Россия стратегически охвачена двойным цугцвангом: внешняя бесконечная блокада и военное противостояние с русофобским Евро-Атлантизмом критически усугублены глубоким внутренним кризисом, выраженным в дезинтеграции элит и «смердяковщине» правящего класса. Этот патологический синдром блокирует консолидацию, препятствуя решительной победе, либо обрекая на изнурительное истощение. Симптомы синдрома «Отечество в опасности изнутри» очевидны: фактический саботаж ресурсов для фронта и постоянная блокировка необходимой консолидации общества, что искусственно сдерживает стратегический потенциал. Любое прекращение огня, не гарантирующее необратимых условий безопасности, функционально служит передышкой для очага анти-России, ускоряя его интеграцию в русофобские военно-политические блоки. В этой прокрустовой дилемме — истощение versus вассалитет (младший партнёр заокеанского Левиафана или пушечное мясо гегемонии Поднебесной) — единственно жизнеспособным манёвром является экстренный культурно-суверенитетный рывок, требующий немедленной мобилизации внутренних ресурсов. Именно культурно-цивилизационный русский феномен выступает как критический стратегический ресурс и надёжная гарантия суверенитета. Культура, обретая боевое дыхание, становится механизмом стратегического реагирования. Как «шинельные стихи» Пушкина 1831 года демонстрировали готовность культуры быть оружием («гдаголом жечь сердца людей»), так и для текущей потребы державы не помешало бы задействовать тот же неядерный «Орешник» - для восстановления у отпетых супостатов страха Господнего, ничем иным не вразумляемым и готовящим тотальную войну всем скопом супротив одинёшенькой России. И русские активы Стабфонда почти прикаоманены. Разве не самый раз просигналить о воле на осуществление необратимых ответных действий, пока без пересечения ядерного порога. В условиях беспрецедентной турбулентности обстоятельств, прибегать к дипломатической фигуре «мягкой силы» — «101-му китайскому предупреждению» — стратегически опасно и контрпродуктивно. Боевое дыхание народа достигается через интеграцию Креста с Мечом: духовной основы (культура) и материального инструмента (технологической мощи) для самообороны.
Русская литература и философия (Пушкин, Достоевский, Толстой, Хомяков, Соловьёв) формировали коллективный стратегический интеллект нации и моральные алгоритмы для выживания, что делает культурно-цивилизационную прекцию единственным адекватным методом анализа текущего кризиса. Анализ онтологических параметров русской стратегии показывает, что выход из цугцванга требует не просто ситуационных решений, а мобилизации глубинных параметров русской экзистенции, которые исторически обеспечивали устойчивость цивилизации. Эти параметры — Катехон и Соборность — являются стратегическим каркасом, непостижимым для внешних акторов. Концепция Катехона («Удерживающий») выходит за рамки политики, становясь метафизическим императивом русской государственности. Эта миссия обеспечивает стратегический иммунитет России против натиска интернационала русофобской «либеральной сволочи» (словечко Константина Леонтьева, 1891). Либерал-эсхатологисты Запада стремятся к глобальной унификации, десакрализации и разрушению традиционных духовно-нравственных ценностей. А для России миссия Катехона означает, что её существование онтологически не подчинено логике внешней геополитической или финансовой конъюнктуры (мечтать не вредно). .Стратегическое целеполагание смещается во внутреннюю плоскость: сохранение собственной духовной чистоты и цивилизационной самобытности. Отсюда следует, что любые внешние уступки или «похабный мир» рассматриваются как прямое предательство миссии Удерживающего, поскольку они открывают ворота хаосу. Катехон, таким образом, является духовным якорем, который препятствует распаду национального сознания, обеспечивая долгосрочную стратегическую устойчивость, неподвластную экономическим санкциям или военному давлению (см. Schmitt «Political Theology», 1922).
Если Катехон определяет внешний, метафизический вектор сопротивления, то Соборность формирует внутренний, онтологический механизм выживания. Развитая Алексеем Хомяковым, Соборность означает не просто коллективизм, но органическое, духовное единство личностей в Истине и Любви, достигнутое не внешним принуждением, а свободным согласием. Соборность выступает как прямая антитеза западному индивидуализму и механической демократии, которые приводят к атомизации общества. В стратегическом измерении Соборность обеспечивает сверхвысокий уровень внутренней консолидации и коллективного стратегического интеллекта, который в критические моменты истории (подобно Смутному времени) брал на себя функцию стратегического управления, обеспечивая выживание. Следовательно, для выхода из цугцванга необходима актуализация Соборности — сдвиг от дезинтегрированной элиты к воистину народной власти, принимающей служение Соборной Истине.
Переговорный процесс в текущих условиях не является дипломатической рутиной, а представляет собой стратегический зондаж и психологическую операцию, нацеленную на достижение fait accompli (свершившегося факта) и фиксацию стратегического доминирования. Искусство переговоров требует от России осознания того, что её переговорный цугцванг — это следствие не слабости, а многостороннего сговора интересантов.
Анализ стейкхолдеров (заинтересованных сторон, влияющих на принятие решений) показывает, что ключевые геополитические игроки — военно-промышленные комплексы Запада, финансовые элиты, и режимы-сателлиты — заинтересованы не в мире, а в продолжении войны «до последнего украинца», а затем, потенциально, до исчерпания ресурсной базы других лимитрофов. Целью этих сил является не победа Киева, а максимальное истощение России и сохранение геополитической нестабильности как источника сверхприбылей и инструмента контроля над евразийским пространством (см. Mearsheimer «The Tragedy of Great Power Politics», 2001). Даже Китай, являясь стратегическим партнёром, заинтересован в том, чтобы Россия оставалась на периферии западного конфликта, что, однако, создает риск вассальной зависимости от Восточного Левиафана. В этом контексте, внецугцванговая позиция, артикулированная Константином Малофеевым, обретает стратегическую ценность. Главный вопрос не в «высоком положении в чужой иерархии», а в осознании «кто мы» — Великая Россия, Святая Русь, Третий Рим.
Ресурсы у России неисчерпаемы; критическим дефицитом является «нехватка ума» и устранение разгильдяйства и воровства, процветающих, когда служение не приоритетно. Отсюда следует жёсткая стратегическая позиция: императивная установка на заключение во что бы то ни стало «похабного мира» — будь то искреннее мнение (Проханов, Степанов) или тактика внутреннего врага и его денежного интереса — неизбежно приводит к тому, что такой конформизм лишь откладывает войну, многократно увеличивая жертвы, и грозит принести нации и войну, и позор. Воля народа и боевых элит — главный заслон против капитуляционных настроений и манипулятивной бизнес-комбинаторики.
Стратегия Русской Победы требует тотального идейно-культурного очищения, что напрямую связано с неспособностью России выработать функциональную идеологию. Этот внутренний кризис проявляется как идейный саботаж, который блокирует стратегическую консолидацию. Анализ попыток выработки идеологии (на примере «Русского идеологического форума», как описано Анатолием Степановым) показывает, что они зачастую сводятся к постмодернистской имитации и раскачиванию единства нации. Так называемые «дети эпохи безвременья» подменяют область смыслов (требующую философов и историков) областью образов (требующую политологов и пиарщиков). Отсюда проистекает фиксация на второстепенных, раскалывающих общество вопросах, таких как дискуссии о Мавзолее Ленина или попытки вовлечь Царя Николая II в современные «красно-белые» споры, что противоречит его подвигу непричастия к гражданской войне. Подобная риторика, создающая ложные линии противостояния, лишь углубляет внутренний кризис. «Смердяковщина» как стратегический риск — это не только воровство ресурсов, но и финансовый конформизм элит, которые, будучи интегрированы в западную систему (через активы, семьи и образование), саботируют суверенную политику. Императив очищения, следовательно, означает сброс финансового и договорнякового конформизма и устранение коллаборационизма в образовательной и культурной среде, где либеральная идеология 90-х, как жёстко-тоталитарная, блокирует национальные смыслы (Fukuyama «The End of History and the Last Man», 1992, как апогей либеральной эсхатологии). Необходимо не прощать лидеров общественного мнения — изменников Родины, которые осознанно положили свою популярность на алтарь победы над Россией.
Выход из цугцванга системен и многофакторен: он возможен только через национальное преображение и тотальную мобилизацию глубинных, онтологических параметров русской экзистенции, чтобы ударом кулаком многонационального монолита (подобного толстовской «дубине народной войны») принести победу Отечеству, а мир спасти от термоядерных безумцев неоглобализма, исторических лузеров Нового Мирового Порядка. Как невозможно наливать старое вино в новые мехи, так и при отсутствии ясной идеологии победы и с учётом загаженности её компонентов, невозможно говорить о конечном торжестве Катехона над Левиафаном.
Русская победа обусловлена наличием важного фактора — нравственного преображения народа огнем и кровью СВО. Согласно суворовской науке, побеждают не числом, а умением и силой духа. России как воздух нужна Справедливость, которая обернёт русичей самих к себе и вернёт людям уверенность — как следствие, что больше «за державу не обидно». Это и станет культурно-цивилизационным государственно-патриотическим рывком к созданию Народной Империи — синтеза справедливости (царско-советские времена), чести и служения (Российская Империя), и единения Государя с народом (Московское царство). Достижение полноценного мира на приукраинском ТВД возможно лишь при условии стратегического доминирования как на полях сражения, так и в ментально-гибридном поединке воителей Родины с легионом антихриста. Победить неимоверно трудно. Подобная сверхзадача требует реализации следующего концептуального плана: проведения внутренней скрытной мобилизации, национализации элит, при очистке правящего класса от коллаборационистов, и форсирования предпосылок для асимметричного технологического сдвига (нелинейного прорыва, обеспечивающего критическое превосходство в неочевидных сферах), демонстрирующего критическое превосходство для возвращения Западу страха неотвратимого возмездия. Разогнувшаяся стальная упругость русской интенции и вести себя на международной арене станет иначе: не «а что скажет княгиня Марья Алексевна», а изволите — Сармат или Посейдон. «Он уважать себя заставил, и лучше выдумать не мог» — оживает полузабытая классика искусства переговорного процесса. За что принимать «похабный мир» (ещё и с вероятной контрибуцией в виде воровства активов), если Россия побеждает?! Удерживающему Катехону нужны такие переговорные рамки, которые основывались бы на признании этой Богом данной миссии России (а не «лай НАТО у ворот РФ», как охарактеризовал вероломство Запада Римский Папа) и априори — полном демилитаризованном статусе останков «незалежной» (по типу Плала Маршалла для постнацистской Германии).
Внецугцванговая позиция по вопросу войны до русского победного конца наиболее полно выражена Александром Дугиным. Русский генетический код диктует жизненно важную необходимость: через духовное национальное преображение государства и структурное очищение власти от врагов и паразитов можно избежать уготованной супостатией участи — сгинуть от истощения средств к сопротивлению или трансформироваться, если не в «младшего партнёра» США, так в вассала Китая. Так что Россия не перед выбором вида неволи, а в фазе координации действий с императивом волеизъявления тысячелетней истории русской цивилизации.
Евгений Александрович Вертлиб / Dr.Eugene A. Vertlieb, Член Союза писателей и Союза журналистов России, академик РАЕН, бывший Советник Аналитического центра Экспертного Совета при Комитете Совета Федерации по международным делам (по Европейскому региону) Сената РФ, президент Международного Института стратегических оценок и управления конфликтами (МИСОУК, Франция)
