О повести Николая Гоголя Ночь перед Рождеством
«Ночь перед Рождеством» - одна из лучших повестей сборника «Вечера на хуторе близ Диканьки» (1831-1832) - книги Николая Васильевича Гоголя, которая доныне не утратила той свежести, какую почувствовали в ней ее первые читатели. Тайна же обаяния «Ночи перед Рождеством» приводит нас под кров родительского дома Гоголя. Именно здесь, почти 200 лет назад, праздник Рождества Христова встречался с такой теплотой, что навсегда оставил в душе будущего писателя светлое чувство.
Одна из сестер Гоголя, Елисавета Васильевна, вспоминала: «Вообще нас не баловали, и одним из самых больших удовольствий бывала очень скромная елка накануне Рождества, но мы бывали в восторге от всего...» Из других рассказов гоголевских сестер известно, что в молодости, в период обучения в Нежинской гимназии, Гоголь принимал участие и в святочном ряженье. Вероятно, ходил Гоголь в детстве и с колядовщиками в ночь под Рождество - во всяком случае, хорошо знал рождественские колядки и в конце жизни записал по памяти несколько таких стихов, опубликованных впоследствии известным собирателем народной поэзии Петром Бессоновым.
Мать Гоголя Мария Ивановна Гоголь-Яновская в молодости
Однако в доме Гоголей умели не только веселиться. По свидетельству очевидца, на всей семье лежала печать монастырского смирения и послушания. В Васильевке долгое время стоял большой, обитый железом сундук, с проделанным в крышке отверстием, через которое бабушка Татьяна Семеновна опускала деньги, предназначенные на устройство храма. На столе всегда лежало Евангелие, и любимым чтением бабушки, матери и сестер были Четьи-Минеи, в старинных кожаных переплетах.
С сожалением надо отметить, что христианское воспитание Гоголя в родной семье по-настоящему еще не оценено биографами писателя. Между тем с детства в родном доме Гоголя окружал не просто благочестивый, но даже отчасти аскетически настроенный быт. Помимо хождений по монастырям и святым местам, вплоть до Киева, которые традиционно совершались в семье, и кроме непосредственного знакомства будущего писателя с писаниями святых отцов (в частности, чтения им уже в 1820-х гг. «Лествицы» преподобного Иоанна Лествичника), Гоголь мог непосредственно видеть примеры аскетического делания среди родных и близких. Как вспоминал позднее о Гоголе один из его школьных приятелей, Василий Любич-Романович, религиозность и склонность к монашеской жизни были заметны в Гоголе «еще с детского возраста, когда он воспитывался у себя на родном хуторе в Миргородском уезде и был окружен людьми богобоязливыми и вполне религиозными». Когда впоследствии писатель «готов был заменить свою светскую жизнь монастырем», он лишь вернулся к этому «первоначальному» своему настроению. «Все это так было понятно для нас, знавших Гоголя со школьной скамейки, но непонятно для тех, кто его знает только по отзывам историков», - добавлял Любич-Романович.
Мать и сестры Николая Васильевича Гоголя
«Человек со временем будет тем, чем смолоду был», - замечал в конце жизни в разговоре с друзьями сам Гоголь. По словам одного из исследователей гоголевского творчества В.А. Чаговца, побывавшего в преддверии 50-летия со дня смерти писателя в доме Гоголей, «религиозно-мистическое настроение» в семье «часто даже склонялось в сторону аскетизма, выражавшегося в изнурительном посте... в продолжительном стоянии на молитве». Сестра Гоголя Ольга Васильевна говорила о себе, что она «часто молилась до потери сознания, до полного изнурения, и даже от продолжительного стояния на холодном полу у нее стала замечаться опухоль ног». Гоголь, умея быть строгим к себе, с заботой и любовью относился к окружающим и старался смягчить порой, как ему казалось, неумеренную ревность. Об одном из приездов Гоголя домой на Рождество в 1825 г. его мать вспоминала: «Лишась моего мужа, я носила траур - из самого грубого, шерстяного изделия платье, что очень огорчало моего сына: ему казалось, что оно было очень жестко и беспокоило меня, хотя я уверяла его, что совершенно не чувствовала его жесткости. Когда он приехал пред Рождественскими праздниками домой из Нежина совсем неожиданный, это было рано поутру, и увидя, что в передней чистили мое одеяние, сказал подать ему ножницы, чтоб изрезать его, прибавя «тогда маменька наденет и будет носить покойнее платье». Мать Гоголя, по замечанию биографа писателя П.А. Кулиша (хорошо ее знавшего), походила в своей семье на «игуменью монастыря». Вполне «монастырским» и был, очевидно, ее траур по мужу - платье по образу монашеских власяниц.
Иллюстрация Лавро к Ночи перед Рождеством
Мать Гоголя была одним из первых читателей и почитателей его произведений. И конечно, христианское направление творчества сына не было для нее загадкой. Получив от него в 1831 г. первую часть «Вечеров», Мария Ивановна писала близкой родственнице О.Д. Трощинской: «Николай мой все стремится быть полезным для родного края, и я несколько понимаю его цель; в сей книге он коснулся ее». О характере же постоянного влияния на Гоголя его матери можно судить из ее письма к А.А. Трощинскому от 23 ноября 1830 г.: «Я вас покорнейше прошу... если вы удостоите иногда ответами Николая... продолжать строгие ваши ему поучения... а я, с своей стороны, буду продолжать ему свои морали; и тогда, с помощию Божию, можно ожидать, что он будет истинный христианин и добрый гражданин».
Вовсе, неудивительно, что уже с первого художественного цикла - «Вечеров на хуторе близ Диканьки» - Гоголь вступает в литературу не только как веселый, оригинальный рассказчик, но и как глубокий, связанный с православной отечественной традицией мыслитель. Не только собственно «реалистическая», бытовая сторона гоголевских повестей, но и сама их «фантастика», при всей кажущейся произвольности, подчинена глубокому внутреннему смыслу. По словам протопресвитера Василия Зеньковского (в одной из его ранних работ), «Гоголь гораздо более, чем Достоевский, ощущал своеобразную полуреальность фантастики, близость чистой фантастики к скрытой сущности вещей. Уже в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» это чувствуется очень сильно».
Николай Гоголь в Нежинской гимназии высших наук
Одна из наиболее характерных, обращающих на себя особенное внимание черт большей части повестей «Вечеров...» - пристальный интерес рассказчика к тому участию, какое принимает в судьбах его героев нечистая сила - «обстояние бесовское», или, говоря словами Гоголя позднейшей эпохи его жизни, «твердое признание незримых сил», окружающих повсюду человека.
«Трезвитесь, бодрствуйте, - говорит апостол Петр в своем Первом послании, - потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить» (1 Петр. 5:8). Эту заповедь без преувеличения можно назвать ключевой для замысла «Вечеров...». Но тут же необходима оговорка. Не следует очень-то доверять гоголевским рассказчикам, когда они простодушно повествуют вам о досадных - подчас просто комических - «пакостях» нечистого - существа, согласно их рассказам, весьма недалекого и ограниченного. Герои Гоголя, постоянно толкующие о кознях лукавого, рассказывающие друг другу истории о его проделках, на деле подменяют заповеданное апостолом трезвение мечтательными баснями и сказками и, преданные им, почти всегда недооценивают своего противника. И, напротив, подверженность вполне реальным - уже не сказочным и не фантастическим - искушениям лукавого гоголевские рассказчики в простоте своей считают подчас делом вполне обыкновенным и даже безгрешным, не имеющим ничего общего со злыми духами. Между тем эти воздействия темных сил и представляют собой, по Гоголю, действительную брань добра и зла за души людей - брань куда более серьезную и опасную, чем благополучные путешествия героев в «пекло» и обратно, составляющие содержание сюжетов народных легенд и анекдотов.
Иллюстрации к повести Гоголя, художник Кость Лавро
Нетрудно заметить, что большинство героев ранних повестей Гоголя - вроде кузнеца Вакулы в «Ночи перед Рождеством» - обнаруживают, с одной стороны, похвальное бесстрашие перед нечистью, с другой - крайнюю беспечность к своей участи; их бесстрашие оборачивается порой прямым безрассудством. По неведению или духовной лености эти «бесстрашные» герои являют часто отсутствие страха именно там, где бы следовало с содроганием вспомнить о наказании, грозящем им за легкомысленную беззаботность и неосмотрительность в «невидимой брани». Создавая эти образы, Гоголь во многом следовал простонародному отношению к нечистой силе, нашедшему отражение в фольклоре (как в русском, так и мировом). Так, в характере бесстрашного кузнеца Вакулы, легко одерживающего победу над нечистым, - в отличие, скажем, от святителя Иоанна Новгородского, совершившего, как и гоголевский герой, поездку на бесе (святому эта победа далась в результате непрестанной молитвы, поста и бдения), - в характере гоголевского героя легко угадываются черты, роднящие его не столько со святым подвижником Церкви, но скорее с солдатом-«москалем» из распространенного народного анекдота (запись которого сохранилась в бумагах Гоголя). Здесь повествуется о том, как бесы хитростью сами вынуждены были изгнать грешника-«москаля» из «пекла» за то, что тот писал «по стинам хрести (то есть кресты. - Ред.) та монастыри». Сделали они это с помощью «хитрейшего» и «умнейшего» (по сути же еще «смешнейшего») хромого беса (о котором Гоголь упоминает, в том же самом качестве, в «Ночи перед Рождеством»). Взяв барабан, хромой бес «ударил над пеклом зорю», и солдат, схватив амуницию, выбежал из пекла. Следуя в своем «святочном рассказе» этим простонародным представлениям, Гоголь, однако, с куда большей трезвостью и осмотрительностью, чем его герои, относится к опасностям, подстерегающим человека в духовной брани.
Основу замысла «Ночи перед Рождеством» и составляет изображение «невидимой брани» диавола за душу человека - наряду с почти анекдотической видимой. Напомнить о присутствии невидимого мира рядом с беспечными героями призвана самая первая «фантастическая» сцена повести - описание полетов ведьмы Солохи и «проворного франта с хвостом» в ясном ночном небе Диканьки. «Наша брань не против крови и плоти, - говорит апостол Павел в Послании к Ефесянам, - но... против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных, - против князя, господствующего в воздухе» (Еф. 6,12; 2,2). Целые сонмища этих «поднебесных» духов видит далее кузнец Вакула во время полета на бесе в Петербург.
Мать Гоголя после смерти мужа
Как и в других повестях «Вечеров...», брань беса с главным героем «Ночи перед Рождеством» отнюдь не заключается в тех мелких «пакостях», на которых сосредоточивает внимание рассказчик, когда заводит об этом речь. Содержанием повести является не одно лишь праздничное веселье, как это может показаться на первый взгляд. Подобно тому, как в «Вечере накануне Ивана Купала», где герой, охваченный любовной страстью, готов на убийство и совершает его герой «Ночи перед Рождеством», влюбленный кузнец Вакула, доведенный до отчаяния капризами красавицы Оксаны, тоже не далек от совершения смертного греха - он решается на самоубийство и бежит топиться «в пролубе»: «Пропадай, душа!...» По дороге ему, однако, приходит мысль: «ведь душе все же придется пропадать», пойду к Пузатому Пацюку, он, говорят, связан с нечистой силой, «все сделает, что захочет».
Герой, таким образом, дважды проявляет пагубное малодушие: сначала помышляет о самоубийстве, затем сознательно обращается к «помощи» нечистого. При этом Гоголь прямо указывает на «автора» тех мыслей, которые приходят отчаявшемуся Вакуле. Бес у Солохи тоже заявляет ей, что если она отвергнет его страсть, «то он готов на все: кинется в воду, а душу отправит прямо в пекло». Он-то, очевидно (сидящий у Вакулы в мешке за плечами), и доводит героя до отчаянного состояния. «Нет, полно, - говорит себе Вакула, - пора перестать дурачиться». «Но в самое то время, - прибавляет рассказчик, - когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил пред ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: «Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!». В одной из глав незавершенной повести Гоголя «Страшный кабан» рассказчик, сообщая о «кухмистере» Ониське, получившем «сердечную рану» при виде «мывшейся на берегу пруда Катерины», в свою очередь замечал: «Бес как будто нарочно дразнил его (сам он после признавался в этом), поминутно рисуя пред ним стройные ножки соседки».
Колядки
Но можно ли считать виной героя то, что неведомо для себя он
становится объектом воздействия нечистой силы? Гоголь отвечает в повести
и на этот вопрос.
Тут весьма кстати вспомнить, что действие «Ночи перед Рождеством» - в
том числе посещение Солохи ее «именитыми» ухажерами (греховное само по
себе) - происходит в пост, причем в самый строгий пост, в Рождественский
сочельник, когда православные, по обычаю, «до звезды» не едят.
Греховным является, конечно, и намерение этих ухажеров отправиться ранее
в гости к дьяку «на кутью» - «где, кроме кутьи», была и водка двух
сортов, «и много всякого съестного». Подобное угощение тоже никак не
совместимо со строгими установлениями Рождественского сочельника -
носящего даже среди малороссиян название «голодной кутьи». («Вы, может
быть, не знаете, что последний день перед Рождеством у нас называют
голодной кутьей», - пояснял Гоголь в черновой редакции повести.) «Там
теперь будет добрая попойка!» - восклицает, в предвкушении обильного
угощения, казак Чуб, выходя из своей хаты. Отметим попутно, что,
оказывается, не так уж неправ был сельский священник отец Осип,
говоривший односельчанам, что колядованием в ночь перед Рождеством
«народ угождает сатане», - как бы ни возражал на это замечание наивный
рассказчик-пасичник...
Именно о посте и вспоминает кузнец Вакула, оказавшись в
рождественский вечер в поисках нечистой силы (готовый и на прямое
«угождение» ей) в хате Пузатого Пацюка: «Ведь сегодня голодная кутья, а
он ест вареники, вареники скоромные! Что я, в самом деле... стою тут и
греха набираюсь!»
Можно, однако, заметить, что таких же благочестивых размышлений
следовало придерживаться герою и ранее - не только перед тем, как он
решился прибегнуть к помощи нечистого, но - еще лучше - пред самым
отправлением его в гости, в отсутствие дома отца, на «мед» к красавице
Оксане. Юный «кухмистер» Онисько - тоже являющийся на дом к красавице в
отсутствие отца - не случайно на ее слова, что «батька нет дома»,
«иносказательно» отвечает: «Что бы я был за олух Царя небесного, когда
бы стал убирать постную кашу, когда перед самым носом вареники в
сметане».
Оксана
Изображая похождения своих героев в день строгого поста - «бесящихся» парубков, веселящихся девчат, попадающих в мешки ухажеров Солохи, «подъезжающего» к красавице кузнеца Вакулы, пьяниц кума Панаса и ткача Шапуваленка, - рассказчик «Ночи перед Рождеством», конечно, не без намерения замечает (в очевидном согласии с автором), что все другие «дворяне оставались дома и, как честные христиане, ели кутью посреди своих домашних» («имели столько благочестия, что решились остаться дома», - замечал рассказчик в черновой редакции). «Правда, - добавлял в то же время Гоголь в другом месте, - одни только старухи с «степенными отцами» оставались в избах».
Соответственно невидимому, но совершенно реальному участию беса в судьбе влюбленного кузнеца изображается в повести и другая, так сказать, бытовая, житейская сторона грехопадения Вакулы. Однажды в разговоре Гоголь, имея в виду поведение прихожан в церкви во время богослужения, заметил: «Женщинам запрещено становиться вперед, и дело; поневоле развлечешься». Это замечание многое проясняет в замысле «Ночи перед Рождеством». В традиционном украинском деревянном трехчастном храме, который изображается в повести, женщины становились в дальней от алтаря части, которая называлась поэтому «бабинец». (По толкованию И. Войцеховича, одного из первых собирателей слов «малороссийского наречия» в XIX веке, «бабинец - притвор в церкви; место для женщин. От слова: баба». Слово это есть в гоголевском «Лексиконе малороссийском»: «Бабинец, паперть». - Ред.)
Вот как показывает Гоголь в «Ночи перед Рождеством» расположение поселян в церкви: «впереди всех стояли дворяне и простые мужики», за ними «дворянки», а «пожилые женщины... крестились у самого входа». Девчата же - «у которых на головах намотана была целая лавка лент, а на шее монист, крестов и дукатов», - старались, как подчеркивает Гоголь, вопреки этому порядку, «пробраться... ближе к иконостасу». Очевидно, что это стремление наряженных девчат объясняется их желанием покрасоваться перед парубками, и тут - «поневоле развлечешься». В соответствии с этим поведением девушек в церкви Гоголь и создает образ «хорошенькой кокетки» Оксаны: «Парубки... поглядите на меня... у меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове!.. Все это накупил мне отец мой... чтобы на мне женился самый лучший молодец на свете!».
Молодой Гоголь
То, что в «Ночи перед Рождеством» происходит в храме между молодежью, Гоголь показывает и среди взрослых. Вот, например, пожилая Солоха, которой следовало бы, исходя из сказанного, стоять в храме «у самого входа», «надевши яркую плахту» и «синюю юбку, на которой сзади нашиты были золотые усы», становится впереди всех - «прямо близ правого крылоса», так что дьяк «закашливался и прищуривал невольно в ту сторону глаза...» («из читаемой им книги», - добавлял Гоголь в черновой редакции). В самый раз прельщенному дьяку было бы прочесть в это время в богослужебной книге такие строки: «Рассеянный мой ум собери, Господи...» (Триодь Цветная).
Между прочим, весьма любопытное соответствие образу прельщенного гоголевского дьяка можно найти в поэме А.С. Пушкина «Домик в Коломне» (1830), с которой Гоголь познакомился в рукописи в 1831 г. (дав ей при этом высокую оценку). В пушкинской поэме «в роли» гоголевских Солох и Оксан оказывается гордая петербургская дама (по предположению исследователей, эта дама - графиня Екатерина Александровна Стройновская - явилась также для Пушкина одним из прототипов Татьяны Лариной в «Евгении Онегине»):
...Люблю летать, заснувши наяву,
В Коломну, к Покрову - и в воскресенье
Там слушать русское богослуженье.
Туда, я помню ездила всегда
Графиня... (звали как, не помню, право)
Она была богата, молода;
Входила в церковь с шумом, величаво;
Молилась гордо (где была горда!).
Бывало, грешен! все гляжу направо,
Все на нее.
Одной из важнейших тем зрелого, «позднего» Гоголя является тема «просвещенного», «цивилизованного» Петербурга. Начало же обращения к этой теме восходит ко времени создания «Вечеров на хуторе близ Диканьки». В «Ночи перед Рождеством» соблазнам местным, диканьским вполне соответствуют у Гоголя и соблазны столичные, петербургские. «Царицыны черевики» являются при этом как объединяющее звено сюжета этой повести. В частности, биографами Гоголя давно замечено, что в Петербурге во времена Екатерины II ставилась даже опера с названием «Черевики». С другой стороны, в основу сюжета повести Гоголем была положена украинская народная песня «На рiченьчi та на дощечцi», сохранившаяся в гоголевском собрании русских и малороссийских песен.
Надо отметить, что само желание своенравной красавицы Оксаны иметь «те самые черевики, которые носит царица», обличает, по замыслу автора, ее изрядное тщеславие. Этим и объясняется ее пренебрежительное отношение к сельскому кузнецу Вакуле. «Ты? - сказала, скоро и надменно поглядев на него, Оксана. - Посмотрю я, где ты достанешь черевики, которые могла бы я надеть на свою ногу». «Если бы она ходила не в плахте и запаске, а в каком-нибудь капоте, - замечает чуть ранее о ней рассказчик, - то разогнала бы всех своих девок». (В черновой редакции эта мысль была выражена Гоголем с еще большей определенностью: «Если бы она ходила не в плахте и запаске, а в атласном с длинным хвостом платье, то... переколотила бы и выгнала десятка три горнишных».) Следствием «аристократически»" замашек Оксаны и становится поездка Вакулы на бесе в Петербург. Петербург (где, кстати, Вакула видит «множество... дам в атласных платьях с длинными хвостами») - подспудно чаемая (хотя, вероятно, не последняя) инстанция честолюбивых вожделений героини.
Дальнейшее развитие в «Ночи перед Рождеством» «петербургской темы» еще ближе подводит нас к пониманию смысла позднейшего творчества Гоголя. В получении Вакулой роскошных «черевиков» (то есть башмаков на высоких каблуках) с «сахарных» ножек Екатерины II под непритязательным юмором кроется мысль о начавшемся в ХVIII веке «соблазнении» русского народа его высшими, или более «просвещенными», сословиями. Так, восхищение героя неизвестно в каком «государстве на свете» сделанными «царицыными черевиками» стоит в одном ряду с его восторженной оценкой изготовленной немецкими кузнецами - «за самые дорогие цены» - медной ручкой дверей во дворце, а также вызывающей у Вакулы почти поэтический восторг роскошной дворцовой лестницей. «Что за лестница! - шептал про себя кузнец, - жаль ногами топтать. Экие украшения! Вот, говорят, лгут сказки!.. Боже Ты мой, что за перила! какая работа! тут одного железа рублей на пятьдесят пошло!» Все это приметы разорительной и развращающей Россию, начиная с ее столичного общества, европейской промышленной роскоши. В этой связи весьма примечательно и упоминание Гоголем в написанной позднее «Коляске» (1836) о модных «спальных башмачках» жены провинциального помещика Чертокуцкого, «которые супруг ее выписывал из Петербурга».
Удивительно единство творческого пути писателя. Еще при жизни Гоголя, в 1847 г., поэт и критик Аполлон Григорьев, называя гоголевские «Вечера» «светлыми», «свежими» вдохновениями поэта, проницательно заметил: «В то же самое время и здесь... выступает ярко особенное свойство таланта нашего поэта - свойство очертить всю пошлость пошлого человека и выставить на вид все мелочи, так что они у него ярко бросаются в глаза... Ни один писатель... не одарен таким полным, гармоническим сочувствием с природою... и по тому самому ни один писатель не обдает вашей души такою тяжелою грустью, как Гоголь, когда он... обливается... негодованием над утраченным образом Божиим в человеке».
Игорь Алексеевич Виноградов
Безусловно, можно было бы и дальше продолжать перечисление мелких, почти незаметных (но отнюдь не маловажных!) «пошлых» черт героев «Ночи перед Рождеством». Однако уже очевидно, что перед нами открывается здесь та самая «потрясающая тина мелочей», опутавших человеческую жизнь, те самые «холодные, раздробленные, повседневные характеры», которыми «кишит» наша «земная дорога», - то есть та самая тема «мертвой души» обыкновенного, «пошлого» человека, которой Гоголь посвятит позднее главное свое произведение - поэму «Мертвые души».
Игорь Алексеевич Виноградов, доктор филологических наук
Источник: Покров
