Источник: Landmarks (Ориентиры: Журнал международного диалога)
Предлагаем вниманию читателей рассуждения американских славистов. Со многим, изложенным в статье можно и должно спорить, но несомненно интересна следующая мысль, прозвучавшая тут: "...если единственная надежда консерваторов - достичь культурного господства, то этому потенциально может способствовать политическая структура левого толка".
Введение
В своем эссе “Почему консерватизм в современном мире должен быть левым”, перевод которого появился в "Ориентирах" (3 декабря 2023 г.), российский философ Рустем Вахитов заявляет, что "капитализм ведет всё человечество в пропасть нового постмодернистского варварства". Если Россия продолжит идти по стопам Запада, её ждет та же участь - и именно поэтому Россия должна принять именно левый консерватизм, консерватизм, который отвергает капитализм.
Вахитов обосновывает эту позицию ссылкой как на теорию, так и на историческую практику. Мы не будем здесь тратить время на теоретический аспект: заинтересованному читателю рекомендуется перечитать эссе Вахитова, поскольку там есть что найти. Что касается исторической практики, Вахитов напоминает, что Советский Союз многое сделал для сохранения высокой культуры, и, продолжает он, именно сохранение высокой культуры является и должно быть главной миссией консерватизма в современном мире. По советскому радио и телевидению звучала классическая симфоническая музыка и преподавались современные языки. Советские школьники читали не только Пушкина и других неподвластных времени классиков русской литературы, но и Шекспира, Гомера, Бальзака и великие произведения мировой философии. Всё это заметно контрастирует, продолжает он, с насилием, китчем и мусором поп-культуры, принесенными капитализмом в массы.
Безусловно, Вахитов признаёт, что в Советском Союзе подавлялась религия. По его словам, это была глубокая ошибка, но её можно исправить. Секуляризм, по его утверждению, органически не связан с социализмом как таковым, и в качестве доказательства он указывает на процветание христианской религии сегодня на социалистической Кубе. Вахитов утверждает, что правые консерваторы обманывают самих себя, когда пытаются совместить поддержку религии со своей приверженностью капитализму, потому что логика капиталистического свободного рынка и его служанки, светской демократии, в конечном счете несовместимы с религией. В любом случае, там, где капитализм и религия вступают в конфликт, проигрывает религия.
Примечательно, что антикапитализм Вахитова разделяют даже те другие российские консервативные мыслители, такие как Юрий Пущаев и Виктор Таки (и можно назвать других), которые сильно расходятся с Вахитовым в других отношениях. Пущаев - традиционалист, чей консерватизм основан на идеях Эдмунда Берка и Жозефа де Местра. Виктор Таки - постлиберал, заинтересованный в возрождении классической и христианской мысли, особенно отцов византийской Церкви.
Чтобы получить правильное представление об их соответствующих позициях, Чтобы получить правильное представление об их соответствующих позициях, эссе Пущаева и Таки, конечно, следует прочитать полностью. Однако в этих вступительных комментариях мы хотели бы подчеркнуть два момента, с которыми согласны все трое этих русских мыслителей – Вахитов, Пущаев и Таки: во-первых, Запад на его нынешней траектории продвигает варварство; и, во-вторых, капитализм является одной из основных движущих сил этого варварства и, возможно, его главной движущей силой. Таки, конечно, следует прочитать полностью.
За ответом Landmarks обратились к Кейтлин Поли и Владимиру Голштейну, и оба любезно предоставили нам свои "критические замечания" – причем последнюю в философском, а не популярном смысле этого слова. Иными словами, они поделились своим анализом сложных вопросов, поднятых российскими авторами.
Кейтлин Поули - аспирантка по теологии, метафизике и антропологии в Центре Иоанна Павла II при Католическом университете в Вашингтоне, округ Колумбия.
Владимир Гольштейн - профессор русской литературы и кафедры славяноведения в Университете Брауна, а также востребованный комментатор отношений между Востоком и Западом.
Кейтлин Поли:
Стремление современного консерватизма сохранить блага традиционного общества, похоже, привело к забвению динамичного процесса, посредством которого эти блага производятся. С прицелом на желаемый эффект распространенной тенденцией является опора на внешний формализм, а не открытость к живому развитию человеческой души в соответствии с реальностью ее окружения. Та же тенденция характерна для некоторых российских консерваторов, которые недавно публикует Landmarks.
Эссе Пущаева меня несколько разочаровало, потому что оно, казалось, высветило другую тенденцию консерватизма (отличную от эскапизма, о котором беспокоятся и Пущаев, и Вахитов) - его пессимистическое предположение, что порядок возникает только благодаря внешнему воплощению систематической формы. Мало ощущается органического брожения культуры и порядка. Это предположение связано с плохой идеей первородного греха, которую обсуждает Виктор Таки и которая вызывает пессимизм в современной мысли в стиле Гоббса. Это то же самое предположение, которое заставляет людей утверждать, что феодальная структура средневековья была в высшей степени тиранической, без какого-либо представления о её органическом развитии (которое происходило уникально в разных областях, основываясь на реакции на конкретные реалии этого места, историю народа и т.д.).
Эта же проблема проявляется и в том, что Вахитов настаивает на классической культуре. Я не уверен, что большинство людей, населяющих “традиционное” общество, были осведомлены о классической культуре или даже высокой культуре в той степени, которую он, кажется, отстаивает. Если это и было так, то, похоже, это было вплетено в их собственную культуру, возникшую естественным образом.
В статьях Рустема Вахитова и Юрия Пущаева отсутствует ощущение соизмеримости трансцендентного и имманентного, они противопоставляют их друг другу. Любое традиционное общество верило, что порядок реализуется в имманентной сфере (‘здесь, внизу’) путем проявления того, что было воплощено в трансцендентном Благе. В той степени, в какой Вахитов и Пущаев противопоставляют эти два термина (трансцендентность и имманентное), в той же степени сами термины их дебатов уже уступили место секулярности, и этот секуляризм исключает динамизм, присущий тем самым формам, которые консерваторы хотят сохранить.
Короткая статья Виктора Таки начинает указывать нам правильное направление. Выявляя чрезмерный акцент на концепции первородного греха в современной мысли, он выявляет подозрение в доброте человека и природы, в которой он обитает, присущее в разной степени как либерализму, так и консерватизму. Нельзя доверять ни человеку, ни природе в том, что они несут Добро. Это предположение требует, чтобы человеческий порядок был построен contra natura, объединенный высшим достижением смягчения зла, вместо того чтобы способствовать самораскрытию высшего блага (выделено РНЛ). В скобках стоит отметить, что Таки мудро предполагает, что позитивным ответом на этот пессимизм было бы обращение к византийским отцам Церкви, которые не поддерживают такое видение первородного греха.
Хотя мы не можем здесь адекватно развить эту тему, этот вопрос о грехе добавляет еще один уровень к онтологическому и антропологическому обоснованию порядка, обсуждавшемуся выше: предположение о том, что конечное и бесконечное являются полюсами единой реальности, все еще оставляет открытым вопрос о взаимоотношениях между этими полюсами. В богословии этот вопрос обычно ставится как отношение природы и благодати. Этот вопрос имеет глубокие последствия не только для понимания спасения человека, но и для любого шанса на то, что он осознает доброту и порядок в царстве природы. Например, как указали Анри де Любак и Эрнст Канторович, именно этот вопрос об отношениях между природой и благодатью внезапно стал актуальным в тот момент средневековья, когда национальное государство превратилось в явно светскую власть.
Теперь, по мнению Вахитова, если приоритет секуляризации в политическом порядке является данностью, то единственная надежда консерваторов - достичь культурного господства, и он считает, что это то, чему потенциально может способствовать политическая структура левого толка.
Вахитов представляет культурную программу Советского Союза как прецедент для этой модели. Как он выразился: “Социализм, как показал нам опыт СССР, является хранителем многих культурных сокровищ, созданных традиционным добуржуазным миром, сокровищ, которые остаются путеводной звездой для консерваторов”. В своём признании важности культуры Вахитов подходит близко к определению сущности консерватизма. Однако, он по-прежнему не видит свободы человеческой души по отношению к трансцендентному и истинному порядку как вечно плодотворному источнику традиционной культуры.
Эта неудача проявляется двумя способами. Во-первых, в его опоре на систематизированную культурную программу, в рамках которой великие достижения человечества представлены населению для культурного потребления. Во-вторых, в его неявном предположении о существовании различия между искусством и политическим порядком (различия, которое определяет все его искусственное разграничение ”политического" и “культурного” консерватизма). Эта неудача проявляется двумя способами. Во-первых, в его опоре на систематизированную культурную программу, в рамках которой великие достижения человечества представлены населению для культурного потребления. Во-вторых, в его неявном предположении о существовании различия между искусством и политическим порядком (различия, которое определяет всё его искусственное разграничение ”политического" и “культурного” консерватизма).
Давайте рассмотрим первую проблему.
Хотя Вахитов утверждает, что классическое искусство представляет ценности, лежащие в основе консервативной культуры, систематизированное представление классического искусства, которое он защищает, упускает из виду функцию искусства в культуре. Подход к искусству с культурной программой подразумевает, что искусство отделено от так называемого "реального мира", что искусство - это "смысловая" глазурь, которой посыпают сухой и безвкусный пирог обычного человеческого существования. Я бы, напротив, сказал, что такого "реального мира’ человеческих дел вне сферы художественной культуры человека не существует. Мы должны спросить себя: что такое культура, как не выражение борьбы человека за то, чтобы найти себя в драме отношения имманентного к трансцендентному Благу?
Если бы мы спросили, как воспринималось искусство в досовременной культуре, ответ был бы - широко, литургически. Культурные продукты искусства предназначались не просто для потребления, оценки или даже созерцания, но были естественным плодом встречи человека со всей реальностью. Переопределение искусства как чего-то, что бюрократическая система может скармливать массам с ложечки, исключает истинную цель искусства: активное взаимодействие человека с реальностью, в которой он находится, посредством согласованного использования как своих физических, так и духовных способностей.
Здесь мы видим возникновение второй проблемы: если нет “реального мира” вне сферы художественной культуры человека, то искусство и культура не ограничиваются ‘высокими’ достижениями, а распространяются на все повседневные задачи мирского существования. Культура - это греческая трагедия, эпические циклы, иконография, песнопения, танцы, литургия, но это также производство сыра, мода, металлургия, управление и любая другая деятельность, в которой человек взаимодействует со своим окружением, чтобы возвысить человека от биологического существования к человеческой жизни, полной красоты и смысла.
Систематизация искусства, характерная для советской культурной программы, не восстанавливает эту естественную динамику, а создает ядовитый разрыв между искусством и естественным существованием человека. В конце концов, искусство не ограничивается эстетикой, а эстетика не ограничивается тем, что мы называем изобразительным искусством. Скорее эстетика - это проявление, внутреннее сияние истины реальности, которая соответствует душе человека.
Опора Вахитова на систематизированную диету искусства в советской культурной политике выявляет серьезную разобщенность, присущую его пониманию роли искусства и культуры в содействии процветанию человека. Хотя реликвии этого процесса, завершенного в прошлые века, содержат проблески истины и, следовательно, могут многое предложить последующим поколениям, которые их получат, они не могут заменить необходимость преображения самим путем прохождения этого процесса. Замораживание культурных продуктов в реликвии для потребления кастрирует душу человека. Однако душе нужна плодотворная встреча, в которой человек вовлечен в непрекращающуюся драму человеческого становления. Я использую здесь слово ‘драма", потому что это ‘становление" диалогично.
С одной стороны, мы настоящие агенты, которые действуют свободно.
С другой стороны, наши действия, именно в той мере, в какой они по-настоящему свободны, всегда уже ориентированы на предшествующую реальность – ту реальность, для которой мы были созданы. Если Вахитов хочет доказать, что капитализм никогда не породит Бальзака, то такая систематизированная встреча с культурой в духе советского опыта, боюсь, будет еще более бесплодной.
Владимир Гольштейн:
Очевидно, что нужен такой гигант, как Достоевский, чтобы помочь нам распутать сложное взаимодействие между консерватизмом, радикализмом, правыми, левыми, высокой культурой и буржуазной цивилизацией. Россияне столкнулись со всеми этими проблемами почти одновременно, что позволило им сохранить свой опыт и ответы свежими и оригинальными.
Хотя он был в одном отношении образцом русского консерватизма – в конце концов, он был другом архиконсерватора Константина Победоносцева и убежденным критиком нигилизма, социализма и анархизма, – в то же время Достоевский был сослан в Сибирь именно за принадлежность к русскому леворадикальному кружку Петрашевского. Хотя он высмеивал эксцессы радикальной молодежи России и бросал им вызов, он в равной степени критиковал консерватизм. Точно так же Достоевский сочувствовал и критиковал как славянофилов, так и западников. Оставаясь критичным как к радикалам, так и к консерваторам, Достоевский начал рассматривать каждую группу как зеркальное отражение другой, заметив однажды: “Я внимательно изучал наших консерваторов… они только притворяются, что во что-то верят и за что-то ратуют, но на самом деле ... консерваторы еще большие нигилисты [чем нигилисты - В.Г.].
”Поэтому Достоевский замечает о Нечаеве (кровожадном радикале, творчество и влияние которого были увековечены в романе Достоевского: «Нечаев (террорист) испытывает искреннюю симпатию к консерваторам за их циничный консерватизм, то есть за их презрение к общему благу, простым людям, Отечеству и всему, что не имеет прямого отношения к их землевладельческим удобствам».
Нечаев был не единственной эмблемой, олицетворявшей для Достоевского своеобразное слияние радикализма и консерватизма. Самое известное творение Достоевского «Великий инквизитор» является одновременно архиконсервативным и радикальным. Этот средневековый фанатик инквизиции был, в конце концов, творением радикала и нигилиста Ивана Карамазова. Во время чтения главы о своём Великом инквизиторе студентам Московского университета Достоевский представил её следующими словами:
«Один страдающий неверием атеист в одну из мучительных минут своих сочиняет дикую, фантастическую поэму, в которой выводит Христа в разговоре с одним из католических первосвященников — Великим инквизитором. Страдание сочинителя поэмы происходит именно оттого, что он в изображении своего первосвященника с мировоззрением католическим, столь удалившимся от древнего апостольского православия, видит воистину настоящего служителя Христова. Между тем его Великий инквизитор есть, в сущности, сам атеист»
Дело в том, что если вы извратите христианскую веру, связав её с целями этого мира, то в то же время вы потеряете всю суть христианства ...Высокий христианский взгляд на человечество низведен до того, что на него смотрят как на стадо животных, и под маской социальной любви к человечеству скрывается презрение к нему.
Вопрос об этом слиянии левых и правых, слиянии, основанном на отрицании учения Христа - и Его взгляда на человечество в частности, - должно быть, был действительно важен для Достоевского. В другом случае он подробно излагает:
Наши социалисты ... сознательные иезуиты и лжецы, которые не признают, что их идеал - это идеал принуждения человеческого сознания и низведения человечества до состояния стада крупного рогатого скота, в то время как мой социалист (Иван Карамазов) - искренний человек, который открыто признает, что согласен с взглядом Великого инквизитора на человечество и согласен с тем, что вера Христа (по-видимому) подняла человека на гораздо более высокий уровень, чем тот, на котором человек находится на самом деле. Вопрос поставлен в тупик. «Вы презираете человечество или уважаете его, вы, его будущие спасители?»
Для Достоевского оба лагеря легко оказываются в одном и том же месте принуждения и презрения, как только они теряют сущность христианства, которая для Достоевского заключается в вере Христа в человечество, в его “высокой любви” к нему.
Христос Достоевского явно не был августинцем. Он принадлежал к лагерю таких провидцев, как, например, Джон Мильтон, к Богу которого проявляется та же “высокая любовь”, что и к Богу Достоевского. В своей “Аэропагитике" Мильтон пишет о "высоком промысле Божьем, который, хотя и заповедует нам воздержание, справедливость, воздержанность, все же в изобилии предоставляет нам все желаемое и дает нам разум, способный выходить за пределы всех ограничений и общества”.
Возвышенный взгляд на человечество предполагает страстную любовь к великим умам, которые возвращаются к Богу, даже когда они “блуждают за пределами всех границ и общества”. Это великие деятели культуры человечества: художники, поэты, святые, провидцы, которые снова и снова доказывают, что человечество нельзя низвести до состояния скота, ожидающего, когда его принудят к счастью консерваторы, радикалы-марксисты или корпоративные создатели потребительского рая. Действительно, Достоевский был явным культурным консерватором, как понимает этот термин Рустем Вахитов, и у него было довольно четкое видение опасностей, которые западный капитализм и его противоположность, радикализм, создают для великих художников.
В долгосрочной перспективе задача высокой культуры - напоминать человечеству о его высоком призвании, и поэтому неудивительно, что существует взаимосвязь между теми, кто, подобно Платону, хочет принудить человечество к государственному счастью, и их увольнением поэтов и провидцев.
Как выразился Достоевский по поводу левых радикалов: “Парижская коммуна и западный социализм не хотят лучших людей, они хотят равенства, и они отрубят головы Шекспиру и Рафаэлю”. Мне кажется, что любая политическая система в тот или иной момент считает этих великих художников и мыслителей, в частности их смелое видение, опасными; вот почему они стремятся избавиться от них, заставляя их принимать цикуту, как они поступили с Сократом, или распиная их, или морим голодом на чердаках, вызывая на дуэли или отправляя в Сибирь.
Визионеров и мыслителей атакуют по-разному: то как “растлителей молодежи”, то как “еретиков”, то как “мертвых белых людей” или “поэтов эксплуататорских классов”, но суть атак одна и та же: грубый материализм и презрение к человечеству — неизбежный результат восприятия человечества как стада.
Концепция о том, что картина Рафаэля не более ценна, чем пара сапог, которая была очень любима русскими радикалами и нигилистами, имеет долгую историческую и политическую родословную.
Одинаково неадекватны утопия, которая строит себя на шатком фундаменте ленинской догматической уверенности, или потребительская утопия изобилия. Быть консервативным и механически принимать ”Единство алтаря и престола“ или "Самодержавие, Православие и Народность” вряд ли достаточно.
Если эти институты не будут постоянно подвергаться испытаниям против “высокой любви” Христа, против образов истины, красоты и добродетели, созданных величайшими умами человечества, эти институты в конечном итоге найдут свое место на свалке истории. История, в том числе последних двухсот лет, постоянно доказывала пророческую силу прозрений Достоевского.
