Отношение русских людей к Америке как правило сводится к воспроизведению мифа о Западе. Для одних Запад – это ужас-ужас либерасты-талассократы, для других – «ах, ну почему умной нации не победить глупую!» При этом и первые, и последние, не отделяют Европы с её культурой от Америки с её специфической во всех смыслах культурой, которая, как можно предположить, не сводится к комиксам и Голливуду.
Рассуждая о настроениях в Штатах, мы обычно сортируем тамошнего избирателя на сторонников или полезных идиотов глобалистов и сторонников или полезных идиотов сионизма.
Между тем, немало в Америке людей, которые с тревогой воспринимают как проявления неолевачества, так и возрождение идей «старых правых». Потому что жизнь сложнее схем, и они прекрасно видят тупики и западни, расставленные на этих путях. И когда речь заходит об аккуратном дистанцировании от сторонников Дональда Фредовича, то речь тут вовсе не в каком-то там интеллигентском снобизме.
Интеллигентность, кстати, это вовсе не обязательно прямо такая уж гнилая гниль. Это ещё и способность не только рефлексировать, но и размышлять. Предлагаем вниманию тексты несколько бесед с заведующим кафедрой Славистики Браунского университета Владимиром Гольштейном, автором книг и статей о Лермонтове, Достоевском, Блоке, Цветаевой, Тарковском и Чехове.
Беседа первая. «Губернатор Бога» в моей душе
Павел Тихомиров. Владимир, события, сотрясающие ныне Соединённые Штаты, подстегнули (после очередного периода безразличия) интерес к Американской культуре. К сожалению, у нас сегодня Америку принято изображать исключительно в двух версиях.
Либо как Царство Свободы, которое является воплощением мечты всего прогрессивного человечества.
Либо как Империю зла, где мультикультуралисты и расисты взаимно ненавидят друг друга, причём и те, и другие одинаково враждебно относятся всему остальному миру в целом, и к России в частности.
В этой связи мне хотелось бы предложить нашим читателям текст беседы об американской культуре. И если читателям эта беседа придётся по нраву, можно было продолжить.
У всякого образованного русско-советского человека, владеющего домашней мини библиотекой, на полке всегда найдётся место для писателей, представляющих все основные периоды развития американской культуры: начиная от романтиков Ф.Купера и непременной «Хижины…» Бичер-Стоу – и вплоть до современных авторов, в основном, фантастов.
Однако, если о быте американцев конца XIX – начала ХХ века русский читатель имеет неплохое представление, составленное на основе вполне хрестоматийных произведений М.Твена, О’Генри, Дж.Лондона и т.д., то душа американца воспринимается нами по книгам Драйзера, Стейнбека и, конечно же, Хэмингуея.
И получается следующее: в сознании наших читателей формируется такая «Америка», в которой совершенно нет Христианства. Я даже сейчас не о карикатурах М.Твена или горечи Драйзера. Я о том, что герои Дж.Лондона и Хэма – это сильные несгибаемые личности, но это личности, которые во всём и всегда полагаются только на свои собственные силы. Им Бог не нужен. Его нет в их жизни. (И неслучайно то, какой горькой была кончина этих мастеров слова).
И вот как это соотнести с тем, что многие наши соотечественники с удивлением узнают, что Америка несравненно более христианская страна, нежели западноевропейские страны?
Где Христианство в культуре Америки?
Владимир Гольштейн. Американская культура была сформирована ранними пилигримами, протестантами и пуританами, которые убежали из Англии в поисках своего Нового Иерусалима. И эти основные формообразующие силы остались, они стали плотью культуры, куда бы она ни двигалась. И поэтому Америка может быть плавильным котлом, принимать людей разных религий, культур и т.д., но на всех них все равно будет лежать этот протестантский налет. Это относится и к Православным, и к Иудеям и к последователям Ислама.
В чем же суть этого налета, этого протестантского отпечатка? Обратим внимание, что Толстой с большим интересом читал американских мыслителей девятнадцатого века, Генриха Торо и Ральфа Валдо Эмерсона. Индивидуалист Толстой находил в них отклик. Протестанты семнадцатого века, населившие Америку, были людьми веры и видения. Они были против Католичества, против организации, против посредников между человеком и Богом. Отсюда сильное отталкивание от церкви, от церковных ритуалов и обрядов, от икон и литургий. Есть Бог, есть Библия и есть моя совесть, «губернатор Бога в моей душе», как называл совесть один из глубочайших мыслителей Пуританского движения, Джон Милтон, автор «Потерянного рая». Друг Милтона, Роджер Вильямс, является основателем штата, в котором я живу, Род-Айленда. Вильямсу не понравился диктат Бостонских богословов, у него было свое видение, и он покинул Массачусетскую колонию и основал наш штат. Причем, ему этот диктат, это посредничество между ним и его Богом, так надоел, что он объявил принцип религиозной толерантности, чем наш штат заслуженно гордится. Первая Американская синагога открылась именно в Род-Айленде, в городе Ньюпорт.
Понятно, что такого рода радикальное богословие легко может привезти к расколу и разделению. Поэтому в Америке так много разных направлений, течений и т.д. Именно этого и боялась первая Массачусетская колония, которая, не только подтолкнула Роджера Вильямса к уходу, но и осудила известную Анну Хатчинсон, отказывающуюся принимать решения ее прихода, из-за того, что «Господь ей сказал нечто другое». Не будем забывать знаменитые слова Мартина Лютера, начавшие раскол западного Христианства: «Я не могу идти против своей совести. На том стою, и да поможет мне Бог».
Поэтому радикальный индивидуализм, презрение к ритуалам и даже традициям, к разного рода внешним проявлениям веры, упор на личную религиозность и духовность пронизывают многие стороны американской культуры. Если «соборность» является огромной ценностью русской культуры, которая пронизывает все стороны ее жизни – ср. поговорку, «за компанию и ж-д повесился», которая подчеркивает важность коллектива, даже для человека другой веры и традиций, то индивидуализм и упор на внутреннюю веру, на голос индивидуальной совести, отличает культуру американскую.
Вот недавно я смотрел интересную серию, под названием, «Не-Ортодокс» (Un-Orthodox). Это четыре фильма о жизни еврейской девушки, которая бросила своего мужа и свою бруклинскую секту Сатмар - крайне ортодоксальных евреев, вроде Хасидов - и уехала в Берлин заниматься музыкой. Серия основана на реальной биографии реальной женщины. С одной стороны, этот очень популярный фильм повествует об уходе от веры. Но, с другой, он очень американский. И явно связанный с американской религиозностью. Героиня услышала голос и последовала ему. «Здесь я стою и не могу иначе.» Ни, в общем-то, хороший муж, ни история евреев в Германии, ни семья и традиции, не смогли ее остановить.
Этот упор на индивидуальность, на личное решение и верность внутреннему голосу, пронизывает лучшие американские фильмы, книги и т.д. Например, классика американского кино, фильм, «Эта прекрасная жизнь» (It is a Wonderful Life), который американцы смотрят под Рождество, с таким же упорством, как в России смотрят «Иронию судьбы» под Новый год. Фильм, кстати прекрасный и повествует нам о хорошем честном человеке, который вполне разочарован в своей жизни. Что толку, всё идет плохо, он бьётся как рыба об лёд, а улучшений не видно. И вот пока он смотрит в воду, с мыслями о самоубийстве, ему является его ангел-хранитель и говорит: «Вот, ты думаешь, что твоя жизнь бессмысленна, и добра не приносит. А давай посмотрим на жизнь твоего городка и твоих близких, если бы тебя не было». И мы видим гораздо более страшную картину, где все злодеи, с которыми боролся герой, торжествуют, и намного больше обижают, притесняют и т.д. Как мы видим, опять упор на личный вклад, на личный героизм, на серию незаметных, но важных поступков, которые часто не принимают громких форм, но оказывается не менее эффективным, чем разные громкие фразы или деяния.
Поэтому, если мы будем искать религиозность или духовность американскую через призму православия, то есть, через такие понятия, как жертвенность, страдание, соборность, чувство вины и ответственности за всех и за все, или упор на «красоту, которая спасёт мир», мы может многого и не увидим.
У Фолкнера есть замечательный рассказ «Высокие люди» (“Tall Men”), который описывает настоящих героев и патриотов, не понимающих, что им надо регистрироваться для того, что бы их призвали в случае нужды в армию. Действие происходит накануне войны с Гитлером. За то, что они не зарегистрировались, им грозит арест. Тем не менее, чиновник, который сначала хотел их арестовать как уклонистов и дезертиров, убедился насколько силен их патриотизм, что они считают унизительным для себе регистрироваться и проявлять свои чувства и свою любовь к родине разными внешними и дешевыми проявлениями. С полностью изменившимся сознанием, чиновник уезжает и оставляет этих морально «высоких людей» в покое. «И умереть мы обещали, и клятву верности сдержали вы в Бородинский бой». Лермонтов уважает этот патриотизм в Русских. Фолкнер в американцах.
Вот эту «скрытую теплоту патриотизма», которую Пьер Безухов увидел в русских людях под Бородино, и старается описать Фолкнер и другие думающие американцы, которые ставят себе целью воспроизвести внутренний духовный мир своих героев. Именно эта скрытая теплота, внутренняя убежденность, избегающая внешней шумихи и внешних проявлений, обрядов, ритуалов, и является тем интересным моментом американской религиозности, которые так легко не заметить.
Павел Тихомиров. Владимир, я согласен, что Фолкнер в целом, и рассказ “Tall Men” в частности, - очень близки нашему менталитету. Вот это «Благодать превыше Закона» - это нам очень близко. Причём в поведении шерифа по отношению к следователю нет ни бунтарства, ни даже гадкой провокативности, тотально присущей нынешнему поколению. Зато есть внутренняя сила, такт, который характеризует жителей «глубинной Америки» как людей, чуждых язве хамства.
Всё это есть в американской культуре. Точнее, всё это было в американской культуре. И запас прочности был неплохой.
В качестве примера мне хотелось бы привести экранизацию «Аэропорта» Хейли. Я не случайно говорю именно об экранизации, потому что сам роман – при всех его очевидных высоких достоинствах – мне пришёлся не по нраву. Имею в виду то, что антиабортная тема в романе ведётся с нарочито нерелигиозных гуманистических позиций. Подчёркнуто нерелигиозных. А в фильме этого нет. И тема, которая в романе, вероятно, развивалась в контексте некой коньюнктуры, в картине прозвучала совсем иначе. Сработал, на мой взгляд, «запас прочности».
И когда мы раз в год всей семьёй пересматриваем эту прекрасную, на мой взгляд, картину, то я своим детям не устаю повторять одно и то же: «Посмотрите, какой была Америка всего лишь 50 лет назад!»
Была.
А что теперь. Куда подевался запас прочности старой американской культуры?
Жителям остального мира, привыкшим воспринимать Штаты даже не по политическим скандалам и военным столкновениям, а по произведениям массовой культуры, в первую очередь по кинофильмам, очень трудно поверить в то, что «глубинная Америка» до сих пор является в целом значительно более религиозной, нежели Европа и РФ.
Далеко ходить не нужно за примерами. Даже в жанре фантастики полвека тому назад был Саймак и Брэдбери, а сегодня – всякая бесовщина и «Игры Престолов».
Как Христианская Америка воспринимает тот факт, что весь мир судит о культуре Штатов по подобному «развлекательному контенту»?
Владимир Гольштейн. То, что мы видим на поверхности – Голливуд, музыка, злоупотребления и протесты, конечно же, не отражают всю Америку. Многих американцев вся эта развлекательная шелуха отталкивает. Многие считают, что детей развращает уже школа, и они предпочитают давать детям образование дома. Мне случалось преподавать таким детям в университете, и на них нельзя нарадоваться. Думающие, читающие, не подающиеся на мишуру.
И, кстати говоря, об университетах. Интерес к религии, к тем писателям, которых религиозные темы интересовали, совсем не падает. Даже наоборот. Молодёжь, которую реалии американский школ лишили религиозного образования, стремится восполнить пустоту, оставшуюся в душе. Понятно, что на поверхности в современном американском прогрессивном обществе, принято осуждать «религиозный фанатизм». Но, тем не менее, я вижу как зажигаются глаза у детей, когда я говорю о Данте, Мильтоне или Достоевском. Им это интересно, и они этим занимаются.
Есть огромное движение внутри разных церквей, мечетей и синагог, которое включает благотворительность, но идёт дальше её. В частности, такую фигуру как Мартин Лютер Кинг, одного из самых крупных, если не самого крупного и влиятельного мыслителя Америки последних десятилетий, невозможно представить без влияния как конкретной традиций верующих афро-американцев, так и без мирового Христианства. Влияние Кинга огромно, и до конца не освоено. Он не просто призывал к смирению и следованию урокам Ганди и Толстого. Он активно критиковал американский империализм, агрессию, бесчеловечный капитализм и т.д. Так что риторика Кинга и его связь с так называемой «теологией освобождения» (liberation theology), с которым, кстати, связывают напрямую и Мильтона и Достоевского – продолжает волновать и вдохновлять сердца и души миллионов американцев.
Кстати, благотворительность очень важная черта американской культуры, которая тоже идёт от Протестантства и от индивидуализма. На церковь и на государство надеяться не приходится. Поэтому человек, если он преуспел, с удовольствием жертвует. Такой уровень пожертвований невозможно представить ни в одной другой стране. Университеты, например, имеют огромные бюджеты в основном за счет пожертвований. Образование стоит огромных денег, но эти деньги покрывают в среднем 50-60% бюджета. Остальное – от пожертвований, которые поддерживают музеи, театры, оперу и т.д.
Так же, я бы не спешил полностью отметать поп-культуру. Которая тем и сильна, что касается мощных пластов подсознания: страхов, неуверенности и т.д.
Она является тем самым «горнилом сомнений», которое преодолел Достоевский.
Понятное дело, Достоевский преодолел, а поп-культура к этом не стремится, а может и не способна, но зато она очень хорошо показывает этот первый этап.
Не Осанну, а именно горнило сомнений.
В «Идиоте» Достоевского герои много размышляют о Гольбейновском Христе в гробу. Мощная картина, от которой, как утверждают в романе, «можно и веру потерять». Но не обязательно. Достоевский не потерял, а наоборот, преодолел и утвердился. Так вот, безусловно поп-культура запада любит смаковать мрачные детали гольбейновского полотна. И не только поп-культура, знаменитая писательница, католичка Фланнери О'Коннор, тоже этим не брезгует. Но понятно, что видеть за этой темнотой просто безбожие не совсем верно. Именно поэтому и Мильтон и Достоевский так обожали Книгу Иова. Там тоже - на поверхности полный мрак.
Павел Тихомиров. Владимир, я, как раз сейчас не о собственно религиозном искусстве. Мне бы не хотелось провоцировать к проговариванию каких-то вещей, которые почитаются у вас, за Океаном, в качестве неполиткорректных.
Но ведь ваш Брауновский университет считается одним из самых серьёзных центров исследования цивилизационных кодов. Поэтому, если мы хотим в чём-то приблизиться к решению некой проблемы, имеющей духовно-нравственное и культурно-эстетическое измерение, то мы просто обязаны проблему эту поместить в некий контекст, который был бы отличен от контекста, сформированного певцами мультикультурализма.
Для начала анекдот из моей студенческой жизни.
Примерно тридцать лет назад в нашу андерграундную компанию попал молодой американский пастор. Их тогда много появлялось на просторах рухнувшего Союза. Пастор немного говорил по-русски, мы – немного по-английски, нас протестантизм не интересовал от слова «совсем», а пастору необходимо было, видимо, в числе прочего, сделать объективный отчёт об уровне религиозности постсоветского населения или что-то в этом роде. Но в итоге, он как-то признался, что он, дескать, собирался общаться с наивными язычниками типа каких-нибудь туземцев, а тут его «придавили интеллектом».
Нас, в свою очередь, интересовала американская культура, причём не актуальная попса, а, условно говоря, Вудсток.
И вот по итогам нашего довольно плотного общения мой институтский товарищ Сергей Дистрянов выдал фразу, которую я с тех пор нередко использую в качестве эпиграфов к своим материалам, посвящённым тому, что не всё в рок-музыке так уж ужасно, как полагают некоторые православные общественные деятели старшего поколения.
Афоризм звучит так:
«В попсовых песнях про Jesus-а не надейтесь услышать ничего, кроме пошлости, а в рок-н-ролльных – ничего, кроме ереси».
Пастор, в свою очередь, запомнился своим сетованием на то, что его искренне удивляет тот факт, что люди, которые знают Писание и Русскую религиозную философию, могут всерьёз воспринимать творчество наркоманов типа Джима Моррисона.
Так вот, прошло много лет, но я нередко вспоминаю этого пастора как воплощение вовсе не примитивности – как это казалось тогда нам, «продвинутым» студентам, - не примитивности, а целомудрия.
Целомудрия – т.е. целостного мудрования.
Как мне кажется, в современной американской религиозности утрачено как раз именно это качество – целостность.
Я вынужден согласиться с обидным для жителей Штатов штампом, согласно которому «люди в воскресение веруют в Спасителя, а в понедельник – в индекс Доу-Джонса».
И причина тут как раз в протестантском цивилизационном коде.
(Я сейчас произнесу очевидные вещи, но, полагаю, они необходимы для того, чтобы мы пришли к какому-то предварительному выводу).
Западноевропейская религиозная мысль развивалась в контексте правовой культуры. В числе прочего это привело к тому, что сам подвиг спасения души для Жизни Вечной осмыслялся уже не как дело исцеления души (с Божьей помощью) от порабощённости страстям, но как дело оправдания перед Высшим Судиёй своих грехов путём предоставления фактов своих добрых дел. И если на Христианском Востоке Спаситель понимается как Врач, то на Христианском Западе – как Судия. Это, как мы помним, привело к тому, что Церковь на Западе превратилась в, пардон, «биржу, которая конвертировала добрые дела кающегося грешника в некие заслуги ради спасения», и против всего этого восстал Лютер и его последователи.
Теперь уже Церковь оказывается и вовсе не нужна, поскольку с т.зрения протестанта человек вообще ничего не сможет сделать сам ради своего спасения, человек – это камень, и спасти его душу может один только Спаситель. Следовательно, любые «дела спасения» тщетны.
Но люди искренне хотят нести добро ближним своим. Вон, сколько у вас в Америке замечательных и искренних благотворителей. (Не верю, что делают они это из фарисейских каких-то мотивов, нет, верю в их искренность).
Однако, встаёт вопрос: «А что такое добро?» «Каковы его критерии?»
Нет, я не про классическое «дать удочку вместо того, чтобы постоянно давать рыбку», о чём постоянно говорят ваши Республиканцы. Тут, как раз есть свой резон и немалый.
Я об осмысления добра в контексте понимания спасения – как исцеления грешника от страстей.
Т.е. мы сегодня уже столкнулись с тем, что понятия морали и нравственности признаны относительными. Как реагировать на это «Губернатору Бога в моей душе»? Если нет никаких критериев доброго и пагубного, то очень легко искреннему человеку стать жертвой умелых манипуляторов, которые в качестве добра обозначат нечто такое, что ещё полвека тому назад понималось как нечто, находящееся за гранью.
Мне тут хочется привести в качестве примера старую известную песню Грейс Слик «Dont you want somebody to love?» Песня, в общем-то, о естественном желании найти любимого и единственного, а перекрутили всё так, как будто это - гимн «свободной любви»…
Так что люди, пытающиеся смотреть на культуру Америки вполне доброжелательно, задаются вопросом: «Не является ли сегодняшнее состояние Штатов просто закономерным итогом вот этого самолюбования своим индивидуализмом и демонстративным пренебрежением каких бы то ни было канонов?»
Владимир Гольштейн. Вопросы вы задаете правильные, и не уверен, что на них так легко ответить. В свое время, Достоевский вёл полемику с Кавелиным, и говорил, что быть верным своим принципам, это честность, но совсем еще не нравственность. Что, вдобавок, свои принципы надо сверять с Высшими, с теми, что заповеданы нам Христом. Возражение Достоевского существенно.
Но к этому стремился и индивидуалист Мильтон. К тому, что бы сверять свои убеждения с Высшими. Так вот Мильтон, например, написал знаменитый трактат о разводе, где он апеллировал к духу Христианства, а не к его букве. И доказывал, что пусть развод и не разрешен прямо ни в каком тексте, но Христос не хотел бы, чтобы мы жили по принуждению с нелюбимым человеком, и таким образом разрушали свою душу и тратили её на злобу или обиды. Больше того, Мильтон утверждал, что только возможность уйти, оставит людям возможность вернуться. То есть, по Мильтону, многие должны пройти путь Блудного Сына. Самому искать, самому найти. Мильтон знает, где Правда, но именно поэтому, он не хочет навязывать её другим. Как жаждущие животные, мы сами найдем путь к водоему. И в данном случае, ошибки, ереси, и заблуждения – это естественные преграды, который человек может и должен преодолеть. А вот гнать его на правильный путь представлялось Мильтону и протестантской традиции не правильной.
Однако, и это стоит подчеркнуть, это то, что у Мильтона, и многих протестантов был свой мощный стержень веры и определённые ресурсы. У них была Библия, у них были замечательные пасторы. Вспомним Алёшу Карамазова. У него наступил момент сомнения после смерти Зосимы. В ход пошли и богохульства Ракитина, и колбаса, и шампанское, и прелести Грушеньки. Однако, Алёша нашел себя. Как пишет Достоевский, он упал на землю ребенком, а встал настоящим бойцом. О таких бойцах и мечтал Мильтон. Проверенных в бою, вернувшихся из заблуждений.
Именно такие люди и должны становиться пасторами и наставлять свою паству, тех, кто слушает Джима Моррисона и неправильно толкует слова Грейс Слик. Боюсь, что ваш молодой пастор не был готов к этой роли. Не уверен, что его целомудрием стоит восхищаться. Наивность и закрывание глаз на зло, ереси, и соблазны не признаки бойца. Это не целомудрие Зосимы.
Что, к сожалению, произошло в Америке, с массовой культурой в частности, что людей оставили без Зосим, а с Иванами Карамазовыми. Конечно, у многих верующих в Америке есть примеры таких праведников как Зосима, и многие себя находят. Хочу подчеркнуть, что меня до сих пор поражает идеализм и активное желание делать добро, которое я вижу у американской молодежи.
Но когда религия поставлена на поток, когда Американцы не читают Библии и Праздники отмечаются едой, а не размышлениями об их смысле, когда им вместо вечных истин, день и ночь вбивают в голову истины политкорректности, то потеряться очень легко.
Но, тем не менее, людей веры в Америке очень много, именно таких, которые обращаются к Христу как к Врачу – взять хотя бы чернокожую Америку. И даже если их голос порой тих, и заглушён какофонией всяческой бесовщины, промывающей им мозги с утра до ночи, мне хочется верить, что раньше или позже люди захотят вернуться именно к таким людям веры, а не к надоевшему материализму, цинизму, или дешёвым и модным лозунгам.
Беседа вторая. Может ли пропаганда быть конкуретноспособной?
Как сообщают нам певцы политкорректности из «Лос-Анджелес таймс», Калифорния стала первым штатом, в котором игрушки для девочек и мальчиков в крупных магазинах должны (под угрозой штрафа) продаваться в гендерно-нейтральном разделе. Политкорректоры озабочены тем, что «дети используют игрушки для отработки навыков, которые становятся полезными в их жизни, а стереотипы о том, какие игрушки приемлемы для девочек и мальчиков, могут привести к неравенству между полами». А пропагандисты ЛГБТ* переживают, что розовые и голубые оттенки, используемые маркетологами, «заставляют детей соответствовать гендерным стереотипам».
Павел Тихомиров. Уважаемый профессор, в прошлый раз мы с Вами беседовали о так сказать Высокой Американской Литературе, а сегодня хотелось бы поговорить о литературе массовой. О качественной массовой литературе. Той, которая, в числе прочего, становится основой для создания кинофильмов. Ведь массовая культура, как показывает опыт последних полутора столетий, способна формировать (и переформатировать устоявшиеся) иерархии ценностей, присущие той или иной культуре, менять представления о мире, понимание самого смысла нашего бренного существования.
Всю вторую половину ХХ века тон задавала Америка. «Фабрика грёз», Голливуд, фабриковал не один лишь «опиум для народа», но – надо признаться – оказал решающую роль в продвижении т.н. «западных ценностей». И никакие кумачёвые советские транспаранты, никакие – казавшиеся некогда незыблемыми – традиционные устои – ничего не могли противопоставить прелести американского кино.
Но что происходит сегодня? Ведь за последние 20 лет Голливуд как будто подменили?
Вместо качественных – пусть и не особенно новаторских и высокоэстетичных – кинолент, проповедующих простые и в целом приемлемые ценности, Голливуд превращается в какой-то Идеологический Отдел ЦК «глобалистов». Навязывается вся эта политкорректность с таким упорством, с каким в своё время людям впаривали коммунистическую пропаганду.
Причём изменения эти происходят буквально на наших глазах.
Как-то, решив отдохнуть от высокоумного чтения, взял в руки приключенческий роман Нельсона де Милля «Игра со львом» («The Lion’s Game», 2000), и был просто потрясён. Оказывается, всего-то двадцать лет назад в Америке ещё можно было отпускать шуточки в адрес «политкорректоров», на которых нормальные американцы смотрели так же, как мы в своё время смотрели на «правильных» комсомольцев. Всего 20 лет назад! Однако, «комсомольцы политкорректности» победили. И теперь уже не забалуешь. Не позволишь себе отпускать самые, казалось бы, невинные шуточки.
И ладно бы, воспринималось новое положение вещей в качестве некой навязанной извне пропаганды.
Но ведь люди искренне полагают, что вот эта культура тотальных запретов, вот это неудержимо расширяющееся пространство табуированных тем, - это нормально…
К чему приведёт этот процесс? О чём можно будет писать? О чём можно будет снимать кино?
О «комсомольцах политкорректности»? Сводя т.н. массовую культуру к сфабрикованным на компьютерах балаганным спецэффектам, удовлетворяющим всё более непритязательные вкусы «потребителя развлекательного контента»?
Неужели у вас там не раздаются голоса тех, кто осознаёт тупиковость этой темы?
Владимир Гольштейн. Безусловно, недавние события культурной жизни запада напоминают нам как идеологических комиссаров времен культурных революций, так и события более древних лет. Как вы заметили, сразу вспоминается советское идеологическое давление на продвижение определённых классов, национальностей или групп будь то в реальной жизни или в искусстве. Неспроста американский историк Терри Мартин написал замечательную книгу о советской национальной политике и назвал ее американским термином, «The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939». «Affirmative action» - это термин, который определяет политику отдела кадров, направленную на исправление исторических перегибов и несправедливостей, и посему требующей принимать в престижные университеты и на работы, включая роли в Голливуде, по принципам не всегда связанным с талантами, а скорее с историческими обидами.
Конечно, ассоциации с советским прошлым, особенно с его эксцессами, налицо. И боюсь, методы борьбы с комиссарами политкорректности, остались теми же. Эзопов язык, иносказания, искусственное добавление роли коммуниста/рабочего и т.д.
Но при этом мы помним, что, несмотря на запреты, создавались замечательные произведения. Не надо забывать, что многие советские фильмы, вроде «Чапаева» только выиграли от того, что авторы решили сделать фильм о бравом солдате из провинции, а не кающемся интеллигенте из Москвы.
Поэтому я не готов отметать современную массовую культуру только потому, что она следует принципам политкорректности, или как сейчас принято называть, идеологии вокизма (ideology of wokism), идеологии, которая требует от своих последователей постоянной озабоченности состоянием разных традиционно обиженных меньшинств.
Вот, например, новое шоу, которое я смотрел с удовольствием. Это французское шоу «10 процентов» (Dix pour cent); в Америке оно идет под названием Call my Agent. Самое популярное иностранное шоу на американском экране. Написано тонко и порой глубоко, шоу переносит на экран традиционные и запутанные человеческие отношения: амбиции, обманы, верность делу и другим, любовь, комплексы и т.д. Но с другой стороны, среди героев присутствуют и лесбиянки, и гомосексуалист и т.д. Всё это не мешает этим людям строить, ломать и вновь пытаться воссоздать серьёзные человеческие взаимоотношения. Причём всё это делается и с юмором, и с любовью. Так что я не могу утверждать, что политкорректные темы сразу разрушают искусство.
С другой стороны, вся околокультурная жизнь, очень сильно завязана на этой идеологии вокизма, и это не может раздражать и расстраивать. Мало того, что разрушаются человеческие репутации в зависимости от глупой шутки или проделки, которую политик, писатель или актёр сделал в глубокой молодости. Мы видим, что это принимает характер цензуры. Например, практически невозможно посмотреть в Америке последний фильм Романа Полянского о деле Дрейфуса. Объявлен полный бойкот этому талантливому режиссёру, и уж точно невозможно найти этот фильм с английскими субтитрами.
Вы в своем вопросе сослались на правильных комсомольцев, и действительно, вся эта идеология вокизма сильно завязана на молодых. На их стремлении вдруг оказаться более правильными, более политически корректными, чем их родители. К сожалению, тут тоже нет ничего нового. Мы помним, как в тургеневские времена, молодёжь вдруг открыла для себя нигилизм, начала отметать культуру отцов, связанную с крепостничеством и т.д. Среди этой молодежи были нетривиальные люди, как Базаров, и были жалкие следователи моды, типа Ситникова и Кукшиной. Именно о них и заметил Павел Кирсанов:
«Прежде молодым людям приходилось учиться; не хотелось им прослыть за невежд, так они поневоле трудились. А теперь им стоит сказать: все на свете вздор! — и дело в шляпе. Молодые люди обрадовались. И в самом деле, прежде они просто были болваны, а теперь они вдруг стали нигилисты».
Если мы заменим слово «нигилисты» на «политкорректность» или, ещё лучше, на «вокизм», то мы получим то массовое явление, переходящее в запреты, цензуру и навязывание спущенных сверху тем, которыми так злоупотребляет современная культура.
Блестящий анализ всего этого культурного развития сделал, как всегда, Достоевский.
В своем эссе «Несколько заметок о простоте и упрощённости» Достоевский рассказывает о том, как он пришел в библиотеку и попросил роман Теккерея.
«Как Вам не стыдно читать такие глупости?» - заявила ему молодая библиотекарша.
Достоевский в этом стремлении к простоте увидел желание успокоиться. Найти простую идеологию, которая позволяет все предыдущее отбросить, и стать спокойным, но уверенным в себе нулем. Как всегда, Достоевский смотрит в корень и видит парадоксы и противоречия. За беспокойством молодежи, её желанием пойти своим путем, Достоевский видит застой и душевную лень. Неспроста он утверждал, что он всех либеральней, потому что он никогда не спит. Так и в этой ситуации: вокизм, что значит бодрствование, скрывает за своей боевой риторикой, желание заснуть и не думать. Так что тут соблазн, и не удивительно, что большое количество молодежи на этот соблазн попадается.
«Зачем нам читать этих рабовладельцев. Этих эксплуататоров, этих консерваторов. Этих белых мужчин, этих сторонников только двух полов?»
Эти вопросы, и эти требования – бодро шествуют по американским кампусам, от них переходят к средствам массовой информации и оттуда уже в мировое пространство, которое по-прежнему заполняет Американская идеологическая машина, намного превосходящая все другие, несмотря на свои постоянные сбои.
Безусловно, в Америке многие видят, что во всём этом есть и перегибы и опасности. Никому не нравятся постоянные угрозы и ограничения свободы слова, свободы выражения и т.д. Никому не нравится отказ от классиков в пользу каких-то злободневных писаний.
Но у меня, как вы видите, на это взгляд философский.
Эксцессы нигилизма, вокизма и прочих крайних идеологий пройдут. Что-то культура возьмет от вокизма, как она взяла от нигилизма, радикализма, футуризма и даже культурных революций. Но в Америке всё-таки всем доминирует рынок, и рынок не потерпит абсолютно бездарных фильмов на самые правильные политкорректные темы. Поэтому я не вижу катастрофы, если вдруг массовое искусство примет более политкорректные формы, но при этом будет по-прежнему наполнено настоящим человеческим содержанием. И мне кажется, что такие произведения массовая культура продолжает производить. Не говоря уж о высокой культуре, которая всегда и везде сторонится всей этой шумихи и пропаганды и продолжает искать свои пути.
Беседа третья. В России недооценивают потенциала «проснувшихся»
Павел Тихомиров. Владимир, в прошлой беседе вы проговорили вещь, очень важную для понимания процессов, происходящих не только в Америке, но и во всей Западной Цивилизации. Речь о том, что вот эти активисты ЛГБТ-БЛМ, «проснувшиеся», они ведь мотивированы вовсе не ленивым таким релятивизмом, дескать, «все по своему правы, всё хорошо, и разрешено всё то, что не запрещено Уголовным Кодексом».
У нас этих комиссаров политкорректности воспринимают именно так.
Между тем, люди эти движимы отнюдь не равнодушием, а, скорее, напротив, желанием «разрушить до основанья» тот мир, который представляется – в рамках исповедуемой ими идеологии – «неправильным», построенным в соответствии с ложной парадигмой.
Вы убедительно проводили параллели между «новыми людьми» и классическими нигилистами XIX века, где фанатичность сочеталась с интеллектуальной ленью.
Но я сейчас хотел бы заострить внимание не на интеллектуальной лени, а как раз на фанатичности.
Поскольку у нас, в России, люди недооценивают потенциала «проснувшихся».
Т.е. их, конечно же, воспринимают в качестве т.н. «пехоты майдана», т.е. массовки, необходимой для оказания давления на те режимы, которые создают в каких-то вопросах проблемы условным Транс-Национальным Корпорациям. Но недооценивают уровень идейности этих ребят.
Не понимают, что равнодушный радикальный релятивист на долговременную борьбу не способен.
Не в обиду будет сказано нашим рок-н-ролльщикам, но очень неплохую характеристику им дал в своё время Эдуард Лимонов, пытавшийся мобилизовать фанов Егора Летова. Тогда Лимонов говорил примерно следующее: «Рокенролльщик готов петь для Революции, но работать для Революции выше его сил».
А вот у «проснувшихся», похоже дыхание на длинной дистанции не сбивается…
Владимир Гольштейн. Как нас учили в школе, «всякая идея становится материальной силой, когда она овладевает массами». Как то так получилось, что идеи «проснувшихся» вполне массами овладели. То есть, овладели на уровне «пения для Революции, а отнюдь не для работы для неё». Люди дружно поют, стремясь показать, что они могут петь ещё громче, и ещё пронзительнее. Всем хочется показать, что они правильные, «свои, буржуинские».
Это что касается массовости явления. В основном, это происходит так. Люди избегают запрещённых «проснувшимися» слов, книг, фильмов и т.д. Но при этом, не значит, что кто-то из них готов пожертвовать своим уровнем жизни, чтобы как-то помочь бедным, угнетенным, подавленным и т.д. Была как то брошена идея боевыми студентами, что вот мол, вы богатые белые, не должны поступать в престижные университеты, а должны уступить место для исторически угнетенных. Но я не вижу, чтобы кто-то это реализовывал. Наоборот, недавно осудили несколько актёров и богачей, за то, что они платили взятки, чтобы как-то улучшить анкету своих детей, и таким образом упростить попадание в университет. При этом я уверен, что все эти богачи никогда не скажут слов, которые меньшинства находят оскорбительными и т.д. То есть та масса населения, которая приняла «вокизм» приняла его на поверхностном уровне. Как говорят в Америке, “they talk the talk, but don’t walk the walk,” что по-русски вполне можно перевезти как «дружба дружбой, а табачок врозь».
Так что часто всё это движение сводится к осторожности в речи, что, в общем-то, не самое страшное, хотя, как всякая цензура, не может не настораживать. Идёт движение по ограничению свободы слова, то бишь свободы делать ошибки и на них учиться. Мыслители от Джона Милтона до Достоевского подчеркивали неразрывную связь нравственности и свободы, ограничение свободы приводит к кастрированной морали. Невозможность грешить, лишает человека возможности нравственно совершенствоваться, проявлять и совершенствовать свою добродетель.
Получается определенный нравственный парадокс, когда люди думают, что они проявляют свою добродетель запретами, которые на самом деле, уменьшают их нравственный уровень, так как превращает в послушных роботов.
Но большинство людей об этом не думают. Ну, забрали книгу из библиотеки. Ну, не показали фильм. Не катастрофа.
Но есть, естественно, и заправилы. Люди, которым как то не терпится выбиться в вожаки, за счет постоянной демонстрации своей чистоты и морального превосходства. У Достоевского в «Братьях Карамазовых» описан такой отец Ферапонт – определённый соперник отца Зосимы. У Ферапонта были последователи, которые были как-то впечатлены его подвижничеством, постничеством и неутомимостью в поиске чертей. Вот такие Ферапонты и руководят местным «вокизмом» как они всегда руководили всякими странными, я бы сказал, еретическими движениями. Ферапонта убедить нельзя, зато он многих убеждает.
Пример с Ферапонтом, нам говорит об одном. У Достоевского Ферапонту противопоставлен отец Зосима, который пользуется авторитетом как простых людей, так и монахов и послушников. Пока некоторые иноки попадаются на внешнюю эффектность Ферапонта, простые люди, толпящиеся к Зосиме, знают, что грузди и вериги Ферапонта им вряд ли помогут в их внутренней борьбе и нравственном выборе, в отличие от любви и понимания Зосимы.
Так что простых людей неутомимый Ферапонт вряд ли в чем-то убедит или на что-то подтолкнет. Но тут возникают серьёзные вопросы.
Что делать, если Ферапонтам не противопоставлен Зосима или Отец Паисий?
Если таковых общество не выдвинуло. Можно легко представить, и в истории много тому примеров, что на какое-то время, Ферапонты могут захватить власть и устроить какую-то новую антиутопию уже не только в монастыре, но и во всей округе. Мы знаем такие примеры, типа Савонаролы или Томаса Мюнцера, не говоря уж о Пол Поте и т.д.
Пока что, «проснувшиеся» ограничивают себя тем, что устраивают травли на разных звёзд, журналистов и политиков, этакий варианты суда Линча ХХI века. Кроме этого, они сумели внедриться в отделы кадров всех крупных предприятий, где они настаивают на проведении определенной кадровой политики.
Но на конкурентоспособность, пока это особенно не влияет. Если работник неплохой, то почему бы не нанять того, чья анкета устраивает этих новых комиссаров. Но даже если и плохой, по-видимому, в каждом предприятии, есть определенное количество мест, которые могут быть заполнены абсолютно кем угодно.
Куда заведут запад эти люди, которые вроде Ферапонта, считавшего, что упорный пост делает человека христианином, уверены, что воздержание в словах, или темах для разговоров делает их нравственными? Трудно ответить. Таких лидеров, как Зосима, то есть владельцев умов, которые могли бы доказать обществу необходимость отвергнуть этих фанатиков мелких идей, пока не наблюдается. При этом, по моему, им и трудно в современном культурном климате появиться, ибо стоит кому-то что то возразить, как вся энергия Ферапонтов как раз и направляется на критиков. А народ безмолвствует, пока его особенно не бьют по карману.
Конечно, надо иметь в виду, что традиционно Америка всегда имела разного рода маньяков, руководителей культов, всех этих Джимов Джонсов или Давидов Корешей, которые вовлекали невинных в свои безумные или циничные планы. Мне кажется, что средний американец к этому привык, и посему смотрит на излишества, о которых ему сообщают газеты, как на очередной культ, который кого-то захватывает и уродует, но большинство оставляет в покое. В этой точке зрения есть своя сермяжная правда. Пусть энергетически заряженные лидеры и устроят какое-то столпотворение, как Давид Кореш устроил в городе Вако, в Техасе. Чего не бывает? И если интеллектуалы и прочие болтуны как-то переживают, беспокоятся, или наоборот, начинают проталкивать очередные безумные идеи - в Америке места много.
И последнее, и думаю, что важное. Представим себе ситуацию, когда отцу Ферапонту и его упрощенным идеям, возражает не другой монах, а простой журналист. Понятно, что монахи журналиста слушать не будут. Нужен именно Зосима или Отец Паисий, человек из своей среды, но с огромным моральным авторитетом, который мог бы поставить Ферапонта на место, и указать на ошибочность и вред его идей, которые направлены на разделение и конфликт, взывают к низким инстинктам, а не к чувствам братства и любви. Неспроста отец Паисий сразу дает отпор Ферапонту (которого в какой-то момент Достоевский называет изувером) и его стремлению протолкнуть свои теории в такой неподходящий момент:
«— Почто пришел, честный отче? Почто благочиние нарушаешь? Почто стадо смиренное возмущаешь?... — не человеки судят, а Бог… Изыди, отче, и стадо не возмущай!»
И вот тут у меня всё-таки появляются надежды. Да, среди всех рьяных сторонников всякого «вокизма» всё-таки много пусть и страстных и энергичных, но всё-таки трезво мыслящих людей. То есть и среди борцов за права чернокожих, женщин, сторонников всяческих нетрадиционных сексуальных меньшинств, есть люди, которые видят перегибы и упрощения, и имеют достаточно авторитета, чтобы поспорить и доказать неправоту Ферапонтов и прочих маньяков. Они видят, что Ферапонты в своем изуверстве смущают стадо и отталкивают людей, которые могут с симпатией относиться к их движению, а ведь именно на человеческую симпатию, сочувствие, и понимание все эти «проснувшиеся» и надеялись, выдвигая свои требования. Так что надежда на то, что среди «проснувшихся» появятся ещё более бодрствующие, которые, наконец, увидят, что их движение захвачено начётчиками и фарисеями, способными только вредить, упрощать, и взывать к низким эмоциям. Поэтому хочется верить, что любое движение, которое отталкивает других и хочет только захватить их место (Ферапонт у Достоевского очень недоволен, что Зосиму считают выше его, и читают над ним «преславный канон» а не «малый стихирчик») раньше или позже заглохнет, или будет остановлено разумными лидерами этого пассионарного движения.
Павел Тихомиров. Владимир, говоря о фарисействе и тому, кто может быть противопоставлен этому исполнителю Закона, важно, что противопоставить некую позицию может только человек, принадлежащий к той же идейно-интеллектуальной традиции, что и условный фарисей.
Владимир Гольштейн. Думаю, найдутся. Я недавно слышал серию интервью с некой Лореттой Росс. Она и чёрная, и лесбиянка, и весь набор, но при этом, видно, что из простой бедной семьи. Так она всех этих примкнувших страшно критиковала, и именно настаивала на том, что надо «включать» а не «исключать». И её книги издают, и приглашают на радио и на лекции в университеты. При этом, она ездит по тюрьмам, беседует с белыми преступниками, осужденными за всякие расовые преступления, словом, прямо подвижница.
Павел Тихомиров. Подвижница… Говоря о фарисействе и борьбе с ним, важнее не только принадлежность к интеллектуальной традиции… Тут вот какое дело. Религии Закона – в том числе и католики, и мусульмане, и, наверное, иудеи, – грех понимают в юридическом смысле. Дескать, нарушили некое предписание. Выходит так, что если некие грехи уже не будут в обозримом будущем преподноситься в качестве нарушений, то всё нормально.
Но мы же с вами – люди православные. И в нашей традиции грех воспринимается не в юридической плоскости, а как болезнь души. Проявление порабощённости той или иной страсти.
И эти ребята с «нестандартной ориентацией» - они же не просто предаются чему-то, что не одобряется. Содомский грех страшен тем, что они впадают в столь опасные состояния, что вырваться из рабства духовной зависимости очень непросто.
Я рассуждаю в контексте святоотеческого осмысления проблемы. Понимаю, что для плюралистического сознания такой способ осмысления, наверное, неприемлем.
Но, тем не менее. Хочу донести свою мысль.
Человек, который мог бы что-то противопоставить фарисеям из «проснувшихся», должен быть духовно трезвым. Тогда и будет противопоставление Благодати Закону.
Возможно, эта лесбиянка темнокожая и станет «покаявшимся разбойником на кресте», пути Господни неисповедимы. Но пока что сложно говорить о том, что существуют предпосылки того, что внутри «проснувшихся» созреют предпосылки для некой духовной контрреволюции, способной мобилизовать американских пассионариев.
Впрочем, Вам там, в центре циклона, несомненно, виднее.
Владимир Гольштейн. Вопрос должен быть вот о чем. Кто и как может противостоять этим маньякам, которые в борьбе за ценности «вокизма» готовы уничтожить культуру, традиции и т.д.
Мы помним в Советском Союзе после Революции появилась группа радикальных писателей и критиков, так называемые «РАППовцы», так они житья не давали никому. Все для них были недостаточно чистыми, включая такого революционера, как Маяковский, самоубийству которого они своими нападками и непониманием вполне содействовали. Один из них впоследствии назвал своих бывших соратников, «неистовые ревнители». Кстати, писатель Дмитрий Фурманов, автор «Чапаева», умер в раннем возрасте от болезни сердца, тоже спровоцированной борьбой с этими маньяками. И, конечно же, ни вполне революционные критики, типа Полонского или Воронского, ни так называемые «попутчики», которых они травили нещадно, не могли ничего сделать, отделываясь, вроде Булгакова, сатирой по их поводу. Словом, пока Сталин их не репрессировал, эти РАППовцы, напостовцы и т.д. изводили людей культуры куда больше чем современные пробудившиеся.
А уж в отсутствии пассионарности Маяковского или других его поклонников никто обвинить не сможет.
Что же двигало этими неистовыми ревнителями? Жажда власти? Нетерпение? Изуверство? Греховность?
Толстой правильно писал о так называемой «энергии заблуждения», без которой никакое дело, в том числе творческое, с места сдвинуться не может. То есть в том состоянии «святости» и духовной трезвости, о котором вы говорите, человек уже не будет спорить, доказывать и т.д. Он уже будет в другом измерении, если можно так сказать. Он будет молиться и надеяться на то, что неистовые ревнители в конце концом одумаются и перестанут смущать народ. Получается, что для борьбы с этими изуверами, о которых мы говорим, «духовно трезвые» люди не совсем подходят.
В случае с РАППовцами мы имели дело с двойной силой. Их маньячеством, и их поддержкой сверху. По каким-то причинам люди, которые управляли культурой и экономикой в стране, решили дать им власть. Пока их так не занесло, что Сталин их остановил весьма резко, и методами, далёкими от совершенных. Кстати, Михаил Булгаков писал о том, что он не может радоваться тому, что теперь начали преследовать его бывших преследователей.
Больше всего эти напостовцы и РАППовцы напоминают период культурной революции в Китае, и тамошних хунвейбинов. Которых тоже остановила власть, после невероятного вреда нанесенного как людям, так и культуре.
Поэтому я думаю, что дело не в Маяковском и в Лоретте Росс, которых легко обвинить в греховности и отсутствии духовной трезвости. А дело в поддержке сверху. Чтó, на мой взгляд, страшно в «вокизме» это то, что западные политики или всякие там экономические силы заигрывают с этими хунвейбинами, и всячески их продвигают. При этом на западе у политиков нет такой власти, которая была у Сталина или Мао, способных остановить пожар в любой момент одним указом.
Понятное дело, что методы Сталина и Мао далеко не идеальны. Сначала поддерживать и науськивать, а потом жестко отдёрнуть ошейник - не всегда работает. Тот же Ленин писал о «детской болезни левизны». Если это болезнь, то ей надо переболеть, но не поддерживать, не создавать условий для её ухудшения, чтобы в последствии прибегать сразу к операции или облучению.
Не знаю как в России, но на западе люди, стоящие у власти, пока ведут себя очень близоруко. Пусть они время от времени и дают трибуну Лоретте Росс… Но, в основном, им нравится заигрывать с изуверами и маньяками. В результате, вместо естественного прохождения болезни, которая должна выйти из организма, вытолкнутая естественными потребностями тела и его же иммунитетом, создаются все условия, чтобы болезни было как можно меньше сопротивления и чтобы она распространялась дальше и дальше.
Павел Тихомиров. Уважаемый Владимир, вот мы и подошли, наконец, к корню проблемы. К одному из корней.
Иммунитет.
Как тут не вспомнить об одном из ключевых понятий, с которых весь этот сыр-бор и начался. О понятии, которое перекочевало из медицины в лексику, которой оперируют социальные инженеры.
Я о толерантности.
Любой справочник, хоть даже и известная сетевая копилка информации даст практически слово в слово одну и ту же формулировку: Толерантность – отсутствие или ослабление иммунологического ответа на данный антиген при сохранении иммунореактивности ко всем прочим антигенам. ... Получается, что из фармакологии в психологию, философию, культурологию, политологию, педагогику и так далее - насильственно впихивают понятие «толерантности» не много ни мало, но для того, чтобы психика человека восприняла инородную установку, которую в нормальных условиях человек бы отверг.
И вот я тут хочу сказать о гневе.
О том, что диаметрально противоположно толерантности.
Если в организм попадает яд, то здоровый организм его отторгает. Срабатывает рвотный рефлекс. Если не срабатывает, то организм отравляется. Травится-травится… пока не отравится до самого конца.
И вот гнев – это как раз способность нашей души отторгать инородное, отторгать духовный яд.
Гнев вовсе не обязательно является синонимом ненависти. Ненависть – это как раз страсть, перенаправляющая энергию отторжения не туда, куда нужно. Заражающая гневающегося неверным настроем.
Точно так же и отвержение толерантности вовсе не говорит об отсутствии терпимости. Но терпимость к иному – это вовсе не толерантность к иному.
И вот проскочив этот момент, западная цивилизация, с точки зрения консервативно настроенных православных христиан, пошла не туда, куда нужно.
Ну, я попытался избегать «лексики ненависти» и прочих политически некорректных вещей, но, надеюсь, мысль свою донёс корректно.
Может быть, тут уже проблема психологии языка? Или снисходительность Сondescension, или уже сразу и Tolerance… Хотя ведь есть же Сlemency, но это, всё-таки, милосердие, а не терпимость.
Владимир Гольштейн. Действительно, аналогия с «иммунитетом» очень важна, и должна нас подтолкнуть к правильному подходу.
Итак, организм должен отторгать вредное инородное тело, или «антиген», как Вв его называете. И согласен с вами, что толерантность к подобного рода антигенам, может ускорить разрушение организма, и посему такая толерантность смерти подобна, тогда как правильно примененный гнев может только помочь.
Но возникают следующие вопросы. Например, как я понимаю, люди придумали иммунодепрессанты, типа преднизолона, именно для того, что бы остановить повышенный иммунитет. То есть, если при укусе пчелы или отравлении, наш организм включает повышенный иммунитет, который не может остановиться, и начинает полный перегрев организма. Тут и нужны вот эти лекарства, которые замедляют или вообще останавливают разбушевавшийся иммунитет.
Если продолжить эти аналогии, то гнев, как правильно направленная атака иммунитета, это хорошо, но вот, ненависть, когда организм перегревается и начинает сам себя разрушать, уже плохо.
Поэтому, не всякая толерантность плоха. Иногда, иммунитет, как цепная собака, начинает бросаться на все чужое, а это чужое может быть и гостем, и другом и т.д.
Кроме того, мы знаем из биологии, что эволюция часто происходит именно тогда, когда организм не просто отталкивает, а наоборот, начинает работать вокруг какого-то нового явления. Поэтому иммунитет против чужого без чувства меры и без допустимости возможной эволюции не является панацеей.
Иногда какие-то инородные вещи и стоит принять. И это не вопрос снисходительности Condescension, или милосердия (Clemency), а просто прагматизма. Раз уж мы разговорились о языке, то вспомним такую ситуации. Русский язык очень терпим и традиционно открыт для иностранных слов. Во время Петра Великого, 4 тысячи новых слов вошло в язык. Что и сделало его великим языком Пушкина, Толстого, Достоевского и т.д. Этого нельзя сказать о многих других языках, которые за счёт своей неспособности переварить чужое, сильно проигрывает и в выразительности и в силе.
Поэтому нам надо быть даже с гневом вполне осторожным. Да, яд укуса змеи надо вытолкнуть, а вот противоядие надо принять и усвоить, ибо оно только усилит организм.
И вот тут, как мне кажется, американский прагматизм оказывается не таким уж глупым.
Неспроста они так гордятся своим идеалом плавильного котла, который как раз и сумел переварить чужое (а не просто вытолкнуть его), применив его себе на пользу.
Или говоря более конкретно, да, гнев нужен, когда циничный политик, предлагает запретить книгу или снести памятник, чтобы собрать голоса на выборах, а потом ничего не делает, чтобы помочь бедным чернокожим. Да, гнев нужен, когда циничный владелец корпорации платит копейки своим рабочим, но нанимает представителей нескольких политически правильных меньшинств на позиции руководителей. Да, гнев нужен, когда ущемлённые меньшинства начинают ущемлять других и навязывать им свою точку зрения. Но вот нужен ли гнев и нетерпимость в отношении других, которые просто хотят привлечь внимание общества к своим обидам и травмам?
Может, мы только станем лучше, если прислушаемся к ним?
*движение, признанное экстремистским и запрещённое в РФ
