Иллюстрации из открытых источников
Понятие и многовековая история Западной Руси в сознании русских патриотов, как правило, связаны с трагической судьбой западной части русского народа – малороссов и белорусов – претерпеванием ими длительных страданий от инородного и иноверного угнетения, а также упорного ему сопротивления и борьбы за свою православность и русскость. Однако за этой историей, тянущейся вплоть до наших дней, кроется и не менее красноречивое повествование о регулярно возобновлявшемся разгильдяйстве собственно русской элиты – правящего сословия русского народа. Происходящие ныне скорбные события и имеющееся ныне скорбное положение дел вполне обусловлены как наследием предыдущих проявлений этого разгильдяйства, так и его нынешним засильем. Но в истории это разгильдяйство и преодолевалось духовными средствами! Необходимо это преодоление и теперь.
Особенно подчеркнем: не какие-то моменты истории Западной Руси (ныне представленной землями государств Беларуси и большей части Украины), а сама эта история, сам феномен Западной Руси является памятником того, что можно было бы резко назвать «глупостью или предательством» русского правящего сословия. Западной Руси – как не географического, но исторического политико-культурного понятия. То есть, как тех обширнейших земель, обжитых восточными славянами, собранными в единый русский народ Крещением Руси и объединенными в единое русское государство, которые в результате татаро-монгольского нашествия и сопутствующих внешнеполитических событий отделились от Руси Восточной и вначале вошли в состав Великого княжества Литовского и Русского, а потом – Речи Посполитой двух народов (польского и литовского), попав под власть на порядок более слабых народов. Разумеется, для христиан очевидно, всё это являлось и является наказанием Божьим за отступление, в частности, правящего сословия в его политической жизнедеятельности от Божьих заповедей.
Собственно, само по себе татаро-монгольское иго, разделившее Русь на Западную и Восточную, стало таковым наказанием. Более того, – уже даже и татаро-монгольское нашествие: для церковной мудрости всегда было очевидным, что «пассионарная вспышка» среди кочевнических монгольских племен, объединившая их в монолитную и целеустремленную военную силу, поведшую их на запад, было не чем иным, как Божьим Промыслом, использовавшим иноземцев как бич для проучения и вразумления русских удельных князей со знатью, не прекращавших кровавые удельные войны со времен спора детей Ярослава Мудрого. За власть и славу бились православные князья, совершенно забыв о призвании христианской власти на земле. Немногие из них, как правило, люди святой жизни, изначально отвергали междоусобную войну как способ «выяснения Божьей воли» и решения «вопроса о столах».
Отсутствие у многих князей должного христианского самосознания, распространяющегося с одного лишь внешнего благочестия на самую суть жизненных поступков, в частности, в политической деятельности, во всей полноте проявилось и в период татаро-монгольского ига. Князья и бояре Западной Руси – уже во время Батыева нашествия продолжили с упоением сражаться за «отчины», а после разгрома хилого союза русских княжеств, вместо того, чтобы опомниться, объединиться и пойти единым строем под общее иго в надежде потом единым же строем из-под него и выйти, стали искать спасения у западных покровителей. Дальше всех пошел галицко-волынский князь Даниил и его потомки: если князья будущей белорусской земли согласились на условиях «не трогать старины, не вводить новизны» пойти под языческих правителей со знатью, выказывавших склонность к перенятию русскости и, постепенно, Православия, то данная ветвь Рюриковичей со всеядными боярами прильнули к католическим правителям и самому папе Римскому, еще и приняв от него королевскую корону. Папа Римский вскоре предал своего незадачливого доверителя, а расплатой за это якшание с врагами Православия, незадолго до этого коварно захвативших и разграбивших Константинополь, стало многовековое отпадение Галицкой Руси от русской государственности с притеснением православной веры и, в конце концов, превращение Галиции в очаг раковой опухоли для всей Православной Руси, терзающий ее вплоть до сего самого дня.
Но не стоит думать, что коренным образом отличалась самоотверженной добродетелью и знать Северной Руси. Только подвиг святого благоверного князя Александра Невского, вынужденного применять даже казни, удержал новгородцев от того же самого внутрирусского штрейкбрехерства с преклонением перед католическими «доброхотами».
Под стать новгородским вельможам оказались и удельные князья Руси Восточной: находясь под тяжким игом, они и не думали смиряться и вместо того, чтобы сплачиваться воедино под окормлением православных митрополитов (тем более что ханские ярлыки не мешали, а даже способствовали такому единению), еще долгое время продолжали хвататься за свои уделы и карабкаться по спинам друг друга, тянясь за вожделенным ярлыком, интригуя против православных собратьев, прибегая к вспоможению языческих благоволений.
Сами же князья и бояре Западной Руси имели все возможности принять благое иго Христово с восточными собратьями – на тот момент татаро-монгольское в облегченной добровольностью версии – и сплотиться против притязаний сильных только на поле брани и, к пристыжению русских, своим единством литовцев. Однако они продолжали устраивать свой мелкий вотчинный комфорт, забыв о том, для чего Богом им даны власть и богатство преимущественно перед остальным русским народом, и расхлябанно смотрели, как на протяжении полутора столетий инородные языческие князья собирали западнорусские земли и правили ими из своих балтских лесов. Апогея эта бесхребетность достигла, конечно, к концу XIV века, когда соблазнившийся польской короной и подло переметнувшийся к католическому Костелу, на ¾ русский по крови «православный» язычник и лукавый интриган Ягайло-Иаков-Владислав заключил в 1385 году от лица преимущественно русского православного народа Кревскую унию, по которой попросту передавал Польше и католическому Костелу обширную русскую землю с населением в составе Великого княжества Литовского и Русского во власть католическому Костелу и польских панов. Впервые за 4 века в русской стране стали нагло строиться католические костелы.
Уж на этом-то этапе все православные русские люди, и особенно князья и бояре, должны были срочно отбросить все свои мелкие мечты и дрязги и сплотиться для еще тогда даже не отвоевания, а отгораживания русских земель от Польши и Литвы, даже пойдя на любые даннические условия со стороны татарских ханов. В свете непрекращающихся внутрилитовских разборок русская знать еще до 1385 года и после вплоть до оккупационной Люблинской унии 1569 года имела уйму времени и массу возможностей, чтобы освободиться от еще хрупкого польско-католического ига и пойти на соединение с уже поднимавшимся после победы на Куликовом поле Московским княжеством. Стоит заметить, что за эти 2 века находилась часть западнорусского боярства, которая мужественно и героически вставала за православную веру и русскую землю. Однако бόльшая часть проявляла незаурядную «абыякавасць и хатаскрайнасць», а немалая доля шла и на прямую коллаборацию с отречением от православной веры и даже русского имени за посулы спокойной панской жизни и привилегий, причитавшихся принимающим католицизм и польский язык и устои.
За всё это время западнорусская знать ни разу не удосужилась выдвинуть из своих кругов русского православного князя (или союза князей) с призывом к прочим сословиям по образу легендарных Минина и Пожарского, но всегда наивно и тщетно связывала свои надежды с тем или иным литовским католическим князем – с Витовтом во в.п. XIV – п.п. XV вв., со Свидригайло в период религиозно-национальной освободительной гражданской войны с созданием Великого княжества Русского в 1431-1435 гг., с «милостивыми» великими князьями литовскими XV в., «даже» позволявшими на русских землях строить православные храмы и, «главное», – до времени сохранять (нередко формально) имущественно-правовые привилегии православной знати. 
Почти всегда, когда возникала угроза польско-литовской власти над Западной Русью, католики весьма задешево покупали лояльность православной знати малозначительными и притом временными уступками.
В битвах на Ворскле в 1399 году и под Грюнвальдом в 1410 году русские вельможи проявили еще и дюжую недальновидность: они, соответственно, погубили огромные русские силы в угоду личным амбициям католика Витовта, а вместо использования угрозы Польше со стороны Тевтонского ордена для достижения свободы стали ценой крови воинов добывать для той победу. В том же духе «таскателей каштанов из огня» действовали они и в иных войнах XV–XVI вв., в том числе с единоверным и единокровным Московским княжеством. Нельзя не добавить, что не нашлось истинных поборников Святой Руси среди западнорусского архиерейства, которое бы вразумило и вдохновило аристократию на подвиг ради спасения Отечества и Церкви: апостольских преемников гораздо больше занимало «попечение о столах» (Деян.6:2) – те же самые вопросы финансовой и частной безопасности. Впрочем, за таким состоянием западнорусского епископства зорко следили польско-литовские католические короли и посланники Ватикана (особенно иезуиты), взявшие их поставление под свой контроль.
Здесь мы расстаемся с западнорусской элитой, которая постепенно окатоличиваясь и целенаправленно ослабляясь королевской и папской властью, имела всё меньше возможности для противостояния и, в конце концов, исчезнула из истории уже во второй половине XVII века. И сосредотачиваемся на исторических несуразностях элиты восточнорусской. В целом, следует признать, что, как и их западным собратьям, ей за столетия пребывания в Православной Церкви в большинстве своем (в отличие от царей) не удалось вполне перенести христианское умонастроение из бытовой сферы в сословно-политическую и выработать в себе русско-православное ответственное геополитическое мышление. В те же самые десятилетия и столетия с конца XIV века по конец XVI века, в том числе в периоды открывающих возможности внутренних обострений в Великом княжестве Литовском, восточнорусское боярство чаще всего отнюдь не проявляло должной ревности об освобождении угнетенных русских земель и Православия на них, предпочитая по-прежнему печься о собственных приземленных интересах, а зачастую – и непосредственно идя на коллаборацию с польско-литовским панским государством, исходя из корыстных соображений, в том числе вставляя палки в колеса московским великим князьям и царям.
Когда в конце XIV века татаро-монгольское иго стало ослабевать, у Восточной Руси, ее князей и боярства появились все возможности, чтобы сосредоточиться и при первой же возможности начать освобождение западнорусских земель, тем более что населявший те народ не только жаждал этого, но и готов был поддержать всеми силами и понести жертвы. Вместо этого продолжались бесконечные прения о престолонаследии и, по сути, междоусобные противостояния восточнорусских удельных княжеств – прежде всего, Московского, Новгородского, Тверского, Рязанского и Суздальского. Поддержка Василием I-м Витовта в критических для него условиях не была сопровождена требованием принятия тем Православия (уже повторного для него) и защиты русских земель от польско-католической экспансии. Во время судьбоносной русской освободительной войны в ВКЛ в 1432-1438 гг. русская знать умудрилась устроить многолетнюю междоусобицу, парализовавшую русские силы и ко всему прочему вынудившую великого князя Василия II заключить в 1449 году с польско-литовским королем Казимиром «Вечный мир», на полвека развязавший руки польской короне и Костелу для окатоличивания и ополячивания Западной Руси.
Однако самые большие несуразности начались именно тогда, когда Восточная Русь полностью встала с колен, объединилась, окрепла и возымела все необходимые силы для освобождения и защиты западнорусских земель с проживавшим на них русским народом. Именно тогда, со второй половины XVI века, выявилась особо опасная и трудноисцелимая духовная болезнь русского боярства, весьма часто ставившего свои интересы выше долга перед Богом и Отечеством. В исполнении этого долга боярство регулярно препятствовало русским государям. При этом главным вдохновителем и радетелем собирания русских земель, в том числе военным путем, были даже не русские цари, а русские архиереи и монахи и притом, что особенно важно, в первую очередь, святой и подвижнической жизни, – ясно показывая этим, что освобождение русских земель из-под католической Речи Посполитой является не временным, светским и корыстным, но божественным, церковным и священным делом.
Уже само решение о начале Ливонской войны (как альтернативы прямого похода на окатоличиваемую Литву) было во многом ошибочным и обусловливалось как раз благим желанием молодого царя Иоанна Грозного действовать во всем в согласии с боярами. Ливония только касалась древних русских земель и была интересна главным образом с точки зрения скорейшего выхода на Балтийское море ради свободной торговли с Ганзейским союзом и прочим Западом. При этом в войну неизбежно втягивались окружающие крепкие державы, включая ту же Литву. Война с последней вскоре и началась: только одолеть ее, одновременно противостоя Ливонии, Швеции и Крымскому ханству, было делом почти немыслимым, а в итоге еще и привело к окончательному поглощению Литвы и Литовской Руси Польшей в 1569 году. Впрочем, пышущее духовными и физическими силами Русское государство под водительством великого царя почти смогло справиться и с этим вызовом: если бы снова не вмешательство и интриги московского боярства, не желавшего: а) жертвовать слишком много средств на войну; б) слишком долго воевать; в) слишком большого возвеличивания царя с ослаблением их вольностей; г) разрывать налаженные связи с польско-литовской квазимонархической республикой, которой многие из них еще и симпатизировали; д) откладывать свои местнические споры.
Апогеем боярского самодурства, лишь подтвердившим справедливость введенной ранее царем Иоанном IV опричнины, стала раздутая на пустом месте до невероятных пределов Великая Смута, закончившаяся в свете рассматриваемого вопроса значительным откладыванием дела освобождения Западной Руси, усилением там польско-католического гнета, приправленного введением Брестской унии в 1596 году. Не смогла собраться русская элита и для поддержки весьма перспективного восстания казачьего атамана Северина Наливайко, тем более что введение в это время той самой Брестской унии окончательно превратило освобождение Западной Руси в священный долг Русского царства и его знати. С событий этого же восстания берет свой отсчет и еще одна многовековая темная былина русской элиты – предательства Руси и Православия со стороны казаческой старшины (малороссийской знати) за католические посулы.
И вот, наконец, спустя несколько десятилетий зализывания ран и укрепления государства, к середине XVII века, к началу восстания Богдана Хмельницкого всё было готово к освобождению западнорусских земель. Попутно заметим, что несмотря на многовековое иго со стороны католической Польши, особенно усилившегося Люблинской и Брестской униями, заселением западнорусских городов евреями, на землях Белой и Малой Руси в это время преобладало русское православное население даже с остатками православной аристократии. Одновременно происходило наращивание польско-католического гнета, плавно переходящего в террор. То есть, и со стороны возможностей, и со стороны справедливости возвращение русских границ на Западный Буг и бассейну Вислы было полностью оправданным.
Пусть поход Российского царства на польскую Речь Посполитую был и несколько затянутым на несколько лет, за один только год с лета 1654-го по лето 1655-го русское и союзное казаческое войско освободили всю Белоруссию и Малороссию (за исключением нескольких окруженных городов) и вышли даже за их пределы – до Люблина и Каунаса. Традиционно воспользовавшись жертвами и победами русского войска, в войну вступил и Запад в лице Швеции, захватив исконно польские земли вплоть до соприкосновения с русскими. Здесь бы и закрепить победу, справедливо разделив Польшу: вернув русские земли в Россию, а польские отправив туда, куда они стремились веками – под романо-германскую власть. Ради этого можно было пойти и на временный союз почти на любых условиях с крымскими татарами. Но за 5 лет сделать всё это русские бояре так и не удосужились, в итоге дотянув до войны с самой Швецией, в союзе с польской частью Речи Посполитой. Дополнительно силы подточило очередное позорное предательство части старшины малороссийского казачества во главе с гетманом Выговским. Не сохранила верности братьям и вконец утратившая принципы западнорусская шляхта, с легкостью переприсягавшая то России, то Польше. Наконец, не проявила себя с лучшей, христианской стороны по отношению к местному населению и взявшее новые земли под управление русское боярство. Ко всему прочему мятежным боярам удалось клеветой рассорить царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, бывшего главным вдохновителем священной освободительной миссии.
Итогом всех этих разгильдяйств стал маловразумительный Андрусовский мир 1667 года, который еще более чем на век оставил всю Белоруссию и правобережную Малороссию под тираническим господством исконного врага Православия и Руси. Однако этот мир был еще сам по себе в краткосрочной перспективе оправдан для русского правящего класса истощением от длинной и тяжелой войны. Главные трагические нелепости начались позднее. После воин середины XVII века Польша была предельно ослаблена и, в общем-то, никогда более в ранг великой державы не вернулась. Более того, даже после всех неудач ослабление государственной власти при усилении магнатско-шляхетской вольницы с постоянной борьбой за свои классовые привилегии и персональные интересы только нарастало. Возвышавшаяся Россия была просто обязана «возвращать отторженное», исполняя свою священную и благородную миссию, причем без особых усилий. Однако в души русского правящего слоя пришла новая и дополнительная болезнь – европейничанье.
Первое женское правление романовской эпохи в лице Софьи Алексеевны принесло Руси еще один ущербный «Вечный мир» с Речью Посполитой 1686 года, по которой Россия ничего фактически не получала, зато многое теряла и, прежде всего, признавала за раздираемой изнутри Польшей права над Западной Русью. Единственное положительное достижение – обязательство польской короны предоставить православным свободу вероисповедания – как раз полностью игнорировалось. Более того, парадокс заключается в том, что именно в этот период агонии польско-шляхетской республики – последних десятилетий XVII – XVIII вв., период бурной секуляризации Европы и роста в ней религиозной толерантности, – осуществлялся самый жесткий религиозно-национальный геноцид западнорусского народа. При почти молчаливом созерцании со стороны «поднявшейся с колен» имперской России (подобно, забегая вперед, нынешнему Минскому процессу на Донбассе).
Проникнувшийся пиететом к континентальному Западу Петр I направлял мощь пышущей духом России на чужих для нее землях против Шведского королевства, против Османской Империи, но только не против лежащей перед самым носом и истязающей братьев Речи Посполитой. Совершенно забыв о подлинной священной миссии собирания русских земель и сплочения русского православного народа, Петр I со своим «прогрессивным» окружением бросились прорубать «окно в Европу» (в итоге оказавшееся окном из европейской бездны) – в духе балтийского торгового пути старых времен Ливонской войны. Комичным образом в Северной войне Польша впервые за многие столетия истории оказалась в числе «союзников» России, не переставая при этом вести сепаратные переговоры со Швецией, переходя при необходимости на ее сторону и после окончания войны заключая против России тайные союзы. При этом российская армия ходила по белорусским землям Речи Посполитой как у себя дома, что не мешало последней под руководством протестантского курфюрста из Саксонии Августа творить небывалые репрессии против православных русичей.
Та же история продолжалась и в унылую послетровскую эпоху «женского правления», когда главным делом в Петербурге были балы, а Российская Империя за счет тяжкого угнетения своего крестьянства собственной армией защищала шкурные интересы своих союзников, обольщаясь «участием в европейской политике». 
При Августе II и Станиславе II Речь Посполитая всё больше погружалась в дальнейший хаос при растущих безвластии короля и всевластии магнатских группировок и Костела, Россия всё чаще ходила взад-вперед по ее территории, и пропорционально этому нарастало угнетение западнорусского населения Белой и Малой Руси. Дело дошло до форменного предательства: вначале Анна Иоанновна просто отвернулась от религиозно- и национально-освободительного восстания против польской державы малороссийских гайдамаков, а Екатерина II самым жестоким образом сама же подавила таковое, возглавляемое Максимом Железняком, Игорем Стрелковым той эпохи! 
Удивительно, но именно в ту секулярную пору на западнорусских землях было настроено больше всего костелов.
Даже освобождение Западной Руси в результате трех разделов Речи Посполитой произошло во многом под нажимом Австрии и Пруссии поверх планов императрицы и ее окружения, несмотря на то, что о нем буквально молили из-за западной границы все, кто мог, во главе со святителем Георгием Могилевским. Но и это политическое освобождение не смогло скрыть то ослепление, в котором к тому времени пребывала высшая российская аристократия. Еще долгое время уже в составе Российской Империи западнорусский народ пребывал под гнетом польско-католической шляхты и духовенства: более того, по свидетельству историков этот гнет даже усиливался, включив в себя и ускоренный перевод части греко-католического населения в римское католичество. Лишь вразумляющие польские восстания, царская воля и усилия священнослужителей и находившихся в меньшинстве государственников типа графа М.Н.Муравьева привели к полноценному восстановлению православно-русского мира на Западной Руси во второй половине XIX в., – спустя почти 4 столетия необоснованных мучений, причем под неодобрительный гул либеральной части российской знати.
Начало XIX века, впрочем, принесло еще одну историю в западнорусскую копилку разгильдяйств русской элиты – с Галицией. Несмотря на самое раннее попадание под польско-католический гнет и максимальную близость к польскому ядру, русско-православное самосознание держалось на Галицкой Руси весьма стойко. У Екатерины II почти не было возможностей вернуть эти земли, отошедшие к Австрийской империи еще по первому разделу Речи Посполитой. Зато такая возможность появилась у Александра I, и не одна. Однако таковые были упущены во многом в силу самой истории с восхождением царя на трон, которому предшествовало убийство его благочестивого и народолюбивого отца императора Павла I. Находясь еще в 1810-е под сильным влиянием своего масонского окружения, Александр I проводил политику по западным лекалам и, в частности, благодушно отказался от предложения Наполеона Бонапарта поделить Европу – самым естественным образом: на славянскую под Россией и романо-германскую под Францией. А уже позже, во время Венского конгресса после победы над Наполеоном и превращения в сильнейшую державу Европы, ведомая Александром I и его масонским окружением Российская империя вместо возвращения в свой состав родной Галицкой Руси предпочла земли Царства Польского, превратившиеся с тех пор в источник постоянных бед для России. Сама же Галиция с тех пор стала объектом для жуткого религиозно-националистического эксперимента со стороны иезуитского Ватикана и ее конгруэнтной ему неблагодарной Австрийской империи. Неблагодарность эта лишь заострилась Крымской войной после спасения ее Российской империей от уничтожения во время революции 1848 года, когда Россия Николая I вполне могла (и даже должна была) выдвинуть условием не только передачу ей Галицкой и Закарпатской Руси, но и освобождение славян.
Последним историческим аккордом «глупости и/или предательства» российской элиты своей западнорусской миссии вполне следует считать саму революцию 1917 года. Тогда, когда вопрос окончательного возвращения русских земель (а вместе с ними и восстановления югославянского государства, а также полноценной Греции с Константинополем) уже был практически предрешен благодаря подвигу русского воинства, серия предательских ударов в спину со стороны в большинстве своем расхристианной русской аристократии и смешавшейся с ней интеллигенции разодрала уже, казалось бы, затянутую рану русского раскола. Притом уже февральское Временное правительство взяло курс на «национальное самоопределение окраин» (в том числе русских), а уж большевики вообще поставили этот вопрос на пик своей «народной» идеологии: борьба с «великоросским шовинизмом» вылилась в доктрину искусственного создания «украинской» и «беларуской наций» (украинизации и «беларусизации»), используя весь накопленный столетиями груз противоречий в истории Западной Руси и ее борьбы за религиозно-национальное возрождение и воссоединение.
Конечно, мы не можем относить дела большевиков-революционеров к разгильдяйству русской элиты: таковые были врагом самой исторической православной Руси. Однако сменившая их перед и во время Великой Отечественной войны советско-русская номенклатура вполне может считаться преемницей таковой. И она не смогла преодолеть язвы, созданные большевиками по западнорусскому вопросу, но стала повторять все ошибки своей дореволюционной предшественницы: мелкотемья и своеугодия, европейничанья и заискивания перед «прогрессивным человечеством». В итоге – распад Триединой Руси в составе СССР и невиданное доселе нарастание на ее обломках антирусского окраинного национализма в Белоруссии и особенно на Украине – причем впервые на базе уже простого западнорусского народа – при бесхребетной политике на данном направлении руководства Российской Федерации, олицетворенной многолетней деятельностью послов, соответственно, А.Сурикова и В.Черомырдина-М.Зурабова. Данная политика привела на Украине к победе Евромайдана в 2014 году с переходом из латентной в открытую стадию процесса создания из малороссов антирусской нации, а Белоруссию подвела к краю пропасти в году 2020-м.
И ныне на повестке дня у триединого русского народа стоит жизненный вопрос: сможет ли восточнорусская и западнорусская элита – духовенство, гуманитарная интеллигенция, общественные деятели, чиновничество – победить внутри себя мелкого и теплохладного обывателя, соблазняющегося приземленными приманками и целями, и совершить необходимые усилия для сплочения и объединения русского народа, русских земель и государств перед лицом критической угрозы!
Дмитрий Куницкий
