О культурном насилии

Наконец-то закон о профилактике семейно-бытового насилия выставлен для публичного обсуждения. Адвокаты видят в нем акт о поражении в правах, поскольку для получения женой (и наоборот) «охранного ордена», лишающего мужа права приближения, общения, права собственности, достаточно заявления. Общественность  уверена: это начало законодательного пути в сторону уничтожения семьи через ворота Стамбульской конвенции, в которой «предусмотрено» 58 полов (этого нормальному человеку не понять) и прочие «стандарты» от «мирового сообщества». Мой взгляд гуманитария — другой.

Закон что дышло

Пословицы и поговорки зафиксировали отношение русского народа к закону — отношение, вобравшее в себя многовековой опыт. Отношение, в котором не было ни малейшего куража (мол, что хотим, то воротим), но и ни малейшей уверенности в том, что законом ВСЁ можно решить и все проблемы разрешить.

Закон не кол — не обтешешь. Не всякий прут по закону гнут. Закон — не игрушка. Закон что дышло, куда повернул, туда и вышло (старинная). Закон что конь, куда хочешь, туда и воротишь (старинная). На то и закон, чтоб его обойти. Законы хороши на бумаге. Законов много, толку мало. Пока до нас дойдет закон, переврут со всех сторон. Закон не глядит на поклон. Закон что паутина; муха увязнет, а шмель проскочит. Законы — миротворцы, да законники — крючкотворцы. Законы пошли огненны, а люди стали каменны. Где закон, там и страх. Где закон, тут и обид много. То-то и закон, как судья знаком. Строгий закон виноватых творит.

Комментарии, как говорится, совершенно не нужны: повертев «закон» и так и сяк, проверив его жизнью, наш народ дал довольно просторную характеристику того, какие опасности ждут человека, уповающего только на закон: от уверенности в том, что «строгий закон виноватых творит», до оценки — «законы пошли огненны, а люди стали каменны»! В русской культуре до недавних времен не принято было настаивать на том, что «закон» и «жизнь» находятся в строгой взаимной зависимости (детерминированы). Скорее, напротив, видели между ними такие существенные зазоры, которые позволяли сохранять здравомыслие одним или пользоваться корыстно этими «пустотами» — другим.

Наше и западное отношение к Закону — всегда было существенно различно.

Да, в Европе закон соблюдается всегда: не там припаркованную машину всегда оштрафуют. В то время как всякий наш водитель знал: у нас могли простить и пожалеть (отпустить без штрафа, выслушав) суровые сотрудники ГИБДД. Для западного человека, латинянина по существу, законничество в крови — это своего рода религия, которая позволяет создавать иллюзию абсолюта. Абсолюта безгрешности главы Римской церкви. Иллюзию абсолютного равенства: перед законом все равны. Закон и справедливость в культурном сознании европейца счастливо совпадают. Так проще. Так легче. Функции, так сказать, твоего личного выбора делегируются закону, и ты в его рамках можешь не напрягаться.

У нас не так. Не о пресловутой русской удали и широте, которую «надо бы сузить», сейчас речь. Подчинение «неведомой силе» нового закона о семейно-бытовом насилии потому и вызвало такое неприятие, что заработали отеческие «культурные механизмы» в нашем человеке, которые (если слушать наши СМИ и читать социологические опросы) вообще в нем вроде как давно и не работают.

У нас по-другому: если человек (любой) полагается только на закон, то это значит, что он освободил себя от работы собственно человечески-личностной, от нравственной ответственности, которую никакой закон вместить не может по определению!

Смотрите: несколько дней назад мне показали видео спектакля «Розовые и голубые» «Активистского театра-балагана «Мерак». Этот детский театр в Комсомольске-на-Амуре входит в некую культурную структуру (надо полагать, НКО). Недавно руководительница «Мерака», фемини-активистка, оказалась под домашним арестом, и, как я понимаю, ей предъявлено обвинение (по другому делу). «Мерак» — это звезда в Большой Медведице, но это же слово с арабского переводится как «пах» (двусмысленная игра слов вообще свойственна феминистским культпродуктам).

В спектакле нет порнографии как таковой. Но... я своими глазами видела детей (от, наверное, лет 5–7 до 14), одетых в одежду без признаков пола; но никто меня не убедит в том, что ЛГБТ-тематика тут ни при чем (очень даже «при чем» — «розовый» и «голубой» — цвета-маркеры). Режиссер, поставившая спектакль, направленный против якобы любого запрета-насилия ради «идеи личности» (все детки хотят «свое дело» или «свой бизнес», а некие старшие им не дают этого сделать по признакам пола или иным «стариковским убеждениям»; все детки хотят развлечений, что демонстрируют танцы, вводящие их чуть ли не в транс, а некие «иные» им мешают), на самом-то деле забыла, что «стать личностью» — это несколько больше, чем иметь свою парикмахерскую. Что между желанием «всего хотеть» и «запретом» хотеть того, что ты не можешь сделать в 6 или 14 лет, существенная разница. Сам по себе факт, что в спектакле заняты дети разных возрастов, без учета их способности к пониманию происходящего с ними в спектакле, — сам этот факт о многом говорит. Спектакль закладывает в них проблему насилия, понимаемую как любой, в том числе и разумный, запрет: что-то идет не по моему хотенью — значит, это насилие! А тут и закон о семейно-бытовом насилии подоспеет, и эти «просвещенные» уже и подготовленные детки, как только их научат им пользоваться, непременно воспользуются. (А кто и где будет учить, какие НКО, психологи и агентства, никакому «государству» не уследить!). А уж если снимут все возрастные ограничения (оставят только «18+»), как того требует законопроект «Об отмене возрастной маркировки», то уже такие вот спектакли из детей о «розовом и голубом», формально не имеющие состава порнографического преступления, вообще станут поветрием.

Режиссер спектакля «Розовые и голубые» недавно участвовала с ним (представив видео) на феминистском фестивале «Ребра Евы» в Петербурге (надеюсь, не в рамках Культурного форума!). Если у нее не было (как уверяют защитники) никаких иных, кроме простых целей (разбудить, мол, в ребенке личность, хотя методы этой побудки тоже вызывают вопросы), то зачем она повезла видео спектакля как свой «творческий отчет» в Петербург к активистам-феминистам и прочим «истам»?!

Сегодня ни высокая культура, ни массовая совсем не отражают реальность, как было принято в «век классиков», и не преображают ее эстетически (как было принято тогда же). Сегодня культурная реальность создается как проектная с помощью новых гуманитарных технологий: «трихины времени» всё и всех заражают.

Классика — место опасное

Борьба с классиками некоторых наших режиссеров-современников всем известна (православная общественность иногда вмешивается и доводит результаты этой режиссерской борьбы до широкой публики). Я много раз говорила о том, что связано с культурным насилием, — все это давно мной написано.

Если у нас так активно внедряется закон о семейно-бытовом насилии, то я категорически призываю его разработчиков включить в этот закон пункты или написать новый закон о культурном насилии! Ведь в законе уже идет речь о физическом, экономическом и психологическом насилии.

Если насилие есть некоторое действие, предпринимаемое в отношении человека или общества против их воли (так в проекте закона), то у нас есть все основания предполагать, что культурное насилие у нас тоже есть и тогда стоит как-то и его не обносить законом! Что ж так обижать деятелей культуры! В семье жене будут выдавать «охранные ордера» (чтобы муж не приближался на 50 метров, чтобы год не появлялся на глаза, чтобы и не жил на одной площади и пр.). Вот и зрителям, пострадавшим от культурного насилия режиссера Богомолова или Серебренникова (или еще кого-то), тоже выдавать «охранные ордера». А «меры пресечения» могут быть и такими: вернуть деньги за билеты и еще возместить моральный ущерб. (Билет на богомоловские премьерные спектакли стоил и 5 тысяч рублей, и более; а в антракте — я свидетель — зрители в ужасе бежали, оскорбленные, например, антизамыслом «Князя», то есть «Идиота» по Достоевскому и по-нашему). В нем  Настасья Филипповна — это девочка лет семи, которую все мужчины, окружающие ее, все время «трахают» (по словам самой «Настеньки», плохо выговаривающей в означенном слове букву «р»).

Да, речь идет о насилии над классикой.

В спектакле А. Жолдака «По ту сторону занавеса» («Три сестры» А.П. Чехова) задолго до проекта нового закона режиссер уже внушал публике евромысль о семейном насилии: учитель Кулыгин все время насилует свою жену Машу (крупный план обеспечивают камеры, выводящие сцену на экран). Маша — воплощение истерической суггестии; она уже в детстве была развращена сексуальным сожительством с отцом (модная западная тема абьюза); а теперь и с подполковником Вершининым у нее тоже плотская связь (а не высокоромантическая любовь). Дуэль между Соленым и Тузенбахом оправдывается режиссером через гомосексуальную ревность.

Какое все это имеет отношение к Чехову? Разве это не навязывание классику новейших тем и смыслов? Странно, что еще харассмента не было!

И не надо больше говорить, что такой театр не формирует проблемную реальность! Мужчин в женских платьях я видела кучами на сценах самых разных театров, вплоть до ТЮЗов. Голых некрасивых тел и имитаций половых актов — не счесть; текстов типа «лесбиянка меня баюкала / на своих волосатых руках» — тоже. Ну и, конечно, «низкие», шокирующие приемы — главное «оружие насилия» в арсенале современного театра: у Богомолова это «оральный секс с фаллоимитирующими пистолетами и швабрами»; в «Борисе Годунове», его же, «эротично подергивается на крупном экранном плане заколотый царевич и весьма сексуально вылизывает кровь из его раны вампироподобный Гришка Отрепьев»; «послание считывается полностью уже к третьей сцене первого акта: Россией правят уголовники, в ней никогда ничего не меняется»... Ну еще бы, ведь, как заявил один модный провинциальный режиссер (руководимый «узкокорпоративной» тусовкой столицы) перед постановкой «Евгения Онегина»: «Я работаю только для молодежи. У нее нет авторитетов. Им в принципе все равно, великое произведение «Евгений Онегин» или нет, можно над ним надругаться или нет. Их не будет задевать половой акт на сцене — у них нет комплексов». А потому спектакль и начинается с полового акта... Лукавит, конечно. Если бы спектакль смотрела только молодежь, и только такая, которой все все равно, то и не было бы нужного скандального «эффекта» от такой дефектной постановки. Классика — это серьезный канал коммуникации. Классика — это кровеносная система культуры, через которую насильственная «интерпретация» проникает в нас. Классика — это код доступа к глубинному в зрителе.

Вот только не надо рассуждать о моем «мракобесии». Мракобесы — это они. Именно они подставляют ВСЕ театральное сообщество под закон о культурном насилии (а оно ведь и психологическое одновременно)! И если будет принят закон о семейно-бытовом насилии (а эти трудные вопросы УЖЕ регулируются и административным, и уголовным правом), то не избежать нашему самому свободолюбивому сообществу и такого закона! Имеющий уши да услышит.

И еще: все мелкие пакостники любят подводить историю под свои «экскременты-эксперименты» (как неприятно близки слова!). Мол, ведь у классиков у самих столько насилия. У Достоевского в «Преступлении и наказании» — и семейное, и сексуальное, и уголовное. Не надо опошлять. А если вы не видите ничего в Достоевском, кроме того, что это роман о «преступнике» и «проститутке», помочь ничем не могу. Значит, вам действительно нужен закон о культурном насилии и вы культурно-опасны для общества.

За пределами закона

Нет никакого сомнения в том, что закон о профилактике семейно-бытового насилия ничего принципиально не решит. Никому не поможет. Ничто не улучшит. А я, как всем ясно, категорически против того, чтобы мужчины, женщины и дети страдали физически и морально друг от друга.

Можем ли мы опустить культурный занавес?

Нет.

Можем ли мы иначе ставить нашу (и не нашу) классику?

Можем. Ставят.

Вот только о творческом пути тех, которые живут по принципу «Не навреди», — о них страна знает ничтожно мало.

В поле зрения другие — борющиеся с классиками означенными выше методами. Подлыми.

Следовательно, весь вопрос заключен внутри самого человека — маленького и взрослого. Если в его внутреннем опыте нет чувства любви к брату и сестре, матери и отцу; нет представлений о неизбежном для всякого личном выборе добра или зла, нет сострадания к ближним (его оберегают от вида старости, болезни и некрасивой немощи); нет радости от чтения Пушкина, не воспевшего ни одного гнилого и пакостного чувства; нет восхищения талантом Толстого, написавшего «Войну и мир» с «мыслью семейной»; нет христианского научения прощать сорок раз по сорок раз; нет понимания того, что быть личностью — это все время «работать над собой» («душа обязана трудиться и день и ночь»); если нет понимания, что быть абстрактной «личностью вообще» (без национальности и Отечества, без привязанностей и обязанностей) нельзя, — если нет всего этого, то, конечно, вы будете нуждаться в законе, чтобы чужие дяди за вас решали и вас наказывали.

Как это, кажется, просто: взять и свою внутреннюю работу, христианскую и традиционную культуру прощения, понимания и примирения (мужа, жены, отца, матери, сына; или художника и народа) переложить на правоохранителей и судебную систему!

Не самим долго и трудно выходить из кризиса ради высшей цели (сохранения семьи, честной жизни в искусстве), но подать в суд, полагая быстро решить все проблемы. Понимаю, что бывают и будут суды и разводы, несчастья и беды. Но ведь культура как институция тоже может многому научить человека — глубокое эстетическое впечатление может «душу перевернуть». Ну а суд? Для него все равно нужно иметь нервы диаметром с корабельный канат. И перспективу могу нарисовать: человек вообще в будущем может быть исключен из процесса судебного спора и состязания. Думаете, нельзя создать программу, которая будет автоматически считать вас виновными по набору слов, сказанных сгоряча?! Можно.

Семья даже со всеми ее трудностями  — это живое место роста самостоянья человека, его личностного достоинства. Семья и высокая культура — это области и для идеализма в мире. Мире, все более цинично-практичном. Не будет семьи — законодатель (а за ним всегда если не стоит народная потребность, то стоят интересы лоббистов с мировыми интересами) вообще не будет знать удержу. Рухнет семья — рухнет суверенное государство.

Пока наша русская культура все еще жива тем (как и во времена митрополита Илариона), что источник жизни личности, укорененной в народе, и самого народа находится все же не в законе, а в Благодати. Последним пределом насилия является полное исчезновение способности к воспроизведению культурной традиции у ее носителей (на это указал Е.К. Быстрицкий в статье «Конфликт культур и философия толерантности»). И как бы ни третировали люди искусства традицию, не стоит доводить нашего человека до предела. До требования закона о культурном насилии.

Досье «Культуры»

Капитолина КОКШЕНЕВА

Литературный и театральный критик, историк литературы, культуролог и публицист. Кандидат искусствоведения, доктор филологических наук. Член Союза писателей России. Постоянный эксперт Всемирного русского народного собора (ВРНС). Руководитель Центра наследования русской культуры Российского НИИ культурного и природного наследия им. Д. С. Лихачева

Фото на анонсе: Dominic Lipinsk/FA Bobo/Pixsell/PA Images/TASS

Источник: Портал Культура