Журналу «Молодая Гвардия» в 2022 году исполняется сто лет. Больше пятидесяти из них мои судьба и творчество связаны с этим изданием. Ныне, как и во времена Анатолия Васильевича Никонова и Анатолия Степановича Иванова, журнал «Молодая Гвардия» опирается на заботы и тревоги народа, государства. Творчество национально-ответственных поэтов, прозаиков, критиков, публицистов украшает судьбу нашего народа, облегчает его участь в непростые времена. Забота у журнала на протяжении многих и многих десятилетий – одна и та же. Хочется, чтобы грузы психологические, которыми отягощена наша жизнь, отпали от народной души. Чтобы пришло больше радости в наши дома, в села и города, в редакции журналов, болеющих за народ, таких, как журнал «Молодая Гвардия». Чтобы современная наша жизнь стала благородней, чтобы она была наделена большими надеждами, радостями и успехами.
В августе 1967 года главный редактор журнала «Молодая Гвардия» Анатолий Васильевич Никонов дал мне очерк Олега Попцова на восемьдесят пять страниц и сказал: – Отредактируешь?.. Тогда посмотрим – авось и возьмем тебя на работу...
Очерк Олег Попцов посвятил путешествию по соцстранам и армиям маршала Конева, прошедшим по Европе. Комсомольские вожаки любили туризм, бесплатно плохо ли ездить? В Москве их катали персональные «Волги» ЦК ВЛКСМ, а за рубежами СССР их пестовали коллеги и соратники по борьбе за коммунизм и за великие заветы Владимира Ильича Ленина.
Жил я с семьею, жена и сынишка, тогда в полуподвальной квартирке в Домодедово, уехав из Саратова, где заведовал отделом поэзии в новом журнале «Волга». Но моя «Волга», журнал, и черная «Волга», цековская, – не одно и то же. Потому очерк Олега Попцова, сыто-советский и бездарный, я редактировал с пролетарским рвением и авторской оттренированной деспотичностью.
Через несколько дней я показал Анатолию Васильевичу Никонову восемнадцать страниц – весь гениальный очерк комсомольского деятеля, Олега Максимовича Попцова.
– Только восемнадцать?..
– Только восемнадцать, остальное – графомания беспросветная!..
Никонов тяжело вздохнул:
– Молчи, а я почитаю...
С часок погуляв около издательства, я вернулся:
– Не понравилась моя работа над рукописью?..
– Понравилась работа... Понравилась... И ты выходи в понедельник сам на работу к нам... Хорошая работа, очень хорошая!..
В редакции, когда я познакомился уже с кабинетами, веяло еще разгромным огнем: перед моим зачислением там разгромили Виктора Чалмаева, знаменитого критика, зама Анатолий Васильевича Никонова. Громили его тремя фронтами: фронт – из ЦК КПСС, фронт – из ЦК ВЛКСМ, маленький фронтик – изнутри партийных нор печатно-полиграфического треста... Наемные предатели всегда найдутся, а лакеев на Руси не занимать. И вот за честные, бесстрашные статьи, посвященные русской беде, русскому истерзанному народу, на Чалмаева завели «дело» и нашли массу «неправильностей» в его жизни, начиная с партвзносов, бытовых улик, идейных шатаний и до уклонов к церквам и соборам, за что в Политбюро ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов приказал поменять всю редакцию журнала «Молодая Гвардия»...
Но Анатолий Васильевич Никонов уцелел. И снова сформировал боевую группу сотрудников. Виктор Петелин повел редакцию критики, основную программу национальной нашей стратегии в журнале определил, безусловно, он, Петелин, образованнейший и беззаветно преданный России человек. Энергичный и независимый, он усилил авторитет журнала.
Статьи и очерки Петра Палиевского, Вячеслава Шошина, Сергея Семанова, Валерия Ганичева, Владимира Чивилихина, Юрия Сбитнева, Николая Скатова, Анатолия Ланщикова, Николая Яковлева, Олега Михайлова, Виктора Кочеткова, Григория Коновалова, Святослава Котенко, Виктора Чалмаева, Альберта Богданова, Михаила Лобанова, Владимира Семенова и многих других критиков, публицистов и писателей ставили прежний вопрос: куда идет страна, почему скудеет земля, кто разоряет народ?.. Чем закончатся лживые обещания и компромиссы?
И «Литературная газета» не успевала обвинять нас, спешила измазать нас воплями – «антисоветчики», «шовинисты», «фашисты», пора их исключать из партии и т. д. По пять и по шесть реплик и откликов давала в номер, лишь бы оклеветать нашу русскую нищету, опорочить нашу русскую правду, урезонить и вышвырнуть из дискуссионной столичной Москвы нашу русскую верность и несгибаемость.
* * *
Время от времени с цепи в коридорах ЦК КПСС срывался Александр Николаевич Яковлев[1], будущий политбюровец, и набрасывался на журнал «Молодая Гвардия», бесстрашный журнал, плывущий, как пылающий «Варяг», навстречу гибели. Срывался и буквально мочился нервными и длинными выступлениями против нас, выдергивал на ковер, минуя ЦК ВЛКСМ, главного редактора Никонова Анатолия Васильевича, патриота и умницу, страдальца русского, талантливого руководителя. Мы узнавали, да и обязаны были узнавать заранее, о предстоящей нахлобучке или комиссии, принимали посильные меры обезопасивания и опровержения. Нас поддерживали в республиках СССР.
Я часто сигналил на листке бумаги, на обороте книжной обложки, а удавалось – лично объяснял Евгению Михайловичу Тяжельникову о трудностях в коллективе, о пожаре, пылающем вокруг «Молодой Гвардии», зажженном чаковскими и севруками, евтушенками и полевыми, яковлевыми и сусловыми, всей просионистской мафией тех лет и нынешних: пусть знают потомки о них, о делах их антирусских, отменно – об академике Николаеве, ненавистью истекающем к русским...
Тяжельников, когда мог, прикрывал нас, не отдавал на разбой в ЦК КПСС Александру Яковлеву, и ему, Евгению Михайловичу Тяжельникову, первому секретарю ЦК ВЛКСМ, попадало от Политбюро, от евнуха марксизма и ленинизма Суслова. Тяжельников несколько раз помог удержаться на директорском посту издательства «Молодая Гвардия» Ганичеву Валерию Николаевичу, я знаю точно. Помог и Петелину.
Тяжельников – русский патриот. А все его «накладки» и все его эпитеты Брежневу – обычные обязанности функционера. Нашлись бы смельчаки и атаковали бы генсека Брежнева: где они?.. И пусть не вешают на Тяжельникова «репьи», он – честный русский патриот, много сделавший в поддержку знаменитого журнала «Молодая Гвардия», и неоднажды спасавший Никонова, неоднажды, я подтверждаю громко.
Андрей Дементьев заезжал к нам в журнал на черной лаковой «Волге», инструктор ЦК ВЛКСМ, позже – заведующий идеологическим отделом, песенный поэт из Твери, нюхал, клялся в русскости, подсиживал Никонова, извивался, как склизкий уж на вилах, на глазах наших русских, и лез в главные редакторы журнала, но мы его не пустили, вставая кучно у дверей, отпихивали, отсовывали его, отплевывались, морщась, от него, и не пустили будущего израильского баловня в русский журнал.
Олег Попцов редактировал тогда «Сельскую молодежь», и журнал широко шагал по СССР, острый, умный и ожидаемый тружениками села. Но позднее – Олег Максимович призывал с телебашни расстреливать, крушить и закапывать в землю красно-коричневых, коммунистов, то есть – безвинных русских рабочих и служащих, доведенных председательством Горбачева и Ельцина до крайней степени обеднения и возмущения. Позднее – Олег Попцов примкнул к предателю Яковлеву А.Н. И на четвереньках, пудель, подполз к бражному Гаранту…
* * *
Если цензура выдирала из отдела критики патриотический материал – я давал подобный материал по отделу очерка и публицистики. А потом я вел отдел поэзии, и мы с Петелиным обговаривали ситуацию: снимают у него материал о русской жизни – я на эту тему ставлю стихи по своему отделу. Петелин весело меня подбадривал: – Молодец!..
Виктор Васильевич Петелин был опорою для нас, кто помоложе его и менее опытен в литературных баталиях тех лет. Петелин никогда не лез на трибуны пленумов и съездов СП России и СП СССР, никогда не тянул на себя цветы успехов и медали славы. Честный, открытый, красивый и мудрый человек. Виктор Петелин ни перед кем не трепетал и не юлил.
И обрушился на нас в «Новом мире» А.Г. Дементьев[2], тезка комсомольскому Дементьеву, членкор, босс политический, на русских поэтов, не выдержал, лакей академический, цивилизованный гой. Обрушился на русских поэтов: противно ему было читать их любовь и верность к отчей земле, к русской стати и державной нашей истории, заляпанной сионистскими жуликами и паханами еще с дореволюционных пор, а в годы строительства советского интернационального счастья – и оболваненной картавыми говорунами, грядущими гайдаровцами, конструкторами 500-дневного расцвета рыночной экономики в СССР, взрывниками СССР...
Дементьев обвинил в политическом преступлении, в русофильстве и славянофильстве, в отступлении от партийных норм, в патриархальщине и почвенничестве сорок, пожалуй, более сорока, русских поэтов: Владимира Гордейчева, Ивана Лысцова, Бориса Примерова, Владимира Фирсова, Феликса Чуева, Геннадия Серебрякова, Ивана Савельева, Валентина Сидорова, Бориса Куликова, Василия Федорова, Владимира Цыбина, Александра Романова, Ольгу Фокину, Сергея Викулова, Виктора Коротаева, Олега Алексеева, Владимира Машковцева, Алексея Маркова, Николая Благова, Федора Сухова, Юрия Андрианова, Вадима Кузнецова, Владимира Котова, Михаила Беляева, Евгения Антошкина, Виктора Бокова, да разве сосчитать его гнусных обвинений в статьях и устных выступлениях?
Меня он распек за пейзажные русские стихи, за поэму «Оранжевый журавленок», где «поэт готов вместе со своей старой мамой Анной Ефимовной посетовать на то, что ″Ублажаем гробницы Чужих фараонов, А для храма исконнего Шифера(?) нет″». Распек за статью о сборнике стихов Михаила Беляева, за мои похвалы автору – «гражданственность и долг перед жизнью поэт видит в любви к земле»; за статью о творчестве Феликса Чуева. Статью я напечатал под псевдонимом – Ястребов, но ученый пум учуял: «Русью пахнет», начал гневно фыркать и коготком грязным колоться...
Тяжельников так и не дал тогда Анатолия Васильевича Никонова слопать безродинным хамам. Пытался Тяжельников пособить и мне, когда меня топтали в Комитете партийного контроля, тряся за «идейные и прочие нарушения» на должности главного редактора издательства «Современник». Они, севруки и яковлевы, дементьевы и черниченки, коротичи и станкевичи, гайдары и чубайсы, николаевы и бурбулисы, и сегодня ползут по русскому следу, зверино слизывая горячие капли святой русской крови, ползут, взвинченные и охмеленные ярой ненавистью к русской осияненной Богом судьбе...
И ныне еще наша тень, тень молодогвардейцев, мерещится на пути торгашам и предателям: преступники понимают – суд над ними непременно состоится, как только русский народ разорвет железную паутину масонствующих пауков... Старые кривозубые барбосы Кремля науськивали на нас молодых барбосов, напористых и задиристых. Сынки и дочки членов Политбюро, министров, замов, инспекторов, их поваров, швейцаров и буфетчиц гуртились и табунились, как мартовской сексуальностью ударенные, и нападали на нас в их печати, печати СССР.
* * *
Без Москвы, без ее обостренных противоречий в быту, в политике и в культуре – поэту трудно уяснить собственный взгляд на время и на призвание. А призвание – труд, народ, жизнь, тяжкая и необъятная. Призвание – ты и время.
1967 год. Заседание «русского клуба», посвященное обережению памятников культуры, ведет Дмитрий Жуков. В зале – Борис Леонов, Владимир Чивилихин, Олег Волков, Владимир Солоухин, Олег Михайлов, Сергей Семанов, Станислав Котенко, Александр Байгушев, Сергей Викулов. А ещё – историки, художники, реставраторы, архивисты. Аспиранты и академики, священники и артисты. Видя их, известных, серьезно настроенных слушать, читаю стихи. Пригласили меня Алексей Югов и Байгушев.
Читаю: «Кто найдет бездумных и незрячих – Прежней сказкой нас не покорить, Языком правдивым и горячим Я отныне буду говорить».
Читаю: «Мы не звали тебя, не просили, Не лобзали при встрече в уста, Ты явился, как жулик, в Россию От ночного распятья Христа».
Читаю: «Не смогу разлюбить, хоть убей, Потому что родился не черствым. Эту синюю сонность степей, Эти звёзды, берёзы и вёрсты».
Овации. Отклики наэлектризованного зала. Объятия незнакомых прежде людей. Одобренный и окрыленный их вниманием, щедростью их, кипящий весь, – сижу на Павелецком вокзале, за ресторанным столиком, и внимательно слушаю Бориса Леонова: «Валентин, слишком широко распахиваешься, будь построже. Москва тебе – не твоя деревня Ивашла и не твой мартен челябинский. Один тебя похвалит, другой даже заплачет над твоей строкою, а третий тебя продаст вместе с твоими стихами!..»
– Кланы, Борис?.. В мартене их не было и в Домодедово, где живу, нет.
– Не кланы, а капканы... Охотников ловить доверчивых в Москве много!.. – Позже в «Воениздате» с предисловием Бориса Андреевича Леонова вышла в свет моя книга «Озерная сторона», стихи и поэмы.
Последняя электричка увозила меня в Домодедово с Павелецкого. Электричка – разбойная. В этой электричке – отнимали деньги, раздевали, увечили, но, ранив, ножом или вилкой, не приканчивали: в те годы и грабители были «милосерднее», и в народе такого одичания не случалось. Не как сегодня – днем выдирать серьги, на улице или у метро, из мочек девушек, что вы, господь с вами!..
Несколько шапок у меня отняли, пока я семь лет путешествовал: Домодедово–Москва, Москва–Домодедово, несколько браслетов с часами сорвали. Пальто хотели снять – не согласился. Дрались. Портфель выхватили, а в нем – четырнадцать рублей и рукопись. С тротуара, за станцией, вел с жуликами переговоры – результат нулевой: опять шапки лишился, перчаток, но пальто не согласился отдать. Потыкали в колени финкой, а пырнуть постеснялись, не унижали: сейчас настигнут впятером одного в туалете, рот зажмут и обшаривают, обшаривают, а после – добивают. Порядок был, уважение было...
* * *
Цикл моих стихов опубликовала газета «Правда». Сижу в «Молодой Гвардии», погруженный в рукопись – рабочая дисциплина у нас строгая. В журнале у меня были железные мускулы – от постоянного таскания набитого рукописями и книгами портфеля.
Вдруг раздаётся телефонный звонок. Беру трубку.
– Кто у телефона? Сорокин?
– Сорокин.
Голос красивый, властности нет, но дисциплинированный, сразу настраивающий на серьезный лад.
– Валентин?
– Да.
– Это Жуков Георгий говорит.
Внутренне я онемел! Сам маршал Победы мне звонит!
– Сколько вам лет?
Я ответил.
– Ну, какой ты ещё молодой! – Меня это тронуло – на «ты» со мной говорит. Как с товарищем.
Жуков продолжает:
– Я прочитал твои стихи, мне они очень понравились. Приглашаю тебя в гости. Приезжай к нам! Домой. Я на даче, – и он сказал мне адрес.
Как я был взволнован! Пообещал, что приеду. А после – засмущался!.. Для меня маршал Жуков – на недосягаемой высоте. До сих пор жалею, что не поехал тогда к нему.
Уже в то время я думал над поэмой «Бессмертный маршал». Но поэма – одна не пишется. Всегда вокруг главного замысла появляются стихи, записки, наброски, размышления.
Мой отец, уральский лесник, воевал на Волховском фронте в разведке. Когда Жуков прибыл на Ленинградский фронт, папа сопровождал его и свиту. Жуков шел через поле, земля была тронута первыми заморозками. И отец заметил – Жуков собранный, с мощной волей, след каблуков его сапог чётко впечатывается в землю.
Папа вернулся с войны инвалидом, весь израненный. Портрет маршала Жукова висел у него над койкой. И перед смертью папа мне Жукова «завещал». «Папа, почему?» – «Я с ним войну прошел, он ни разу меня не предал».
Поэма, как правило, посвящается сильной личности, герой поэмы – человек, необходимый народу, времени. Так или иначе, автор должен решать вопросы, которые ставит время. Так думал я, размышляя над «Бессмертным маршалом». И, конечно, работа в «Молодой Гвардии», наши национальные заботы выводили к главным вопросам жизни – к социальному излому, который уже тогда начал обозначаться.
* * *
Эрнст и Валентин Сафоновы, братья, а с ними Николай Рубцов, Коля Рубцов, как в Литературном институте его все ласково называли, и я, – четвёрка дружная ребят!.. Рязань, Вологда и Челябинск, Серединная Россия, Северная Россия и Уральская Россия, одна – наша страдальческая Россия растила нас, берегла нас, учила нас!
До окончательного оседания в Домодедово и в Москве, после Высших литературных курсов, я уехал в Саратов и вел поэтическую редакцию нового журнала «Волга». Естественно, стихи Николая Рубцова появились на страницах журнала. Появилась, со временем, и рецензия в журнале «Молодая Гвардия» на его книгу «Звезда полей»[3]...
Теперь многие охотно пишут о Рубцове. Многие – по праву и по убеждению. Но есть и такие, кто мог бы написать о нем тогда, когда его не печатали, когда о нем не говорили. Есть. Корить их мы не должны. За что их корить? Но забывать это тоже нам не положено.
«Бессмертное величие Кремля / Невыразимо смертными словами! / В твоей судьбе – о, русская земля, – / В твоей глуши с лесами и холмами, / Где смутной грустью веет старина, / Где было все: смиренье и гордыня – / Навек слышна, навек озарена, / Утверждена московская твердыня!»
Эти стихи Николая Рубцова были напечатаны в журнале «Молодая Гвардия»[4], где я заведовал отделом поэзии. Сейчас иные молодые стихотворцы «шарахаются» от гражданственности, от нисходящей публицистичности, полагая: отстраняясь от нее, спасешься от слабостей и просчетов в творчестве... Смешно. Поэт выигрывает и побеждает – лицом ко времени, к его дерзостям и заботам. Другого пути, над которым вспыхивает и золотеет свет судьбы, нет для поэта и быть не может. Ныне завелось «травяных», «грибных», «дождевых», «земляных» поэтов больше, чем было недавно – «военных», «интеллектуальных», «крестьянских», «рабочих», «партийных» и пр.
Николай Рубцов поэт – край, поэт – церковь, из окон ее видно государство. Под куполом церкви – колокол. Набат – на случай...
Получив как-то от Рубцова бандероль, я обнаружил чужие стихи. Но объяснила его записка: «Валь, напечатай пару штук, она добрая баба!» Она поспособствовала ему умереть...
Помню, перед отъездом в Вологду он заглянул ко мне в «Молодую гвардию». Туда-сюда – пора и прощаться. Обнялись. Сухой, жилистый, он настолько показался мне «невесомым», что я осторожно спросил:
– Здоровье ничего?
– Ничего, устал я. Обещают квартиру. Женюсь.
– Ты такой легкий, Коля, как лист.
– А я лист и есть... Ты хороший друг у меня. Валя, ты, как Егор Исаев, никогда обратно не принимаешь от меня долги!..
Мы засмеялись. Какие долги? Несчастные рубли. Рубцов ушел. Осень. На тротуарах стаями шевелились и двигались тополиные листья. Чуть влажные, они серебрились и, подхваченные набегающим ветром, кружились, уносились, мелькали. Гонимые души...
Сколько их, зеленых и упругих, отгрепетало в майских ливнях, отколыхалось в июльских грозах? А теперь они опали, чуть помрачнели и улетают далеко-далеко, улетают от родных корней и улиц. Кто их сосчитает? Кто их задержит?
Известный деятель, 1-й заместитель заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС А.Н. Яковлев, идеолог, руководитель вдохновений, буквально растирал нас подошвами своей безжалостной марксистской обуви. Журнал «Молодая Гвардия» подвергался с его стороны таким Батыевым набегам – головы наши качались.
За каждым из нас, кто провел несколько лет в редакции «Молодой гвардии», устанавливалась негласная «биография» – шовинист, русофил. И – конец карьере, конец – покою, конец – призванию.
Когда я перешел в издательство «Современник», яковлевские нукеры раздували слух: молодогвардейщина в «Современнике»! Слова «русский», «Россия», «русские» подсчитывали по страницам книг в больших парткабинетах большие партаппаратчики, такие матерые, как В.Н. Севрук, А.А. Беляев, М.В. Зимянин. Подсчитывали и выдавали нам, производственникам, олухам слабомарксистским, наотмашь.
Яковлевский марксизм тех времен – китайское дацзыбао: везде обязательно должно сильно веять коммунизмом. Ни молитвы, ни храма, ни кладбища, ни креста – яковлевский гололобый марксизм, и точка! А мы сборником стихотворений Николая Рубцова занялись, неграмотные русские слепцы, тупые русофилы.
Готовить сборник Николая Рубцова всячески мешали мне и молодым сотрудникам «Современника» страстные любители марксизма. Был у нас в издательстве такой деятель – он ценил Асеева, Грибачева, отменно – свои стихи. Ценил в стихах марксизм. Трезвел около него. Хлебал его. Умывался им.
Но первая посмертная книга Николая Рубцова «Последний пароход» со вступительной статьёй Сергея Викулова вышла у нас, в «Современнике», в 1973 году.
* * *
В конце шестидесятых годов в редакцию «Молодой Гвардии» пришёл Вадим Кожинов. Святослав Котенко и Виктор Петелин, я понял сразу, давно были с ним знакомы, а я увидел Кожинова впервые. Спокойный, рассудительный, интеллигентный. В сером костюме и в голубой рубашке. Подтянутый и моложавый.
Заговорили о поэтах. Тут же обнаружилось – не знает Кожинов нас, поэтов русских, кто живёт далеко от Москвы. Не знает ни сибиряков, ни уральцев. Слово за слово – я начал возражать его симпатиям, даже не симпатиям, а его кухонной объективности, дипломатии ЦДЛ: зал один, стол – часто один, и разные поэты вместе за бокалом дружелюбия.
Но слышать и понимать настоящую поэзию – одно, а вести беседы о ней – другое. Тем более – Беллы Ахмадулины и Жени Евтушенки, Андрюши Вознесенские и Роберты Рождественские успели нам, нормальным русским поэтам, надоесть хвалебными рецензиями на них, загранпутешествиями и многотысячными тиражами. Кожинов не возносил их, а попытался как бы выяснить моё самочувствие в русском слове и в русском мире...
И мы грубо рассорились. Святослав Котенко молчал и улыбался, а Виктор Петелин вскочил и, прижимая к сердцу ладони, обратился ко мне, искренне уважая меня и сочувствуя моему катастрофическому грядущему:
– Валя, зачем ты так ему хамишь? Без Вадима Валериановича ты и шагу в Москве полезного не сделаешь. Вадим Кожинов – светило в критике, он учит, у него в доме целый университет поэтический!.. Ты, если ты сейчас же не попросишь у Валерианыча прощения, никогда уже в Москве не получишь известности, никогда, идиот!..
Виктора Петелина я очень люблю, а тогда, только перебравшись в столицу, я слушался его и гордился мудростью друга. Но ссора наша с Вадимом заполыхала ещё сильнее, и я понёс всех его «классиков» без разбора, свободно заявляя:
– Я без вас, Вадим Валерианович, без вашего авторитета, без вашей популярности, без вашей помощи и поддержки обойдусь! Я не знал вас, я не знаю вас и знать вас я не желаю и не собираюсь!
Меня неотразимо удивила и оскорбила его замкнутость на самом себе и его абсолютная уверенность в непогрешимости своих суждений, хотя суждения его весьма ограниченны и совершенно не снабжены порывами ощущений стихии русского характера и зова пространства русского. Он говорит о стихах и о поэтах – как доктор наук о марксизме: знакомо, спокойно, скучно, и невероятно далёко от русской образности.
Имена Межирова и Слуцкого, Коржавина и Бродского, Френкеля и Глезера, Рейна и Левинзона, Кушнера и Пресмана, коими он зело насытил том «Евреи и Россия в современной поэзии», за 1996 год, выпущенный в Москве, значит, с юности мутили его гениальный ум историка и философа, поэта и критика. Чего я лез с ним в спор?..
Кожиновская тяга рулить салонами и награждать «правильною дорогой истории и культуры» литераторов, советовать им и образовывать их дала свои результаты. Туго слыша громы и разливы песенного русского моря, категорически отвергая разинские буйства русского стиха, он постепенно внедрил во вкус учеников и соратников равнодушие – безразличие: вот – русская молния, а вот – еврейское подражание, игра в молнию, но без высверков искристых и без трав, осиянных ливнями.
Недаром поэты кожиновского салона ревниво набросились на переводы с языков братских на русский: первый признак утраты ими, кожиновскими поэтами, опасения – ах, как бы мне речь материнскую не иссушить и не обескуражить ленивостью трудолюбия и посредственностью художественной изобразительности, ведь реки стихов, переведённые ими, не засеребрились перекатами, даже красивыми камышами не зашелестели...
Спасибо тебе, бессмертный Иисус Христос за то, что ты оберёг душу мою от запахов нафаршированной рыбы и чеснока, оберёг меня от вечной щемящей и постыдной пленённости нас, одиноких мучеников и ратников русских, в Москве, пленённости ближневосточной властной циничностью и противно-надоедливой очкатой широтою, отслеживающей русскую поступь.
В тот день с Кожиновым попрощались мы гневно и навсегда. Но ни я, ни он ни разу не сказали в печати друг о друге худого, не сказали, а, встречаясь на вечерах или на собраниях, кивали друг другу и пожимали руки.
И лишь через десятилетия, после расстрела Дома Советов мерзавцами века, Кожинов, прочитав мои рассказы в «Нашем современнике», позвонил мне поздно вечером:
– Валентин Васильевич?
– Да.
– Я прочитал ваши рассказы. Рассказы изумительны. Их надо подавать со сцены. Великолепны. А в стихи вы, кажется, трудно вмещаетесь!..
Я поблагодарил Вадима Валериановича за солнечную похвалу, и мы стали ещё приятнее с ним кивать друг другу и пожимать руки.
Русскость, жар-птица багрянокрылая, ты не приобретаешься и не заучиваешься: ты – впереди судьбы моей летишь!
Не вина, а беда Кожинова, что он не задержался в саду поэтов: Владимира Луговского, Александра Прокофьева, Бориса Корнилова, Дмитрия Кедрина, Павла Васильева, Бориса Ручьёва, Василия Фёдорова, Николая Благова, Бориса Примерова и многих отважных русичей слова и дела, просверкавших перед ним.
Русский поэт – всегда заодно с жизнью. С просторами родными – заодно. Но сколько бы ни кружил он над горем, сколько бы ни реял он над радостью, он – всегда один и один, думающий и печальный, как месяц, плывущий в закатное холодное небо.
Я никогда не лукавил перед русской судьбою. И зачем лукавить мне перед могилой моей седой матери и перед могилой отца моего, седого солдата России? Ну, кто посмеет остановить меня на пути моём русском?
Не лебедиха белая, Не журавлиха седая, Не сова бессонная, – мама кричит моя о своих и чужих сыновьях русских, в синих просторах канувших...
***
Вокруг журнала кипела многонациональная литература: писатели республик, краёв, областей считали журнал родным – братским, устремлённым служить великой державе. Расул Гамзатов, Муса Гали, Юван Шесталов, Василий Ледков, Владимир Санги, – их имена звенели со страниц знаменитого журнала.
Книга «История русской литературы ХХ века» Виктора Петелина – яркий и мудрый, вдохновенный и зазывающий рассказ. Петелин – знающий глубоко творчество тех, о ком говорит. Петелин – видящий и слышащий то время, в котором жил и творил писатель.
Виктор Петелин вёл отдел критики в журнале «Молодая Гвардия». Его приход в журнал – клокочущий энергией приток сильнейшей публицистики, наступательного права сказать о том, что замалчивается, что приглушено на радио и на экране, о чём даже робеют прошептать районные, областные и столичные вожаки партии и культурного мира…
Виктор Чалмаев и Сергей Семанов, Михаил Лобанов и Альберт Богданов, Олег Михайлов и Владимир Солоухин, Олег Волков и Сергей Воронин, Эдуард Скобелев и Иван Ефремов, Константин Воробьев и Михаил Алексеев, Александр Байгушев и Василий Федоров, Геннадий Серебряков, Феликс Чуев, Николай Рубцов, – журнал движется к миллионному тиражу!
Литераторы республик России и СССР считают «Молодую Гвардию» своим журналом, говорящим смело о русской национальной боли, о боли наших народов братских. Журнал говорит о стяжателях, о торговцах словом и совестью. Говорит о тех, кто и тогда уже активно и подло мешал нашему государству жить и работать спокойно, а сегодня они, те самые, громко предают Россию, даже кресты и обелиски наших дедов и прадедов предают.
Евгению Тяжельникову пришлось уступить давлению цекистов яковлевского клана: Никонова перевели из главных редакторов «Молодой Гвардии», журнала, самого отважного, тогда, и самого русского, в журнал «Вокруг света» главным редактором, а на «Молодую Гвардию» Тяжельникову удалось утвердить Анатолия Степановича Иванова.
А при Иванове журнал еще острее и беспощаднее заявил о русском народе, о праве русского народа на русскую жизнь и судьбу. Теперь иные, вчерашние члены ЦК ВЛКСМ, бессовестно хвастаются: мол, мы понимали русскую трагедию, мы, дескать, сражались… Да, сражались, буфетные пудели, сияющие бархатной шерстью гавкалы, донося на нас...
Анатолия Васильевича Никонова и Анатолия Степановича Иванова давно уже нет среди нас. Они – в звездных святых далях... Но Бог пока нас еще уберег. Будем верны порывам своей молодости и ее идеалу великому, за нами – Россия!.. А мы – ее седые защитники и певцы. Наш голос – ее голос. Ее горе – наша истина.
Поэт – слуга истины. Поэт неодолим у жестяного обелиска отца, обелиска пронзительной пролетарской совести, обелиска, который рано или поздно, но непременно заставит предателей рабочего класса отвечать за предательство, заставит. Только торгашам кажется: они ловкие, они ушли от возмездья, только торгашам кажется. Не ушли. Не уйдут.
И пусть в заключение моего рассказа о работе в «Молодой Гвардии» прозвучат стихи той поры, молодогвардейские:
Я стоял у огня
Я стоял у огня,
Плавил кремний и резал,
Потому у меня
Руки пахнут железом.
Я стоял у огня,
Где стихия клокочет,
Потому у меня
Прямо подняты очи.
Я стоял у огня,
Средь моторного шума,
Потому у меня
Крепнет русская дума.
Я стоял у огня,
Между тьмою и светом,
Потому у меня
Возле сердце планета.
Я стоял у огня,
В миг рожденья булата,
Потому у меня
Путь-дорога крылата.
1969 – 1990 – 2005 – 2021
[1] Ветеран Управления внешней контрразведки полковник Александр Соколов утверждает, что А.Н. Яковлев был завербован ЦРУ. Источник: сайт КПРФ.
[2] Дементьев А. О традициях и народности (Литературные заметки) // Новый мир. 1969. – N 4.
[3] Лавлинский Л.И. Звезда труда и поэзии // Молодая Гвардия. – 1968. – № 8.
[4] Рубцов Н. Стихи: Стихи о Московском Кремле. – На ночлеге. – Последняя ночь. // Молодая Гвардия. – 1969. – № 1.
На илл.: Начало публикации поэмы Валентина Сорокина «Оранжевый журавленок». «Молодая Гвардия», 1968, № 12
