«14 ноября в возрасте 69 лет в отделении грудной хирургии Первой Краевой больницы скоропостижно скончался настоятель храма Всех Святых города Краснодара архимандрит Трифон (Плотников). Отпевание в Св.-Екатерининском соборе возглавил епископ Тихорецкий и Кореновский Стефан в сослужении духовенства Екатеринодарской и Кубанской епархии…»
Архимандрит Трифон (Плотников)
Когда умирает кто-то в семье, то всяческие хлопоты (организация похорон, поминок) отвлекают ум от осознания чудовищной утраты – и вроде бы легче становится. Здесь то же самое. Умер духовник нашей газеты – надо срочно некролог составить, собрать воспоминания близко знавших его людей. И всё же пробивается боль: «Господи! Как же так?! Отец Трифон всегда у нас был. И должен быть. Но вот вдруг его нет. Не может же быть такого!»
У батюшки много духовных чад – надеемся, они откликнутся и пришлют свои воспоминания в редакцию. Время уже не играет роли – пусть это будет завтра, через год, через два и так далее. Пока публикуем наскоро записанные заметки трёх человек – из тех, кто познакомился с ним в конце 80-х и начале 90-х годов.
Всех нас тогда объединил отец Трифон. За редким исключением, все мы были нецерковными. Взять хотя бы меня – крещённого в детстве, видевшего, как молится мать, начитавшегося в студенчестве религиозных философов, но совершенно ни-че-го не понимавшего в православии. С 1989 года работал я в республиканской комсомольской газете «Молодёжь Севера» и как-то предложил редактору сделать очерк о священнике (оригинальная такая идея, никогда ещё о них не писали) – помню, как в Ибе наш фотокор мучил батюшку: «Сядьте здесь, нет, лучше здесь». Хотел фото поэкзотичнее сделать: поп в рясе и с крестом на фоне живописного ибского холма. Не помню, какие вопросы задавал отцу Трифону для газетной статьи, но со своими, личными, с той поры стал к нему ездить. Он не требовал безусловного послушания, как иные старцы, но молился о нас. Первый раз вполне ощутил это, когда мы с Игорем Ивановым летом 1991 года отправились в таёжный поход с Печоры на Мезень и, как говорится, даже ног не замочили, хотя было очень просто загибнуть. И он молился, и жёны наши – и так легко в пути было, и такие чудеса совершались, что до сих пор не верится. И так же дальше по жизни…
«Батюшка, а как по-православному писать?» – спросил его, когда возникла газета «Вера». «Пиши, как умеешь», – такой был ответ. Да, отец Трифон ничего не навязывал. Но был рядом. Не так давно он вдруг спросил по телефону: «Ты где? Что там делаешь?» Действительно, что?! Вот умел встряхнуть и дать сориентироваться в пространстве-времени в духовном, так сказать, измерении.
Мемуаров батюшка никогда не писал. Но пять лет назад Игорю Иванову удалось уговорить его рассказать о себе («Знакомый незнакомый. Три беседы с архимандритом Трифоном (Плотниковым)», №№ 808, 811 и 819, июль, сентябрь 2018 г. и январь 2019 г.). И с удивлением узнал, что, оказывается, в начале 90-х владыка Пантелеимон дважды предлагал ему стать настоятелем Соловецкого монастыря, а просил об этом иеромонах Герман, в ту пору уже поселившийся на острове. В 92-м году, когда было перенесение мощей преподобных Зосимы, Савватия и Германа, батюшка возил нас (в том числе и юного Георгия Модянова, будущего настоятеля в ибском храме) на Соловки, познакомил с отцом Германом – и ведь ни слова не сказал о том предложении. Почему отказался? В беседе «Знакомый незакомый» он ответил: «Во-первых, в Ибе я ещё, как казалось, ничего особенного не сделал. А раз дело пошло: построили одно, построили второе – как уходить?» И позже, в 2020-м, когда к нему с тем же вопросом подступил редактор «Вестника Архангельской митрополии», повторил:
«Сразу появился порыв согласиться… Но продолжал служить в сельском храме села Иб в Коми Республике (тогда АССР). Всё у меня там складывалось хорошо, стал настоятелем, приход сложился небольшой, но крепкий, кроме местных жителей окрестных деревень, каждые выходные приезжали верующие из Сыктывкара. В основном это была молодёжь: педагоги, журналисты, издатели… многие и крещение у нас принимали. Строили колокольню, получили землю под приходской центр со школой, стали даже издавать православную газету “Вера”, название на языке коми – “Эском”, она до сих пор существует и выходит немалым тиражом».
Вот об этом времени и не только первые заметки – в память об отце Трифоне.
Михаил СИЗОВ
Душа на покаянии
Протоиерей Андрей ЧИКУНОВ, клирик храма Рождества Христова г. Сыктывкара, кандидат богословия:
– Познакомился я с отцом Трифоном в 1990 году, когда ещё советская власть была. Как раз я окончил истфак Сыктывкарского университета, и такая история произошла. В мае 90-го года приезжал в Сыктывкар академик Сахаров – поддержать сосланного сюда диссидента Револьта Пименова. Он выступал в Доме политпросвещения, где сейчас Академия госслужбы, и вот я туда ходил, а оказалось, кагэбэшники всех фотографировали. Сообщили в университет, мол, ваш студент был на идеологически сомнительной встрече, а посему нежелательно давать ему распределение в Сыктывкар – пошлите его работать в школу куда подальше от столицы республики. Дали мне назначение в деревню, но я не стал его подписывать – не хотел уезжать из родного города.
Оказался я без работы. Что делать? И тут мой приятель, который учился на курс младше меня, предложил: «Давай поедем в Иб к отцу Трифону». А я его уже видел однажды. У нас был курс основ научного атеизма, который вёл Виктор Викторович Муравьёв, и вот он пригласил иеромонаха Трифона на одно из занятий. Это примерно в 1988 году было. Мы задавали вопросы иеромонаху, он отвечал. И помню, когда он – видать, устал от этой лекции – такую фразу произнёс: «Отпустите мою душу на покаяние». Поразило меня это. Подумал: «Какой интересный человек, монах, священник, и после общения с нами, балбесами, ему каяться перед Богом надо». Я тогда вообще не религиозный был. И вот поехали мы в Иб, что-то потянуло к нему.
Долго мы тогда говорили, я с его мамой познакомился – так всё по-простому было. Наверное, после этой встречи он стал обо мне молиться. Потому что у меня всё наладилось: пришёл в школу в Эжве, городе-спутнике Сыктывкара, где жил, и меня там без разговоров приняли учителем истории. Как-то очень легко получилось.
А потом, когда я в редакцию «Веры» стал ходить на собрания религиозно-философского общества, поехал уже вместе с редакцией в Иб к отцу Трифону на службу и чтобы крышу Стефановской часовни подремонтировать. Помню, на службе мы стояли, а в конце уже хотели рвануть работать. Отец Трифон: «Подождите, ко кресту-то подойдите…» Невоцерковлённые были. Крышу, которая протекала, мы тогда закрыли, и до сих пор этому радуюсь – что древнюю часовню сохранили от разрушения. Потом, в 1996-м, вокруг часовни вырос там Серафимовский женский монастырь, отец Трифон был его духовником.
Когда батюшка уехал восстанавливать Антониево-Сийский монастырь, то я попал в первую группу трудников, которая отправилась ему помогать. Возглавлял её Борис Эрвандович Захаров, главврач республиканского госпиталя. Когда туда приехали, то застали там пионерский лагерь какого-то архангельского автопредприятия – они ещё не успели выехать. Так что передача монастыря Церкви происходила при нас. Епископ Пантелеимон прямо на месте документацию подписывал, большая делегация работала. Только уехали они – бежит женщина из администрации пионерского лагеря, вроде бы она врачом там работала, кричит: «Ваш священник палку оставил!» И протягивает отцу Трифону архиерейский посох. И Борис Эрвандович батюшке говорит: «Ну, отец Трифон, быть тебе епископом». Но не сбылось это. Позже архимандрита Трифона, действительно, пытались в архиереи поставить, он даже двухгодичные курсы окончил, но в последний момент сорвалось. Батюшка, как понимаю, о карьере особо-то не думал, просто Богу служил. А те, кому посчастливилось рядом с ним оказаться, прямо на глазах росли. Кстати сказать, в ту пору я не думал, что священником стану. А как получилось? Из нашей группы трудников почти все стали священниками, кроме Бориса Эрвандовича, который был дважды женат. Перечисляю: Сергей Ветошкин стал игуменом монастыря Рождества Пресвятой Богородицы в Важкурье, два брата Чугуновы тоже стали игуменами, я – протоиерей. Ещё из наших – иеромонах, схимонахиня, староста храма.
На следующий год я снова поехал трудником в Сию, к отцу Трифону. Тянуло туда. Встреча с ним, конечно, повлияла на мою жизнь.
Великое дело – искренность
Наталья ЧЕРНАВСКАЯ:
– С отцом Трифоном лет 35 назад меня познакомил мой друг и коллега, этнограф Дмитрий Несанелис. Святое Крещение вместе с дочкой и первым мужем я приняла ещё в год Крещения Руси – в гостях у моей бабушки в Беларуси. И тогда же, оканчивая Сыктывкарский университет, писала диплом по житию Диодора Юрьегорского и повестям о соловецких пустынножителях. С этой же темой и в аспирантуру ЛГУ поступила, только несколько её расширив: «Соловецкая агиографическая традиция в середине XVII века». Сразу скажу, что диссертацию не дописала и не защитилась. Зато на Соловках побывала, и не раз. В первый раз Дмитрий Несанелис сосватал меня на Соловецкий форум. Доклад я туда заявила на тему «Молчание как добродетель в соловецкой агиографической традиции», при этом попечаловалась Диме, что о монашеских добродетелях доклады пишу, а ни одного живого монаха не знаю. Вот он и привёл ко мне в гости отца Трифона. С Димой мы тогда общались и как соседи (жили рядом), и как учителя – в первой средней школе Сыктывкара преподавали Писание: он – Ветхий Завет, а я – Новый. Сил и идей по молодости было много. Я тогда курила, носила мини, слушала рок, любила собак и держала дома на маленькой съёмной квартире Лору, огромного ньюфаундленда. Отец Трифон на всё реагировал спокойно и произвёл приятное впечатление не только на меня, но и на Лору, которая не отходила от него весь вечер. Какими-то особыми монашескими добродетелями на первый взгляд он не отличился – не молчал («молчание как добродетель»), а общался как все люди. Но всё-таки его вид в подряснике и подарки – а подарил он мне журнал «Русский паломнiкъ» и «Откровенные рассказы странника», которые я тут же проглотила, – задали тон нашему общению, и вскоре я поехала к нему в гости в Иб.
Именно в гости, а не на службу, как многие тогда и сама я позже ездили. Мама его (в миру Нина, в монашестве – Никодима) приняла меня строго, но я как увидела на втором этаже библиотеку отца Трифона, так и просидела там с ним до самого вечернего автобуса в город. Библиотека у него тогда уже была отличная – иззавидовалась. И так мы общались года два-три: то он приезжал в город и заходил в университет, в археографическую лабораторию, то я ездила в Иб в гости, пока весной 1992 года не дозрела исповедаться и причаститься. Дался мне этот переход очень тяжело: то мило общались на темы археографии и прочих древностей, а тут общение перешло совершенно в другой регистр. Но зато успела на Пасху 1992-го младшего брата, Сергея, привезти к отцу Трифону на исповедь и причастие. Брат в том же году погиб, а я развелась с мужем и ушла из университета, потому что в лаборатории поставили вопрос ребром: или работаю как все, то есть сдаю ребёнка в детсад и хожу на работу, или увольняюсь. Со съёмной квартиры хозяин выгнал. Осталась без мужа, без работы, без жилья, с ребёнком и ньюфаундлендом на руках, единственный брат погиб. Таким мне запомнился 1992-й, год воцерковления. Помню, как чуть ли не швырнула отцу Трифону своё обручальное кольцо – дескать, получай, фашист, гранату. Странно вела себя, не спорю. Но первый духовник – это как первая любовь. Помню, как однажды вместе ехали в автобусе в Иб и я всю дорогу сумбурно так говорила-говорила ему про свои несчастья – убежать-то некуда, ехать целый час. Глядь, а он спит.
Тем же летом 1992-го отца Трифона «поставили» на Сию, то есть он согласился взяться за возрождение древнего монастыря, в котором ещё шли пионерские смены. И в начале августа через редакцию «Веры» сформировалась и вылетела к отцу Трифону на Сию группа поддержки, в том числе и я, чудом посаженная в Ан-24 без билета благодаря Володе Чугунову, будущему отцу Варсонофию, а тогда авиаинженеру в нашем аэропорту, знавшему входы-выходы. Помню, бежим с ним по лётному полю – мотор уже гудит, пропеллеры крутятся – и гадаем: успеем добежать или без нас улетят? Успели. Хорошо бы и в Царство Небесное попасть, как тогда на Сию. Мне там досталось послушание веники вязать. Дорога в монастырь была тогда заросшая кустами – мы их чистили и вязали на зиму веники козе. Сенокос-то уже прошёл! А козу кто-то подарил. От пионерлагеря монастырю много всего осталось, может и коза была пионерская, точно не помню.
А помню, что работала в паре со Светланой, жительницей села Рай, – пожилой, как мне тогда казалось, женщиной, державшей своё хозяйство, – и еле поспевала за ней. Уставала сильно, зато за ударный труд отец Трифон подарил мне гуманитарку немерено – прямо с Сии поехала я в Вологду на Сергиевский конгресс и там эту гуманитарку всем нищим знакомым-древникам раздавала, да и сама годами носила. Жаль, рук не хватило больше увезти, всё пригодилось бы, а так всё равно сгорело – подожгли местные склад. Заодно и в храме сгорела крыша. Помню, весть о пожаре услышала в аэропорту. «Господь посетил!» – то ли сам о. Трифон сказал, то ли кто-то передал его слова. Вообще трудно сейчас воспроизвести тот дух. Сийское настроение было всегда бодрое и радостное, им там заражались, как мне тогда казалось, все поголовно: и трудники, в том числе бывшие «зеки», и паломницы-москвички.
Ещё нет благоустроенной жизни в Сийском монастыре, а уже проводится первая научная конференция. На снимке начала 1990-х её участники. Фото В. Шаронова
В такой компании – сийских трудников и московских паломниц – однажды проводила я летний отпуск на Сие в разгар сенокоса. Мужчины вручную косили, а мы гребли и потом скирдовали сено на ближайшем лугу на другой стороне озера от монастыря. Это уже был 95-й год, к тому времени я сначала перевела на русский, а потом написала краткое переложение текста жития преподобного Антония Сийского. Помню, как сидели однажды над текстом с отцом Трифоном и – слово за слово – поругались. Если бы не проходная комната, хлопнула бы дверью и «ушла навсегда», но мне была определена дальняя комната, а в проходной уже спали монахи – дело на Архангельском подворье было. Помню, как кипело всё внутри до самого утра, но к утру как раз перекипело и успокоилось. Заодно вспомню и обратный случай. Поехала как-то к отцу Варсонофию на ферму в Ваймугу. Приезжаю, он спит на панцирной кровати прямо в сапогах, грязный, уставший, но весёлый. Показал мне своё хозяйство, потом оседлали мы двух лошадей и целый день скакали по окрестным деревням, объезжая его знакомых. Дело к вечеру, хоть летом там и белые ночи. Отец Варсонофий мне говорит: «Ну, дальше сама. В монастырь я с тобой не поеду. У тебя лишней машины стиральной нет? Очень нужна!»
У меня никакой не было, а так бы отдала. Он огорчился и уехал восвояси, а я – в монастырь. В монастыре идёт всенощная, выходит отец Трифон с кадилом – искры летят из глаз. Хорошо хоть, я быстро догадалась покаяться – тут же на ходу попросила прощения, дескать, так и так. Он побурчал, что отец Варсонофий не знает, куда скачет, но вижу, что успокоился. Великое дело – искренность. Вообще же, что такое откровение помыслов, я больше в книжках читала, чем практиковалась, но с отцом Трифоном это всегда срабатывало. Откроешь все свои идиотские помыслы – и полегчает. Хотя с годами всё сложнее становилось, не столько в географическом расстоянии было дело, сколько в другом.
Одиннадцать лет, с 1992-го по 2002-й, получалось постоянно на Сию ездить – сначала не по разу в год. Помню, как в первые годы в библиотеке в игуменском корпусе собрала вокруг себя наличный состав и стала какую-то лекцию по агиографии читать. Настоятель в этот момент отсутствовал, чем я и воспользовалась. Приехал – разогнал нас. Тогда я не обиделась: в монастыре же всё по послушанию, чего обижаться, в чужой (тем более мужской) монастырь со своим уставом не ходят. Постепенная кристаллизация этого понимания, что «чужой», и расставила всё на свои места. У монахов своя жизнь, а у меня своя.
Сийские братья, отец Трифон с отцом Варсонофием, остались в моей жизни навсегда. Однажды не было денег на море свозить ребёнка, а тогда мы не вылазили зиму из больниц. Они помогли, прислали – свозила маленького сына в Крым, но с тех пор больше не была на море. Неожиданно прошлым летом отец Трифон в последний раз прислал мне 15 тысяч в Беларусь, на бездомных животных.
Я жалела, что отец Трифон отказался стать епископом Коми (глава Республики Ю.А. Спиридонов предлагал ему посодействовать в этом, когда епархия образовывалась), но и радовалась тоже: будь он епископом, смогла бы так общаться с ним?
В прошлом году поздравляла отца Трифона с днём рождения, написала: «И в Вашем, и в моём возрасте каждый прожитый ещё один год жизни и даже один день – это, с одной стороны, подарок, а с другой – испытание. Достойно принять и прожить его непросто, мне так всё тяжелее. Поэтому пожелание одно: сил телесных и духовных!»
Отец Трифон ответил: «Сердечно благодарю. Меня, кстати, поздравили с тем, что ещё на один год я стал ближе к смерти».
В этом ответе не было горечи. Потому что с Богом смерти же нет.
Таинство послушания
Игумен ВАРСОНОФИЙ (Чугунов),
насельник Свято-Троицкого АнтониевоСийского монастыря, помощник благочинного по религиозному образованию и катехизации:
– В ту пору я работал в авиационной промышленности и в Сыктывкаре был представителем Пермского завода авиамоторов, обслуживал их в аэропорту. Работа была интересная, но чувствовал, что не для этого я на свет народился. Ходил в Казанскую церковь в Кочпоне – единственную тогда в городе, хотел найти иеромонаха, поскольку сам уже созревал к монашеству. В 1991 году Великим постом съездил в Оптину пустынь, а когда вернулся, от кого-то – скорее всего, от Натальи Чернавской – узнал, что в Ибе тоже служит иеромонах. В Оптину ездить далеко, а духовник-то нужен. И поехал я в Иб. Это было уже летом. Поехал наугад, наудачу. Я тогда ничего не боялся, шёл по жизни легко.
В Ибе нашёл двухэтажный священнический дом, где жил отец Трифон. На первом этаже была большая светлая веранда, он там завтракал и собирался ехать в Сыктывкар. Пригласил к столу, потом с ним поехали. В дороге разговор и был. Благословил приехать к нему на службу.
Надо сказать, что с отцом Трифоном я познакомился раньше, чем Лёня Эйзенман (в будущем игумен Леонтий), который жил тогда под Сыктывкаром, в Красном Затоне, где была диаспора высланных немцев. Но он раньше меня перешёл к батюшке насовсем – был алтарником у него с 1992 года. Но ещё раньше в помощники к нему пошёл Виталий Трудов, который позже стал иеродиаконом Варнавой. Он был самый первый.
На богослужении в Свято-Вознесенском храме села Иб: о. Трифон (Плотников), Виталий Трудов и Георгий Модянов. Фото нач. 1990-х
А я продолжал ездить в Оптину – был там раз восемь – и к отцу Трифону. Помню, как убирали морковь. Местный совхоз для прихода засадил несколько гектаров земли – и морковь выросла огромная, чуть ли не по 50 сантиметров. В жизни такой не видел.
Помню, как батюшка крестил моего брата Романа на праздник Преображения – такой светлый день! Это было 19 августа 1991 года. Приехал Володя Шаронов и ко всем подходил: «А вы знаете, что сегодня в Москве власть захватил ГКЧП?» Да какой там ГКЧП – в такой день?!
Приход у батюшки был очень дружный, фактически семья. Вот эпизод. Бухгалтер, матушка Александра, стучится, говорит за дверью: «Батюшка! Это я, крыса канцелярская!» У неё всё было на юморе – у пожилой, надо сказать, женщины. Потому что рядом с батюшкой легко было, свободно, радостно.
А ещё на приходе была Наталья Ивановна, которая говорила о себе: «Сляпа, глуха, неграмотна, никто меня не любит, один Бог меня любит». Кто-то из наших причастился и пошёл целовать икону, и она ему своей палкой, на которую опиралась, между лопаток засветила. Поскольку нельзя после причастия к иконе идти, а только ко кресту. Другая бабушка, Анна Степановна, после каждой проповеди батюшки на весь храм громко говорила с особенным коми выговором, протяжно и с ударением на последние слоги: «Спаси Господи! Золотой уста!» И поясной поклон клала, касаясь рукой пола. Хорошая проповедь была или не очень – без разницы.
Батюшка возродил традицию ходить крестным ходом к старинным часовням, а их на ибских холмах много. И это было так здорово! Огромное небо, внизу Сысола несёт свои воды – и мы по холму, по тропке следуем с пением тропарей. Бог был рядом.
Как на мою жизнь повлиял отец Трифон? Можно сказать, он меня сделал, меня воспитал. Кто я сейчас – это благодаря его трудам. Он всегда обо мне думал, как и о других своих чадах. Типичный случай. Был я в Архангельске, включил телевизор. Вдруг отец Трифон звонит: «Ты чем занимаешься?» Сразу я телевизор выключил.
То, что его назначили в Сийский монастырь, – это великое дело. Надо же было с нуля всё создавать. Первый раз я в монастырь поехал в августе 1992-го вместе с другими волонтёрами, летели самолётом, нас было человек двенадцать, в том числе мой брат. Это первая была поездка волонтёров. Спустя месяц брат туда вернулся и уже остался насовсем. Второй раз я поехал также с волонтёрами на Пасху 1993-го. Собирался в Оптиной встретить праздник, но передумал, не помню почему. А там в пасхальную ночь были убиты иеромонах Василий и иноки Ферапонт и Трофим, которых я знал. Их зарезал душевнобольной ножом, на котором было вырезано число зверя. Двоих из них он убил, когда они звонили в колокола в честь воскрешения Христа. Сразу из Сии я поехал туда – а там пасхальное настроение, не было грусти от смерти монахов, они ведь сразу к Богу ушли.
Решение идти в монастырь было уже принято, но держали кое-какие дела – надо было помочь родителям. Сделал им на даче теплицу, хорошую, на фундаменте, другие дела завершил, с работы рассчитался – и в ноябре отправился в Сию, уже навсегда. Причём вместе с отцом Трифоном, поскольку он как раз приезжал в Сыктывкар. Тогда, помню, матушка Руфина, которая работала вахтёром на проходной Сыктывкарбанка, сводила его к управляющему банком Вострякову, и тот подарил монастырю трактор МТЗ-82.
Приехали мы в Сию на день Михаила Архангела. Первое моё послушание – в трапезной. Варить я не умел, манная каша получалась с комочками, но батюшка терпел – мы ж новоначальные. Ещё помню, полоскал постельное бельё в озере, в проруби – ткань примерзала ко льду, и от этого она у меня рвалась. Опыта не было. Через пару недель на ферме ЧП случилось – трудник Оцупко, уроженец Красноборска, который коровами занимался, был обнаружен пьяным. Человек нецерковный, как и все мы тогда. Когда звонил телефон, он поднимал трубку и вместо того, чтобы сказать «Антониево-Сийский монастырь, слушаю», говорил скороговоркой: «Антоний Сийский на проводе!» И его принимали за Антония Сийского. Так вот, во время отъезда отца Трифона он забухал и ушёл из монастыря с ещё одним трудником. Доить восемь коров некому. Меня поставили на ферму. Там был ещё Рома Мелькиманович – единственный, кто умел с коровами обращаться. А ещё туда поставили Сашу Сухушина, который потом священником стал. На почве того, как правильно коров доить, мы с ним повздорили, и кто-то из нас ходил потом с фингалом. Это я рассказываю к тому, чтобы было понятно, какой «контингент» отцу Трифону предстояло воспитывать, из кого создавать монашескую братию. Других людей и не было, все из советского времени вышли.
Пятнадцать лет я был на послушании заведующего этой фермой, до сих пор клички коров помню. Смешной случай. Были у нас проблемы с сенокосами. Это сейчас в округе коров перестали держать, а тогда всем сено требовалось, лучшие места были заняты. Но в одной деревне, Верхней Ваймуге, нашёл я брошенные покосы. Они совсем заросли, требовалось старую траву сжечь. Если делать это неаккуратно, то можно сжечь и деревню тоже, такие случаи бывали. И когда мы начали это дело, местные жители позвонили в сельсовет, пожаловались. Пообещал я, что всё будет хорошо. А там большие покосы, гектаров шестьдесят, наверное. Взял благословение у отца Трифона, взял людей человек семь, чтобы сжигать под контролем – сбивать огонь, если пойдёт не туда. Подожгли. Огонь пошёл и, не спрашивая нас, прорвался к лесу. Там стояла сухара, и они, эти деревья, стали вспыхивать. Мы пытались тушить, фуфайка на мне загорелась – но стихия была сильнее, её не остановить. Мысль мелькнула: «Парень, тебя посадят». Я ведь за всё отвечал. Вскрикиваю к Богу: «Господи, помоги! Я буду слушаться отца Трифона!» И тут мягко-мягко огонь начинает опускаться вниз с деревьев. Тихо-тихо так стало угасать. И мы пожар догасили. Когда всё благополучно закончилось, вспомнил я, что обещал батюшку слушаться, и подумал: «Что только с перепугу не скажешь!» Ага, буду слушаться…
Сейчас, конечно, смешно это вспоминать. Однажды попалась мне книга с толкованиями монашеских уставов преподобных отцов Антония, Августина и Макария – называется «Трезвенная жизнь и аскетические правила», автор архимандрит Эмилиан (Вафидис). И удивительную вещь понял. Там говорится, что отношения игумена монастыря и монаха – это Таинство. Для многих это пустой звук, а в реальности – Таинство, потому что при этом присутствует Бог. И от этих отношений зависит, какая будет молитва у монаха.
На самом деле, я плохо слушался отца Трифона и отца Варлаама, который позже стал игуменом монастыря. Но вот эту особость отношений между монахом и настоятелем всегда чувствовал. И они со смертью отца Трифона никуда не делись. Это странно, но для меня отец Трифон не умер. Да и не только для меня – об этом же на днях говорил мне иеромонах Феофил (Волик), насельник нашего монастыря, который ездил в Краснодар на отпевание и похороны. Батюшка молится о нас. И мы будем всегда его поминать.
