Штрихи к портрету Василия БЕЛОВА
АВТОГРАФ НА МАНДАТЕ
Стояло серенькое зимнее утро, на дворе декабрь потрескивал морозцем. В центре Вологды наблюдалось оживление - люди суетились у здания обкома, одна за другой подъезжали чёрные «Волги», микроавтобусы. Открывалась областная отчётная партийная конференция. Ну, а Василий Белов - член обкома, его присутствие обязательно. И он, конечно, пришёл. Звучали, как обычно, деловые доклады. Не помню, по какому именно вопросу, но вскоре дали слово писателю.
Казалось, делегаты особо ждали его выхода к микрофону. Всё-таки не всякий день услышишь автора нашумевших повестей и рассказов. Их ожидания оправдались. Василий Белов выступал интересно, эмоционально, по существу, добирался до корней событий и явлений.
Я записал в блокноте некоторые отрывки из речи Белова, будучи приглашённым на конференцию в качестве собкора центральной газеты.
Вначале он сказал о том, что «перестройка идёт пока что только на словах». Но хорошо, что хоть на словах. Разрешили говорить - и то дело. Но ведь это странно: заседают в стране каждый день миллионы людей вместо того, чтобы, засучив рукава, делать эту самую перестройку.
После Василий Иванович выделил три, на его взгляд, важных момента.
Во-первых, о переброске вод рек Севера на Юг. Перебросчики фактически победили общественность, которая боролась с переброской рек. В чём эта победа? Министру Минводхоза СССР вместо того, чтобы его судить, дали орден Ленина. Говорильня не поможет. Сейчас они ведут работы на Юге страны, а потом перейдут и на Север. Так что борьба с перебросчиками ещё предстоит.
Во-вторых, говорил о своей «больной теме» - борьбе с алкоголизмом. Правительство, отмечал писатель, принимает постановление, которое противоречит ранее принятому решению от 1981 года. По существу, Правительство сводит на нет то, что было раньше завоёвано, то
есть, - это отступление назад.
В-третьих, он ратовал за то, что необходимо приостановить строительство Костромской атомной станции в г.Буе, в трёхстах километрах от Вологды. Иначе все мы будем заложниками этой АЭС.
Здесь же в своём выступлении писатель высказал собственные соображения по улучшению доли русского крестьянства.
- Деревню мы обездолили, разграбили, унизили, - сетовал он. - Сделали её бесправной, а теперь требуем, чтобы она нас кормила. Да как же она может кормить? Ей долги нужно вернуть!
И он назвал ряд мер, как это сделать на его взгляд.
Надо всех, кто желает и умеет работать в деревне, наделить землёй. Затем следует принять закон, по которому дать крестьянам право передавать выделенную землю по наследству.
Беспокоился писатель и о том, что пора взять на учёт пустующие дома в деревнях и сёлах и как-то попытаться сохранить.
***
В перерыве я встретил Белова на лестнице, мы пожали друг другу руки и стали спускаться в фойе. Я сказал Василию Ивановичу, что выступление у него было хорошее, но по некоторым пунктам уже есть и возражения.
В частности, молодой делегат подошёл к микрофону, установленному в зале и громко заявил, что не согласен со словами Белова про сельскую молодёжь.
И вот, когда мы спустились в фойе, то увидели этого парня.
Василий Иванович подошёл к нему, дотронулся до рукава пиджака.
- Эй, шеф, - обратился он к нему не очень любезно, - в чём не согласен со мной? В чём я не прав?
Тот стал излагать свои доводы. Выяснилось, что он ничего не имел против позиции писателя. Просто от волнения не точно высказал собственные мысли. Он признал это искренне.
- Ну, вот и хорошо, что так, - с лица Белова ушло некоторое напряжение. - Хорошо, что между нами нет разногласий.
Мы, разговаривая, не заметили, как вокруг образовалась небольшая группа людей. Все с любопытством разглядывали Белова.
Когда прозвенел звонок, и надо было подниматься в зал, к Белову подошёл здоровый, высокий мужчина, делегат конференции.
- Василий Иванович, я собираю все ваши речи, - пооткровенничал он. - И это выступление на конференции записал.
Он достал из кармана блокнот и показал записи.
- Пожалуйста, Василий Иванович, распишитесь здесь, - попросил он, - оставьте автограф на память.
- Ну, что вы, это же не книга?! - возразил Белов.
- Какая разница! - настаивал собиратель беловских речей.
Белов, скрепя сердце, оставил размашистый автограф в блокноте.
- И мне автограф, вот здесь, - протянул красную карточку мандата другой делегат из окружавших нас.
Василий Иванович оставил автограф на мандате.
- И мне ещё! - попросил другой делегат.
- Ребята, ну, что вы в самом деле? - взмолился писатель. - Я же не на каком-то вечере писательском или на встрече с читателями…
И, чиркнув последний автограф в протянутый блокнот, он поспешил в зал, хотя желающих получить автограф было предостаточно.
В другой перерыв я наблюдал, как происходил оживлённый диалог писателя с молодым председателем колхоза, приехавшим на конференцию из Шекснинского района. Он жаловался Белову, что на селе идёт утрата русской народности, духовных традиций. И отчасти пытался переложить вину за всё это на писателей, не имея в виду конкретно Белова.
- В деревне не купить книги Пушкина, Некрасова или Достоевского, - плакался председатель. - Вот до чего мы дошли…
- Ну, это уже не ко мне, - возразил писатель. - Эту претензию надо направить издателям.
В мимолётных эпизодах ещё раз проявилась большая любовь людей к честному, смелому писателю. Настоящая любовь, а не напоказ. И она, по большому счёту, дороже похвал критиков или литературных наград.
«Я БЕЗ РОДИНЫ НЕ МОГУ…»
С дочкой-школьницей я возвращался вечером, где-то около семи часов, из больницы домой. Выпавший свежий снежок красиво разукрасил улицы, их было трудно узнать, будто мы вошли в незнакомый сказочный городок.
Во дворе своего дома я встретил Василия Ивановича Белова.
Остановились, поздоровались, разговорились.
- Не знаете ли, где здесь живёт Раздрогин? - спросил он.
- Доктор что ли? - уточнил я.
- Да, он самый.
- Не помню точно подъезд, Василий Иванович, - ответил я, - но вон в том доме, напротив, там он точно живёт. Подъезд надо уточнить, спросите там у кого-нибудь…
- Ладно, спасибо. А как у тебя дела?
Василий Иванович общался со мной иногда на «вы», а иногда на «ты».
‑ Жаловаться грешно, - ответил я.
И рассказал, что иду от жены из больницы, где ей сделали операцию. Василий Иванович выразил мне искреннее сочувствие.
- Моей тоже надо бы делать операцию, - обронил он, - да вот всё откладываем…
Я догадался, что Белов и шёл к Владимиру Александровичу Раздрогину, очевидно, посоветоваться насчёт этого житейского вопроса.
Тут я вспомнил, что на днях читал справку о деятельности колхоза «Родина», где расположена Тимониха, родная деревня Василия Ивановича. Я также знал, что колхозники приезжали в Вологду к высокому начальству с единственным вопросом: «Что делать?». Грядёт расформирование кохоза.
Об этом я и сказал писателю.
- Что делать? - запальчиво заметил Белов. - Работать надо! Коров доить. А работать не хотят. Я вот к ним, когда бываю в Тимонихе, приду в мастерскую, сорок мужиков сидят в домино забивают. А работать не хотят. Только за водку всё делают. Председатель плачется всё время, что колхозники ничего делать не хотят.
Вот ведь в чём беда-то!
Корова отелится где-нибудь не на ферме или пропадёт в лесу, так её даже и не ищут. Спишут - и всё!
- А вы сами-то бываете зимой в деревне? - спросил я Белова.
- А как же! - ответил Василий Иванович.
И, чуть помолчав, добавил:
- Я без Родины не могу!
- Вот и завтра опять поеду туда, - продолжал он.
- А ты их пока не трогай, - попросил он за земляков, - не пиши пока.
- Хорошо, - пообещал я. - Погляжу, как ситуация будет складываться.
Слово за слово, перешли, как часто бывает у русских, «на политику». Василий Иванович вспомнил про «августовский путч» в Москве. 16/.
- Я тогда отдыхал в Сочи, - говорил он. - Но сразу же, на второй день, когда начались события, самолётом вылетел в Москву. Весь этот спектакль видел своими глазами…
- А кто вам ближе - «левые» или «правые»? - подзадорил я собеседника.
- Одинаковые - и те, и эти, - усмехнулся писатель.
КРЕСТ - ОН ВСЕГДА ТЯЖЁЛЫЙ...
Жанр воспоминаний стоит в литературе особняком, поскольку требует от писателя не только творческого осмысления давно прошедших событий, но и одновременно строгой документалистики. Далеко не всякий художник слова рискует вынести на суд читателя какие-то воспоминания.
К слову, наш замечательный прозаик Фёдор Александрович Абрамов так и не рискнул написать развёрнутые воспоминания об известном советском поэте и главном редакторе журнала «Новый мир» Александре Трифоновиче Твардовском. Видимо, масштаб личности А.Т.Твардовского и его роль в текущей литературной жизни требовали от автора некоторой «дистанции», потому что вблизи многое воспринималось ещё достаточно обыденно.
Но зато Фёдор Абрамов оставил блестящий образец портретного очерка-воспоминания о вологодском и московском поэте Александре Яшине. После Абрамова уже никому не удалось воссоздать такой живой, яркий и, конечно, непосредственный образ Александра Яковлевича.
В какой-то мере «яшинский очерк» Фёдора Абрамова мог бы служить эталоном того, как следует писать воспоминания и придерживаться канонов жанра.
Обо всём этом думаешь, когда берёшь в руки воспоминания Василия Белова «Тяжесть креста», посвящённые другу и соратнику, прозаику, режиссёру, актёру Василию Макаровичу Шукшину. 17/. С ним Белов дружил, часто бывал у Шукшина дома в Москве. Да и Василий Макарович наведывался в Вологду и Тимониху, полюбил вологодский край, снимал в окрестностях древнего Белозерска знаменитый фильм «Калина Красная». Из этих встреч и бесед и возникла повесть Белова о Шукшине.
Сам Василий Макарович Шукшин, его актёрская, писательская, режиссёрская деятельность воспринимались в обществе по-разному. Одни - с восторгом и поклонением, другие - с неприязнью и даже ненавистью.
Теперь прошло много лет после неожиданной кончины писателя-актёра на Дону во время съёмок фильма «Они сражались за Родину» по роману Михаила Шолохова. О романе написано достаточно, хотя его мало переиздавали. Свежи в памяти и публикации и о «донской трагедии» Василия Макаровича.
Казалось бы, что нового можно сказать о Шукшине? Вроде бы, всё о нём известно! И всё же, зная, что Василий Белов и Василий Шукшин - друзья в самом высоком смысле слова, ожидаешь чего-то необычного.
И ожидания, к счастью, не напрасны.
С самого начала автор отступает от канонов жанра и излагает нам план рукописи воспоминаний, а ниже уже идут и сами воспоминания с оговоркой, что «план - одно, а его выполнение - нечто иное…». Василий Иванович, говоря образно, приоткрывает дверь в собственную «творческую лабораторию», чтобы читатель мог соучаствовать в процессе написания воспоминаний.
Это довольно оригинально!
По ходу развития и изложения событий отход писателя от особенностей жанра (равно как и плана написания книги) становится всё отчётливей, все ощутимей. Думаю, такое сделано сознательно. Это как бы приковывает внимание читателя. В конце концов, разве дело в плане или в какой-то схеме?
Нет, конечно!
Дело - в правде эпохи, в правде образа писателя-друга, ради чего Василий Белов и взялся за перо.
Читая страницу за страницей, невольно, но неизменно приходишь к выводу, что «Тяжесть креста» - не столько воспоминания, а скорее, повесть-размышление о времени, в котором жили Шукшин и сам автор. В произведении мы узнаём о делах разных людей - простых, или наоборот - о знаменитых, как актёр Иннокентий Смоктуновский или поэт Михаил Дудин. Все их дела - и хорошие, и плохие - по-новому дополняют литературно-художественную и общественную обстановку, которая была тогда в Советском Союзе.
Итак, повесть! Её можно назвать документальной, но весьма условно, элементы художественности в ней довлеют.
Белов старался показать главное действующее лицо - Василия Шукшина, что называется, без прикрас, крупным планом, открывая в нём светлые и не очень светлые стороны характера. Но не возникает ощущение, что автор использует модный ныне принцип: «Всё на продажу!». Этого, то есть «продажи» сокровенного, как раз и нет в повести.
Приравнивая Шукшина к символам своего поколения, Василий Иванович убедительно доказывает, что пробиться к вершинам творчества, к вершинам признания «человеку из народа», а именно таковыми были Шукшин и сам автор, неимоверно сложно, практически невозможно без каких-то моральных потерь и потерь собственного здоровья.
В демократической России, кстати, положение фактически не изменилось. Одну из причин автор видел в «сионизации культуры», то есть в том, что группы или кланы людей, мало имеющих отношения к подлинному творчеству в литературе и искусстве, определяли развитие национальной культуры, выстраивали по «собственному ранжиру» её представителей, особенно русских деятелей.
Можно и поспорить с писателем, но сделать это будет очень трудно. Трудно опровергнуть доводы, которые он приводит.
В последние годы Василий Белов активно выступал в печати как публицист, откликаясь на злобу дня. Его очерки, статьи, интервью печатали многие центральные и региональные издания. С точки зрения художественной в этих работах далеко не всё равноценно.
В повести же о В.М.Шукшине мы снова видим «прежнего» Белова - автора знаменитых повестей «Привычное дело» и «Плотницкие рассказы».
Воспоминания, как признался однажды сам автор, писались долго, мучительно.
Но, как известно, легкого креста не бывает.
«НЕ БОЙТЕСЬ ГЛАСНОСТИ…»
О позиции писателя на выборах Верховной власти в 1989 году
Свежим ветром повеяло над страной, когда чиновники стали «уходить от разнарядки» и предоставили народу избирать представителей Верховной власти, как было заведено ещё в Древней Руси.
Поэтому бурно проходили встречи кандидатов с избирателями. Я был на одной такой встрече в «Доме политического просвещения» в центре Вологды, где обсуждали писателя В.И.Белова, кандидата от партии.
В зале полно людей. После краткого представления доверенным лицом, на трибуну вышел Василий Иванович.
Привожу отрывки выступления.
- Почему я не взял самооотвод? Лучше было бы отказаться? Я долго думал и пришёл к выводу - не следует отказываться. Я согласился баллотироваться, чтобы защищать права наших людей. Если изберут, может, я успею сделать что-то, оказать влияние на ход событий в стране.
Я вспоминаю случай тридцатилетней давности. Тогда, накануне выборов, пришёл в районную газету один товарищ и, хлопая по карману, говорил: «Чего вы спорите? Все депутаты вот, у меня здесь…». Там у него были фотографии будущих избранников, хотя их выдвижение ещё не было.
Если сравнивать тот факт с событиями современными, то увидим, как далеко мы ушли. Выдвижение депутатов, особенно теперь, проходит интересно…
- Скажу коротко о личных планах, - продолжал Белов. - Если меня изберут народным депутатом, я буду действовать, исходя из того, что произошло с нашей страной за последние пятьдесят лет. В 30-е годы коллективизацией не только крестьянству, но и всему русскому народу был нанесён сильный урон. По моим сведениям, сейчас русских людей в стране меньше половины. Но находятся учёные, утверждающие, будто русские обладают какой-то «особой агрессивностью». Одна учёная мадам осмелилась заявить, что есть средства лечения «агрессивности» русских.
Я был просто возмущён!
- Гласность у нас, к сожалению, ещё не полноценная, полной гласности у нас нет. Не бойтесь гласности, она никому вреда не принесёт. Что мы знаем, например, об экономике? По-прежнему ведомства и Госплан нам не подвластны, командуют страной, как им вздумается. Куда и за сколько продают лес, газ, нефть? Обидно, что экономика почти полностью ориентируется на помощь от Запада.
Все переключились на валюту и хотят с помощью западной техники восстановить народное хозяйство. Хотят всё продать и всё купить. Я считаю, что это неправильно, это губительно.
Надо самим создавать и технику, и технологию. Чем мы хуже других? Ориентируясь на Запад и на их технологии (а они продают нам всё устаревшее), мы очень быстро превратимся в колонию Запада.
А вы знаете, что произошло с Югославией, которая жила в долг!
В одной из газет я недавно прочитал, что мы готовы каждый год продавать за границу большое количество экологически чистого мёду. Да, кое-кто у нас желает всё продать! Уже существуют кооперативы, страшно сказать, по продаже… крови человеческой. Всё самое лучшее, всё самое хорошее продаём.
Какая же может быть экономика?
Я сам видел в Молдавии, как огромное поле, красное от зрелых помидор, запахивали тракторами. В то же время покупаем в банках помидоры и везём из Венгрии и Болгарии. Или вот привозим яблоки из Польши, а свои, гораздо лучшие по качеству, сгноим или свиньям скормим…
- Насчёт деревни я уже многое говорил и не раз. Месяца три назад я послал в Политбюро записку, в ней подробно высказал соображения о возрождении деревни, их можно считать частью моей предвыборной платформы. В записке много разных предложений. В том числе я просил создать в Москве специальную радиостанцию для сельских жителей, а на Центральном телевидении выделить сельский канал, не довольствоваться одним «Сельским часом».
Михаил Сергеевич Горбачёв ознакомился с моей запиской, распространил её среди членов Политбюро. Какие будут действия? Я пока не знаю!
- Несколько слов о молодёжи. Сейчас многое делается, чтобы с помощью разных усыпляющих средств увести её в сторону от главного. Я имею в виду нажим на телевидении и в кино на то, чтобы притупить у молодёжи чувство стыда, чувство Родины, уменьшить её тягу к трудолюбию. Всё поставлено на то, чтобы лишить её самых корневых, самых основных нравственных ценностей. Вы можете судить об этом по нашим вологодским делам. Одурманивание происходит очень активно. Причём, демагоги уверяют, что нельзя запрещать ничего, дескать, должна быть свобода. Свобода - это дело хорошее. Но когда она оборачивается несвободой для большинства и будущими бедами для страны, то, вероятно, это будет не свобода, а что-то другое.
«Ну, давайте разрешим наркотики?» - часто слышу такой вопрос. Его уже задают без всякого стыда. У нас активно пропагандируют дешёвую музыкальную продукцию, эротическую продукцию, дело доходит до порнографии…
Я думаю, что всё это ужасно!
В Америке, в 1987 году, свыше двухсот тысяч детей родились, заражённые СПИДом. Такое связано, в основном, с нравственным состоянием людей, потерей ими нравственных ориентиров, моральным разложением самого общества. Видов одурманивания в нашей сегодняшней действительности очень много. Я вспомню лишь алкогольное одурманивание. То, что алкоголь - наркотик, признано всеми учёными мира. Но у нас в обществе почему-то не считают алкоголь наркотиком. Борьба со злом не ведётся планомерно. Ну, а что делается в итоге свободной продажи алкоголя? Почитайте хронику в газетах - где-то убивают друг друга, где-то гибнут в огне, где-то калечатся…
***
- Кстати, здесь есть кто-нибудь из горисполкома?- спросил Белов.
На этот вопрос Василия Ивановича поднялся исполняющий обязанности председателя горисполкома В.Карманов.
Белов попросил его подойти к трибуне и передал ему свои талоны на водку.
По залу прокатился одобрительный шум.
Правда, в некоторых частях зала раздались и недоумённые возгласы. Тогда писатель объяснил, почему так поступил.
- Если я непьющий, - продолжал он, - престарелая моя мать непьющая, непьющая дочь-девочка, жена непьющая, а нам приносят талоны. За квартал мы должны выпить девять бутылок водки. Представьте себе! Наш горисполком вручает талоны, как почётные грамоты. Я посылал письмо с предложением, чтобы талоны не вручали, а кому нужно, пусть придёт и возьмёт.
***
- Таковы, товарищи, мои взгляды по насущным вопросам жизни, - подвёл итог Василий Иванович. - А теперь я отвечу на записки.
Записок кандидату поступило много. Ответы на них фактически превратились в дискуссию с аудиторией и заняли в два раза больше времени, чем само выступление писателя.
Воспроизведу некоторые моменты своеобразной дискуссии.
- Василий Иванович, является ли сегодня партия авангардом, если - да, то в чём?
- Я считаю - является. Всю перестройку затеяла именно партия, сняты многие запреты в идеологии. Уже одно то, что можно говорить открыто и смело с этой трибуны - любой может выйти и сказать - я считаю, победа большая!
- Если Вас изберут, придётся решать вопрос о передаче власти Советам. Каким бы Советам вы хотели передать власть - 1905 года, 1917 года или нынешним?
- Я не знаю тех Советов. Я предпочитаю отдать власть хорошим Советам. Но это от нас всех зависит. Каких туда выберем людей - такие Советы будут. Опыт у людей есть. Двигайте в Советы достойных, чтобы они представляли бы ваши интересы.
-Если Вас изберут, будете ли вы считать себя народным депутатом или депутатом от партии?
- Наше выдвижение в кандидаты, в том числе и моё, произошло по закону, который вы обсуждали и который потом был принят. Но, думаю, многие избиратели плохо этот закон знают. К тому же есть в нём и несовершенства. Мне, к примеру, придётся участвовать в выборах трижды: в Центральном Совете общества борьбы за трезвость, в Союзе писателей РСФСР и дома, то есть через население. Имею ли я право, чтобы меня трижды избирали? Такой странный закон! Если меня изберут, то больше буду считать себя от вас, от народа, потому что меня выдвинули и поддержали люди.
-Как вы относитесь к постановлению ЦК КПСС об обеспечении каждого жителя страны к 2000 году жильём - отдельной квартирой или домом, реально ли оно?
- Я считаю, что реально, но у нас многое не делается. Вот, скажем, в сельской местности тысячи домов гниют, тысячи домов брошены. Одновременно строят бараки из бруса, которые простоят 10-15 лет и разрушатся. Ещё сложнее в городе, надо упорядочить квартиросъёмочный закон. Недопустимо, когда, скажем, два пенсионера занимают трёхкомнатную квартиру, а молодая семья ютится в комнатушке или в подвале. Хороший опыт имеется у наших соседей в социалистических странах, но мы его не используем.
- Что, на Ваш взгляд, надо сделать, чтобы общественное мнение обязательно учитывалось в деятельности органов власти и управления?
- Нужна гласность во всём огромная. Повторяю: не надо бояться гласности! У всех групп населения должна быть возможность высказаться в печати, на телевидении. У нас этого пока нет. Пока у нас, то есть у общественности, нет никакого рычага воздействия на власть. Я не вижу пока, как найти этот рычаг. Сколько я ни выступал в печати, по радио о каких-то больных проблемах, к моим словам мало прислушивались. Необходимо вместе искать эти рычаги - они в самоуправлении, в самостоятельности.
- Василий Иванович, являетесь ли вы миллионером?
- Нет, я не миллионер. У моего соседа в деревне денег на сберкнижке больше, чем у меня. Конечно, если бы я захотел стать миллионером, я бы им стал, особенно сейчас, когда многие издательства просят переиздавать уже написанное, хотя, правда, за переиздания платят немного. У меня издаются книги за рубежом, там платят валютой. Но государство забирает больше половины. Замечу: один выпуск «Роман-газеты» большим тиражом принёс государству доход в несколько миллионов рублей. Так что я своим трудом даю стране и советские рубли, и доллары. Обижаться на заработки мне не следует. Если вы желаете, чтобы у меня была задача стать миллионером, то не стоит меня выбирать в депутаты Верховного Совета…
- Была ли Вам взбучка за недавнее интервью по радио про вологодские небоскрёбы?
- Нет, не была. А какую вы имеете в виду взбучку? Я не знаю, как можно сделать взбучку члену партии? Критика есть критика. Если кому-то не нравится, пусть выступит, скажет. Если я правду написал - какая же тут взбучка? Нет, времена у нас теперь не те…
- В романе Василия Гроссмана «Судьба» звучат явно русофобские мотивы. Как Вы оцениваете шумиху вокруг романа?
- Да, произведение называют гениальным. Я его не считаю таким. Роман, на мой взгляд, талантливый; талантливее, чем «Дети Арбата». Но мотивы русофобские, которые звучат в романе Гроссмана, характерны и для многих наших современных журналистов и писателей. Стоит только об этом сказать вслух, тебя тут же обвинят в шовинизме или назовут поклонником «Памяти».
Вот недавно мне из Америки прислали две вырезки из газеты «Новое русское слово». Там написано: «Неожиданным для нас было выдвижение кандидатом в депутаты от КПСС В. Белова. Ведь он - один из главных руководителей в «Памяти». Я никакого отношения к «Памяти» не имел. А в Америке утверждают обратное. Да и не только там. По Вологде ходят слухи, что я субсидирую «Память» и так далее.
Я не знаю, как бороться со слухами. Единственный способ - это их игнорировать.
Ну, и ещё что касается русофобии.
Огромный регион в центре страны называется не иначе, как Нечерноземье. А ведь это - Россия. Почему мы стыдливо стесняемся произносить прекрасное название? Я не могу сказать про себя: «Я - нечерноземец». Но всегда скажу: «Я - русский!».
Были и другие вопросы, касающиеся литературного процесса, состояния нравственности в обществе, воспитания молодёжи.
Собрание решило ходатайствовать в общественные организации об избрании В.И.Белова народным депутатом Верховного Совета СССР.
ЧАЙ В ХМУРЫЙ ДЕНЬ
На моём рабочем столе несколько дней лежало письмо, присланное на имя В. И. Белова из Москвы, из какого-то издательства.
Хотя на улице Мальцева в доме № 19 он не жил уже шестой год, но не все и не везде, наверное, знали новый адрес на улице Октябрьской. Поэтому иногда и отправляли письма на старый адрес.
Я позвонил в двенадцатом часу Белову, сказал:
- Василий Иванович, есть Вам письмо, хочу занести. В ящик бросить или зайти?
- Заходи, - ответил писатель.
- А какая у вас квартира, - уточнил я, - что-то запамятовал…
- Четвёртая, - назвал Белов.
Я взял письмо и вышел на улицу. Идти-то всего ничего - миновать перекрёсток, а от молодёжного театра до дома Белова метров сто…
На дворе было хмуро и пасмурно, полутемно, даже мрачновато как-то, хотя день уже наступил. Такое время, что непонятно: то ли глубокая осень, то ли ранняя зима. Вот и подъезд, дом, так называемый, правительственный. В нём когда-то поочерёдно жили два первых секретаря обкома партии. В подъезде, насколько я знал, был оборудован милицейский пост и на дежурстве стоял милиционер.
Теперь ничего этого, конечно, не было. Подъезд немного обшарпаный, но на лестничной площадке, куда я поднялся, всё прилично. Нажал звонок в четвёртую квартиру.
Дверь открыл сам Василий Иванович. В прихожей очень просторно и полутемно.
- Я на минутку, - предупредил я, зная, что писатель очень занят, и каждая минута у него в буквальном смысле на счету.
- Ничего, ничего, проходи, - пригласил Белов.
- А что, света нет? - спросил я.
- Свет есть, - ответил хозяин и нажал включатель.
В прихожей стало светло.
Я передал Василию Ивановичу письмо из Москвы и повернулся, чтобы уйти.
- Погоди, погоди, - остановил он. - Попей хоть чаю!
И показал рукой, куда надо пройти. Я разулся, повесил куртку и вслед за хозяином прошёл в смежную комнату. Это была кухня, двольно просторная, слева вдоль стены стояла газовая плита, мойка, маленький столик, а справа, тоже у стены - большой стол, на котором была посуда.
Я сел за стол.
- Кушать хочешь? - спросил Белов.
- Спасибо, Василий Иванович, я только что завтракал. Поздно встал, почти всю ночь читал. Но от чая не откажусь.
- А я уже обедаю, - пояснил он и стал продолжать трапезу.
Перехватив мой взгляд, Василий Иванович добавил:
- Холостякую.
Но не стал объяснять, почему «холостякует». Видимо, жена Ольга Сергеевна и дочь Аня были где-то в отъезде.
За его словом «обедаю» я почувствовал что-то недосказанное. Скорее всего, писатель поднялся рано, как он обычно вставал до солнца, много работал, и день для него уже, выходило, как бы прожит. Причём, прожит день с пользой.
А мне за себя и про себя стало несколько неудобно. Вот сам всё время хочу писать лучше и больше, а пример Василия Ивановича всё недосуг взять на вооружение - проспал полдня. Да, и вообще, дни зачастую проходят бесследно, хотя не должно быть так.
Всякий день и час надо наполнить делом, работой, благими помыслами, как это получается у Белова. Мы, берущиеся за перо, всё ждём каких-то чудес, манны небесной, а нужно умело и радостно работать.
«Умение управлять талантом, - не раз утверждал в своих записках вдумчивый Михаил Пришвин, - есть сам талант».
- Ну, как жизнь, как газета, как с финансами? - спросил меня Белов.
- Спасибо, Василий Иванович, - ответил я. - Всё идёт вроде бы неплохо.
Он распечатал письмо, достал листок и посмотрел на него в полумраке,
сказал, что плохо видит.
- Наверное, письмо из «Скифов», - продолжал он. - Есть такое издательство. Я им дал книгу публицистики. Вот должны бы выпустить.
- А… «Скифы», - протянул я. - Как же, слышал, знаю. Они выпустили недавно книгу этого, как его…
Тут я, к стыду своему, совсем забыл фамилию. У меня так бывает с памятью - провал полный, как будто я никогда и не знал того или иного человека.
Я потёр ладонью лоб.
- Вот вспомнил: Иван Сергеевич, повесть «Солнце мёртвых»…
- А Шмелёв! - подсказал Белов.
-Да, да, он самый. Они издали его «Солнце мёртвых» отдельной маленькой книжечкой в мягком переплёте…
- Я что-то не видел, - сказал Белов.
- Я её купил, когда был в Москве, - уточнил я.
Хозяин заварил чай и поставил маленький чайник на стол настаиваться.
- А что ты читал ночью-то? - спросил он.
- В журнале «Север» Леонида Зурова роман «Древний путь» - про гражданскую войну…
- Ну и как?
- Как писатель-то он неплохо пишет, - сказал я. - Но тяжело про гражданскую войну читать - всё смерти, кровь…
- Я что-то такого писателя не помню, - удивился Белов.
- Ну, как же, Василий Иванович, он ещё с Иваном Буниным дружил, жил в его семье как приёмный сын…
- Ах, да, да, вспомнил теперь, - оживился Белов. - Да, знаю, знаю.
Видно было, что Василий Иванович с трудом отрывался от каких-то других мыслей, от какого-то другого мира, в котором он, наверное, жил с самого раннего утра, когда работал за письменным столом. Он пребывал в своём творческом измерении.
Потом он снова взял раскрытое письмо, повертел в руке.
- Публицистику-то надо бы издать к съезду народных депутатов, - продолжал он. - Они там тоже, наверное, тянут…
- А публицистика - это то, что Вы печатали в «Русском Севере»? - попробовал я уточнить.
Василий Иванович посмотрел на меня недружелюбно (областную газету «Русский Север» он не очень жаловал), но потом взгляд его смягчился.
- То, что было в «Русском Севере», конечно, туда войдёт как часть публицистики. Там собраны многие статьи, большая книга…
- Да, сейчас сложно издавать что-либо, - солгасился я. - Я вот тоже собрал книгу стихов, хотел издать в издательстве «Русская книга», там охотно согласились, но потом отказали, мол, нет денег на полиграфию и всё остальное…
- А что за «Русская книга»? - спросил Василий Иванович.
- Ну, бывшая «Советская Россия», - пояснил я.
- Где Борис Миронов? - уточнил он.
- Да. Ему моя рукопись очень понравилась, я же с ним работал в «Правде». Рукопись готовил к печати и редактировал московский поэт Саша Целищев, он сам из Костромы. Борис мне сказал: «Либо жди полгода или больше, когда у нас появятся финансы, либо попробуй издать ещё где-то…».
- Бесполезное дело, - махнул рукой Белов. - Мой знакомый Анатолий Заболоцкий тоже к ним сунулся с книгой стихов, тоже наобещали, а потом ничего…
- Я рукопись забрал у них, до сих пор не знаю, правильно сделал или нет, - вздохнул я.
- Думаю, правильно, - сказал Белов.
- Хотя в принципе издательство вроде бы неплохое, - продолжал я, - издают приличные вещи. Вот выпустили, мне Миронов подарил, сборник документов «Под стягом России».
- Я его читал, - отозвался Василий Иванович. - Мне не очень понравился сборник. Я эту книжку прочитал в поезде, когда ездил в Приднестровье. Составитель подошёл к материалам как-то не очень добросовестно. И я хотел сказать об этом Борису Миронову при встрече. Некоторые документы там вообще не нужны, некоторые документы паскудят Россию, а так не должно быть…
«Паскудят…»
Это слово я слышу от Василия Ивановича не впервые.
В его речи оно означает самое презрительное, самое уничижительное, самое отвратительное.
Мы продолжали беседовать об издательских делах. Разумеется, не о моих делах, а Василия Ивановича. Он сетовал, что в издательстве «Искусство» второй год лежит том произведений Ивана Ильина, русского философа, критика, писателя, предисловие к которому сделал Белов - не выпускают, не объясняя причин. В «Советском писателе», говорил он, отложили выход, повторный, романа «Всё впереди». Неизвестно, кто и почему приостановил и выпуск пятитомника собрания сочинений, третьего тома до сих пор нет.
Такие вот, не очень весёлые, новости рассказывал Василий Иванович.
-Всё вздорожало, - продолжал он . - Но всё это искусственно. Русскую культуру «притормаживают» совершенно сознательно. Завели дело в тупик. Да, впрочем, не только у нас. Во всём мире идёт разложение национальных культур…
- Заменяют национальное достоинство псевдокультурой, массовой культурой, культурой, в которой культуры как таковой нет, - поддержал я Белова.
- Да, в том-то и дело! - кивнул он. - Но это ж, я говорю, искусственно делается.
Чтобы развеять грустное настроение писателя, я сказал, что все эти издательства что-то же издают: зайдите в книжный магазин в Вологде, там полки завалены «анжеликами», «голыми королями» и прочим ширпотребом, от него уже мутит. Мне, кстати, поступило предложение из Москвы написать в «пожарном порядке» детектив за большие деньги, то есть, за гонорар, но я отказался от такой «удачи».
- Правильно сделал! - поддержал Белов. - Что до книжных полок, то и в Москве они завалены, книги не берут…
Ещё писатель жаловался на то, что издатели очень мало платят, за печатный лист - 300 рублей.
- Толстая книга, - говорил Белов, - стоит 12 тысяч рублей. Ну, что это за оплата?
Увы, интеллектуальный труд у нас никогда не ценился так, как это положено. Ну, что ж, Россия в этом отношении не меняется, наверное, уже 200 лет. Хотя мне было и обидно за писателя, получившего своими произведениями мировую славу.
Обсудили мы ещё и вологодские издательские дела. Я поделился планами: может быть, если удастся найти спонсора, издам книгу стихов здесь.
- Я вот никак не понимаю, - сказал Белов, - как можно на издание давать деньги? Как можно, чтобы автор сам платил? Ему ведь должны платить за его труд, а не наоборот. И какие-то деньги можно взять и отдать? Наверное, такие уж деньги!
- Не думаю, Василий Иванович, что у благотворителей «деньги лёгкие», - пояснил я то, о чём сам много думал и приходил к такому же выводу, как и Василий Иванович. - Но я с вами полностью согласен: надо бы сделать так, чтобы за труд, тем более интеллектуальный, нормально платили издатели или государство, а не сам автор тратил чьи-то срелдства на издание собственных произведений.
- Нет, - мотнул головой Белов, - я всё равно этого не понимаю.
Да, «издательский маразм», воцарившийся у нас в 90-е годы, и действующий до сих пор, трудно понять нормальному писателю.
Разговор затихал, и я стал собираться. Но, прежде чем подняться, спросил:
- Давно ли Вы были в Тимонихе?
- Давно уже, - вздохнул он.
- А зимой туда дорогу чистят?
- Иногда чистят, иногда нет, - пояснил он. - В иной раз оставляю машину прямо у фермы, до дома иду пешком.
Я вспомнил, как будучи осенью на родине у Белова, познакомился с его добрым другом Осипом Самсоновым, колхозником из соседней деревни, плотником и механизатором. Колоритная фигура! И теперь сказал Белову, какой Самсонов замечательный человек.
- Когда мы возвращались от Вас, - вспомнил я, - мы зашли к нему в дом, осмотрели всё, дом мне очень понравился.
- А старуха его не била в тот раз? - спросил Василий Иванович.
- Нет, не била, мы же застолье не устраивали…
- А то она у него злая, - продолжал писатель. - Я сам видел: он вылез как-то из трактора немного хмельной, а она коромыслом и начала охаживать прямо на лужке. Он такой беззащитный: съёжился, закрылся руками, а она его охаживает, охаживает…
Я засмеялся.
- Не веришь? - расценил мой смех Белов. - Я сам видел!
- Верю, конечно, Василий Иванович. Но я представил всю эту картинку на лужке, и мне стало смешно…
- Да! - протянул Белов.
Напоследок напомнил, что некоторое время назад я просил писателя подготовить очерк или публицистическую статью для «Труда», где я тогда работал.
- Мне ещё раньше заказали статью для газеты «Мы» в Америке, издающейся на русском и английском, я написал «Письмо американскому фермеру», - рассказывал Белов. - Но редактор, как я узнал потом, еврей, без видимых причин отклонил письмо. Я передал письмо в газету «Россия» в Москве, вроде бы нейтральную, продемократической ориентации. Но и там сказали, что, мол, надо бы подождать главного редактора, он в отъезде, а когда приедет, тогда всё и решит. Вообщем, если и там откажут, то я предложу письмо вам, оно не большое, четыре странички.
Уже в прихожей Белов спросил меня о ближних планах. Я сказал, что намереваюсь поехать в Новгород и сделать беседу с Дмитрием Балашовым, который много и интересно пишет про Святую Русь.
Белов согласился, что это хороший писатель. Но заметил, что он не разделяет его пассионарности, её Дмитрий Балашов, по мнению Белова, заимствовал у Льва Гумилёва. Этот последний был сыном Анны Ахматовой, еврейки по происхождению, и Николая Гумилёва, татарина по происхождению. Поэтому их сын, Лев Гумилёв, и пытался создать некую «теорию пассионарности»; заодно он высказывал предположение, что монгольское иго, как и монгольское завоевание, было благом для России.
- Это какая-то чушь! - горячился Василий Иванович. - Какой-то абсурд. Я эту теорию не разделяю.
Мне нечего было сказать в ответ, я не вникал в «этот вопрос» так глубоко, как Василий Иванович.
- Всё же передай, - голос Белова потеплел, - большой привет от меня Дмитрию Михайловичу.
Впоследствии я это и сделал.
Я вышел на улицу, мне показалось, что никакой хмури нет, что с неба сеется свет, а вокруг идут самые добрые, самые лучшие люди.
Это во мне ощущалось участие души Белова!
ЛУЧШИЙ ПОРТРЕТ
Всякий человек - сокровенная тайна. Так, видимо, устроено Божественным Промыслом. «Тайная тайна», её разгадка ускользает от нас. Искренний поэт Николай Рубцов, лучший друг Василия Белова, в одном из стихотворений не зря сказал: «Я - как есть загадка мирозданья!».
Порой кто-либо прилагает усилия проникнуть в тайну, но она всё равно не до конца раскрывается.
А, может, её и не следует раскрывать?
Если вдруг такое и случится, что её разгадают, тогда, пожалуй, человек перестанет быть человеком, а превратится в нечто иное.
Не приведи, Господи!
И всё же одарённая личность, будь она в науке или искусстве, как бы непроизвольно, по зову души, желает познать «тайну» человека.
Думаю, этому служит и портретная живопись. Художник, передавая духовность натуры, взятой для портрета, собственными средствами раскрывает её тайну.
Далеко не всякому мастеру кисти такое по плечу. Перед портретистом стоят две сложные задачи. С одной стороны, он должен быть полностью подчинён натуре. Только натуре! Ни в чём не отступать от неё. С другой стороны, если художник просто перенесёт на холст натуру, то выйдет у него, скорее, не портрет, а всего лишь копия. К натуре он должен добавить ту самую «тайну», а сначала увидеть её и понять.
Именно так и работал над портретами Олег Александрович Бороздин, на мой взгляд, один из самых талантливых живописцев на Русском Севере. Художник Божьей милостью, он всегда следовал Природе, лучшему, по его мнению, Учителю. Олег Александрович творчески усвоил и продолжал традиции выдающихся русских художников, особенно любил картины передвижников.
Бороздин родился на станции Няндома Архангельской области 7 октября 1929 года, отец работал в локомотивном депо, а мать из вологодских крестьянок. Олег рано проявил тягу к рисованию. Подростком попал на областную «Олимпиаду молодых дарований Севера» в Архангельск, где его рисункам присудили первое место. Начинающий художник познакомился со Степаном Григорьевичем Писаховым, знаменитым северным сказочником, художником, получил от него напутствие: «Надо тебе, Олег, учиться!».
Внимая этому совету, поступил в Ярославское художественное училище, окончил его. В училище встретил Елену Кулакову, женился на ней и приехал на её родину - в Вологду. Так Бороздин связал судьбу с древним русским городом. Здесь он иногда выполнял заказы Вологодского областного книжного издательства. Ему поручили оформить первую книгу Василия Белова - поэтический сборник «Деревенька моя лесная». Олег Александрович с душой исполнил заказ - обложка вышла симпатичная, сразу притягивала взгляд читателя.
С тех пор пути писателя и художника не пересекались.
Но судьбе было угодно, чтобы они снова встретились.
Произошло это так.
В начале ХХI-го века «либеральное руководство» РФ бросило культуру, прежде всего - русскую литературу и русскую живопись, фактически на произвол судьбы, на самовыживание. Большую часть издательств закрыли, систему распространения книг и печати отдали в частные руки, выставки художников устраивали редко. Возникла ситуация, когда само существование русской культуры едва ли не полностью зависело от благотворителей.
В краю вологодском самым известным из их стал Евгений Лунин, человек, разносторонне одарённый - изобретатель, предприниматель, собиратель произведений живописи. В культуру он вкладывал большие средства и, естественно, был знаком с лучшими её представителями, в том числе и с Василием Ивановичем Беловым, они часто общались.
Приближалась памятная дата - 70 лет со дня рождения Белова (23 октября 2002 года). Лунин решил преподнести юбиляру необычный подарок. Евгений Михайлович попросил Олега Александровича Бороздина написать портрет Белова. Художник после некоторого раздумья согласился, тем более, что Лунин ещё раньше приобрёл у живописца несколько полотен для своей коллекции.
И вот в назначенный час порог квартиры художника на тихой окраинной улице переступил писатель. Рядом с жилыми комнатами у Бороздина была небольшая мастерская, туда он и пригласил Белова.
- Я позировать не хочу! - ещё не закрыв дверь, объявил Белов.
Ну, это надо знать Василия Ивановича!
А что делать художнику?
- Как же я буду писать? - невольно воскликнул он.
Белов промолчал.
Всё же Олег Александрович усадил именитого гостя в кресло и встал у рабочего мольберта.
- Я очень занят, - опять предупредил Василий Иванович, - могу посидеть только с десяти часов до двенадцати, больше не могу.
Понятно!
Что такое два часа для художника?
Они пролетают, как одно мгновение. Первый сеанс рисует Бороздин Белова, второй сеанс, а всё получается не то.
Мимика у Василия Ивановича подвижная, трудно ухватить какое-то определённое состояние. Писатель как бы показывал, что он не привык сидеть просто так, без дела. Позирование, по его мнению, разве дело?
Олег Александрович набросал портрет углём. Пора бы переходить к краскам, но он чувствовал: чего-то важного в набросках не хватало, не уловил «самое-самое».
Что же делать?
И тут вдруг, невольно для самого себя, Бороздин стал рассказывать писателю о своём детстве на станции Няндома, выпавшем на годы войны, о матери, уроженке Вологодчины, об отце, о впечатлениях военного лихолетья…
И, к удивлению художника, рассказ тронул Белова. Он заинтересовался воспоминаниями Бороздина, успокоился, сидел молча и слушал.
Бороздину только того и надо!
Наконец-то, ему удалось поймать то единственное выражение лица Белова, которое и «сделало» портрет.
Ещё до начала работы Василий Иванович показал Бороздину фотографии некоторых портретов, которые писали с него другие художники. Один московский живописец, кстати, академик, изобразил Белова этаким курчавеньким весёлым старичком - нечто вроде персонажа Луки из пьесы Максима Горького «На дне». В жизни, особенно в творчестве, Белов был совершенно другим, о чём хорошо знал Бороздин.
Когда он закончил портрет, Василий Иванович пришёл вместе с женой Ольгой Сергеевной.
- Сколько его ни писали, - восклинула она, - этот портрет - самое-самое!
А Василий Иванович скромно добавил:
- Похож!
Из уст известного писателя такая оценка многого стоила.
И на самом деле, портрет Белова - значительное произведение Олега Бороздина, которое можно отнести к одной из вершин его портретной живописи. Не случайно, что фото, сделанное с портрета, фигурировало на приглашениях по случаю юбилея писателя. А после ухода его из жизни оно украшало залы и сцены «Беловских чтений».
Портрет побывал на межрегиональной выставке художников «Русский Север» и на федеральной выставке в Москве.
«Всё прекрасно в этом портрете, - написала жительница Московской области Лебедева. - Взгляд Белова завораживает. Смотрит прямо в душу. И никуда от него не спрячешься. Когда так смотрят, хочется жить с чистой совестью…
Талант Художника с большой буквы!»
Последняя фраза в равной степени характеризует и Мастера слова, и Мастера кисти.
2004-2018- 2021 гг.
ВОЛОГДА
От РНЛ. Созданный Олегом Бороздиным портрет Василия Белова является образцом классической портретной живописи. Картина считается одним из лучших художественных произведений, посвященных писателю. В 2020 году она была приобретена в фонд Кирилло-Белозерского музея-заповедника у вдовы мецената Валентины Николаевны Луниной и экспонировалась в музее-квартире В.И.Белова в Вологде, как сообщает «Рамблер».
