Становление Российской Империи в гоголевской концепции русской поэзии

Гоголь оставил нам уникальную концепцию развития русской поэзии — никем из последующих историков литературы непревзойденную. Уникальной эта концепция стала благодаря тому, что Гоголь рассматривал литературу не как самоцель, как самодовлеющий процесс, пусть даже самого высокого художественного уровня. В литературе Гоголь видел проявление, как он сам любил говорить, «живой жизни». Воспринимая словесность в контексте самой широкой исторической реальности, на фоне общественной жизни России, Гоголь выделял в ней прежде всего то, без чего существование русского народа само по себе было бы невозможно, а именно, государственную составляющую, «имперское» начало русской жизни.

Уже в ранней статье о литературе, в статье «Несколько слов о Пушкине» 1834 года, Гоголь со всей определенностью обозначил то, что волновало его всю жизнь. Он изложил здесь программу создания русского человека, который «явится», по его словам, через два столетия. Гоголь писал: «Пушкин… это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет».

Эти строки хрестоматийны, всем хорошо известны. Но в той же статье есть и другие, не менее важные строки, которые мы обычно пропускаем. В той же статье Гоголь ставит вопрос о том, как же может создаться будущий русский человек? — и прямо отвечает на этот вопрос. Гоголь пишет: «Русская история, только со времени последнего ее направления при императорах приобретает яркую живость; до того характер народа большею частию был бесцветен…».

Стоит вдуматься в то, о чем говорит здесь Гоголь — в то время юный, двадцатипятилетний адъюнкт-профессор Петербургского университета. Согласно гоголевским взглядам, до Петра Первого, до первого русского императора, принявшего на себя этот титул, вся многовековая русская история еще не представляет ничего выдающегося, ничего по-настоящему замечательного: это, по Гоголю, только приуготовленье к будущему становлению Руси — к тому, чем должен явиться в новом качестве русский человек. В том же году в одном из отрывков своей «Истории Малороссии» Гоголь писал: «Народ… принадлежавший Петру… имел не только необходимость, но даже нужду… покориться... Необыкновенный повелитель стремился к тому, чтобы возвысить его, хотя лекарства… были слишком сильные».

Все исторические и литературно-критические штудии Гоголя — о том же, — о том, как созревал в истории русский человек, как протекало и продолжалось его становление — и какое значение имела в этом процессе (венчаемом Пушкиным, — «чрезвычайным… явлением… духа») русская государственность, постепенное и неуклонное создание на Руси великой Империи.

Будучи убежденным славянофилом, Гоголь не разделял радикальных идей Хомякова и Аксаковых по поводу петровских реформ. Гоголь, как Погодин, Шевырев, Уваров, Максимович, был славянофилом-государственником, т. е. хорошо понимал, в отличие от славянофилов либерального толка, исключительное значение Русской Империи для всего славянского мира.

Основательный, почти исчерпывающий очерк становления Российской Империи сам Гоголь изложил в своей статье-лекции 1835 года с характерным названием «Знаменитые народы с Рождества Христова». Впервые эта гоголевская лекция была опубликована лишь недавно, в 2001-м году, поэтому лекцию «Знаменитые народы с Рождества Христова» до сих пор практически никто не знает.

Гоголь подробно прослеживает здесь вызревание русской государственности от основания Киева и Новгорода и призвания варягов. «Положено здесь основание самодержавному владению», — подчеркивает Гоголь. Гоголь отмечает заслуги в укреплении России варяжских и русских князей и государей — равноапостольного Владимира, Иоанна III, Иоанна IV, «гражданина Минина» и князя Пожарского, царей Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича, и всех последующих императоров, начиная с Петра. — Всё это — вещи всем хорошо известные. Но очень важно было найти их именно у Гоголя, ввести их в научный оборот.

О Петре Гоголь в этой напечатанной недавно лекции замечал: «Петр Великий… положил счастливое начало преобразованию России, возведенной им на степень Империи. С этого времени Россияне начали восходить на степень просвещения...». — Именно отсюда, от этих размышлений, проистекают в ранней гоголевской статье о Пушкине, о поэзии, слова о том, что «Русская история, только со времени последнего ее направления при императорах приобретает яркую живость».

В позднейшей статье о русской поэзии — написанной десять лет спустя — Гоголь только развернул эту концепцию. Он изобразил здесь русских поэтов и писателей не какими-то очаровывающими общество бардами, не какой-то артистической богемой, услаждающей слух «просвещенных» знатоков и рафинированных эстетов, но «строителями» и «казначеями» духовных «сокровищ наших», литераторами, стремящимися начертать образ того русского человека, какого явил в себе — в качестве итога истории — Пушкин. По словам Гоголя, уже Державин главной целью своей поэтической деятельности полагал «начертить образ какого-то крепкого мужа, закаленного в деле жизни, готового на битву не с одним каким-нибудь временем, но со всеми веками; изобразить его таким, каким он должен был изникнуть... из крепких начал нашей русской породы, воспитавшись на непотрясаемом камне нашей Церкви». В этой формулировке, без преувеличения, — весь Гоголь.

Согласно гоголевским размышлениям, становление русского человека происходило непросто: оно совершалось в постоянной борьбе с врагами, внешними и внутренними, с собственными недостатками и пороками, с уродствами «мертвых душ» — исторических и современных.

Петровские преобразования Гоголь хотя и называл «лекарствами слишком сильными», однако не осуждал их, подобно Хомякову и Аксакову. Гоголь объяснял причины петровских реформ необходимостью «пробуждения» русского народа, а также тем, что без Петра наплыв западных начал, все более умножавшийся, привел бы к еще большему разладу.

Объединяющее «пробуждение» народа — под воздействием агрессивной западной прививки (какое в полной мере совершилось, по Гоголю, в Северной России лишь в эпоху Петра) — гораздо ранее уже произошло при сходных обстоятельствах в южнорусских землях. Об удручающем состоянии, в каком находилась тогда средневековая раздробленная Русь, Гоголь писал: «Народ приобрел хладнокровное зверство… резал, сам не зная за что… Казалось, умерли в нем... все... благородные <чувства>, и если бы явился какой-нибудь гений, который... захотел... с этим народом совершить великое, он не нашел <бы> в нем ни одной струны, за которую... мог ухватиться и потрясти бесчувственный состав его...»

По Гоголю, только сильная, вдохновляющая власть способна положить конец «хладнокровным зверствам» и настроить Русь к великому. Говоря в «Тарасе Бульбе» об образовании казачества, он особо подчеркивал важную объединительную роль, какую сыграли в ту эпоху малороссийские гетманы. (Одно из сочинений, над которым Гоголь тогда работал, так и называлось — «Гетман»; в роду самого писателя, как теперь вполне становится ясно, — это доказано и обосновано, — было три малороссийских гетмана.) В «Тарасе Бульбе» он писал: «Вместо прежних уделов, мелких городков, наполненных псарями и ловчими, вместо враждующих и торгующих городами мелких князей, возникли грозные селения, курени и околицы, связанные общей опасностью и ненавистью против нехристианских хищников… Гетманы, избранные из среды самих же казаков, преобразовали околицы и курени в полки и правильные округи».

Как и в лекции «Знаменитые народы с Рождества Христова», во «Взгляде на составление Малороссии» Гоголь указывал на важное централизующее влияние, которое, до появления гетманов, имели на русский народ и норманские (варяжские) князья: «Какое ужасно-ничтожное время представляет для России XIII век!.. Это был хаос... браней разрушительных... <которые> мало-помалу извели народный характер, едва начинавший принимать отличительную физиогномию при сильных норманских князьях».

Итог всем этим размышлениям Гоголь подвел десять лет спустя в статье «О лиризме наших поэтов»: «Все события в нашем отечестве, начиная от порабощенья татарского… клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного… вооружить каждого… высшим взглядом на… себя… чтобы потом… мог… один, всех впереди… устремить, как одну душу, весь народ… к тому верховному свету, к которому просится Россия».

Поэтому в числе самобытных источников русской поэзии, и своей поэтики — а это пословицы и слово церковных пастырей, народная песня и церковные каноны, — Гоголь называл и важнейшее политическое событие в истории России — принятие русскими царями в лице Петра императорского достоинства. Именно это событие, над которым Гоголь размышлял еще в юности, о чем писал в 1830-х гг. в статьях о Пушкине, о Малороссии, о «знаменитых народах с Рождества Христова», породило, по его словам, «верховный лиризм» одической поэзии Ломоносова и Державина — «даже у Пушкина слышится этот строгий лиризм повсюду, где ни коснется он высоких предметов», подчеркивал Гоголь. Это событие поставило Россию перед лицом ее истинного призвания — быть Священной Империей, главным назначением которой является «стремление к свету», т. е. спасение душ подданных, «приближение иного Царствия».

Первый том «Мертвых душ» Гоголь завершает пророчеством: «Подымутся русские движения... и увидят, как глубоко заронилось в славянскую природу то, что скользнуло только по природе других народов...» Выведенные в поэме типы именно потому являются, по Гоголю, «мертвыми душами», что в отношении к Богу, Царю и Отечеству — служение которым предназначено им свыше — они «неправославны», «неверноподданны» — а значит и «ненациональны». Из всех критиков и исследователей один только архимандрит Феодор (Бухарев) в 1848 г., еще при жизни Гоголя, указал на эту основополагающую черту гоголевского замысла.

Говоря о русских началах, Гоголь писал: «Что такое значит сделаться русским на самом деле?.. Высокое достоинство русской породы состоит в том, что она способна глубже, чем другие, принять в себя высокое слово Евангельское... Хорошо возлелеянные в сердце семена Христовы дали все лучшее, что ни есть в русском характере».

В этом, по Гоголю, заключается все назначение и русской поэзии, и русской государственности. Государство и литература никогда не были для него самоцелью. «Гроза идущего вдали закона» — вещь необходимая, но полицейские и бюрократические государственные функции в число идеальных Гоголь никогда не зачислял. Это само по себе понятно. Становление империи не было бы центральной составляющей его концепции поэзии, если бы писатель видел в государстве только полицию и бюрократию. В одном из своих набросков он замечал: «Нет, власть, действуй прямо. Укажи нам… долг наш, но не связывай в то же время… рук наших… не бесчесть нас обидным подозреньем. Говори с нами благородным голосом, и будет благороден ответ».

Политика, поэзия, имперскость — все это вещи вдохновляющие, тогда как репрессивные функции вдохновения, конечно, вызывать ни у кого не могут. Одно дело — видение славы Господней в Иезекиилевой колеснице — России, несущейся как гоголевская птица-тройка к своему Небесному Иерусалиму, — вовлекающая всех в свое движение. Этот образ петровской России оставил в своих сочинениях святитель Стефан Яворский.

Херувимская летящая колесница государства Российского — это действительно высочайшая поэзия и лиризм. Это апофеоз петровской имперскости, как ее воспринимает Стефан Яворский, как ее перенимает у него Гоголь в образе Руси-тройки. Но совсем иное дело — функция подавления, которую порой по необходимости применяет власть. Одно с другим смешивать не следует. Даже Бог не позволяет Себе загонять человека в Царствие Небесное силой. Гоголевская Русь — это летящая тройка, это поэзия, — без полицейских участков.

Трудно себе представить всё это в гоголевском Городничем, но настоящий правитель, по Гоголю, должен быть не столько обладателем тюремного чулана, куда он запирает провинившихся купцов, но прежде всего вождем-вдохновителем, воспитателем и даже педагогом своих подданных. Полиция имеет дело с крайностями — а в первую очередь надо заботиться о духовном воспитании, взращивать в себе и других страх Божий.

Есть высочайшая поэзия жертвенного подвига во имя защиты Отечества, подвига во имя любви к братьям. Понимание проблем литературы и государственности предполагает прежде всего осмысление поэзии государственности, русской поэтической культуры как поэзии любви к Отечеству.

Если поэзия в государственности, в конкретном государстве, умирает, превращается в законничество и бюрократию, то спасти это государство уже ничто не может: оно начинает разлагаться. Это хорошо понимал Гоголь. В статье «Занимающему важное место», говоря о послепетровской эпохе, он писал: «...Законы собственно гражданские выступили из пределов и ворвались в области, им не принадлежащие. С одной стороны, они вторгнулись в область... народных обычаев; с другой... — в область, долженствующую оставаться вечно под управлением Церкви».

Размышляя «о лиризме» русских поэтов, он указывал: «Высшее значенье монарха прозрели у нас поэты, а не законоведцы... Все события в нашем отечестве... клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного… чтобы потом… мог... один… устремить... народ... к... свету, к которому просится Россия».

Речь, таким образом, идет о святости, о том, кчему призван каждый человек, а не о том, чтобы тот стал винтиком неизвестно зачем существующего государственного механизма. В статье «О лиризме наших поэтов» Гоголь даже замечал, что «власть государя <есть> явленье бессмысленное, если он не почувствует, что должен быть образом Божиим на земле»: «В образцы себе он… не изберет <уже> ни Наполеона, ни Фридриха, ни Петра... ни одного из тех государей, которым придает мир названье Великого... Но возьмет в образец своих действий… Самого Бога, которые так слышны в истории всего человечества... И как Он — небесно царствовал!.. Как неохотно подымал карающий бич Свой!... Даже и тогда, когда вопли нечестия и грехов достигали самих небес, не спешил наказаньем, но умел сказать: “Дай сойду Сам на землю и рассмотрю, точно ли так велика неправда!”... (речь идет о Содоме. — И.В.). Самые казни, насылал Он не затем, чтобы уничтожить человека, которого не трудно уничтожить, но... чтобы... средством потрясающим разбудить <его>... показавши... весь ужас того, к чему он в неведеньи стремится, напомнить, что есть еще время спастись ему!»

В заключение следует указать на весьма значимое соответствие гоголевских размышлений о государственности святоотеческим взглядам. Важный обобщающий труд по этому вопросу принадлежит перу уже упомянутого Стефана Яворского, местоблюстителя Патриаршего престола, — того самого, который незадолго до Гоголя создал впечатляющий образ петровской Руси — летящей херувимской колесницы. Это само по себе чрезвычайно показательно. Как никто другой Стефан Яворский задумывался над проблемами государственности, понимал ее ценность — и в то же время подчеркивал насущнейшую необходимость для власти вдохновляющего начала — священной поэзии, которая всегда пронизывает подлинно Верховное начало. К этому авторитетному писателю, к Стефану Яворскому, прежде всего и следует прислушаться.

В 1830-х гг. Гоголь пристально изучал причины крушения древней Римской империи. В ее судьбе он искал ответы на проблемы русской государственности. Главный ответ был тогда найден — государственность ветхого Рима рухнула не от каких-то внешних, привходящих причин, а от внутренних — от раздоров соперничающих представителей власти, недостойных наместников и сатрапов (вроде гоголевского Городничего), от «всеобщего эгоизма» и «жажды к наслаждениям», от повального порочного взаимного ожесточения друг против друга рядовых членов общества — от утраты одухотворяющего, объединяющего начала государства. С наступлением новой — христианской эры государственность, ее духовные основания, коренным образом меняются. «Любит и зверь свое дитя», — и «у <каждого> петуха есть <своя> Испания», которая находится у него «под перьями», — шутил Гоголь. Но подлинно христианская государственность и патриотизм отличаются от этого своекорыстного, языческого начала.

Крушение древних царств пред лицом грядущего Царства Спасителя Гоголь изобразил тогда же, в 1830-е годы, в отдельном эссе «Жизнь» (в «Арабесках»), обратившись к известному библейскому пророчеству святого Даниила. Напомню, что пророку Даниилу привиделся огромный истукан, составленный из золота, серебра, меди, железа и глины, который был разбит скатившимся с горы камнем. По объяснению самого пророка вавилонскому царю, этот истукан прообразовал четыре языческих царства, которые будут разрушены новым всемирным царством, воздвигнутым Богом навеки.

Согласно святоотеческому толкованию, обобщенному Стефаном Яворским, крушение языческих царств с утверждением нового — духовного Царства Спасителя еще не отменяет, до конца времен, последующих земных царствований. С утверждением Церкви Христовой «железное» римское начало вполне еще не упраздняется, но только «утончается и умягчается» — одухотворяется Евангельской Вестью. — Это святоотеческое воззрение, конечно, не имеет ничего общего с толстовством. Окончательное «разорение и кончина» империй, воспринявших это начало, — изъятие из среды «удерживающего» (катехона) — является прямым знамением пришествия антихриста.

Однако последующее апокалиптическое противостояние антихристу уже не предполагает восстановление римского начала, создание какой-то новой железной империи. Это противостояние совершается в Церкви, оно будет духовным. Именно верность Церкви не позволит ее членам обмануться в фигуре «вместо-Христа», антихриста, воцарившегося над миром, личности привлекательной и обольстительной — и его внешне благодетельной для всего человечества тотальной власти. По Гоголю, исповедничество, христианское терпение, стояние в Истине, «на непотрясаемом камне нашей Церкви», — это высочайшая из всех наук, это духовные знания, к постижению которых недостаточно быть лишь благодушно расположенным. Надо тщательно и основательно к ним готовиться, читая Евангелие; это наука, которую надо изучать, чтобы в итоге не прельститься одетой в привлекательные одежды ложью последних времен.

Виноградов Игорь Алексеевич, доктор филологических наук, главный научный сотрудник Института мировой литературы РАН, член Союза писателей России

Доклад прочитан 17 октября 2023 г. на IV Всероссийской научной конференции «Русская литература и национальная государственность», организованной Научно-исследовательским центром «Русская литература и христианская традиция» ИМЛИ РАН