Когда берёшься за осмысление такого поэта – оторопь берёт. И дело тут не в имени, которое вот уже не одно десятилетие полнозвучно и полноправно живёт в отечественной и мировой культуре. Это всё, конечно, прекрасно, но – вторично, производно, так сказать. А главное тут в глубинности и охватности – собственно поэтической. Именно поэтому и трудно писать: постоянно поверяешь каждое своё слово – и всё равно слова кажутся недостаточно ёмкими.
Юрия Кублановского до конца постичь нельзя (– и слава Богу!) ещё и потому, что очень многое: земное, ведомое лишь поэту, – за книгами, а небесное, ещё более сокровенное – над книгами. Но и не говорить – нельзя. Нельзя не говорить именно сейчас, когда поэтическое слово как никогда способно направить русское самосознание, русское сердце к Свету и Добру.
В своё время, лет десять тому назад, я основательно взялся за книгу Ю.М. Кублановского «Чтение в непогоду», пришедшую в мой дом в период затяжного ненастья. Правда, за окнами струился август, полный света, август нежный и прощальный. Но на душе было непогодно – пасмурно. И что же? Непогода наложилась на непогоду? Бывают, конечно, книги, усугубляющие и без того тяжёлое душевное состояние. Но книги Кублановского – сложные, раздумчивые, и, да – грустные! – к их числу никак не относятся. Они – укрепляют, они – животворят…
Можно, конечно, и «Чтение в непогоду», и «Долгую переправу», и другие – разложить на составные части, рассмотреть постранично, построчно. Найти умные слова. Разъять, так сказать, музыку… Это дело критиков, а не моё, благодарно читательское. Дело разъятия, может, очень нужное. Но, боюсь, как бы не померкло, как бы не улетело волшебство поэзии Юрия Кублановского. Или какая-то его часть – ведь нам дорого любое дыхание поэзии!
Почему так сладка вода тяжёлый летний зной?
Почему так пленителен огонь за дверцей печки, когда за окнами разгуляется полночная вьюга?
Почему так прекрасны глаза любимой?
Конечно, виноваты какие-то атомы, молекулы, их бесконечные комбинации. Да, это так. Так говорит Наука, вещь очень нужная в мире. Но разве научное знание открывает великие, запредельные тайны мира и души? Или всё-таки ближе к этому постижению и выражению изначальное Слово, вещая Поэзия? Да ведь и первой в мир пришла, на наш взгляд, взгляд поэтов, – первой пришла Поэзия, единая с Музыкой…
Вслушаемся же в Юрия Кублановского, в его слово, в музыку его стиха, честного до боли, распахнутого до предела. Вслушаемся благоговейно:
Не на русскую душу доносчиком,
лучше стану судьбе вопреки
с поседевшим лицом перевозчиком
у безлюдной излуки Оки.
Кулаки побелеют от сжатия
рукоятей весла и весла.
Если правду – пока демократия,
жизнь меня хорошо потрясла.
Ив клубление зыбко-прощальное
и дубки на другом берегу –
будто вдовый кольцо обручальное,
очертания их сберегу.
Чтобы в час убывания с белого
света, ставшего меркнуть в окне,
частью именно этого целого
на мгновение сделаться мне...
Какой сильный и глубокий голос – голос, звучащий без всякого нажима, без всякой аффектации. Здесь весь поэт: не жалкий проситель, заискивающий перед неласковой жизнью, а – творец, мужественно принимающий неизбежное. И, может, именно здесь, у безлюдной излуки Оки, в окружении ив и дубков, не так непоправимо горька эта жизнь и не так неприемлем и страшен «неведомый час убывания». Здесь, наедине с совестью, в присутствии Бога и Родины – ежеминутном и вечном. И на голос, идущий из самой души, обязательно откликается другая – близкая – душа, и вся Родина отзывается, и не даёт это всё убыть из мира внезапно, мимолётно, без последнего причастия….
Читаешь это стихотворение, и многие, многие другие – и на душе становится светло и по-хорошему грустно. И – радостно от слияния с истинной поэзией. А это редкая, очень редкая гостья!
Господь в поэзии Юрия Кублановского присутствует всегда, порой незримо, но – повсеместно. Он всё «замиряет, зовёт» –
и этот ужас, и эту плоть,
и эту искру живого слова.
«Замиряет»! Как точно и ёмко сказано – и очень по-русски. Замиряет – без надрыва, без суеты – в бирюзовой теми рассвета. Это есть всеобъемлющая мудрость Всевышнего. И здесь – неотменимая стезя поэта, его высшее предназначение: через причастие к этой мудрости божественной, спасительной. Да, грусть есть, и никуда от неё не деться, но она – далека от безысходности. Мудрая грусть…
В поэзии Кублановского повсеместна и Россия, больная, заплутавшая, волглая – но своя, кровная, неотделимая от судьбы. Родина потерь – и обретений. По большому счёту – светлая. Но над ней «в дыру космическую дверца» открыта, и пытается она вытянуть, выстудить сердце; однако отключиться от этого поэт тоже не вправе – и по своему высшему предназначению, и по земному чувству. И не зря в быстролетящей жизни спасительно соединены, слиты воедино Родина-мать и – старенькая мама, к которой он стремится.
Жизнь прожужжала мимо уха.
На кнопку надавлю упрямо.
Слепая, мне по грудь, старуха
не сразу и откроет… Мама.
Единое целое. Мир внешний и мир внутренний, всё, что окружает поэта – и всё, что в душе. Сны и судьбы – сколько их! Всё в памяти – поэт ничего не забывает, он не вправе забывать. Более того, он должен подарить им вторую жизнь – поэтическую – высшую форму жизни. В этом – его призвание. За такой заполняющей, переполняющей огромностью – не до мелочного расчёта.
Сколько переплелось
снов и судеб, что даже
если б и не нашлось
что, то об этой краже
не горевал бы я –
и без того довольно.
Родина ты моя
вольно или невольно.
Вольно или невольно, но – навсегда. По самому высокому счёту.
Не зря Юрий Кублановский предельно откровенно, распахнуто признаётся:
У других отторжение, вспомнят – вздрагивают,
ничего её не любя.
А меня Россия затягивает,
втягивает в себя.
Стихи о России, стихи о любви... Они, несмотря на свою изысканную чеканность –
доверчивые и жаждущие доверия, жаждущие отклика наших сердец. Они горячие, порывистые, половодно клокочущие – и чистые той чистотой первого снега, которой порой так не хватает нашему заплутавшему времени. Удивить – да что там! – ошарашить, выкрикнув что-нибудь этакое – вот норма ныне. Взять нахраписто жизнь за грудки, потрясти, пробарабанить что-нибудь несусветное – и вся недолга. А Кублановский, «обожествив глагол, наречие и существительные слитки», священнодействует – ловит образы, и чеканит, выпевает свои таинственные строфы, не пытаясь кому-то понравиться, даже – не страшась быть непонятым. Он, порой отдаваясь естественным сомнениям, твёрдо знает: «Судьба стиха миродержавная». И есть, помимо явного – тайное, невыразимое, неопределимое. Оно – суть поэзии, приоткрывающей великие тайны мира и души. И это главное, полное силы – навечно уцелеет. И будет манить к новому «ползку, броску и перелёту». Оттого, веруя в священнодействие поэта, родные души откликаются на его зов…
1.