение вел. князя. Он посмотрел на меня своими умными глазами и ответил: «Можно подписать все что угодно и вполне добросовестно, после чего обстоятельства могут заставить действовать иначе. Вот почему все его заявления не имеют для меня никакой цены»^[50].

В результате Петроградский предревкома направил В.И. Ленину записку следующего содержания^[51]:

«Многоуважаемый Владимир Ильич!

Предлагаю Романова и др. арестованных Гатчинским Советом рабочих и солдатских депутатов — выслать в Пермскую губернию. Проект постановления при сем прилагаю. Если нужны какие-либо объяснения, готов явиться на заседания для дачи их. М. Урицкий».

О серьезной заинтересованности большевистского руководства свидетельствует хотя бы то, что в условиях срочной эвакуации правительства Советской республики, обращению Урицкого был посвящен отдельный вопрос на последнем заседании СНК в Петрограде 9 марта 1918 года: «о высылке бывш. Великого Князя М.А. Романова и других лиц в Пермскую губернию»^[52]. В биохронике даже выделен этот момент: «Ленин подписывает постановление СНК о высылке бывш. Великого Князя М.А. Романова, его секретаря Н.Н. Джонсона, делопроизводителя Гатчинского дворца А.М. Власова и бывш. начальника Гатчинского железнодорожного жандармского управления П.Л. Знамеровского в Пермскую губернию впредь до особого распоряжения»^[53].

Состав высылаемых лиц, в свою очередь, может свидетельствовать о продуманности принимаемых мер — с арестом делового окружения обрывались все связи Михаила II, и одновременно из этих лиц можно было бы при необходимости составить основу заговорщической группы. Организация высылки была поручена тому же Урицкому.

10 марта 1918 года Комитет революционной обороны Петрограда приказал комиссару Николаевского вокзала выделить для Романова М.А., Джонсона Н.Н., Знамеровского П.Л. спальный вагон для переезда в Пермь. Вместе с Михаилом Александровичем в Пермь добровольно отправились его камердинер Челышев В.Ф. и шофер Борунов П.Я.^[54]. Арестованных сопровождали семь бойцов из конвоя: Квятковский, Менгель, Эглит, Лейнгарт, Эликс, Гринберг, Шварц^[55].

Разные публикаторы при этом обычно пишут, что вместе с собой Михаил Александрович взял большое количество личных вещей, книг, автомобиль «Ролс-Ройс». Однако воспоминания княгини Н.П. Путятиной свидетельствуют[56] об ином: «На следующий день Великого Князя и Джонсона привезли в Петроград и заключили в Смольный институт, который теперь использовался как тюрьма. Сначала нам не позволяли видеть царственного заключенного, и мы многое вытерпели, прежде чем получили разрешение. Наконец, после моих усилий и большой борьбы, нам удалось добиться столь желанного свидания. Оно было предоставлено по приказу всесильного в то время комиссара Урицкого.

Когда мы вошли в комнату к Великому Князю и Джонсону, то обнаружили их стоящими у окна и беседующими. Когда Великий Князь увидел свою супругу Наталью, он подошел к ней и выглядел безусловно счастливым; в молчании он сжал ее руку и поднес к губам. Эта сцена очень взволновала меня, и когда они подошли ко мне, я не могла выговорить ни слова. Я смотрела на стоящих передо мной и говорила себе: «Милостивый Боже, не марионетка ли я в мире грез? Неужели этот ужасный кошмар не исчезнет? Этот человек, который еще недавно мог стать правителем одной из крупнейших стран мира, был унижен настолько, что оказался в компании бедных солдат. Он был лишен свободы и предан на милость группы отвратительных людей, которые узурпировали власть посредством гнусных преступлений, и от них зависело все его будущее и даже сама его жизнь».

Поскольку Великий Князь страдал от язвы желудка, его супруга уговаривала Урицкого поместить его в госпиталь. Он ответил, что не может дать такого разрешения тотчас же, но подумает на эту тему.

На следующее утро, после посещения Великого Князя, я попыталась вновь встретиться с Урицким, чтобы снова умолять его перевести Великого Князя в госпиталь. Поэтому я попросила Наталью Сергеевну подождать меня у лестницы этого здания.

Войдя в кабинет Урицкого, я обнаружила его пишущим за столом; услышав звук открывающейся двери, он поднял взгляд и, узнав меня, сказал, что я пришла в очень удачное время. Он поднялся из-за стола и сказал, что сам хотел информировать меня о переводе моих друзей в Пермь, где у них будут лучшие условия, поскольку они не будут осуждены на содержание под замком, а будут на свободе, и что во всяком случае, это политика, применяемая в отношении всей семьи Романовых. С этими словами он саркастически улыбнулся и показал мне рукой на дверь.

Это заявление было настолько неожиданным и произвело на меня такое впечатление, что я сама не помню, как спустилась по лестнице. Очнулась я рядом с Натальей Сергеевной, которой я силилась передать эти ужасные новости. Для нее это было неожиданным и жестоким ударом, однако она приняла его с большой стойкостью и покорностью. Мы с печалью расстались в этот вечер, пообещав друг другу вернуться в Смольный на следующее утро.

Когда мы туда пришли на другой день, нам заявили, что свидание с «гражданином Михаилом Романовым» невозможно, поскольку посещение заключенного запрещено. В отчаянии от столь ужасного отказа, нас посетила мысль сделать попытку обратиться непосредственно к Ленину. Он сообщил нам, что ходатайство о переводе Великого Князя будет обсуждаться на заседании этим вечером. Совершенно измученные мы вернулись домой. Наталья Сергеевна была настолько взволнована, что вне себя хотела в этот же день вернуться в Смольный, и нам стоило большого труда уговорить ее доверить моему мужу справиться о состоянии Великого Князя.

Мой муж, князь Павел Павлович, с готовностью взялся за это дело и, облачившись в солдатскую шинель, отбыл в Смольный, с твердым намерением получить определенный ответ. В большом волнении мы ждали его всю ночь, но он не возвращался. Наконец, около 6 часов утра мой муж вернулся усталый, замерзший, изможденный и в большом унынии.

Он рассказал нам, что лично встретился с Урицким, который известил его, что «Михаила Романова» нельзя увидеть, поскольку его должны отправить в Пермь (в Сибирь), и что он, «гражданин Путятин», будет под арестом и не сможет покинуть Смольный до отъезда «Михаила Романова».

Я также узнала, что Великого Князя и Джонсона увезли в Пермь в час ночи. Князь Путятин видел, как их вели под конвоем: когда они проходили рядом, Великий Князь, увидев его, грустно улыбнулся на прощанье, а Джонсон сделал дружеский поклон».

В тот же вечер с платформы «Цветочная площадка» отошел специальный поезд №4001, на котором Ленин вместе с Н.К. Крупской, М.И. Ульяновой и членами ЦК РКП(б) и СНК выехали в Москву.

Бессрочный надзор

Можно полагать, что с этого времени судьба членов Императорской фамилии была предрешена. Михаил II и иные лица, потенциально претендующие на занятие высшей государственной власти, были признаны опасными для Советской республики.

Тогда же, в марте, из Петрограда были высланы в Вологду и Вятку под надзор местных властей Великие князья и Князья Императорской крови, находившиеся в Петрограде. В Гатчине остался только больной Великий князь Павел Александрович, арестованный позже. Его сын от морганатического брака князь Владимир Палей, явившийся в недавно созданную Петроградскую ЧК для сообщения о болезни отца, также попал под санкции. В Царском Селе под домашним арестом находился Великий князь Борис Владимирович.

В Крымских имениях под домашним арестом находились: вдовствующая императрица Мария Федоровна, ее дочь Великая княгиня Ксения Александровна с мужем Великим князем Александром Михайловичем и детьми (Андреем, Никитой, Ростиславом, Федором, Дмитрием и Василием), а также Великая княгиня Ольга Александровна со своим вторым мужем Н.А. Куликовским; Великий князь Николай Николаевич и его жена Великая княгиня Анастасия Николаевна, а также князь Сергей Георгиевич Романовский; Великий князь Петр Николаевич и его жена Великая княгиня Милица Николаевна, их дети (Роман и Мария), а также их окружение. Ялтинский Совет рабочих и солдатских депутатов намеревался их всех казнить, чтобы они не оказались у немцев. Однако благодаря быстрому апрельскому наступлению Кайзеровской армии этого не произошло.

Остальные члены Императорской фамилии находились вне юрисдикции центральных органов Советской власти. Примечательно и то, что именно в начале марта 1918 года Президиум Уралсовета постановил обратиться в ВЦИК с предложением о переводе царской семьи в Екатеринбург^[57].

Таким образом из Петрограда, которому угрожало немецкое наступление, были вывезены практически все члены Императорской фамилии.

Стоит поставить акцент на том, какие органы принимали решения об их высылке:

– Михаила Александровича – «выслать в Пермскую губернию впредь до особого распоряжения. Местожительство в пределах Пермской губернии определяется Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов»[58] –Постановлением Совнаркома РСФСР от 9 марта 1918;

– Великих князей в г. Вятку и г. Вологду– «впредь до особого распоряжения с правом свободного выбора места жительства в пределах Вологодской, Вятской и Пермской губ.»[59] – Постановлением Совета Комиссаров Петроградской трудовой коммуны от 26 марта 1918;

– Семьи бывшего Императора Николая II – «поручить Комиссариату юстиции и двум представителям Крестьянского съезда подготовить следственный материал по делу Николая Романова. Вопрос о переводе Николая Романова отложить до пересмотра этого вопроса в Совете Народных Комиссаров. Место суда не предуказывать пока»[60] – Протокол заседания Совнаркома РСФСР от 20 февраля 1918.

Из представленного можно сделать вывод о том, что:

– во-первых, личность Михаила Александровича Романова для Совнаркома имела особо значение, совершенно отличное от других лиц Императорской фамилии;

– во-вторых, Пермскому Совету рабочих, солдатских и крестьянских депутатов делегированы специальные полномочия по организации ссылки и возложена соответствующая ответственность;

– в-третьих, слова «впредь до особо распоряжения» имеют синонимический смысл: «без установления определения срока длительности», а также экстрасемантический смысл: ограничение свободы и установление полной зависимости от чужого решения.

Анализ известных документов центральных органов власти (ВЦИК– 01.04.1918, 06.04.1918, 04.05.1918, 09.05.1918, 25.05.1918, 18.07.1918; СНК – 20.02.1918, 09.03.1918, 02.05.1918; ЦК – 16.05.1918, 19.05.1918), связанных с упоминанием имен Михаила и Николая Романовых, показывает[61] интересную закономерность: из 11 известных совещаний в пяти и более приняли участие: Я.М. Свердлов – в 10 из 11; М.Ф. Владимирский, В.А. Аванесов и Г.И. Теодорович – в 7 из 11; В.И. Ленин и М.Н. Покровский – в 5 из 11.

Таким образом можно сделать вывод о том, что вопрос о судьбе Романовых

в Советской России перешел в компетенцию Всероссийского центрального исполнительного комитета, которому подчинялись все местные Советы и Исполнительные комитеты, а также местные «чрезвычайные комитеты по борьбе с контрреволюцией и саботажем» (в единую структуру Всероссийской чрезвычайной комиссии при СНК РСФСР они вошли после 1-й конференции, состоявшейся 10-15.06.1918-го).

Не удивительно и то, что Пермскому Совдепу делегировали полномочия по организации ссылки, т.е. контроля за проживанием и деятельностью Михаила II, ведь Пермская партийная организация большевиков была создана в 1906 году непосредственно теперешним Председателем ВЦИК и Председателем Секретариата ЦК РКП(б), т.е. формальным главой Советского государства и партии – Яковом Михайловичем Свердловым.

Пожалуй, стоит сказать несколько слов о личных качествах этого руководителя. Приведем характеристику^[62], с которой были согласны многие его современники: «Феноменальная свердловская память, подкрепленная скупыми пометками в его знаменитой записной книжке, заменяла Центральному Комитету партии работу десятков людей. Память о тех, кого надо было ставить на большие и малые посты управления страной, защиты завоеваний Октября. Но эта память не была простой суммой информации, анкетных данных. Надо было досконально знать и понимать людей, их способности, их вкусы, предвидеть все плоды и последствия их деятельности. Свердлов владел научным методом организации любого дела, начиная с малого, кончая великим, историческим. На первом месте в этом методе стояла экономия времени. Знаменитое свердловское «уже», которое чаще всего слышал Владимир Ильич в ответ на то, что надо сделать то-то и то-то, было лучшим показателем того, как ценил Свердлов время, как умел он делать все вовремя, ко времени, с наибольшим результатом для дела революции».

Примечательна и характеристика Свердлова, данная И.В. Сталиным^[63]: «Организатор до мозга костей, организатор по натуре, по навыкам, по революционному воспитанию, по чутью, организатор всей своей кипучей деятельностью — такова фигура Я.М. Свердлова. Что значит быть вождем-организатором в наших условиях, когда у власти стоит пролетариат?

Это не значит подобрать помощников, составить канцелярию и давать через нее распоряжения. Быть вождем-организатором в наших условиях — это значит, во-первых, знать работников, уметь схватывать их достоинства и недостатки, уметь подойти к работникам; во-вторых, уметь расставить работников так:

1) чтобы каждый работник чувствовал себя на месте;

2) чтобы каждый работник мог дать революции максимум того, что вообще способен он дать по своим личным качествам;

3) чтобы такого рода расстановка работников дала в своем результате не перебои, а согласованность, единство, общий подъем работы в целом;

4) чтобы общее направление организованной таким образом работы служило выражением и осуществлением той политической идеи, во имя которой производится расстановка работников по постам.

Я.М. Свердлов был именно такого рода вождем-организатором нашей партии и нашего государства».

Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что руководство Советской республики совершенно четко осознавало, что личность Михаила Александровича Романова, «де-юре» Императора Михаила II, с момента разгона Учредительного собрания и ничтожности Акта от 3 марта 1917 года стала важнейшей потенциальной политической угрозой, не зависимо от осознания и текущего желания самим субъектом этих отношений своего права и текущей возможности реализации этого права.

Фраза «дипломированного юриста» М.С. Урицкого, сказанная «культурному деятелю» графу В.П. Зубову: «Можно подписать все что угодно и вполне добросовестно, после чего обстоятельства могут заставить действовать иначе», – определила дальнейшую судьбу Михаила Александровича Романова, ставшего пожизненным заложником своего императорского статуса…

Людмила Анатольевна Лыкова, доктор исторических наук, главный специалист Российского государственного архива социально-политической истории, г. Москва

Александр Борисович Мощанский, полковник полиции в отставке, член Межведомственной рабочей группы по поискам при Агентстве по делам архивов Пермского края (2016-2019), член Пермского отделения РСПЛ