Изучая проблему, связанную с Расколом (раскололась не только Русская Церковь, но и вся русская жизнь), задаешься вопросом: как же так получилось, откуда есть пошел по нашей земле дух, так помутивший русский мир? Почему целое море коренных русаков отпало от единой русской жизни и возненавидело свое государство и свою Церковь? ЧТО вызвало Раскол?
Раскол, безусловно, был спровоцирован тяжелой и неосторожной поступью патриарха Никона, идущего напролом. Никон был очень крут в своих повадках, в том, как он безоговорочно вводил новины в церковное богослужение и как жестко вершил суд, хотя, скорее всего, без личной гордыни, и вряд ли упивался властью. Но по нраву Никон был очень крут. Это был русский богатырь, высокий, мощный, выносливый, который шел и не оглядывался. А люди стонали и жаловались. Но, в конечном счете, мало ли было в те времена крутых людей? Имя Никона в русской истории задержалось по иной причине.
Никон проводил в жизнь задушевную мысль самого Государя о православном царстве с центром в Москве, которое включало бы со временем и ближневосточные патриархаты. По большому счету, он развивал главную московскую тему того времени о Третьем Риме, возникшую после Флорентийской унии и последующим за ней падением второго Рима - Константинополя. В этом с ним был единодушен сам Алексей Михайлович, мечтавший о скором освобождении всего православного Востока. Никон и выстроил Новый Иерусалим с точной копией храма Гроба Господня с пятью престолами для пяти православных патриархов - в центре их пятый престол для русского патриарха. Русский патриархат к тому времени уже мыслился как первый среди равных по фактическому положению вещей, и сама мысль о первенстве в православной вселенной, то есть фактически о переносе «вселенской кафедры» была, надо признать, здравой и своевременной. Однако правильному воплощению этой идеи мешало русское (московское) богословское образование, которое не выдерживало серьезной критики. Именно недостаток глубины богословской мысли у русских церковных деятелей той эпохи, а равно и у греков, стал главной причиной Раскола.
Яркий пример тому - тяжелая судьба православного эллина и русского просветителя, святого Максима Грека за сто лет до описываемых событий - а столетие спустя в этом отношении мало что изменилось. Максим приехал в Россию по приглашению московского правительства для перевода книг, ибо Москва не могла выставить ни одного человека, знавшего по-гречески. Максим был вынужден на первых порах переводить для русских с греческого на латынь, а уж с «ненавистной», но понятной латыни русские толмачи переводили на славянский. Впоследствии из-за своей деятельности прямодушный Максим попал в водоворот интриг и двумя соборами был обвинен в ереси и даже колдовстве (!) и заточен в тюрьму без возможности причащаться, где провел почти 30 лет, из которых около 7 лет в карцере. В 1988 году Максим Грек был причислен к лику святых Русской Православной Церкви, однако формально решения соборов, его осудивших, так и не были отменены. То были тревожные сигналы русского невежества при встрече с подлинным православным просвещением лицом к лицу. Если еще вспомнить, что РПЦ незадолго до приезда Максима возглавлялась жидовствующим педерастом московским митрополитом Зосимой, а Никона судил низложенный митрополит Газский, униат, платный агент Ватикана и, по иронии, педераст Паисий Лигарид, то картина получится совсем удручающая.
Через сто лет, уже подорванное Смутой русское общество в лице своих интеллектуалов (во главе с Государем) разделилось на решительных грекофилов, сторонников сближения с современной греческой литургической практикой и еще более решительных ревнителей старины, будущих вождей Раскола. И если первые с трепетом равнялись на греков и признавали в них высший авторитет, не умея объяснить исторических причин расхождения в обрядах (греки тоже не были в состоянии толком ничего объяснить), то вторые все более фанатично держались за устоявшуюся русскую практику, также не умея ничего объяснить. Их позиция после начала реформ приняла следующий вид: русское благочестие есть высшее и совершеннейшее в целом мире, а русские церковные книги вполне правы и не нуждаются в исправлении. Благочестие современных греков очень сомнительно, их церковные книги испорчены еретиками, почему теперь истинному благочестию нужно учиться не русским у греков, а грекам у русских (проф. Каптерев). Соответственно, грекофилы считали наоборот.
Надо отметить при этом, что московское грекофильство все же несколько лучше киевского латинофильства, в 1640-х годах процветавшего под началом м. Петра Могилы. Этот молдаванин был выученик латинской школы, которая в те времена оттачивала свое богословие в спорах с протестантами. Московское грекофильство, таким образом, как я подозреваю, с учетом опыта польского католического погрома времени Смуты, было реакцией северной Руси на латинское засилье в современном Киеве. При этом, что интересно, киевское священноначалие, пиша паракатолические катехизисы и требники, устраивая богословские ВУЗы на латинский манер, считало себя выразителем православного богословия. В Москве на таких выходцев из Литвы смотрели крайне подозрительно и, в случае отсутствия информации, имели обыкновение перекрещивать (все литвины были обливанцами).
К Расколу дело шло вот как. В русском государстве на то время осуществлялась попытка «симфонии властей»: светской и духовной. Русские иерархи как правило, но, конечно, не без исключений, могли свободно выговаривать светской власти. Государство по идее не вмешивалось в дела духовные (фактически, конечно, вмешивалось), а первоиерарх не имел власти светской (иногда, конечно, имел de facto), оказывая, однако, на нее сильное нравственное влияние. Отдельные сближения царя и первоиерарха, были их личным делом, их личным взаимодоверием (Алексей Михайлович и его «собинный друг» патриарх Никон) или отношениями сына и отца (Михаил Романов и его отец, патриарх Филарет Никитич), но не «официальным актом». Московская эпоха была у нас исторической попыткой воплощения принципа: кесарю кесарево, Божье Богу. Потому и развилась у нас идея симфонии властей. Церковь сама по себе наднациональна, в ней нет ни эллина, ни иудея. И в Церкви Государь уже не «царь всея Руси», а раб Божий - так же, как и патриарх, ибо Господь читает в сердце человека. В этом смысле можно сказать, что Церковь выше государства, даже государства освященного и православного, как она выше мира вообще. Это хорошо понимал Никон и пытался всячески воплотить в жизнь. При этом те формы, в которые все выливалось, внешне вполне походили на двоевластие в государстве.
Михаил Романов в силу известных обстоятельств мог свободно доверять государственное управление своему отцу, патриарху Филарету, которого боялись как бояре, так и сам молодой царь. Никон также годился в отцы Алексею Михайловичу, будучи старше его почти на 25 лет. Очевидно, что тишайший государь выстраивал отношения с патриархом по примеру своего отца Михаила. Дело в том, что ко времени падения монгольского ига Церковь оказалась очень крупным землевладельцем. На землях ее жили и работали крестьяне, стояли города. Церковное священноначалие само вершило гражданский суд (уголовные дела ведало государство), собирало подати. Но с укреплением руки московских государей был поставлен ребром вопрос о церковных землях. Исторически дело наложения этой руки на церковную собственность оформлялось при Алексее Михайловиче Уложением 1649 года, а завершилось полным отобранием церковных земель при Екатерине в 1764 году.
Патриарх Филарет наравне с царем подписывался «великим государем» и имел особую вотчину, удел. Получил его, в виде исключения из Уложения, и патриарх Никон, который также стал писаться «великим государем» (вместо «господина», как обычно для патриархов) по настоянию Алексея Михайловича. Филарет мог решать дела единолично от имени сына. Никон также правил государством в отсутствие царя в Москве. В общем, симфония. При этом взору Никона (в этом его поддерживал епископат) открывалась перспектива полной независимости Церкви, если не ее превосходства над государством, что требовало осязаемого, бытового выражения. По этой причине Никон, в качестве условия при поставлении в патриархи, потребовал (и получил) от царя и бояр клятву о полном послушании ему в делах церковных, которые он мыслил широко, ибо вся тогдашняя жизнь была воцерковленной. Кроме того, он получил карт-бланш на проведение церковной реформы.
Вместе с тем, Никон был сыном своего времени, и в этом отношении ничем не отличался от своих друзей по московскому кружку ревнителей благочестия, которым суждено было стать вождями Раскола и его яростными противниками - Ивана Неронова, Аввакума. Все они были друзьями и знакомцами. Никон даже был такой же «и сновидец, и целитель, и чудотворец». Одно это качество уже говорит о натурах впечатлительных, привыкших быть в центре внимания, и, стало быть, вполне тщеславных. Профессор Каптерев остроумно характеризует в этом отношении протопопа Аввакума: «Особенно обычны, и даже заурядны чудеса, знамения, видения и другие сверхъестественные явления, были в жизни протопопа Аввакума, которому, в этом отношении, среди других борцов с реформою Никона, неоспоримо принадлежит первое место. Такого великого чудотворца и угодника Божия, каким был протопоп Аввакум, если судить об этом по его собственным рассказам и уверениям, еще никогда не бывало, да, конечно, никогда и не будет на святой Руси. Аввакум не только себя и свои подвиги ставил очень высоко, но и свои писания к разным лицам приравнивал, видимо, к посланиям ап. Павла, которому он старается подражать. Не только сам протопоп Аввакум, но и его друзья-единомышленники, по его уверением, имели в глазах Господа, хотя бы и не большое, но все-таки несомненное преимущество пред древними знаменитыми святыми».
В сущности, и Никон, и его бывшие друзья, а потом противники были типичными начетчиками своего времени, весьма односторонними в понимании православной веры. Их занимал обряд, чинопоследование как выражение веры, отчего вера в сознании русских людей той эпохи неразрывно связывалась с благочестием, с формой, изменение которой, таким образом, вело к изменению сути.
Русские знали, что они приняли обряд конечно от греков, но в готовом, устоявшемся виде и были убеждены, что эти обряды и чины происходят из глубокой, святоотеческой древности, освященной вселенскими соборами, если не от самих апостолов. Соответственно, a priori не может быть никаких коренных изменений. Ни русские, ни греки не знали (или не хотели знать), что гораздо более древней формой перстосложения было единоперстие, когда крестились одним перстом, в частности крестили лоб большим пальцем. Например, Иоанн Златоуст по этому поводу пишет: «когда знаменуешься крестом, то представляй всю знаменательность креста... Не просто перстом должно изображать его, но должны сему предшествовать сердечное расположение и полная вера». Об употреблении одного перста говорят также блаженный Иероним, блаженный Феодорит, церковный историк Созомен, св. Григорий Двоеслов, Иоанн Мосх, Андрей Критский. Затем, как полагают, за единоперстие ухватились монофизиты, видя в нем оптимальное выражение своего учения о единой природе во Христе. Тогда православная сторона перешла на двуперстие как символическое выражение своей веры о двух природах, и надо сказать, очень удачно. Так одноперстие в крестном знамении стало служить внешним признаком принадлежности к монофизитству, а двуперстие - к православию.
Троеперстие появилось на Востоке около XIII века, и дальше стало распространяться и на Руси. В присоединенной Малороссии все крестились уже тремя перстами, что вызывало подозрение московитов, считавших свое двуперстие исконным и благочестивым. Необходимо отметить, что троеперстие, по всей видимости, стало богословским ответом византийцев на новый латинский догмат об исхождении Св. Духа «от Отца и Сына», известного как filioque. Это учение унижает бытие Св. Духа как Ипостаси и уничтожает Троицу, превращая ее в Двоицу с придатком. Необходимость подчеркнуть троичность единого Бога в противовес латинам приводила к смене обряда в виде перехода на троеперстие. Тем более, в 1204 году латиняне штурмовали и разграбили Константинополь. В частности, была украдена и вывезена в Италию знаменитая Туринская плащаница. Отныне православные, крестясь щепотью, подчеркивали, что они исповедуют Троицу, а не Двоицу, как католики. Православие как таковое от этого нисколько не страдает, скорее наоборот. Однако москвичи того времени не понимали, и старообрядцы до сих пор не понимают самой возможности смены обряда без изменения в существе веры. А в то же время, в противоположность им, на киевском юге митрополит Петр Могила правил чинопоследования как хотел, и его наследием мы пользуемся до сего дня...
Поэтому первый и сразу резкий циркуляр Никона по восшествии его на патриарший престол об обязательности, в частности, троеперстия вызвал оторопь на Москве. Что это такое творит новый патриарх?! На русском соборе 1654 года русские обряды, против новогреческих, Никон называет неправыми и нововводными, хотя в действительности они были такие же правые, как и старые греческие, некогда пришедшие на Русь из Византии. Тем не менее, Никон все же не решился включить вопрос об отмене двоеперстия, сугубой аллилуйи, чтения в Символе веры слова «истинного» («и в Духа Святаго, Господа истинного и животворящего»), на которых лежала клятва Стоглавого собора, и на которые русский собор никогда бы не пошел. Никон это понимал и зашел с другой стороны. Необходимость исправления ошибок и опечаток в церковных книгах признавалась у нас всегда, и правки были в общем делом нормальным и привычным. Но признать, что Русская церковь сама исказила древнее благочестие, и что поэтому нужно все выправить?!! Быть такого не может! Кроме того, русский собор 1654 года дал согласие на исправление погрешностей только на основании старых, как славянских, так и греческих списков и книг, а вовсе не новых, тем более, венецианской печати.
Однако, несмотря на это, Никон стал поступать наоборот, править по новым книгам и по примеру новогреческой практики, хотя еще в 1655 году ему писал патриарх Паисий из Стамбула, удивленный мелочным подходом московского патриарха, что единство церквей не нарушается различием в обрядах, что главное - это единство веры. Теперь с подачи Никона заезжие греческие иерархи стали задирать русских, публично с московского амвона объявляя их исконное двуперстие армянской ересью, а царь Алексей Михайлович смиренно слушал всю эту ахинею. Шла сознательная ломка старомосковского уклада жизни, и Петр I появился не на пустом месте...
Чем было это крайнее грекофильство Алексея Михайловича? Думается, разновидностью западничества, или, быть может, своего рода бегством от Запада, который, тем не менее, уже настигал Россию. Не зря уже Петр Алексеевич открыто пошел в Европу. Хотя интересно, что Никон боролся как раз против новой моды на иконы латинского письма, теперь просто заполонившие наш быт. Латинства русские не переносили ни в каком виде. В прямом смысле слова ходили по богатым домам, отбирали латинские иконы и прилюдно, в кафедральном соборе заставляли краснеть бояр. А вот новые греки, многие из которых жили в Италии, являлись удобным культурным мостом (с одной стороны - православные, с другой уже европейцы) между Западом и Россией.
После падения Византии греки ударились в местечковый национализм, стали говорить в приказном тоне, прежняя византийская широта исчезла. И русские власти их охотно слушали, пока эти самые греки не договорились до анафемы на старый русский, он же греческий, обряд и всех, не принявших его, на знаковом соборе 1666-1667 годов. А этого горячие головы простить и понять не могли. Не могла вся прежняя русская многовековая православная жизнь быть неправильной. Так вести себя православное государство не может - значит, Антихрист...
Какое разительное отличие в проведении двух соседствующих соборов 1666 года: русского в апреле-июле, и «греческого» в конце года! Русский собор мягко, ласково обращался с ревнителями старины, умоляя их всего лишь не хулить новый обряд и быть в мире с Церковью. Многие покаялись, в их числе один из первых вожаков недовольных Иван Неронов (но не Аввакум). Сейчас видно, что если бы ограничились этим русским собором, все бы уладилось. Однако в Москве уже ждали заморских гостей, чтобы окончательно добить русскую старину «с высоты Востока».
«Как Бог всевластен на небесах, так самодержец единовластен на земле», - утверждали восточные патриархи. «Царь есть наместник Божий». Патриархи, против Никона, которого судили, утверждали абсолютное превосходство царской власти. Тем более, что один из самых активных московских гостей, лже-митрополит Газский Паисий Лигарид, сыграл решающую роль на соборе как переводчик и референт александрийского и антиохийского патриархов, главных авторитетов собора. Паисий, которому Никон наивно поначалу печаловался, чем тот не замедлил воспользоваться, к тому времени четыре года жил в Москве по поддельной грамоте константинопольского патриарха (царю, конечно, докладывали, так что к моменту собора он знал, с кем имеет дело) и успел разобраться, что к чему, поэтому все, что говорили патриархи, которые ничего не понимали в чуждых им русских делах, они говорили с его слов. Позже подтвердилось (Никон прознал еще раньше, но после всего, что он натворил, его никто не слушал), что Лигарид был тайным католиком и педерастом, и как платный агент Ватикана имел задание провести идею унии (правда, про унию и слышать не хотели) и, при случае, попытаться стать русским патриархом. Данный собор, например, для начала отменил русскую практику крещения латин, с чем мы остаемся до сего дня, а потом произнес (за подписями всех русских епископов) торжественную анафему на всю русскую старину вкупе с теми, кто не принимает новый обряд, чем и создал для ревнителей старины момент невозврата.
Начался Раскол, как мы его знаем: Соловецкое восстание 1668-1676 гг., бунт Степана Разина 1670-1671 гг., стрелецкие 1682 и 1698 гг. мятежи, восстания на Дону 1687 и 1698 гг., в Саратове 1693 г., на Северном Кавказе 1695 г., Астраханский и Тарский бунты первой четверти XVIII в., Булавинское восстание на Дону 1708-1710 гг., Чумной бунт в Москве 1771 г. и Пугачевский бунт 1773-1774 гг., наконец, принятие Наполеона в 1812 году и спонсирование Революции 1905-1917 гг. Но более всего Раскол известен своими самосожжениями или «гарями». Можно проследить определенную параллель между темой огня в старом русском чине освящения воды (вставка «и огнем») и «крещением огнем», которое, сначала беспоповцы, а потом и поповцы стали трактовать как второе крещение, а вожди Раскола благословляли массовые самосожжения как вид добровольного мученичества за веру.
Эти страшные явления, наряду с самоуморениями и самоутоплениями, начались уже в 1660-е годы, т.е. задолго до Указа царевны Софьи 1685 года о борьбе с раскольниками и зажигателями, и были сугубо добровольными самоубийствами на почве прелести. Например, первое очень массовое самосожжение (2000 человек - !) зафиксировано в Нижегородском уезде в 1672 году. Современный исследователь Раскола Наталья Михайлова дает ссылку на монографию Д. И. Сапожникова «Самосожжение в русском расколе с второй половины XVII в. до конца XVIII в.», в которой приведены подробные сведения о 117 самосожжениях, с приложением «Перечня по годам за период с 1667 г. по 1784 г.». «Сожигатели чаще всего тоже строили особые избы-сараи без окон для массовых самосожжений, которые они трактовали как второе, "огненное крещение". Изуверы-сожигатели отбирали людей с неустойчивой психикой, чаще всего женщин, и понуждали их вместе с малыми детьми на самоистребление. Жертвами самосожжений становились не только капитоны-беспоповцы, но и все раскольники, потому что идеолог раскола поповец Аввакум благословил такой способ "спасения душ"» (Н.Михайлова).
Указ царевны Софьи предполагал жестокие меры, однако не ко всем раскольникам вообще, а только к не менее жестоким «рецидивистам» Раскола. Вот первые три статьи Указа:
1) раскольников, которые хулят Церковь, производят в народе соблазн и мятеж и, несмотря на увещания, будут продолжать упорствовать, «по трикратному у казни допросу, буде не покорятся, жечь в срубе»;
2) если покорятся, то отсылать под строгий надзор и испытание в монастыри; в случае вторичного совращения их в раскол казнить смертию;
3) раскольников, увлекающих людей к самосожжению, сжигать самих.
Обвинения правительства в жестокостях, как видно, имели основания. Но, во-первых, жестокие меры государства были реакцией на зверства со стороны зажигателей, а, во-вторых, и сами раскольники не были агнцами. Их бунты сопровождалось убийствами епископов и священников, ограблением храмов и монастырей... Раскол, вопреки популярным воззрениям, крайне неоднороден, он очень быстро разделяется на поповцев и беспоповцев. Конечно, «правда» Раскола сохраняется только у беспоповцев, отрицающих таинство священства, как они считают, по факту прекращения благодати. Поповцы, принимая беглых священников, а позже, заведя свою иерархию, являются наиболее непоследовательными в своих действиях. У старообрядцев существуют различные общины, не признающие друг друга. Н.Михайлова приводит такой список:
1. Русская старообрядческая православная церковь (РСПЦ), она же Старообрядческая митрополия, бывшая «белокриницкая иерархия». Основана в 1846 г. в местечке Белая Криница в Австрийской империи. Ее административный центр находится в Москве на Рогожском кладбище. На территории СНГ по состоянию на 1997 год насчитывала 250 приходов. Находится в единстве со старообрядческой «церковью» в Румынии с центром в г. Браила.
2. Древлеправославная церковь (ДЦ). Основана в 1923 году в Саратове обновленческим архиепископом Николой (П. А. Поздневым, 1853-1934) в среде беглопоповцев, не признававших «белокриницкую иерархию». Административный центр несколько раз перемещался, с 1963 года находится на Украине в г. Новозыбкове Черниговской области, отчего их еще называют «новозыбковцами». С 1987 по 1997 год число общин ДЦ выросло втрое и достигает 60.
3. Еще одна Древлеправославная церковь (ДЦ). Основана бывшим иеромонахом Климентом (Логиновым, ум. 1938), который сначала стал «епископом» на Рогожском кладбище. По его имени члены этой "церкви" назывались климентовцами. К 1997 году у климентовцев имелись четыре лжеепископа. Общая численность не превышает 5000 человек.
4. Единая древлеправославная церковь (ЕДЦ). Основана в 1920-е годы бывшим (запрещенным) епископом Уфимским Андреем (князем А. А. Ухтомским, 1872-1937), ушедшим в раскол, по имени которого его последователи и назывались «андреевцы». Это одна из ветвей катакомбников-единоверцев.
5. Древлеправославная Старопоморская церковь (ДСПЦ) федосеевского согласия беспоповцев с центром на Преображенском кладбище в Москве. По состоянию на 1997 г. у федосеевцев в России было около 300 общин, но есть еще и в Прибалтике, и в Польше, и в США.
6. Древлеправославная Поморская церковь Латвии (ДПЦЛ), бывшая гребенщиковская община в Риге. Председатель Центрального совета этой «церкви» Иван Миролюбов, несмотря на беспоповство, носит звание «отца», или «иерея».
В заключение следует сказать о том, как все эти годы у нас велась «полемика» с раскольниками. Еще на рубеже XX века автор замечательного труда «Царь Алексей Михайлович и патриарх Никон» проф. Каптерев, чей текст был взят нами за основу настоящей работы, так резюмировал господствующий подход к полемике с последователями Раскола: «Тогдашние полемисты с расколом на вопросы откуда и как произошли у нас искажения древних православных чинов и обрядов, и каким образом эти искаженные чины и обряды попали в наши церковно-богослужебные книги, обыкновенно отвечали: древние православные обряды и чины исказило вековое русское невежество, а в наши печатные церковные книги они внесены были при патриархe Иосифе невежественными книжными справщиками: Аввакумом, Нероновым, Лазарем и другими, которые, восставая потом против реформы Никона, в существe дела отстаивали только творение своих собственных невежественных рук». Согласно этому мнению, широко разделявшемуся более 200 лет, причиной Раскола стало искажение русскими своих обрядов. Мы видели, что это далеко не так. Но на правильный взгляд на происхождение русских обрядов, выраженный проф. Каптеревым, начались не только, так сказать, научные атаки, в виде опровержений, но и прямое административное давление со стороны Св. Синода: «Проф. Н. И. Субботин, в издаваемом им журнале Братское Слово, выступил против меня с целым рядом статей, в которых особенно усиливался показать, что мой взгляд на перстосложение для крестного знамения неправилен, так как совпадает со взглядами старообрядцев, и по самому существу не есть взгляд православный, а старообрядческий, и что будто бы к защите собственно старообрядства направлено и все мое исследование. Мне пришлось отвечать на нападки г. Субботина (Прав. Обозр. за 1888 г.). Из моего ответа г. Субботин убедился, что научно-литературным путем подорвать правильность моих воззрений и доказать правоту свою - дело едва ли возможное. Тогда он прибегнул к другому способу, чтобы заставить меня замолчать окончательно. Человек, близко знакомый тогдашнему обер-прокурору Св. Синода и его помощнику, он представил им начавшееся печатанием мое исследование как очень вредное для православной церкви, а мою личность как неудобную для профессуры в духовной академии. Выгнать меня из академии ему однако не удалось, но цензор журнала Православное Обозрение, свящ. Ив. Дм. Петропавловский, получил приказание от К. П. Победоносцева не допускать к дальнейшему печатанию моего исследования о патриархе Никоне».
Только после того, как известный церковный историк Е. Е. Голубинский в 1892 г. опубликовал свою работу «К нашей полемике со старообрядцами», в которой подтвердил научную верность взглядов проф. Каптерева на старый обряд, они были приняты в науке. Неудивительно поэтому, что при такой постановке вопроса никакой полемики, а тем более «диалога» со старообрядцами не могло получиться.
