Биография: Валентин Васильевич Сорокин родился 25 июля 1936 года на хуторе Ивашла (ныне Башкортостан) в многодетной семье. В 14 лет поступил в фабрично-заводское училище. Десять лет работал в мартеновском цехе оператором электрокрана на Челябинском металлургическом заводе. Первые стихи были опубликованы в районной и областной прессе в 1950-е годы. В 1960 году вышла первая книга стихов «Мечта», в 1962 году сразу два сборника «Мне Россия сердце подарила» и «Я не знаю покоя», и Сорокин был принят в Союз писателей СССР. В том же 1962 году поступил на Высшие литературные курсы. В 1965-1967 годах заведовал отделом поэзии в саратовском журнале «Волга», в 1968-1969 вёл отдел очерка и публицистики в ведущем национально-патриотическом органе страны журнале «Молодая гвардия». С 1970 года главный редактор издательства «Современник». В 1980 году уволен за издание книг писателей русского патриотического направления, получил выговор от Комиссии партийного контроля ЦК КПСС, выселен из квартиры. С 1983 по 2014 годы руководил Высшими литературными курсами. В 1980-х годах неоднократно пытался опубликовать большую эпическую поэму «Бессмертный маршал» (о Г.К. Жукове), написанную в 1978 году, однако не пропускала политическая цензура, полностью поэма была опубликована только в 1989 году. В конце 1980-х - начале 1990-х написал серию очерков об убитых русских поэтах - Сергее Есенине, Алексее Ганине, Борисе Корнилове, Павле Васильеве, Николае Рубцове и других, которые составили документально-публицистическую книгу «Крест поэта» (1995).
Анатолий Степанов: Здравствуйте, уважаемые друзья! В эфире очередной выпуск нашей традиционной передачи «Старейшины. Разговоры с теми, кого нужно слушать». И сегодня мы беседуем с известным русским поэтом, литературоведом, публицистом Валентином Васильевичем Сорокиным. Я очень рад, Валентин Васильевич, что мы с Вами встретились.
Валентин Сорокин: Спасибо.
А.С.: Тем более что мы с Вами беседуем в год Вашего восьмидесятилетия. Вам же в июле стукнуло аж восемьдесят.
В.С.: Первый юношеский период...
А.С.: Да-да. И очень радостно видеть Вас в таком добром здравии и бодрости. Давайте вспомним Ваши детские годы. Вы ведь родились в семье лесничего?
В.С.: На Урале.
А.С.: В самих Уральских горах?
В.С.: Да, озера уральские, водопады уральские, тайга уральская, клены, дубы, липы, березы, просторы. У нас знаете как? Вот идешь, на тебя идет скала, а потом отошел, вышел - а там такой простор великий от края до края, глаз не хватит увидеть. Мощный край. А потом, что такое Урал? Это серединная Россия, люди переезжали, заселялись. Украина - очень много, с Кавказа очень много, татары, башкиры, чуваши. Там даже речка называется Чувашинка. И почти все они оказаченные. Это мощный край. Из моего района на фронт ушло 10 тысяч, вернулось 2 тысячи с небольшим, ни пленного ни одного нет, ни одного... Все ясные.
А.С.: Крепкий характер, да?
В.С.: Когда я ехал до Берлина и выходил в каждой области, потому что для меня эти обелиски и братские могилы... Я в юности все это воспринимал свято и неколебимо совершенно, а сейчас еще острее все это чувствую... И вот там по фамилиям многих узнавал. Представляете район? А вот после войны... Вот у нас эту тему не берут. Куда делось село? Куда делась деревня? Вот в моем районе, откуда ушло 10 тысяч, 77 казачьих хуторов пропало потом после войны.
А.С.: Мужиков не было...
В.С.: Не берут у нас это почему-то в тему. Как так понимать? Или вот, например, такой вопрос - вопрос вдов, вопрос невест, когда миллионы не вернулись. Какая их жизнь? Почему такая малая рождаемость у нас сейчас?
А.С.: Ну да, понятно. Все русские деревни подкосила война.
В.С.: Это сказывается не только...
А.С.: Потом Хрущев начал переселять из деревень в города.
В.С.: Он еще колхозы в совхозы... У нас, видите, беда наша в том, что у нас без конца все переделывают. Иногда даже боишься... Сидел в кресле ты 10 лет, работал начальником каким-то, и боишься, вдруг и его заменят. Придешь, а там совсем другое, сядешь и упадешь.
А.С.: Понятно. Вы начинали свою трудовую биографию как положено в советское время с рабочего?
В.С.: Да, с мартена. Первый мартеновский цех.
А.С.: Во сколько лет Вы начали работать?
В.С.: В шестнадцать. Тогда же пораньше принимали. Ну а потом все-таки из деревни... Вся металлургическая промышленность была насыщена деревенскими, как правило. Потом выбирали... Когда мы проходили комиссию медицинскую, я сидел, потом встал, взвесили меня, нормально все, из деревни парень был. Подошел начальник цеха, хлопнул меня по затылку: «В сталевары его». А народ очень красивый, рабочий народ. Я не видел... Десять лет я отработал... Нет хвастовства, нет затаенной насмешки какой-то, и вот эта дружба, ответственность друг за друга потрясающая просто.
А.С.: Значит, Вы металлургом десять лет на заводе...
В.С.: Металлург, да. Я ушел раньше. До шестидесяти лет меня... Я не знал еще, что переработал... А мне звонят и говорят: «Вам же пенсию надо оформлять, у Вас раньше».
А.С.: Ну а любовь к поэзии, увлечение поэзией когда появилось?
В.С.: С детства, до школы.
А.С.: Уже писать начали?
В.С.: Да. Песенная такая... Знаете, как мой хутор назывался казачий? Ивашла, шла-ива. Удивительно. А народ был частушечный, сказки любил, любил какие-то смешные исповеди. И иногда очень во время войны... Я с тридцать шестого года, вот считайте...
А.С.: Ну да, Вы уже застали...
В.С.: Вот эти невесты... Погибнет жених, она узнает, потом поет, плачет, сама сочиняет. У нас очень много... У нас есть такие частушки, до сих пор я вспоминаю... Ну какой же все-таки народ талантливый, а? И как сейчас можно это отторгнуть, вот эту народность, любовь к слову, ощущение самого себя в этом слове, в этой красоте художественной человека, души своей? Как это? И вот в поэзии... Недаром же почти все поэты... Где Лермонтов воспитывался? На селе. Александр Сергеевич рассказывал...
А.С.: Пушкин.
В.С.: Вот я читал. Пушкин молодой... Поют песни, он спрячет блокнотик и записывает, боялся, что застигнут. Изумительно! И отторжение этой песни сейчас... Вы вот много слышите на экране русскую песню народную? Или татарскую? Или чувашскую песню? Или мордовскую песню? Разве можно это отторгать?
А.С.: Да-да, пытаются избежать... Наверное, это люди, которым чужда эта культура народная. Которые и родились в иной среде, и не чувствуют... У них сердце не замирает.
В.С.: Да. Национальные герои какого народа неизвестно, за рубежом...
А.С.: Первый сборник у Вас вышел...
В.С.: В шестидесятом. «Мечта» назывался.
А.С.: Это было уже сколько лет Вам получается? Двадцать четыре?
В.С.: Двадцать четвертый.
А.С.: Но Вы еще продолжали работать на заводе?
В.С.: На заводе. Я долго еще работал. С завода увел меня Василий Дмитриевич Федоров, поэт. И Борис Александрович Ручьев, который 10 лет отсидел на Колыме по делу Павла Васильева. Я, кстати говоря, не во имя того, чтоб похвастаться, нет, но я первый русский человек, который добился разрешения, чтобы прочитать эти дела, протоколы судебные над группой поэтов во главе с Павлом Васильевым. Меня это все потрясло. И до сих пор я благодарю Бога и судьбу свою, что я именно добился этого.
А.С.: Первый перелом в судьбе страны, смерть Сталина, XX съезд. Помните это?
В.С.: Всё помню. И не только помню, у меня всё это отмечено.
А.С.: Народ искренне горевал, когда умер Сталин? Или все-таки...
В.С.: Нет, народ был разный. Например, в городах многие горевали. В деревнях... Вот я учился в школе, за пять километров бегал от своего хутора в школу, на лыжах зимой. И вот я уходил... А не радио, ничего не было в деревне... Собирались бабушки, инвалиды: «Валя, ты быстрей оттуда приезжай, какие новости, что там со Сталиным?»
А.С.: Там же уже сообщали, что Сталин болеет...
В.С.: И вот они ждали. Я прибегаю. «Ну как?» Я говорю: «Умер». Старушки сидели, перекрестились: «Слава Богу». Такие тоже были, потому что...
А.С.: Деревня жила тяжело, конечно...
В.С.: Так многие из них раскулаченные. Вот Борис Александрович Ручьев, изумительный поэт, десять лет на Колыме. За что? Павла Васильева за что?
А.С.: Да, репрессии, конечно, прошли тяжелым...
В.С.: Я вот как думаю о том, какую державу мы потеряли Советскую. Здесь надо быть тоже размышляющим человеком. Посмотрите, мы, конечно, заплатили за революцию миллионами безвинных. И правильно отстаивающих, и неправильно... Эти жертвы, расстрелы, тридцать седьмой год и так далее. Но дело в том, что сама система давала очень многое. Она давала прекрасное образование, давала самосознание, что ты должен учиться, должен служить Отечеству. Выковывала характер армия и так далее. И вместо того, чтобы эти положительные качества сберечь... И потом, земля принадлежала всему народу. Не было ощущения, что завтра ты идешь, а кто-то построил себе дворец, и тебе запретят мимо этого дворца проходить.
А.С.: Ну да.
В.С.: Надо было все-таки то, что изумило, обрадовало и выправило человека, надо было это сберечь. Как это понимать? Сейчас я иду, допустим, по Подмосковью, стоят похожие на...
А.С.: Царские дворцы.
В.С.: Да. И он занимает огромную территорию, половину улицы.
А.С.: И пройти нельзя.
В.С.: А что будет завтра? А мы об этом почти не говорим.
А.С.: А вот пятьдесят шестой год, двадцатый съезд, началось обвинение Сталина во всём, что культ личности, разоблачение культа личности. Народ поверил? Как народ вообще относился к этому?
В.С.: Народ отнесся к этому бесконечному охаиванию отрицательно, потому что это всегда влияет на потерю чувства государственности и принадлежности к нему. Я, например, так считаю. Почему надо обвинять одного Сталина? А где был сам Хрущев? Вы, может быть, иначе думаете, но я настолько болею за государство. Я ничего не боюсь во имя государства. Я не мог ни сбежать, ни отказаться от своей Родины. Это настолько отец мой мне внушил, что, кроме этого, ничто меня не пошатнет. Понимаете, вот девяностые годы... Где было наше Политбюро? Где ЦК КПСС? Где Верховный Совет? Где КГБ? Где МВД? Конечно, я, например, знаю, что... Когда Горбачев пришел к власти, я сразу понял, что он предаст. Но где эти-то? Почему позволили-то?
А.С.: Так у них уровень был такой. ГКЧП: у одного руки трясутся, другой мямлит.
В.С.: Почему Сталина обвинять одного? Правильно?
А.С.: Да, конечно. Это система начала давать сбой.
В.С.: А про Горбачева тайна есть такая, я её ношу. Я выступаю, идет секретариат в Ставрополе. Секретариат завершается к трем-четырем часам, а в пять-шесть мы выступаем в районах. Ко мне подходит человек такой симпатичный, крепкий: «Я первый секретарь райкома. Поедем со мной, выступите у нас на собрании». - «Поедем». - «Я Вас привезу». Я выступил, хорошо всё. Говорит мне: «Ну, спасибо. Поедем ко мне чаю попьем, и я Вас в гостиницу отвезу». Попили чаю, и он мне говорит: «Пойдем...У него там озерцо рядом с хутором... Пройдем мимо озерца, я Вам кое-что расскажу и тогда отвезу». Пошли. А Горбачев уже пришел к власти. Он мне говорит: «Вот Вы пишущий человек, Вы готовы, что СССР будет разрушен?» Я говорю: «Почему Вы так...?» Он говорит: «Дело в том, что Горбачев - это предатель. Я знаю его с детства, он у нас работал первым секретарем. Через несколько лет СССР не будет. Только Вы меня не предавайте, ради Бога». Я говорю: «Вы не волнуйтесь, я никогда Ваше имя не назову». Прошло несколько лет, все сбылось.
И еще такой случай был. Я вхожу в метро на Ломоносовском. Я иду один по туннелю, идет мне навстречу человек. Мы идем навстречу друг другу, он меня не знает, и я его не знаю. Вдруг он меня за плечо: «Можно на минутку?» Я говорю: «Пожалуйста». - «Вы кто?» - «Я преподаю». - «Где?» - «В Литинституте. И еще поэт, я стихи пишу». - «Да? Подождите минутку». Вытаскивает вот такую книжечку, издана аккуратно. «Читайте». Подает мне, руку пожал. Я читаю о том, как совершится предательство. Эта книга у меня до сих пор есть. Потрясающе! Какие люди были... Как вот это забыть?
А.С.: Не оказалось ни одной силы серьезной, которая бы это остановила. Народ был одурачен, наверное, кроме того.
В.С.: Знаете что? Я работал главным редактором в «Современнике». В неделю раз как минимум меня вызывали в ЦК, всё поучали. Ты вот зря напечатал Солоухина, Можаева «Записки Кузькина» - это запрещенная вещь. Как было тяжело работать. Наша цензура была гораздо умнее и тревожнее, и ответственнее, чем ЦК. Вот звонит мне из ЦК Гусев Геннадий Михайлович, он работал в ЦК: «Это правда, что Можаева издаёте?» Я говорю: «Правда». - «Ты издашь, а через четыре месяца его издаст ФРГ. Я это знаю точно». Я говорю: «Не мешайте, не делайте из него врага. Выйдет книга, я дам интервью, никто её не издаст, а наши родные люди будут читать и делать то, что он им советует». Или вот такая...
А.С.: Перестраховщики были, что ли? Что ими руководило? Вроде русский человек Гусев, судя по фамилии.
В.С.: Хороший, добрый человек. Он потом мне говорит: «Ты прав, Валя, оказался». Мы дружили с ним. Он звонит, за меня беспокоится, что я издам, а мне...
А.С.: Понятно, секир-башка...
В.С.: Или Владимир Тендряков. «Смерть председателя» помните? Все это сталинская эпоха. Какие звонки мне были: «Почему ты издаешь?» Я говорю: «Ради Бога, не мешайте». - «А вот Солженицын...» - «Второго Солженицына не делайте. Вы его сделали. Избрали бы его депутатом. Он был бы преданнее всех, потому что он любит быть начальником».
А.С.: Понятно. А Вы в журнале «Волга» начинали свою деятельность?
В.С.: Из мартена я был взят в члены Челябинской писательской организации. Год проработал консультантом.
А.С.: Это шестьдесят второй?
В.С.: Да. Потом поехал учиться... Это шестьдесят третий год... На Высшие литературные курсы. После них был направлен я в журнал «Волга», там два года. И из журнала меня забрали... Никонов был, главный редактор... В журнал «Молодая гвардия».
А.С.: Это флагман был тогда. Никонов Вас сам пригласил?
В.С.: Да. Дело было вот как. Идет секретариат в Саратове, и обсуждают, какой из журналов является самым авторитетным по представлению поэтов. И решили, что поэтический отдел журнала «Волга» лучший среди журналов. И тут же решили меня переправить в Москву.
А.С.: Это по приглашению Никонова? Или это было просто решение руководства?
В.С.: Это Союз писателей и Никонов.
А.С.: «Молодая гвардия» конца шестидесятых - это такой боевой орган патриотических сил...
В.С.: Самый боевой. 800 тысяч тираж.
А.С.: «Молодая гвардия», «Новый мир» - это нерв не только литературной, но и общественно идеологической жизни.
В.С.: И «Нева» еще журнал. Тоже мощный был журнал.
А.С.: Да-да. В «Молодой гвардии» собралась целая плеяда критиков и писателей. Никонов это подбирал?
В.С.: Безусловно, без него бы никто не мог... Вот Чивилихин Владимир - член редколлегии, Василий Федоров, выдающийся поэт - член редколлегии, Владимир Солоухин - член редколлегии, Виктор Петелин - член редколлегии. И так далее, и так далее... Это «Молодая гвардия». Лобанов Михаил - член редколлегии.
А.С.: То есть, Никонов сформировал национально-патриотический состав?
В.С.: Да. Он очень был... Он же ушел очень быстро из жизни, когда вот эта ломка началась государства. Я его встретил, и я не узнал его. Такой опустившийся... «Валя, Валя...».
А.С.: Он жил этим, в общем...
В.С.: А Вы знаете, какие это провидцы? Вот, например, Можаев какой был человек?! Идет разорение и разрушение СССР. Раздается звонок. Я беру. Не узнаю голос, совершенно сломанный голос такой: «Валя, это Можаев. Валя, попрощайся с деревней. Попрощайся со страной великой. Валя, я лежу в больнице, я скоро ухожу из жизни». И точно, понимаете? Как их можно осуждать? Или Чивилихин. Вызывает нас секретарь Центрального Комитета партии... Он был по идеологии...
А.С.: Зимянин?
В.С.: Нет, не Зимянин, а еще один был, он идеологию вел. Зимянин член Политбюро, а он был секретарь ЦК КПСС.
А.С.: Зимянин был секретарь.
В.С.: Да, он секретарь и член Политбюро. «Молодую гвардию», - он говорит... А нас начали бить, «Молодую гвардию», и в газетах и так далее...
А.С.: Это в конце шестидесятых уже началась кампания?
В.С.: Да. А получилось, что как были патриоты неколебимые, так и остались. Лобанов, Чивилихин, Солоухин, Василий Федоров. Вызывают нас в ЦК КПСС на беседу. А я выступил против Яковлева. По тем временам я был самый молодой, и где-то я его долбанул.
А.С.: Это еще было до письма Яковлева семьдесят второго года? То есть, он еще в силе, он еще и.о. отдела пропаганды?
В.С.: Да, он лез уже везде. Он курировал отдел пропаганды, вникал во всё, мы чувствовали его. И вот этот секретарь говорит: «Вы все-таки молодцы. У вас есть, конечно, перегибы, но народ вы верный, и я вас благодарю. Не горюйте...» А мы уже поднимаемся, уходим... «Не горюйте, всё будет хорошо, все наладится, и Союз не развалится...» А я был самый молодой среди них, и мне было стыдно, я решил, что я пойду последний, потому что некрасиво, что я буду вторгаться... Иду последний, а передо мной идет Чивилихин. Чивилихин берет меня и за себя, а сам встал и говорит... А тот провожает нас, секретарь: «Мужики, все будет нормально»...А Чивилихин ему цитирует: «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе». Как это можно забыть?
А.С.: Да-да.
В.С.: Или Василий Дмитриевич Федоров. Он же тоже перед этим уже чувствовал... Он седой, красивый, мощный, добрый. И он был не сомневающийся ни в чём член партии. И в то же время с высоким, со святым уважением относился к храму, ко всем Божьим пророчествам. Он тоже любил рассказывать, как Сибирь в нищету опустится и так далее. На меня, например, эти люди до сих пор влияют, я с ними каждый день разговариваю, хоть их давно уже нет.
А.С.: Да-а, это когорта была...
В.С.: А сейчас: «Вот шестидесятники!» А кто их знает? Никто даже ни одного их стихотворения не знает. Смотрите, вот «шестидесятники» - двадцать пятый, двадцать четвертый, двадцать третий год. Они прошли войну. К шестидесятым годам сорок-сорок четыре года. Это самая творческая, самая физическая и с точки зрения размышлительного самая мощная пора для творчества.
А.С.: Да, многие реально воевали.
В.С.: Естественно. А уже мое поколение, скажем, братья Сафоновы, Валентин и Эрнст, бывший потом главный редактор «Советской России», у которой был 350 тысяч тираж при нем. Потом Рубцов Николай. А сейчас так получается, что никого не было, кроме «шестидесятников».
А.С.: Ну да, пытаются переписать реальную историю. Ну а это письмо Яковлева, которое в «Литературке» в семьдесят втором появилось «Против антиисторизма»... Это удар по вам, по вашим?
В.С.: По «Молодой гвардии» очень сильно, очень сильно долбили...
А.С.: Но Николая Ивановича сняли в общем?
В.С.: Вы знаете, как с Никоновым было? Был первый секретарь ЦК ВЛКСМ Тяжельников. Никонова начали снимать. А Тяжельников уралец, и я уралец. Я челябинец, он тоже, хотя край наш входил в Оренбургскую губернию казачью мощную, и мое село, центр моего района, называлось Преображенск. Это потрясающее село, Преображенское. Станица была.
А.С.: Но Вы-то родились уже когда была Челябинская область?
В.С.: Да. Так мы же не можем, чтобы не дергать и не переименовывать. Сейчас тут Ленина переименовывают... Так вот. Мы знали, что Никонова уберут, потому что против него началась такая....
А.С.: Кампания в газетах...
В.С.: И я решил пойти к Тяжельникову, первому секретарю ЦК ВЛКСМ, потому что в молодости, когда в Челябинске на меня нападали за мое...
А.С.: Отечестволюбие.
В.С.: Да. Однажды побил меня один... Он потом уехал в Израиль... Что я шовинист и так далее... Он меня вызывает... Он сначала работал в обкоме комсомола, а потом в обкоме партии. Вызывает меня Евгений Михайлович и говорит: «Ты не переживай... Ну подумаешь там... Не обращай внимания, как жил, так и живи. Ты будешь в партию вступать?» Я говорю: «Буду». - «Вот молодец». Потом заводит меня, налил немножко, себе немножко, выпили и он говорит: «Пока я тут, ни один волос с твоей головы не упадет». Вот так. И я решил к нему идти по поводу Никонова. А уже Никонов шатается вовсю. Прихожу к нему, рассказываю о Никонове. Он говорит: «Валя, я всё знаю. Попробую». И он его подержал еще года полтора-два, а потом уже не смог.
А.С.: Все-таки у партии «русистов», как вас потом Андропов называл, были высокие покровители? Были люди наверху, которые понимали?
В.С.: Были. А вот этот Генеральный секретарь, который после смерти Брежнева...
А.С.: Андропов?
В.С.: Нет.
А.С.: Черненко?
В.С.: Черненко. Он вообще молодец. Он всем нам помог, он меня спас. Он все выговоры с меня снял. В мою же квартиру вселили Онассис, миллиардершу. Выкинули книги, детей, жену...
А.С.: Это когда?
В.С.: В восьмидесятом.
А.С.: Это когда Вас выгоняли из «Современника»?
В.С.: Да. И вдруг приходит он, Черненко. Звонит женщина... Секретарь технический, видимо... «Валентин Васильевич?» - «Да». - «Расскажите кратко, что было». Я рассказал. «Я могу это передать?» - «Да». А потом Иванов пришел уже, Анатолий...
А.С.: Да-да, в «Молодую гвардию».
В.С.: Да, мы друзья. Он тоже очень много сделал... Он, кстати, тоже с нами был, когда мы встречались с секретарем.
А.С.: Он все-таки помягче был или ту же линию продолжал?
В.С.: Помягче, но - не трогай. Такой вот, дай Бог. И вот у него дочка выходит замуж...
А.С.: У Иванова?
В.С.: У Иванова. И он приглашает меня попить чаю: «Валя, приди». Мы сидим. Возле меня садится человек, симпатичный, крепкий такой. Выпиваем. «Слушайте, а Вы Валентин Сорокин?» Я говорю: «Да, Валентин Сорокин». Опять закусываем. «Точно Валентин Сорокин?» Я говорю: «Да». И так раз пять. Потом выпили еще. «Значит, Валентин Сорокин, точно?» Я говорю: «Ты мне надоел». - «Точно, Валентин Сорокин. А я знаешь от кого? От Черненко». Пархоменко, по-моему, его фамилия была. «Это правда то, что с тобой сделали? Онассис вселили? Неужели это правда? А это кто-то может подтвердить для Черненко? Ты только не уходи, я тебя довезу, у меня шофер, машина». Буквально через день подписали Солоухин, Николай Воронов, Борис Можаев, человек девять подписали для Черненко письмо, что это правда. И каждый день приезжал от Черненко человек, показали мне три дома, где квартиру... Потом вселили к Юрию Васильевичу Бондареву, такая же квартира, где он живет, в писательский дом. Это всё сделал Черненко. Тогда опять звонок от этого: «Доволен?» - «Доволен. Лучше, чем у Онассис». Он говорит: «Дай телеграмму на Черненко». Я даю телеграмму, что спасибо. Оттуда на другой день звонок: «Всё, мы успокоились». Вот такие тоже были.
А.С.: Да-а. То есть, они понимали характер борьбы, которая идет? Что это травля таких вот...
В.С.: Да.
А.С.: Сейчас часто встречается такой слоган «Русская партия в КПСС», мол, было такое объединение. Понятно, что это люди одного образа мыслей, одного духа, патриотического духа, русского национального... Но организационно это ведь не было оформлено?
В.С.: Не было. Партии не было, а было такое движение, помогающее...
А.С.: То есть, вы узнавали друг друга, какого духа человек.
В.С.: И не только узнавали. Главным в этом движении был Жуков Дмитрий Анатольевич. До чего же он был благородный человек! Чем мы занимались? Вот он нас собирает, в каком-то соборе соберет... Первое - вот такой-то собор надо восстанавливать. Это он все...
А.С.: Это когда уже Общество охраны памятников было создано?
В.С.: Да, он его возглавлял. Потом был в Санкт-Петербурге ученый Лихачев...
А.С.: Дмитрий Сергеевич, да.
В.С.: Да, он приезжал, выступал. Очень многие были, военные многие были.
А.С.: То есть, это было движение широкое?
В.С.: Да. Генерал Родимцев...
А.С.: Да-да, известный командир дивизии в Сталинграде.
В.С.: А потом последний наш перед разрушением СССР, прекрасный тоже... Он был министром обороны... Недавно умер, маршал...
А.С.: Соколов?
В.С.: Нет, не Соколов. Вот он недавно умер... Потрясающий тоже был, переживал и... Жуков всегда, маршал Жуков... Я однажды сижу в кабинете в «Молодой гвардии», я вёл отдел публицистики и поэзии. Раздается звонок. Я беру. Голос такой четкий, точный: «Кто говорит?» - «Сорокин». - «Валентин?» - «Да, Валентин». - «Валентин, сколько тебе лет?» Мне так понравилось, на «ты». «А кто это говорит?». Я сразу догадался, что это человек...
А.С.: Большой человек...
В.С.: «Жуков говорит». - «Я Вас слушаю». - «Я прочитал твои стихи в «Правде»»... А стихи были о России... «Молодец, хорошие стихи, молодец!» Пригласил в гости: «Приедешь? Точно приедешь?» - «Приеду». А потом я застыдился, застеснялся. Думаю: «Господи, кто я, и кто он?» К Жукову в моей семье у отца... Папа видел Жукова, когда он принимал у Ворошилова командование Ленинградским фронтом. Это было в октябре месяце, и папа рассказывал, их бросили на... У меня отец военный разведчик. Он даже рассказывал, как немец играл на гармошке, а они его поймали и привели в нашу...
А.С.: Он на Ленинградском фронте служил?
В.С.: Да, на Волховском участвовал и на Ленинградском. Он рассказывал про Жукова... Человек триста было вокруг него. А потом они пошли, октябрь был, небольшой морозец, и они проваливались... Вспаханное было поле это, еще не мешали нам... Он говорит: «Вот, сынок, я увидел, что самые глубокие следы у Жукова. И он как шел! Крепкий, мощный... Папа посмотрел в спину и подумал: «Никогда они нас не победят, эти фашисты!» И над койкой у него всю жизнь висел портрет Жукова. Я приехал к нему буквально за день-два до смерти его... Я уже знал, что отец уходит из жизни... Я говорю: «Пап, скажи мне, за что ты всю жизнь пронес его?» И он мне внушил, отец, такую любовь к нему. И он мне говорит: «Сынок, мы же все там до Берлина дошли, и он нигде нас никого не предал». Блеск ответ!
А.С.: Да-да. Так с Жуковым Вы и не повидались?
В.С.: Нет. Я семью его хорошо знал, бывал у них много раз.
А.С.: Уже после кончины Георгия Константиновича?
В.С.: Да. Я постыдился, постеснялся. А вот это надо рассказать. Потрясающая вещь! Вот я работаю, они ко мне хорошо относятся, но вижу, что они меня изучают, семья - жена, дочка Маша. Потом вдруг говорят: «Валентин Васильевич, Вы с этой стороны ковер накатывайте на нас». В комнате, где он сидел... «А мы с той стороны будем на Вас накатывать». Я беру и накатываю, а они с той стороны... Говорят: «А теперь посмотрите...» А под ковром еще ковер, гитлеровский, где Гитлер ходил...
А.С.: А-а-а...
В.С.: «Валентин, мы боялись говорить об этом. Вот расскажи, что ты думаешь об этом?» - «Да здравствует маршал Жуков, который каждый день топтал ковер Гитлера!»
А.С.: Понятно. Вы «Современником» десять лет руководили?
В.С.: Десять.
А.С.: Это то время, когда начали издавать книги патриотические?
В.С.: Да. Белов у нас, Распутин у нас, Воронов у нас.... «Юность в Железнодольске» нашумевшая... А Можаев, он даже... Когда комиссия-то начала меня за это долбать, из ЦК приехали, Свиридов Николай Васильевич, председатель Госкомитета - потрясающий человек, он меня спасал много раз. Сидит писатель один (не буду говорить, кто), трухлявый и трус, согласился, что я вроде как виноват, что издавал такие книги... Идет разговор, что со мной делать. А председатель Госкомитета Николай Васильевич Свиридов пытается меня защитить, и еще там...
А.С.: Это Госкомитет по печати?
В.С.: Да. Он мощный человек был. И вдруг с громом, с треском дверь откатывается и входит Можаев. Он же здоровый, лось... Так посмотрел, а этот человек сидит, который... Он ему: «Прекрати стучать на Вальку, литературный сморчок! И вы прекратите!». И захлопнул дверь. Он вообще был...
А.С.: Такой решительный...
В.С.: Рассказать, как звонила министр культуры Фурцева?
А.С.: Фурцева? Ну-ну, интересно.
В.С.: «Это главный редактор Сорокин?» - «Да, Сорокин». - «С Вами говорит член Центрального Комитета КПСС, министр культуры Фурцева». - «Я Вас слушаю». - «Это правда, что Вы Можаева издаете «Записки Кузькина»»? Я говорю: «Правда». - «А Вы знаете, что я сняла в Театре на Таганке... Я запретила. А Вам что, этого мало?» Я говорю: «Во-первых, это разные вещи. Текст читаешь или на сцене смотришь - содержание одно, но очень много разницы. «Я приказываю снять». Я говорю: «Я не могу снять». - «Почему?» - «Во-первых, я не вижу там ничего такого... Что, бомба взорвется, что ли? Во-вторых, я уже получил сигнал... (Специально это говорю...) Она выйдет, я дам интервью и всё, ничего не будет, что Вы...» - «Ну смотрите». И как «дзинь» трубкой. Минуты через четыре звонок от председателя Госкомитета Свиридова. «Валентин, что у тебя было с Фурцевой?» - «Да она лет на тридцать старше меня. Ничего пока не было». - «У, хулиган! Приезжай ко мне». Приезжаю. Он сидит, не в кресле сидит, а облокотился на стол спиной, опустился и сидит. «Что ты натворил? Беляев звонит, Фурцева звонит». Я говорю, вот такое и такое дело. «А как теперь быть?» Я говорю: «Ничего, я буду отвечать, если что». Он вот такой был человек.
А.С.: Понятно. Все эти десять лет было постоянное давление, попытка воспрепятствовать...
В.С.: Постоянное... Знаете, что еще? Вот мы не придаем этому значения. Ведь до сих пор мы не рассказали, что переживал писатель. Ведь что такое Можаев? «Валя, я продаю мебель». А у него была хорошая мебель. «Ведь семью-то кормить нечем, меня же запретили». А что было запрещать-то? «Мужики и бабы»? Изумительный роман. Но мы и сами наделали очень много врагов вместо того, чтобы... Вот в цензуре... «Привычное дело» Василия Белова я веду, потому что цензуру только я вел. Был там Солодин Владимир Алексеевич, генерал-лейтенант, по-моему. У них у всех воинское звание было. Вот приду к нему, начинаю рассказывать. «Вот, прочитайте, Владимир Алексеевич, этот роман. Я вот так о нём думаю». Дня через два звонок: «Приезжай, Валя». Я приезжаю. «Ты прав. Хорошая книга. Но вот это и это, Валя, мы не можем... Давай это уберем». Какой-то абзац или... Приезжает Белов. «Спасибо тебе!» Господи, два абзаца вычеркнул... «Валя, я не думал, что...» С ним было легче договариваться, чем с Беляевым. А вот еще Севрук был в ЦК. Вот они травили нас страшно. Меня так вообще...
А.С.: Да. Ганичев рассказывал, как ему Севрук пытался помешать тоже.
В.С.: Севрук вообще меня... Но он трусливый был, Севрук.
А.С.: Но это что было - чиновничий произвол или убежденные антипатриотические западнические взгляды?
В.С.: Это была та же самая связь, как сейчас у многих диссидентов. Они получали информацию оттуда...
А.С.: То есть, это такие диссиденты в системе были?
В.С.: Да. Я был потрясен, хотя я и предполагал, что это будет, когда начался развал Родины нашей великой... Как они бежали из ЦК многие... Стыдно было смотреть. Я ведь многих знал в лицо, и вот видел, как они перестраивались, убегали потом... Боже мой...
А.С.: Но вот восьмидесятый год, Вас снимают, с выговором, да?
В.С.: Знаете что? Все же не расскажешь... Вот, например, я открываю почтовый ящик. Конверт. Открываю его. «Ты, Сорокин, отсчитай третий столб от своего подъезда, на котором мы тебя вздернем. Христа распяли, а ты его уже старше на три года. Мы тебя вздернем на кресте и забьем твой поганый русский рот твоей поганой русскою землею». Я беру это и Николаю Васильевичу Свиридову привожу: «Вот. Что делать». Он посмотрел на меня... А он же тоже бывший офицер, войну прошел, командир взвода «катюш». Он мне говорит: «Валя, пусть это у меня останется. Никому пока ничего не говори. Ты не знаешь, что может быть». И потом, где-то через неделю, я на «Ниве» еду из Подмосковья, и, не доезжая километров двадцать до Москвы, такой треск в стекло мое...
А.С.: Лобовое...
В.С.: Да. Изрешетили всё пулями, а в меня ни одна не попала. Это не я один, а многие же ушли, их нет.
А.С.: Покушения... Иван Лысцов... А это когда было?
В.С.: Это уже перед восьмидесятыми, в семидесятые... Это давно очень, и очень организованно. Если, например, были такие публикации - «Будущее России - кладбище», заголовки в газетах... Это ж надо... Или, например, «Народа русского нет это народ лентяев, пьяниц и забулдыг». И ничего, никто не наказывал. А сейчас...
А.С.: Это уже конец восьмидесятых? Перестройка уже?
В. С.: Да.
А.С.: А это покушение на Вас когда примерно было? Это уже Вас сняли?
В.С.: Нет еще, перед этим. И угрозы вот эти были перед этим.
А.С.: Да, давление... Но ведь тогда не только Вас... Была целая полоса отставок, увольнений. Семанова сняли с «Человека и закона», Ганичева с «Комсомолки», в «Волге» редактора сняли....
В.С.: Трясли так, что... А с Петелиным что делали? С Виктором Васильевичем... Потому что приход Петелина в «Молодую гвардию» ознаменовался тем, что... Он ведь очень отважный человек, и очень образованный человек, Петелин. Ему восемьдесят семь лет, а он настолько... Он ведь нигде не пошатнулся. Его вещи просто беспощадные совершенно по справедливости своей и по доказательствам. Вот так я бы сказал.
А.С.: Вы считаете, что это сознательная была политика зачистки русских кадров?
В.С.: Безусловно.
А.С.: Как раз накануне прихода Горбачева, конец семидесятых - начало восьмидесятых, когда уже Брежнев был немощным...
В.С.: Это абсолютно было все вот...
А.С.: Получается, что после смерти Брежнева приходит Андропов - человек, который организовывал эту кампанию. В чем секрет Андропова? Это человек, который старался сохранить Советский Союз или это родоначальник перестройки? Как Вы его понимаете?
В.С.: Я понимаю, каждый из нас ведь самостоятельно проникнуть в это. Честно Вам скажу, у меня такое ощущение, что он не стремился развалить СССР. Он начал жестоко обращаться со всеми.
А.С.: И «правых», и «левых» пытался...
В.С.: Вот рассказать надо эту вещь. Георгий Мокеевич Марков, председатель Союза писателей СССР многолетний, рассказал такую вещь. Вот почему, допустим... Он сидит на работе, раздается звонок. «С Вами говорит Андропов. Расскажите мне...» А я в это время на Колыме, я решил поехать и объехать все тюрьмы и объехать те тюрьмы, где сидели поэты, которых я люблю...
А.С.: Андропов уже стал Генсеком?
В.С.: Да, Генсек Андропов. А я снят и вообще...
А.С.: Это уже восемьдесят третий, видимо?
В.С.: Да. Паспорт у меня не отобрали, нормально всё.
А.С.: Из квартиры выселили, выговор вынесли...
В.С.: Дальше автобусной остановки не ходи... Георгий Мокеевич говорит: «Я Вас слушаю». Он говорит: «Скажите мне о Сорокине. Что он за человек?». «Поэт он прекрасный, очень талантливый». Он говорит: «Хорошо, хорошо. А человек?» - «Человек, который не согнется тоже. Очень верный Родине человек». И так далее. Он говорит: «Эх, вы!»... И чуть не матом... «А что ж вы с ним натворили-то?» И повесил трубку. И вдруг я получаю телеграмму... Я поехал к тюрьмам, где сидел Борис Ручьев и Осип Мандельштам. Там потрясающее... И Борис Ручьев мне рассказывал про Бориса Корнилова, как его увозили мертвым... Я хожу возле этих заборов, оград... Женщина меня по плечу: «Сорокин?» - «Да, Сорокин». - «Я от обкома партии. Срочно, вот вертолет, садись и в обком в Магадан». Прилетаю в Магадан, меня встречает первый секретарь обкома и подает телеграмму. «Немедленно возвращайся. Ждем. Член Центрального Комитета КПСС, депутат Верховного Совета СССР, председатель Союза писателей СССР Марков». И я захожу... Он меня на другой день представляет в институт руководителем Высших литературных курсов.
А.С.: Получается, что снимали Вас без ведома Андропова, если он так? Значит, это какие-то другие силы вмешались?
В.С.: Да. А я такой человек, я не забываю такие вещи. Я хоронил его, пришел со студентами.
А.С.: Когда он умер, да?
В.С.: Да. Потом такая деталь. Я не могу это утверждать, потому что я читал, как он себя вёл в Венгрии. Он же правильно вёл себя в Венгрии? Он же призвал солдат...
А.С.: Ну да, он очень мужественно себя вёл.
В.С.: Я приехал в мартен после того, как меня реабилитировали, я поехал в мартен, в Челябинск. В свой цех захожу, они встречают меня и говорят: «А вот Андропов-то лучше». А я спросил, как сейчас. «А нам добавили зарплату». Вот это было. Поэтому трудно сказать...
А.С.: Значит, Андропов все-таки не разрушал Советский Союз, Вы считаете?
В.С.: По-моему, ни в коем случае.
А.С.: Старался, наоборот, предотвратить?
В.С.: У меня такое ощущение. Но в тоже время, что я знаю, он очень относился с большими заботами к Горбачеву.
А.С.: Но это же его кадр...
В.С.: Почему? Разве он не знал?
А.С.: И Ельцин его кадр. Он же их всех привез. С другой стороны, и Лигачев его кадр, он же его привез из Томска.
В.С.: Ельцина вообще все любили. Тэтчер вообще хотела, говорят, повеситься, когда узнала, что он умер.
А.С.: Валентин Васильевич, Вы уже упоминали несколько раз об этом своем труде, о книге о русских поэтах. Об убиенных русских поэтах. Книга «Крест поэта». Там и о Васильеве, и о Есенине, и о Корнилове...
В.С.: Там Корнилов, там Ганин...
А.С.: Рубцов...
В.С.: Все они там, все, я никого не забыл... Это же невозможно. Вот я мальчишка. Ивашла мой хутор казачий. Вот эти старушки, женщины молодые, невесты, у которых погибли женихи... Жили бедно все... Картошки наберут... Или когда лето - подсолнух... «Валя, давай ребят организуй и к тюремщикам...» А заключенные гнали по горным рекам Урала леса, особенно сосняк. У нас зовут сосну «сосняк». И они были расконвоированные. А у них там костры. Мы приходили, ребятишки, туда к ним и приносили им картошку, иногда хлебушек напекут. И вот я сижу, а они возле костра читают стихи Павла Васильева, Есенина, рассказывают, как их....
А.С.: А-а, вон еще с каких пор...
В.С.: А я мальчишка. И это в меня так запало все... А потом уже просто цель моя была - рассказать о них.
А.С.: Вот, каков он сегодня, крест поэта? Каково сегодня призвание поэта? Или поэзия - это уже уходящее?
В.С.: Сегодня поэт, и вообще писатель, при нашей перестроечной атмосфере - это неспившийся бомж. Потому что он человек интеллигентный, продолжает читать, продолжает держаться, симпатичный, но это - бомж. Такого разорения литература наша и литературный мир... И душа писателя никогда не была разорена, даже в период вот этих репрессий. Те, кто оставались, их там хоть кормили. Вот с Есениным что творили, народ ведь не знает, что делали с его семьей, а издавали. У Павла Васильева брат остался - получил высшее образование. Я его брату давал рекомендацию в Союз писателей. Понимаете, я удивляюсь. Это тоже руководимая кем-то ситуация. Как можно так опустошиться и так отречься от родимого слова, от молитвы матери, от русской песни, чтобы так топтать литературу, как сейчас?! Ведь выходит человек петь песни - ни одного слова нет, более того, грубость, ни одной музыки настоящей нет. А как можно песне запретить жить среди своего народа? Песня - это характер, песня - это совесть, песня - это история, песня - это верность Родине. А ее у нас нет сейчас, она запрещена. Сейчас вот, вроде, что-то начинается... Но это преступление, я считаю. Вообще, я отношусь к этому всему так... К этой перестройке... Когда я прочитал, что встретились три человека и подписали протокол...
А.С.: Договор...
В.С.: О прекращении СССР, у меня вот такое... «В Беловежской пуще хваты,// Два урода и урод,// Вновь на бедных и богатых// Разделили наш народ». Так оно и есть.
А.С.: Да. Ну что ж, спасибо, Валентин Васильевич, за интересный рассказ, интересную беседу. Дай Бог Вам здоровья, и еще, надеюсь, мы в девяносто лет встретимся.
В.С.: На девяностопятилетие приглашаю!
А.С.: Спасибо! Я напомню, что в эфире была передача «Старейшины. Разговоры с теми, кого нужно слушать». Мы говорили с Валентином Васильевичем Сорокиным.
В.С.: Спасибо.
