Согласно энциклопедиям, Антон Павлович Чехов родился
29 января, но по старому стилю это случилось 17 января, то есть в день прп.
Антония Великого (30 января по н.ст.). В жизни писателя было много примеров
подлинной христианской жертвенности, да и в своих творческих интуициях Чехов
вырос до подлинного православного реалиста.
***
В Богимове в прошлом году был расчищен барский сад, покрашен памятник и забетонирована дорожка к нему. Осталось отремонтировать усадьбу, восстановить храм, благоустроить парк - и тогда в Калужской области появится ещё одна культурная достопримечательность, а на карте России ещё одно чеховское место.
Внутри усадьба обветшала, кое-где обвалились перекрытия, но снаружи она выглядит ещё вполне добротно. От разрушения и растаскивания по кирпичам её спасло то, что до недавнего времени здесь находилась психиатрическая лечебница. Мемориальная доска у входа извещала её пациентов: «В этом доме с 18 мая по 4 сентября 1891 года жил великий русский писатель Антон Павлович Чехов». И памятник ему был установлен как раз напротив окон лечебницы. Внутрь сейчас не попадёшь, поэтому мы не смогли удостовериться, хорошо ли памятник виден из палаты под номером шесть. Или же шестая палата находилась с другой стороны - там, где Чехов писал, стоя у подоконника, скорбную летопись о Сахалине?
О своей поездке на каторжный остров он вспоминал вскоре по возвращении:
«Работа у меня была напряжённая; я сделал полную и подробную перепись всего сахалинского населения и видел всё, кроме смертной казни. /.../ Знаю я теперь очень многое, чувство же привёз я с собою нехорошее. Пока я жил на Сахалине, моя утроба испытывала только некоторую горечь, как от прогорклого масла, теперь же, по воспоминаниям, Сахалин представляется мне целым адом».
Сахалин истощил его силы, подорвал и без того слабое здоровье: обострились хронические хвори - и работа совсем не шла; появилась острая раздражительность - состояние, которое Чехов в себе не переносил. Он надеялся, что поездка в Европу отвлечёт его от «осахалиненных» мыслей и чувств, позволит снять напряжение, вернёт бодрость и восстановит работоспособность, но надежды эти не оправдались. Впечатлений было много, но душевное утомление не проходило. В Вене, Венеции, Риме, Неаполе, Ницце, Париже он мечтал об уединении где-нибудь в подмосковной глуши: чтоб лес был рядом и пруд, а в пруду караси. Ещё не зная о существовании Богимова, он стремился в эту деревню, раскинувшуюся на холмах, огибаемых живописной Мышегой.
В Богимово пригласил его на всё лето 1891 года Былим-Косовский, один из поклонников его таланта. В распоряжение Чехова был предоставлен весь верхний этаж большого барского дома. «Какое раздолье! - восторгался Чехов. - Комнаты громадные... одна с колоннами; есть хоры для музыкантов. Когда мы устанавливали мебель, то утомились от непривычного хождения по громадным комнатам». А рядом с домом «прекрасный парк; пруд, речка с мельницей, лодка - всё это состоит из множества подробностей, просто очаровательных...». И, конечно, утешали, помогали забыть «о всех печалях», караси с окунями, которые отлично шли на удочку. «...То у пруда сижу и таскаю карасей, то в уголке около заброшенной мельницы и ловлю окуней».
Так, на лоне безмятежной природы, в окружении неназойливых и несуетливых людей, постепенно возвращалось к нему вдохновение, а значит и душевный покой, и всегдашнее чувство юмора. Снова хотелось встреч с москвичами и петербуржцами, радости общения с дорогими ему людьми. И он зазывал их в Богимово.
«У нас, - писал он Лике Мизиновой, - великолепный сад, тёмные аллеи, укромные уголки, речка, мельница, лодка, лунные ночи, соловьи, индюки... В реке и в пруде очень умные лягушки. Мы часто ходим гулять, причём я обыкновенно закрываю глаза и делаю правую руку кренделем, воображая, что Вы идёте со мной под руку».
«Богимовское лето» станет для Чехова чем-то вроде «болдинской осени» в творческой биографии Пушкина. «В это лето я много сделал», - напишет он Суворину в конце августа. Он вставал ежедневно в пять утра и писал, не прерываясь ни на минуту, до одиннадцати. Потом удил рыбу или шёл в лес за грибами, обедал, и в три часа снова принимался за работу, на этот раз до позднего вечера. Когда осенью он переберётся в Москву, ему будет казаться, что там пишется ужасно вяло, что работа совсем не идёт. И он будет вздыхать: «...Мне ужасно хочется писать, как в Богимове, т. е. от утра до вечера и во сне».
Человеку, для того чтобы удерживать лад в душе, важно созерцать красоту Богом сотворённой природы. Чувство соучастия в этой красоте сообщает покой, без которого невозможно настоящее творчество. Город обезображен произволом претенциозной человеческой воли, в деревне же, чтобы не выглядеть сумасшедшим, человек обязан творить в унисон с природой. В деревне, писал Чехов, легче спрятаться «от своего самолюбия, которое в городе около людей бывает несправедливо и работает не в меру», поэтому все люди, в том числе и оставшиеся в городе, кажутся отсюда «очень хорошими».
Любя деревню, Чехов не переносил вида разорённых имений, запущенных, не обновляющихся парков и садов: это было, в его понимании, оскорблением природы, а значит обвинением человеку.
Сегодня пруд совершенно зарос, заилился, камыш и рогоз выпили из него почти всю воду; караси залезли в ил и больше оттуда не вылезают; от безысходности поглупели лягушки. Запущен и парк, где в советские десятилетия гуляли тихие психи. Старые люди в деревне вспоминают о них с теплотой: никакого вреда не делали, наоборот, ходили от избы к избе и предлагали помочь по хозяйству.
Как, в сущности, великодушно по отношению к Чехову распорядилась судьба: в усадьбе, так ему полюбившейся, располагалось в годы гонений на прошлое не какое-нибудь тоскливо идеологическое, а лечебное заведение. Это вдвойне символично, если вспомнить, что сам писатель «законной женой» считал медицину, художественная же словесность была для него только «любовницей».
Может, не стоило лечебницу закрывать?
Но раз уж история не знает сослагательного наклонения, то остаётся надеяться, что когда-нибудь здесь будет музей. О том, что судьбой усадьбы озаботился некий благотворительный фонд, сообщает табличка на входе в парк. Это его стараниями облагорожен фруктовый сад и свежевыкрашен памятник. Табличка, вообще-то, смущает: так нынче столбит территорию «частный инвестор». Ничего плохого в частном инвесторе, разумеется, нет, вот только кто знает, что у него на уме? Не получилось бы как с чириковской усадьбой в Ферзикове, что в двенадцати верстах от Богимова. Там восстановление исторической достопримечательности использовано как предлог для коммерческого проекта - строительства досугового центра, с многозвёздочной гостиницей на 600 мест, ресторанами и развлекательными заведениями.
...На краю парка стоит полуразрушенный храм. Нет креста, не сверкает золотом купол, осыпались и местами обрушились стены. Он очень нравился, этот храм, Павлу Егоровичу Чехову, отцу писателя. Благолепным он казался ему и снаружи, и изнутри.
Три года назад заехал сюда батюшка из Калуги и отслужил молебен. Скоро вернуться, правда, не обещал: невыгодно, слишком малочисленна паства. Но в храме с тех пор затеплилась жизнь: местные старики, а летом ещё и московские и алексинские неофиты-интеллигенты, скупившие здесь дома под дачи, заходят возжечь свечу и перекрестить лоб перед бумажными иконками Калужской Богородицы и Святителя Николая, попросить у них помощи и заступничества для себя, для ближнего и искреннего своего. Искренний - по-церковнославянски «земляк». Храм продолжает намаливаться, следовательно, рано ли, поздно ли, оживёт и Богимово. Перестанет оскорблять природу и обвинять русского человека.
Только бы не навредил «частный инвестор».
В богимовском храме
