Вот уже четверть века, то затухая, то вновь разгораясь, идут разговоры о том, что России необходимо монографическое описание русского народа. Сколько было описаний малых народов Российской империи, а затем СССР! С каким размахом работала наша этнография, с какой энергией работала наша филология, собирая историю, быт, культуру этносов, от которых остались сотни или, может быть, тысячи представителей! А вот что такое русский народ, основатель нашей державы, главная её нация и главная опора — об этом как-то не задумывались.
Когда на дворе стояли времена совсем уж русофобские, скажем, 20-е годы, это было ещё понятно: власть не дает! Ну а потом-то?
В послевоенное время русскими занимались с точки зрения большой науки и фундаментальной культуры с какими-то странными извинениями: «Мы не националисты, но ведь и такой народ, кажется, есть?»
Что получалось в итоге исследований, созданных со склонённой головой и очами, полными неуверенности? А получались очень односторонние описания, над которыми справедливо посмеивались: «Лаптеграфия!» Да, там были строго выверенные классификации лаптей, сарафанов, хомутов и кокошников. И что худого? Правильно и полезно знать материальный быт своего народа, правильно и полезно отслеживать его корни, а эти корни сохранились, большей частью, в крестьянской среде.
Работа-то вполне научная и вполне уместная со всех точек зрения.
Вот только… никак не равняется русский народ лаптям, хомутам и прочим полезным вещам из древнебытовой сферы. Ну, никак не равняется! Изучать его подобным образом — значит подойти к слону с микроскопом и тщательно исследовать пару морщинок на его коже. Всё правильно! Морщинки поданы по строго научной методе! Жаль, слона как не было видно до сего изучения, так и после него ничуть виднее не стало.
В 90-х и «нулевых» поднялось иное поветрие, ещё того сквернее. Русские вообще испарились как предмет изучения. Их как будто нет, они исчезли, стали безликой этнографической глиной. Словно бы сгинул русский народ, а остался лишь раствор, связующий иноэтничные элементы в составе России. Нет никакого имени у этого раствора, нет никакой особенной культуры, нет прошлого и будущего, одна только прозрачная жижа настоящего.
Вспоминается тяжёлый, страшный разговор в редакции одной большой энциклопедии — издания, получившего громкую славу на ниве просвещения. Редакция затеяла было издавать серию из нескольких томов под общим названием «Народы России». Начали составлять план: какие у нас «крупные народы» — настолько крупные, чтобы их представители непременно раскупили том, посвящённый родному этносу. Ну, татары. Ну, евреи, наверное. Ну, кавказские народы. Кажется, что-то крупное мы забываем… А! Русские же ещё есть! И тут встаёт одна редакционная гранд-дама и задаёт вопрос: «Позвольте, а кто такие русские? Я этого не понимаю». Ей перечисляют всё то, что стоило бы написать в томе о русских: русская культура, русская наука, русская литература, русское искусство. Отвечает: «Да ведь это всё не русское, а российское! Как вы можете, это нехорошо».
И ведь правда, миллионы людей считали, что заговорить о существовании русских, об их самостоятельной культуре, о философских и религиозных поисках, об истории русского государства — нехорошо. Ещё, не дай Бог, откроется тема интересов и прав русских, охо-хо! А там и до православного мракобесия дойдет, ах-ах! Фу, порядочный человек ни за что не пожмёт вам руку! Вот разве что о лаптях… впрочем, традиционное русское крестьянство, вроде бы кончилось, последний скорбный гимн ему пропели писатели-деревенщики.
Так о чём это вы, господа? Какие-такие русские?
Но нас, русских, много. Сколько не заравнивай нас, а мы сквозь землю прорастаем и опять упрямо восстанавливаем всё своё, к чему нас «нехорошо» было допускать. Мы есть, и мы крепко утомлены сплошной лаптеграфией.
У нас, в конце концов, цивилизация по преимуществу городская. Это цивилизация мегаполисов, а не городишечек. И никогда в истории древнерусского, а потом и русского народа не бывало так, чтобы мы жили одним только деревенским бытом.
Да, на протяжении тысячи с лишним лет нашей истории на селе, в дворянских усадьбах и малых хуторках жила большая часть населения. Положение изменилось только в советское время, да и то не сразу — к концу 1950-х. Сельский «лад», устои сельской жизни являлись преобладающими для большинства русских, и лишь менее века назад ситуация стала быстро меняться.
Но это не значит, что Русь была бедна городами.
Наши летописи называют немало крупных городских центров, чья биография давно перешла десятивековой рубеж: Ладога, Новгород Великий, Изборск, Белоозеро, Полоцк, Ростов, Киев. В эпоху Киевской Руси страна наполнялась богатством от оживлённой транзитной торговли, шедшей давно проторенными дорогами по русской земле. Русские по части древних городских центров могут соревноваться с половиной европейских народов.
Русь после монголо-татарского нашествия переменилась. Главным источником богатства стала уже не торговля, а хлебопашество. И даже те города, которые прежде являлись знаменитыми торговыми центрами, приняли иные функции. Чем являлся город для Древней Руси, для Московского царства, для императорской России? В первую очередь — центром власти. Здесь сидел государь или же его представитель — воевода, боярин, губернатор. Отсюда управлялась большая область. Санкт-Петербург, игравший роль столицы в течение двух веков, появился благодаря усилиям центральной власти и с самого начала предназначен был на роль города-резиденции, города — дома для государей. Затем — центром военной силы. При городах концентрировались войска, внутри городов строились крепости. Город сплошь и рядом играл роль опорного пункта для обороны от очередной волны агрессивных кочевников или западных «цивилизованных» завоевателей. Жизнью крепости-стража жила первое время и Москва. На юге России целая гроздь городов долгое время имела значение ожерелья военных баз, где концентрировались войска, предназначенные для обороны от татарских набегов. Таковы, например, Серпухов, Тула, Калуга. А на востоке, прежде всего в Сибири, город служил тем же опорным пунктом, но не для обороны, а для хозяйственного освоения громадных пространств. Кроме того, город был центром жизни церковной. Городские соборы являлись главными храмами для огромных областей. Именно в городах жили епископы. А значительные монастыри сами становились теми зёрнами, из которых вырастали новые большие города. Наконец, город всегда концентрировал высокую культуру. Книгописные мастерские, иконописные артели, а позднее — театры, издательства, пресса, всё это чаще всего являлось принадлежностью городской жизни.
Городов, населённых по преимуществу ремесленниками и торговцами, даже в середине XIX веке было — раз, два и обчёлся. Но во второй половине XIX века русские купцы, получив свободу рук в экономических вопросах, принялись с необыкновенной быстротой создавать из вчерашних сёл первоклассные города — промышленные центры. Так, до сих пор старой, ещё дореволюционной славой «текстильного королевства» живут Иваново (бывший Иваново-Вознесенск) и Вичуга, поднявшиеся именно тогда. По мере того, как страна «накачивала» мышцы заводов, электростанций, железных дорог, население перетекало в города, отрывалось от сельской жизни и усваивало совершенно другие правила жизни — городской. Наконец, с середины XX века русское население получает стандартное для всех среднее образование, причём те знания, которые дают школьникам, они скорее могут реализовать в городе, чем в деревне.
В наши дни русский населённый пункт — это прежде всего город. Более того, это прежде всего — крупный город. По данным государственной статистики, три четверти населения России — горожане, причём список городов с населением более 100 000 человек уходит далеко за полторы сотни.
И вот с такой историей — о чём следует в первую очередь мыслить русским, стремящимся адекватно себя описать? Всяко не о лаптях. Вернее, не о лаптях в первую очередь.
Самое главное, самое родное, что есть у нашего народа — это Православие и русский язык. Притом и веру нашу, воспринятую от византийцев больше тысячелетия назад, и язык наш, прошедший несколько стадий бурного развития, следует воспринимать во всей сложности, во всей изощрённости. Это вера и язык умудрённого, древнего народа. Народа, накопившего колоссальную высокую культуру, в которой заключены ответы на вопросы об отношении к Богу, к иным народам, к собственным предпочтениям, к силе и слабости русского человека, к творческим успехам его и к вооружённой его борьбе за свободу, честь и веру.
Мы, русские, прежде всего — сложны. Мы — тысячелетие интеллектуальных поисков. Мы — дух и думы учёного монашества. Мы — книжность греко-славянских училищ. Мы — титаническая громада литературной классики. Мы — самобытная философия. Мы — большая наука. И всё это продолжается по сию пору, вся эта сложность, всё это творчество, всё это духовное движение.
Не «лапти», а богословие, история, литература, наука!
Наши приоритеты в духовной сфере много раз менялись, и нас невозможно описать простеньким остроумным словцом, потому что простого в нас нет ничего, кроме, может быть, молитвы «Отче наш». Мы только перед Господом, стоя на коленях, уповая на Его любовь к нам, просты и прозрачны. А во всём остальном — нет в нас ничего простецкого, варварского, сводимого к арифметике духа.
Нас именуют «холопами», по природе своей страстно любящими деспотизм. А мы отвечаем на это историей русского народоправства: ещё в Древней Руси был силён вечевой дух — стойкий остаток племенного самоуправления, при котором всё важное решалось общим собранием свободных людей. Это касается в первую очередь Полоцка, Пскова и особенно — Великого Новгорода. Жители последнего приглашали к себе князя как военного вождя и арбитра для важнейших судебных дел. Но если тот нерадиво служил городу или рушил его старинные законы, новгородцы могли, собравшись, указать ему «путь чист». И тот лишался одного из самых «доходных» княжений на всей Руси. Даже Киев, главнейший оплот княжеской силы, мог воспротивиться участию в очередной междоусобной войне, и, собрав горожан, сообщить очередному правителю своему: «За тебя, княже, не встанем». Вече избирало должных людей городского самоуправления — «посадников», «тысяцких», определяло внешнюю политику, устанавливало законы. Иными словами, у русского народа хватало ума, воли и самостоятельности, чтобы успешно вести дела большой державы — как с князем, так и без него. Новгород удерживал вечевую вольность до второй половины XV века, пока не настала ему пора покориться Москве. Полоцк уступил свою «свободность или Венетию» великим князьям литовским. Дольше всех удерживал вечевой строй древний Псков. Но и он утратил власть веча в 1510 году: забрал её московский государь Василий III. Однако народ или, как говорили в старину, «земля» не утратили своего голоса окончательно. В Московском государстве правители оставили «земле» возможность высказать своё мнение, подать совет. Это происходило во время «земских соборов». Когда царь сомневался, продолжать ли ему тяжёлую войну, он созывал земский собор и осведомлялся у «земли»: сдюжит ли она? Когда пресекалась старая династия, и на престол требовалось поставить представителя новой, вновь сходились люди изо всех концов страны на земский собор, чтобы определить, кому править Русью. Особенную силу земские соборы приобрели при первых царях из династии Романовых. Смута привела к тому, что русская государственность оказалась разрушенной до основания. Лишь земское освободительное движение и вышедшее из народных недр земское правительство сумели восстановить державу, избрать достойного государя, очистить страну от интервентов и «воровского», т. е. бунташного элемента.
И если выросла из Московского царства Российская империя, мало что оставившая от русского народоправства, так ведь ростки-то её неужели не из Европы занесены?
Называете нас нацией жертв, безропотно принимающих любое унижение? А мы ответим рассказами о том, что у нашего народа всегда были герои, умевшие побеждать в себе страх и слабость.
В эпоху языческую образцом героя для нашего народа служил великий боец и бесстрашный завоеватель. Таким героем являлся, например, князь Святослав. С приходом христианства многое изменилось. Понятия «герой» и «христианский подвижник» во многом совпали. Не напрасно великим почтением пользовался у русских князь Михаил Всеволодович Черниговский, в Орде отдавший жизнь за веру. Вот лаконичный рассказ летописи о гибели Михаила Черниговского в Орде:
«Того же лета Михайло, князь черниговскый, со внуком своим Борисом поехаша в татары, и бывши им в станех, послал Батый к Михаилу-князю, веля ему поклониться огню и болваном их. Михайло же князь не повиновался велению… но укорил его и глухих его кумиров. И тако без милости от нечистых заколот бысть».
Иными словами, от князя потребовали поклониться языческим идолам и пройти меж двух зажжённых костров — поступить так, как поступало большинство русских князей, являвшихся в Орду. Он счёл подобное поклонение несовместимым с христианской верой, а «кумиры» объявил «глухими», т. е. простым деревом, не несущим в себе ничего божественного. За верность Христу князь поплатился жизнью. Народ его не забыл: именем его освящали и освящают храмы, а самого князя чтили и чтят за мужество и непоколебимую веру.
Во времена преподобного Сергия Радонежского, да и через сто лет, и через двести русский человек склонял голову перед иноком, когда тот шёл в далекие северные дебри ради уединённой молитвы. Когда тот брал в руки топор, валил деревья, корчевал пни, ставил рубленую малую церковку, а рядом с нею — скромную келейку, да и жил в местах суровых, положившись на Бога, и не боясь ни голода, ни дикого зверя, ни разбойника. А когда поднялась единая русская держава, с не меньшим почтением стали смотреть на людей, не щадя жизни оборонявших её от сильного и беспощадного неприятеля. На князя Пожарского, например. А позднее — на героев Бородина, на героев Сталинградской битвы. Такой подвиг неизменно был в чести. У русских всегда, со времён, когда ушло в прошлое язычество, героические деяния, которые почитал народ, обладали двумя неотменными чертами. Во-первых, такое деяние должно было совершаться бескорыстно: интересы личности, его совершающей, ёе семьи, друзей, ближайшего окружения отходили на второй план или вовсе исчезали. Во-вторых, оно совершалось ради истины — как её в тот момент понимал народ, иными словами: ради торжества высшей справедливости на всем свете…
Не трусость.
Не слабость.
Не увлечение материальными благами.
Не безропотное приятие всего, что валится на голову.
А — стремление к истине. Вот душа русского народа, сердцевина всего, что нас наполняет.
С этой точки зрения, что такое «писательская записная книжка», составленная Анатолием Байбородиным?
Это очень большой камень в фундамент нового утверждения русскости. Может быть, один из краеугольных камней.
После долгого времени, когда слова «русские» и «нехорошо» являлись синонимами, происходит восстановлении образа нашего народа во всей полноте и яркости. Именно такую работу совершил Анатолий Байбородин в своей книге.
Он создал коллекцию извлечений из высокой культуры, демонстрирующих мировидение русского народа таким, каким оно сложилось за века. А значит — во всей сложности, иногда — противоречивости, во всей изощрённости.
Естественно, Анатолию Байбородину понадобилось использовать весьма разные источники. Выдержки из летописей и житий соседствуют с высказываниями иностранцев, писавших о наших предках. Богословские поучения идут рука об руку с правдой факта — документами. Суждения философов фланкированы рассуждениями писателей. Всё это подано в динамике, как процесс, уходящий на десять веков назад и продолжающийся по сию пору.
Прежде всего остального, у самого истока, Анатолий Байбородин поставил молитвы. Множество разных молений — как древних, так и относительно новых. Выбор абсолютно правильный, поскольку без христианского наполнения русскость пуста и бессмысленна. Слово Божие и слово, обращённое к Богу, наполняют её и освящают.
Вот наша истина.
Так было веками, и так должно быть впредь.
Долгое моё предисловие к этим простым словам должно показать читателю, почему труд Анатолия Байбородина — достижение, и почему он столь важен для нашего будущего. Слишком много неправильного, слишком много искажённого бытовало в российской интеллектуальной культуре о русских. Слишком много.
Пора выправлять.
И Анатолий Байбородин тянет большую баржу русского самосознания в правильную сторону — в сторону исправления.
Дмитрий Володихин, доктор исторических наук, профессор Московского государственного университета, лауреат премии Президента России в области образования
