О православной вере и современном литературном процессе размышляет писатель и драматург Василий Дворцов, номинант Патриаршей литературной премии, генеральный директор Союза писателей России.– Василий Владимирович, какие важные события произошли в Вашей жизни в этом сложном году? Чем он запомнится?
– Первый приходящий ответ: как и всем остальным жителям Земли 2020 год запомнится обвалом планов, как личных, что неважно, так и завязанных на некое уже наработанное участие в российском литературном процессе. Увы, в уходящем году удалось провести только два мероприятия – международный молодёжный фестиваль-конкурс поэзии и поэтических переводов «Берега дружбы» в Таганроге и краевой литературный фестиваль «Золотая осень» в Чите «вживую», с прямым контактом на конкурсах, мастер-классах и семинарах. Остальное – главные всероссийские литературные конкурсы-фестивали – «Хрустальный родник» в Орле, «Поэзия русского слова» в Анапе, «Устами детей говорит мир» в Томске, как и многие-многие межрегиональные и региональные конкурсы, семинары и совещания проводились онлайн. Или очень ограниченным составом. Однако, и это главное! – при всех замороках и искушениях литературная жизнь России не останавливается, не затихает, даже обретает некий новый организационный опыт (хотелось бы – невостребованный в будущем), то есть, творческая активность прозаиков и поэтов просто радует. Радует и прибывающим количеством – у маститых, и нарастающим качеством – у стартующих.
И уже без шуток о личном: в этом году из-за вируса и помимо его ушли из жизни четверо дорогих моему сердцу друга – теперь каждое утро на молитвенном правиле спотыкаюсь с переводами их имён из списка живых в список приснопоминаемых.
– О чем Вы размышляли в периоды самоизоляции и ограничения социальной активности? Какую переоценку ценностей сделали?
– Весенняя волна карантина, честно говоря, протащив через дугу спектра эмоций от протестного адреналина до язвительного дофамина, к концу вынесла на мизантропию. Страха не было, как нет и сейчас, но подступила уныло-созерцательная усталость. Как-то вдруг осыпалась благоглупость, на самом-то деле, ни на чём не обоснованной уверенности в том, что впереди ещё многие и многие мирные времена, годы и годы изобилия плодов земных, и потому можно всё, в том числе и покаяние, откладывать до удобной ситуации. А тут вдруг тряхнуло и обнажилась структура, бесстыдно открылся скелет давно перестроенного под чисто прагматичные задачи общества. Осеклись развлечения – спорт, шоу, туризм, шашлыки и клубники – и материализм своей откровенной, за-моральной животностью запаниковал от осознания, что придётся чем-то жертвовать, жертвовать даже не жизнью, не здоровьем – комфортом. И от этой всеобщей фрустрации – озлобленности вероятностью некоего не-до-удовлетворения, так явственно, умом и сердцем видимо сократился, ужался круг своих. Круг близких. Для кого и до карантина, и во время, и после – жертва не есть внезапно накрывшая всех неправильность, несправедливая напасть, а наоборот – правильность, даже радость в жизни. Как у академика Лосева: «Вся жизнь, всякая жизнь, жизнь с начала до конца, от первого до последнего вздоха, на каждом шагу и в каждое мгновение, жизнь с её радостями и горем, с её счастьем и с её катастрофами есть жертва, жертва и жертва». Карантин показал, как мало, оказывается, своих. Но от этого они роднее.
Вторая волна «мер» ещё более укрепляет увиденное весной: времени впереди крайне, трагично мало, им надо дорожить, то есть надо работать, работать, работать на своё и общее спасение. Кисточкой, пёрышком, кайлом.
– Ситуация «удалёнки» и «карантина» позволила больше времени посвятить писательскому труду? Чем порадуете читателей?
– Удалёнка-то не отпускала, и Болдино-2020 не произошло. Да, закончил пьесу о Феодоре Козмиче Томском, написал два эссе о Ермаке в российской истории и русской литературе, продвинул к финалу роман. Для перфекциониста мало.
– Как Вы оцениваете литературный процесс 2000-х годов? Назовите, пожалуйста, знаковые для Вас имена писателей, книги.
– Пожалуйста, не спрашивайте меня о конкретных именах и произведениях. Я же «начальник над писателями» и потому не могу высказывать личного мнения. И так случается, что где-нибудь по-дружески кого тронешь в попытке удержать от необдуманности, тут же ответный крик «Союз писателей меня клеймит». Пожалейте, не дай Бог, кого из восьми тысяч писателей не помяну!
О тенденциях – да, можно. ХХI век зачался в динамике процессов века предыдущего. Первые десять лет вообще не было ощущения новизны эпохи, всё лишь замедлялось, теряло энергию взрыва начала 90-х. Собственное лицо нынешнего века стало понемногу промываться, выясняться лишь в последнее пятилетие. Лицо жёсткое, не умильное. Лицо наследника гигантских растрат и долгов. Прежде всего – растрат человечности. С сопутствующими долгами гражданственности, долгами социальности, растратами веры в себя и своё будущее. Вопрос из далёкого уже прошлого «кто виноват?» до сих пор не получил ответа, ибо большинство, так же, как и два века назад, уверено, что не они, кто угодно, но только не они виноваты, и потому второй вопрос «что делать?» тоже остаётся безответным. Думаю, ХХI век, пройдя сквозь предназначенное, наконец-то ответит: что делать нам, виноватым?
Покаяние – изменение сознания, труд долгий, без отдыха. Погрузившись в пьесу о Феодоре Томском, я окончательно сжился с учением Достоевского о том, что раскаянье – великое и благотворное переживание, но оно должно, обязательно должно закрепиться протяжным физическим страданием. Иначе психический аффект остынет, не изменив сознания – это Фёдор Михайлович собой проверил.
Тема личного покаяния как основания для всеобщего прощения, в современной русской литературе собирается, явно зреет, готовится стать главным руслом национального литпотока.
Герой современной прозы уже разделяет ответственность, берёт на себя часть вины за происходящие беды с ближними, с Родиной, с миром. Современный литературный герой пока не жертвует собой в подвиге раскаянья, в подвижничестве покаяния, но – будет! Очищенный и преображённый страданиями Дмитрий Карамазов скоро будет дописан.
Конечно, это пока моё личное предчувствие, ведь для художественного воплощения нового героя нужна достаточная по массе среда – обязательный по достаточности широты круг читателей, согласно с автором знающих – «Стяжи дух мирен, и тогда тысячи вокруг тебя спасутся», знающих – деятельное, протяжное покаяние личности и есть стяжание спасения общества, народа. Родины. Опять вспомню (простите, ещё не остыл) подвиг Феодора Козмича протяжностью почти в сорок лет.
Этот новый, грядущий герой пока яснее материализуется у старшего поколения писателей, у молодых, увы, пока ещё нет чувства и понимания и их тоже вины в мировой апостасии. Увы, молодые пока не готовы признать, что «все за всех виноваты». Но мы-то, старшие, знаем – это проходяще. У лучших признание со-ответсвенности случается раньше, у остальных позже, но случается.
– Что входит в Ваш круг чтения из классики и православной литературы?
– Вы, опрашивая знакомых литераторов, наверное, дежурно получаете практически идентичный перечень. Все уже привыкли к опросам – «кого вы порекомендуете»? И отвечают правильно, как на ЕГЭ. Только встречно: а где, чем и кем в России было проведено разграничение между «классикой» и «православной» литературой? Да разве может в России что-то стать классическим, будучи неправославным? Ведь классика потому-то классика, что убеждённо-утвердительно отвечает на главнейший вопрос каждого человека о его человеческом бессмертии – «Воистину воскресе»! Этот утвердительный ответ на главный вопрос каждого, совершенно на земле во все века и во всех землях каждого и делает произведение вневременным, то есть – практически вечным – классическим. И эстетика здесь только в помощь этике. Только лишь в помощь.
Преподобный Иустин Попович: «Достоевский не всегда был современным, но всегда – со-вечным. Он со-вечен, когда размышляет о человеке, когда бьется над проблемой человека, ибо страстно бросается в неизмеримые глубины его и настойчиво ищет всё то, что бессмертно и вечно в нём, …» и далее, далее по тексту.
– Что тревожит Вас в нашей современной жизни?
– Хорошее продолжение предыдущего вопроса. Подмена, подлог, фальшь, мистификация. Ложь, ложь ныне во всём, всюду: реклама, кредиты, фармацевтика, параистория, сектантство, права «меньшинств». Лукавство как «норма» политических отношений, виртуальность как «новая» реальность. Если по Шекспиру – «the world's a stage», «где у всякого есть роль», так вот, сегодня, благодаря технологиям машинным, химическим и биологическим, маркетинговым и управленческим, информационным и социальным, мир – не просто театр, а кукольный театр, в котором для каждой куклы есть роль. Не тревожащее, а пугающее в уверении людей в том, что они куклы, что, якобы, оправдано-рационально. И что? – следующий шаг – уверение кукол в том, что они люди? Появились технологии усыпления не только инстинктов, в том числе и самосохранения, но и совести. И ложь внешнего мира безболезненно становится ложью мира внутреннего.
– Что Вам дарит надежду и дает силы?
– Как и всем нам – Пасха. Христос воскресе! Бог любит Россию, осыпает её талантами, терпит наши глупости, а если вразумляет, то явно отечески. Восполняет наши немощи своей благодатью. Разве можно не чувствовать Его любви? Без которой уже давно бы всё кончилось. В безнадёге и безсильи. Воистину воскресе! – вот оно, наше самое реалистичное жизнеутверждение, наш самый рациональный оптимизм, наши сила и крепость до Второго Господня пришествия. Веруем в бессмертие, значит – работаем, работаем, безоглядно работаем на своё и всеобщее спасение. И пером в том числе: Дмитрий Карамазов ещё не дописан.
Татьяна Медведева
