В 1948-1949 годах Камю пристально изучает историю русских революций и терроризма. Он обращается к биографиям и трудам Владимира Ленина, Михаила Бакунина, Сергея Нечаева, Ивана Каляева, Дмитрия Писарева и других бунтарей российского происхождения. В 1949 году ставит пьесу «Праведники», основанную на книге Бориса Савинкова «Воспоминания террориста».
Тема бунта давно волновала писателя. Из своих (французских) бунтарей Камю выделял маркиза де Сада, Луи Антуана Сен-Жюста, Артура Рембо, Пьера-Жозефа Прудона, Жан-Жака Руссо, Андре Бретона, Жозефа де Местра, графа де Лотреамона, Шарля Бодлера, Марселя Пруста. Из немцев – Фридриха Ницше, Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, Карла Маркса, Адольфа Гитлера, Макса Штирнера, Макса Шелера. Именно они в 30-е годы подтолкнули его к написанию сначала эссе «Миф о Сизифе», опубликованном накануне войны, в 1945 году – статьи «Заметка о бунте», а в 1947-м продолжить тему в романе «Чума».
И вот после большой подготовительной работы выходит эссе Камю «Бунтующий человек», где он излагает уже окончательную версию своей философии бунта. Бунтарь, по Камю, – пробудившийся человек, который набрался решимости жить по формуле «все или ничего». Своего бунтаря Камю определяет так: «Это человек, говорящий "нет". Но, отрицая, он не отрекается: это человек, уже первым своим действием говорящий "да"». Он ставит на кон свою жизнь ради защиты и торжества выбранной им ценности. Такой ценности, которая, по его мнению, имеет общечеловеческий характер. Человечество бесконечно больше отдельно взятого человека. Отдельный индивид, став бунтарем, защищает уже не себя «любимого», а все человечество. Ради этого можно поставить на кон и жизнь. Взбунтоваться может не только угнетенный, но и любой человек, видящий нарушения справедливости, т.е. общечеловеческих ценностей.
По аналогии с формулой Декарта Cogito ergo sum («Я мыслю, значит я существую») Камю провозглашает формулу «Я бунтую, следовательно, мы существуем». Бунт выводит человека из состояния одиночества, бунт – это «мы», «коллективное действо».
«В бунтарском прорыве оно приобретает характер коллективного существования. Оно становится общим начинанием... Зло, испытанное одним человеком, становится чумой, заразившей всех. В наших повседневных испытаниях бунт играет такую же роль, какую играет "cogito" в порядке мышления: бунт является первой очевидностью. Но эта очевидность извлекает индивида из его одиночества, она является тем общим, что лежит в основе первой ценности для всех людей. Я бунтую, следовательно, мы существуем"».
В «Бунтующем человеке» рассматриваются два уровня проблемы: бунт метафизический и бунт исторический. Метафизический бунт – это восстание человека против своего удела и всего мироздания. Этот бунт метафизичен, поскольку оспаривает конечные цели человека и Вселенной. Значение метафизического бунта велико. Сначала бунт не посягает на устранение Бога. Это только «разговор на равных». Но речь идет не о куртуазной беседе. Речь идет о полемике, воодушевляемой желанием взять верх. Камю лишь прослеживает этапы метафизического бунта. Кончается все материализмом, атеизмом и эпатажным заявлением Фридриха Ницше: «Бог умер». Камю, будучи то ли атеистом, то ли агностиком, лишь описывает метафизический бунт. Но не показывает всю трагичность бунта против Бога.
Кстати, удивительно, что Камю для обозначения противостояния человека бессмыслице жизни выбирает слово «бунт». Можно было ведь использовать слова «восстание», «сопротивление», «борьба». «Бунт», согласно толковым словарям, – стихийное восстание, внезапный мятеж; иногда также революция.
Лично у меня слово «бунт» ассоциируется с тем мятежом, который произошел в ангельском мире: ангел по имени Денница, он же Люцифер, он же Сатана восстал вместе с частью других ангелов против Бога. И был низвергнут вместе с третьей частью ангелов с неба в бездну (Откр.12:7). Не зря устоялось выражение: «Дьявол – первый революционер».
Не хочется и думать, но осознанно (а, скорее всего, неосознанно) Камю предлагает следовать примеру первого бунтаря – Люцифера.
Более четко обозначено отношение Камю к бунтам историческим (конкретные события в разных странах в последние два-три столетия). Бунт избавляет человека от наваждения самоубийства, но делает почти неизбежным убийство других. Как себе можно представить бунт без убийств? Писатель погружается в сложнейший вопрос о допустимости убийства, возможных пределах посягательств на жизнь другого человека. Камю не только не идеализирует исторические бунты, но, наоборот, показывает нигилизм многих революционеров, террористов из истории России, Франции, Германии.
К рассуждениям французского писателя просятся известные слова гениального А.С. Пушкина: «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка» («Капитанская дочка»).
Думается, что эти слова применимы и к французскому, и германскому, и всякому иному бунту.
Причем главными преступниками могут быть даже не конкретные лица с кинжалами, бомбами, револьверами, пулеметами и пушками, а их вдохновители, которые сами рук кровью не оскверняют. Кстати, и бесы сами не убивают, а используют для этого тех, кого себе окончательно и бесповоротно подчинили духовно. Об этом задолго до Камю писал гениальный Ф.М. Достоевский в своем романе «Бесы». Там были и рядовые нигилисты и террористы (Липутин, Виргинский, Лямшин, Шигалев и др.), и их вдохновители и руководители (Николай Ставрогин и Петр Верховенский). Первые были слугами бесов и исполнителями «заказов», вторые были бесами в человечьем обличии и «заказчиками».
Вдохновителями исторических бунтов были такие фигуры, как Карл Маркс, Владимир Ленин, Адольф Гитлер. Но и здесь Камю не последователен. Если Гитлер вдохновитель, то почему, например, рядом с ним не обозначен Фридрих Ницше, которого фюрер считал своим вдохновителем? Хотя Ницше у Камю числится в списке его учителей и кумиров.
Почти все революционные бунты XVIII, XIX и XX вв. оказались настоящими преступлениями в особо крупных размерах, обернулись массовыми убийствами. Для Камю и фашистский, и коммунистический бунты ХХ века одинаково неприемлемы.
«Фашизм желал учредить пришествие ницшеанского сверхчеловека. И тут же понял, что, если Бог существует, он может быть кем угодно и чем угодно, но прежде всего - владыкой смерти. Если человек хочет стать Богом, он должен присвоить себе право на жизнь и смерть других. Но, сделавшись поставщиком трупов и недочеловеков, он сам превратился не в Бога, а в недочеловека, в гнусного прислужника смерти. Рациональная революция в свою очередь стремится реализовать предсказанного Марксом все-человека. Но стоит принять логику истории во всей ее тотальности, как она поведет революцию против ее собственной высокой страсти, начнет все сильней и сильней калечить человека и, в конце концов, сама превратится в объективное преступление». Как говорится, благими намерениями бунтарей мостится дорога в ад. Причем сначала в земной, а несколько позднее и в настоящий. По сути, Камю не может дать ни одного примера того «правильного» бунта. Он был лишь в воображении писателя.
Как считает Камю, бунтарству следует учиться на своих ошибках, пройти через самокритику и самоограничения: «...Революционный дух Европы может в первый и последний раз задуматься над своими принципами, спросить себя, что за отклонение толкает его к терроризму и войне, и вместе с целями бунта обрести верность самому себе».
Для европейских «леваков» и хиппи 1960-х гг. с их бунтарскими, протестными, зачастую эпатажными наклонностями произведения Камю «Миф о Сизифе» и «Человек бунтующий» стали путеводной звездой. Но ненадолго. В нашем ХХI веке уже даже эпатажные бунтовщики образца 60-х годов стали музейными экземплярами. Да и эти редчайшие экземпляры вряд ли что-то слышали об Альбере Камю и его эссе.
При всей своей гениальности Камю проявил удивительную духовную слепоту. Он бился о каменные стены тюрьмы земного бытия, обрекающей его на абсурдизм жизни, не видя «открытого окна». А таковым является вера в бессмертие человеческой души, существование Бога и возможность спасения после земной смерти.
Камю был не только автором философии бунта, он также на практике продемонстрировал свой личный бунт. Можно сказать, что это был бунт против Бога. В данном случае Камю чем-то напоминает Ивана Карамазова из романа Достоевского «Братья Карамазовы». Иван был то ли атеистом, то ли агностиком. Вместе с тем Достоевский сделал его автором гениальной «Легенды о Великом инквизиторе». Иван рассуждал очень смело, ставил острые и правильные вопросы. В его вопросах уже содержался намек на правильный ответ (недаром логики говорят, что «правильно заданный вопрос – половина ответа»). Но почему-то в ответах путался и сомневался, через Рубикон неверия переступить не смог. Кстати, глава романа, где Иван выступает страстно, восстаёт против «бессмысленных человеческих страданий» и убеждает себя в «абсурдном характере человеческой истории», называется «Бунт».
Такие типы, как Иван Карамазов и Альбер Камю, очень парадоксальны. Но эти мятущиеся, мятежные герои многим спрямляют путь к Богу.
Валентин Юрьевич Катасонов – профессор, д.э.н., председатель Русского экономического общества им. С.Ф. Шарапова
Специально для «Столетия»
