Внимание к жизни русского языка, к проблемам живого русского языка, всё более проявляемое на самом высоком уровне власти, не может не радовать. Точнее, не может не обнадёживать. Для тех, кто в теме – для учёных и преподавателей филологии и лингвистики, деятелей и работников культуры, психологов, философов и, прежде всех, литераторов – это настолько долго-долгожданно, что столь затяжное время от первых сигналов тревоги тех самых филологов, деятелей культуры и литераторов до ответной реакции властьимущих удерживает от излишней восторженности. Ведь за это глухое время многие проблемы проросли тяжелейшими болезнями, так что тревога подошла к границам отчаянья.
Мы же понимаем, что язык есть основание национально-цивилизационной идентичности, язык прежде крови и почвы творит народ, и поэтому самый необратимый урон выбранному в жертву народу обязательно наносится агрессором в область языка. Это и разрыв поколений через отсечение молодёжи от выверенных опытом предыдущих поколений слов-смыслов, и посечение общей культуры на множество субкультур профессиональными сленгами, и тотальная маргинализация общества отучением-отлучением его от чтения художественной литературы, ведущая к катастрофическому сокращению словарного запаса – сокращению носителей смыслов.
В злонамеренной последовательности интеллектуально-культурной деградации нашего общества конца ХХ века и уже полной четверти века XXI, в раскультуривании, подсекающем цивилизационное мессианство России посредством планомерного оскопления русского языка, стратегийного выхолащивания русской речи – то есть русской мысли, сегодня уже не приходится сомневаться. Посмотрите только, как нахраписто агрессором применяется внедрение англоязычия, вымещающего родословие, посредством чего производятся понятийно-смысловые подмены, идёт смещение волевых целей нации. Навал не спонтанный, упорно программный, сравнимый с заселением городов непокорливыми мигрантами вопреки историческим предупреждениям.
В отличие от войсковых кровопролитных боестолкновений, куда более разрушительные атаки на основополагающие национально-цивилизационные матрицы проводятся под убаюкивающим наркозом пятой колонны, загодя посаженной на руководство средствами массовой информации или популистски раскрученных революционеров общественного мнения. Так ужасающие объёмы чужесловного внедрения адвокатами агрессора стозевно объясняются завалом Железного занавеса и разрушением Берлинской стены с встраиванием России через эти проломы в мировое сообщество. Так же и пандемия филологической, даже грамматической безграмотности объявляется ими, ну, этакой совершенной случайностью, бессистемной безалаберностью, а те, кто пытается раскрыть, доказать логику производимого штурма, тот сумасшедший адепт теории заговора, верящий в записки Сионских мудрецов и планы Даллеса. Только ущербность сего адвокатства в том, что таковых «сумасшедших» слишком много, и, главное, они те, кто не просто не поддаётся, но никогда не поддастся организуемой агрессором интеллектуальной деградации. И, слава Богу, их имена составляют славу нации.
Потому особо обнадёживающе, что возрастание властного внимания к проблемам живого русского языка сегодня ищет себе опоры в убежденческих позициях этих славных людей.
Обнадёживающе, ведь Россия в своей истории уже преодолевала подобный смысловой кризис: революционное переустройство властных и общественных институтов по иноземным образцам Государя Петра Алексеевича сопровождалась подобной лавиной иностранных терминов, новых, чужеродных понятий, заполнивших русское сознание на голландском, немецком, английском, шведском и иных языках. Что отразилось надрывом национального сознания, дроблением национального мировоззрения. Иноговорящая власть и русскоязычный народ практически потеряли возможность когнитивно-логического сообщения.
Тогда вызов времени был осознан. И под императорским патронажем с середины XVIII века в спорах Ломоносова и Тредиаковского закладывается теория русского правописания, нормы орфографии создаются и перестраиваются на научной основе. В усовершенствовании русской графики и орфографии активное участие принимала Академия наук, для чего в 1735 году в Академии было создано специализированное «Российское собрание», на протяжении 30-ти лет радевшее «о возможном дополнении российского языка, о его чистоте, красоте и желаемом потом совершенстве».
В августе 1783 года княгиня Екатерина Дашкова в беседе с Императрицею Екатериной Алексеевной подняла вопрос о дальнейшем государственном содействии очищению и обогащению русского языка. Императрица попросила представить записку об открытии для того специального учреждения, и уже 30 сентября 1783 г. утвердила Положение о Российской Академии; назначив Дашкову её президентом. Задачами Российской Академии ставились: «прежде всего сочинить российскую грамматику, российский словарь, риторику и правила стихотворения». В числе членов Академии, работавших в этом направлении – владыка Иннокентий (Нечаев), учёные Румовский, Котельников, Болтин, виднейшие государственные деятели Шувалов, Потёмкин, Безбородко, а также писатели Державин, Херасков, Княжнин. Именно их старанием оформился тот русский язык, из которого процвело творчество Жуковского и Пушкина, Лермонтова и Гоголя – воссиял Золотой век русской литературы, открылась эпоха классического русского литературного языка.
Для нас сегодня особо важен этот опыт плодотворности вовлечения в работу над развитием языка не только лингвистов-филологов, но и литераторов. Важно проверенное успехом сознание того, что язык не живёт секулярно, самоорганизационно и саморегуляционно, даже в кабинетном изучении язык не представим без учёта его подчинённости, признании его исполнительской, инструментальной роли в литературном творчестве. И потому ни один элемент, ни одна тенденция, ни одно качество языка не могут рассматриваться самостоятельно, вне отношения к тенденциям и качествам литературы. А ещё изучение истории языка невозможно в плоскости только истории вербально-информационного обмена внутри некоего племени. Язык – основополагающий элемент культуры, где слова – выразители мыслей – конечно же первостепенный, в сравнении с рисунком или цифрой, но он только материал для мышления образного, мышления абстрактно творческого.
Именно это недопонимание невозможности выделения жизни языка в нечто самостоятельное, самодостаточное от литературы, во многом объясняет причины пробуксовки государственной языковой политики последних лет. Как пример читаем в «РЕКОМЕНДАЦИИ по итогам парламентских слушаний на тему "Государственная политика в сфере сохранения, защиты и развития русского языка: состояние, проблемы и пути решения"» от 14 ноября 2023 года:
«… 2. Правительству Российской Федерации: 3) рассмотреть вопрос об определении координирующего органа, ответственного за межведомственное взаимодействие при осуществлении государственной политики в сфере сохранения, защиты и развития русского языка, его продвижения за рубежом; …
3. Министерству просвещения Российской Федерации: 1) обеспечить при участии органов государственной власти субъектов Российской Федерации достаточное комплектование фондов школьных библиотек словарями русского языка, включая орфографические, толковые и этимологические словари, в которых приводятся цитаты из лучших произведений русской классической литературы;…
9. Комитету Совета Федерации по науке, образованию и культуре совместно с Министерством просвещения Российской Федерации провести в период весенней сессии 2024 года Всероссийское совещание с учителями русского языка и литературы по вопросам совершенствования государственной политики в сфере сохранения, защиты и развития русского языка…».
Так уже двадцать лет, со времён «Федерального закона о государственном языке», власть всё жёстче раздаёт затребованные духом времени поручения по «сохранению, защите и развитию» учёным, преподавателям, чиновникам. При упорном забвении писателей. Только о каком «развитии» языка можно говорить без создания на нём новых литературных произведений? Даже «сохранению» не помогут словари, не помогут методички и учебные пособия: язык музеофицируется, костенеет, ссыхается без творческого обновления и творческого расширения, без всё новой и новой поэзии и прозы. Созданием всё более совершенных учебных программ не заманишь школьников и студентов восторженно читать орфографические, заучивать наизусть толковые или этимологические словари! Можно, конечно, заставить, понудить. И даже нужно, но…. Об этом печально опытно знают представители малых народов – когда уходят поэты, уходит и язык.
Продолжение темы когнитивной войны против Русского мира – история выведения из-под государственной защиты самой литературы. Для этого необходимо попытаться обозначить и классифицировать основные операции нашего врага по изоляции и изъятию русской литературы из бытия литературо-центричной цивилизации.
Прежде всего, вспомним, что такое литературный процесс – позволю самоцитирование: «Если язык формирует нацию, то литература созидает общество. Именно литература определяет и утверждает, делая для всех в обществе равно признанными, те нравственные императивы, на которых уже строятся и политические, и экономические, и социальные институты. Литературный процесс – это процесс национального самосознания. Через и в ходе литературного процесса нация себя видит, себя чувствует, осознаёт и – запоминает. Именно художественная литература является основой, истоком и первопричиной любой цивилизации.
Но художественная литература для цивилизации не только изначальность, она её постоянная животворящая сила, её наполненность и рост, её стержень и покрытие. Именно живой, ежедневно прибывающей литературой определяется роль нации в земной истории и действительности. За пределами литературы цивилизации нет. Ибо там нет ничего человеческого. Только звериное, стихийное, демоническое».
Это объясняет принципиальность задачи ослабить, в идеале – остановить литературный процесс в России. Рассмотрим этапы ведомой войны с русской литературой после снятия с неё государственной защиты в период развала Советского Союза.
1. Появление «свободного» литературного рынка. Разрушение плановой – через Литературный фонд – всесоюзной книготорговли с отлаженной системой регионального дистрибьюторского регулирования тиражей конкретных авторов, при известной идеологической составляющей. Сразу же новые книгоиздатели картельно монополизировали торговые сети, отказав в возможности реализовать свою продукцию местным издательствам. Параллельно со спешным расширением объёмов бульварного чтива, эксплуатирующего наследие советской образовательной системы, создавшей массового, но невзыскательного читателя, для интеллектуалов многочисленные ещё книжные полки заполнялись не- или малодоступными ранее иностранными произведениями, в том числе эмигрантов и диссидентов. Так что «исчезновение» из продаж современных русских прозаиков и поэтов прошло практически незамеченным.
2. Далее был введён тотальный контроль за появлением новых имён. Ведь литературный процесс не может игнорироваться рынком: имитация и фальсификация творчества убедительны лишь в отсутствии истинного художества – цыганскую бижутерию не выложишь на прилавке рядом с настоящим ювелирным изделием. Поэтому литературный рынок самой своей природой просто обречён преследовать литературный процесс, затирать его участников и их произведения.
Оправдываемая «чисто экономическими законами», монополизация книжного рынка при, ждущем прокурорской проверки, лоббировании Федерального агентства по печати картелем АСТ-ЭКСМО поставила заслон для популяризации авторов иных издательств. Для раскрутки своих ПИПов – персонифицированных издательских проектов (термин Ю.М. Полякова) задействовались, в том числе государственные СМИ, государственные же возможности представительства на книжных ярмарках, выставках и фестивалях, в том числе за границей. Но какими экономическими законами или случайностью можно объяснить то, что раскрученные под протекторатом Филатова-Сеславинского-Григорьева либеральные литераторы сплошь оказались русофобствующими иноагентами или «пугливыми патриотами» молчащими о СВО? При этом же активно работающие писатели, продолжающие и развивающие этические и эстетические традиции классической русской литературы, объявлялись невостребованными временем маргиналами.
3. Искусственный кризис литературной критики. Литературная критика в России всегда играла роль социальной философии, и потому конституционный запрет на государственную идеологию закрыл выход на общественное обсуждение самых животрепещущих тем. И Бог с ней, с идеологией, но под запрет был подведён разговор о справедливости – главной темы нашей литературы. Выступая на XV съезде СПР, я отвечал на обвинение литературы в политической предвзятости: «У писателей нет идеологических врагов, у нас есть враги нравственные». При этом нужно согласиться, что «русская интеллигенция всегда служила идеалу, включающему в себя и этику» (Г.П. Федотов). Поэтому отсутствие ясной идеологической основы как для внешней, так и для внутренней государственной политики под напором внедряемой глобалистами русофобии привело к оскудению «философии Родины» (термин А.Ф. Лосева) и вырождению её составной – литературной критики. Разрушение системы профессиональных критериев, задававших иерархию имён в литерном процессе, позволило врагу дезоринтировать общество, назначая ему если не в духовные лидеры, то в лидеры мнений «ведущих» литераторов, в реальности величиной своего таланта и мастеровитости соответствующих в чеховской «табели о рангах» чинам коллежского асессора или титулярного советника.
СВО вскрыло многие факты деятельности пятой колонны. Однако, обращение власти за помощью к той части творческой интеллигенции, что все эти десятилетия упорно отстаивала патриотические и гражданские основы единения общества и государства, пока остаются на уровне временного военного сотрудничества, без возвращения понимания единства в служении Родине.
4. Межпоколенческий разрыв. Предназначенный для организации «цветных революций», нарочито возбуждаемый извне и поддерживаемый либералами изнутри, в том числе и росмолодёжными «тавридами», конфликт «отцов и детей», точнее – подростковый бунт против нравственных тягостей наследной культуры, вызвал «вторичное одичание» IT-поколения. Таланты раздаются Богом, тут не прибавишь не убавишь, но мастерство, ремесленное совершенство в воле человеческой. Именно в поддержании мастерства, непресекаемости уровня профессионализма, наработанного предыдущими поколениями литераторов, видел одну из своих основных задач Союз писателей России. Но сейчас ужасаемся не только писательским уровнем, но читательским: безграмотность не позволяет даже несомненно талантливым авторам подняться из графомании.
Инфантилизм – катастрофа нового века, расширение временного отрезка от подросковости до принятия на себя социальной ответственности, прежде иного, отразился в молодёжной прозе – стилистически вялой, эгоистично мелкотемной. В отсутствии отечественной литературной критики, к сожалению, успешна прозападная дезориентация культом блогеров и шоуменов, разлагающая профессионализм через смещение нацеленности на «как добиться» популярности у публики прежде признания своей творческой зрелости мастерами, оборачивается завистливой агрессивностью начинающих к авторитету мастеров. И так инфантилов мобилизуют в хунвейбинов. К сожалению, нужно признать, что, в своё время, утверждая положение о Совете молодых литераторов, Правление СПР закрепило в структуре данного Совета молодёжное самоуправление, что привело к системной конфликтности поколений во многих региональных отделениях: новопринятые в члены Союза на своих бесконтрольных форумах ориентировались на смещение руководства отделений и «захват власти» ради этой самой эфемерной «власти».
5. Утеря советской школы переводов – уникального культурного явления, не имеющего мировых аналогов. Наднациональное государство живо постоянным диалогом своих народов, так Российская Империя закрепляла входящие в неё языки созданием национальных письменностей, а Советский Союз переводами программно стимулировал развивающее их творчество. Взращивая национализм и сепаратизм, враги России не могли не озаботиться обязательным разрушением такой её скрепы, как взаимопонимание народов. Взаимопонимания не на меркантильном, а на самом высоком духовно-душевном уровне, взаимопонимания не только неповторимости самобытных традиций, но и удивительного единства нравственных основ каждого народа, составляющего Российскую Империю. Неужели компетентные органы не сумели вовремя отследить и оценить цели финансовых и идейных вливаний в «незалежность» национальных литератур через ПЕН-центры и иные гуманитарные некомерческие фонды пан-тюркизма и финно-угорского нацизма? При том, что усыхающая переводческая деятельность СПР волонтёрски продолжалась лишь на уровне личных связей писателей-энтузиастов.
5. Пестуемая графомания. Девальвация звания «член союза писателей» размножением «союзиков» – от районных до «международных», странно благосклонно принималась федеральными и региональными администрациями. Министерства и департаменты ссылались на эту гегелевскую «дурную бесконечность» как на причину не помогать писателям «пока они сами меж собой не разберутся». Якобы специалисты – дипломированные работники культуры, ну, никак не в состоянии понять, что миллионно-членный «Интернациональный союз писателей» со своей «Прозой.ру» и «Поэзией.ру» – просто бесчисленный хлестаков («ну, что, брат Пушкин?»), а Литинститут уже десятилетия является печатным станком упорно тиражирующий постмодерновых смердяковых а-ля сорокин-ерофеев-быков, с вечно прыщавой матерщиной и ритуальным смакованием извращений. Да, якобы специалисты.
Суммирующий итог: в результате только перечисленных атак русское литературное сообщество «успешно» оклеветано неспособностью идти в ногу со временем, статус писателя в России принижен до сего непредставимо, творчество профессионалов уравнено с графоманией, а, главное, литературный процесс – процесс национального самосознания – подменён для народа глобалистскими шаблонами массового мышления и рефлекторного поведения ректората. Интересно, кто был ответственен за списки участников встреч Президента с литераторами и деятелями иных искусств? Не они ли сейчас «мягко влияют» на реформу Союза писателей?
Самоцитата: «Литература в отношении к иным искусствам основа основ – как математика для остальных наук, и литературный процесс, как процесс национального самосознания и самочувствования, глубиной проработки вечных и злободневных тем, полнотой их охвата призван отвечать культурным и нравственным потребностям общества. Читатель ищет в большой, настоящей литературе свидетельств и толкований своему бытию – как внешнему, так и внутреннему. А сегодняшний читатель, участник и жертва затянувшейся смуты, ищет в книгах особенной мудрости».
Отсюда, при всё нарастающем глобальном информационном давлении, удерживающем общество в состоянии стресса, невостребованность собственной литературы напрямую связана с национальной аналитической анемией, которую мы наблюдаем в метаниях поисков стройной государственной идеологии. А она, идеология, рядом:
Теперь тебе не до стихов,
О, слово русское, родное!
Созрела жатва, жнец готов,
Настало время неземное…
Ложь воплотилася в булат;
Каким-то Божьим попущеньем
Не целый мiр, но целый ад
Тебе грозит ниспроверженьем…
Все богохульные умы,
Все богомерзкие народы
Со дна воздвиглись царства тьмы
Во имя света и свободы!
Тебе они готовят плен,
Тебе порочат посрамленье,
Ты — лучших, будущих времен
Глагол, и жизнь, и просвещенье!
О, в этом испытаньи строгом,
В последней роковой борьбе
Не измени же ты себе
И оправдайся перед Богом…
Не верите поэту Тютчеву, поверьте Тютчеву-чиновнику.
Василий Владимирович Дворцов, председатель Совета по прозе Союза писателей России
