Грех как норма и первородный грех

Часть 1.

Часть 2.

Новая, самая популярная философия и идеология нового мирового порядка — не существует никакого греха! Хватит преследовать людей. Пришло время освободить их от чувства вины — идет ли речь о взаимоотношениях полов, о деньгах, о неверности, о лжи, об эгоизме, о сластолюбии, об амбициях, о свободном образе жизни и тысяче других вещей. Давно пора вырваться из стальных пут, связывающих человеческое сознание и не дающих обрести в краткой нашей земной жизни счастье. Необходимо раз и навсегда покончить с мрачными муками совести, от которых среди бела дня гаснет солнце. Современный человек, говорят нам, не хочет больше быть виноватым, и это законно. Он никому ничего не должен — в том смысле, как говорил об этом Фрейд. Он отвергает инстинкт «виноватой совести», он изгоняет из себя этого внутреннего полицейского, который держит его в тюрьме.

Эта новая философия имеет глубокие корни. Вся история современной демократии может быть воспринята как постепенная победа личной невиновности над винами прошлого. Чувство невиновности, независимости и полной открытости — это и есть наше счастье, для которого мы созданы. Попытки отстоять его были во все времена, особенно активно начались они в XVII—XVIII веках. Но с началом третьего тысячелетия они обретают всеохватывающий характер. Невидимая рука свободного рынка преобразует эгоизм в добродетель homo economicus. Падение коммунизма привело к узакониванию материального неравенства и сделало малозначащими социальные протесты. Торжествующий индивидуализм превращается в нравственную норму, в принцип «каждый для себя». Идеи долга, верности, хранения слова и т.д. становятся условными в «быстро изменяющемся» мире.

Эта «невиновность» современного человека обнаруживается и в новом прочтении истории. Прошлое оказывается под постоянным судом настоящего. Ретроспективные наставления тем, кто жил вчера, помогают утвердиться в мысли, что мы менее виновны, чем наши предки. Мы ощущаем себя видящими более ясно, чем они, более способными ужасаться несправедливости и жестокости тех времен. Постоянное обвинение их укрепляет нас в сознании собственной невиновности.

Великое дело освобождения от вины человека, предпринятое наукой начиная с XVIII века, принесло свои плоды. Психоанализ, социология, психиатрия, генетика, антропология сделали относительными понятия добра и зла, показав, что мы — игрушки слепых сил, биологических и социальных, и это в значительной степени объясняет наше поведение. Иные западные социологи незадолго до нынешнего кризиса могли уверенно говорить о наступлении гедонизма, о появлении легкой прагматической этики, вытесняющей вчерашние понятия запретов и долга. Человек, обретающий свою «невиновность», может наслаждаться жизнью, свободной от всякого морализаторства. «Дщерь просвещения, — пишет один из современных христианских философов (Ален Безансон), — демократия дышит оптимизмом и пелагианством. Она отвергает понятие первородного греха. Она верит в прогресс, в возможность достижения земного счастья, в постепенное смягчение нравов».

Вся современная массовая культура (и точно так же культура, претендующая на утонченность) за редким исключением ведет широкомасштабную наступательную войну против остатков «виноватой совести». «Смерть Бога» не избавила в полной мере человека от проклятия первородного греха. Она еще не освободила его от «обмана морали». Но этот день придет. Война не ослабевает. Человечество приглашается навсегда распроститься с устаревшим понятием стыда. Это приглашение, вернее сказать, требование чаще всего направлено против христианской нравственности, которая представляется источником наших сокровенных страданий. Христианство, утверждают они, делает человечество непрестанно виноватым, без конца сталкивая его в бездну греха.

Состояние невиновности — истинная жизнь человечества, уготовляемая современностью. Во имя исполнения этого обещания мир должен неутомимо отстаивать принципы свободы, провозглашенные в XVII и XVIII веках. На смену тирании «виноватой совести» должен прийти гедонизм без комплексов, без каких-либо попыток его подавления. Радикализм подобных программ воодушевляет и в то же время постоянно приводит людей в растерянность. Мир сознает, что все не так просто. За этой радостной упрощенностью жизни ощущается присутствие невидимой идеологии или даже принятие возрастающей жестокости «нового человека». Нет ничего страшнее совести, всегда уверенной в своей правоте. Освобождение человека от чувства вины — процесс более двусмысленный, чем тот, каким кому-то хотелось бы его представить.

Откуда родилось это убеждение, эта иллюзия, что прогресс человечества неотделим от обретения им такого освобождения? Известно, что против христианского догмата о первородном грехе, против идеи падшей человеческой природы, утратившей свою первозданную невинность, активно выступили в свое время философы эпохи Просвещения. Они хорошо поняли, что на этой платформе можно объединить, несмотря на все их различия, деистов и атеистов, английских пиетистов и французских антиклерикалов. Их выпады против католического клерикализма имели целью не только потеснить королевский абсолютизм, но главным образом отстоять право человека на земное счастье в признании его способности самосовершенствоваться без помощи Божественной благодати, одним своим разумом. Стремление освободить человека от чувства вины было с самого начала заложено в программе Просвещения. Это постепенное освобождение человека западной культуры, как видим, длится уже более трех столетий. Мы с ужасом узнаем, какие формы она приобретает сегодня.

Это не означает, что утверждение природной невинности человека было сразу признано философами того времени. Ни Гегель, ни Руссо не заходят столь далеко. Гегель говорит о необходимости некоей секуляризации первородного греха. Он видит в этом понятии не богословский догмат, но мифическое изображение человеческой истории, развивающейся согласно диалектике философа: невинность — тезис, падение — антитезис, и вновь обретенная свобода — синтез. Руссо рассуждает более двусмысленно. Наружно он решительно отвергает первородный грех как «теологическую конструкцию». В то же время он признает, что если когда-то человек был хорошим, то теперь он не является таковым. Почему? Потому что он начал жить в обществе. Вследствие этого он растлил свою природную доброту. Общество — это столкновение эгоистических интересов. Соперничество делает людей безнадежно плохими. Место христианской идеи древнего грехопадения занимает у него идея вступления в общественную жизнь. Необходима не исповедь грехов, а обличение плохого устроения общества. Современные прогрессисты идут вслед Руссо, когда старательно минимизируют личную ответственность (например, преступника), возлагая главную ответственность на общество, порой абсолютизируя ее.

В XIX веке споры вокруг первородного греха обретают особую остроту и становятся политически более агрессивными. Между наследниками просвещения и теоретиками контрреволюции не может быть примирения. Что касается первых, Шарль Фурье утверждает, например, что человек добр по природе, но общественное устройство неудовлетворительно, и люди пали не по причине так называемого первородного греха, а вследствие чрезмерного роста населения и недостаточного развития промышленности. Немецкий философ Фихте, ученик Канта, еще более настаивает на таком утилитаристском подходе. В своем «Слове к немецкому народу» он называет нелепой клеветой утверждение, что человек рождается грешником. Эрнест Ренан заклинает «ужасный догмат», который он предписывает выдумке апостола Павла, поскольку об этом ничего не сказано ни в Книге Бытия, ни в других библейских текстах. Ренан полагает абсолютно невозможным, чтобы разумный человек был зависим от таких смехотворных художеств, как первородный грех. Ницше будет еще более воинственным, объявив понятие греха, вины и вообще морали изобретением священников, которое помогает им лучше порабощать людей. Против этой «теологической лжи» автор «генеалогии морали» будет постоянно метать гневные громы и молнии.

А между тем для внимательного духовного взора жизнь — даже в чисто внешнем аспекте — никогда не перестает подтверждать истинность этого учения Церкви. Революционный хаос и террор во Франции в 1792—1794 годах был следствием забвения греховного состояния человека. Попытка создать «естественный порядок», отвергнув учение Церкви, не могло не привести и к тем рекам крови, которыми прославится в двадцатом веке революция в России. Не надо было быть просвещенным богословом, чтобы видеть это. Люди подлинного таланта и культуры во все эпохи отвергали «атеистическую невинность». Французский поэт Шарль Бодлер в своих знаменитых «Цветах зла» говорит о зависимости от зла и склонности к нему как об одной из составляющих человеческой природы. Он отвергает гипотезу Руссо о добром по природе человеке. И исповедует учение о первородном грехе. Современник Бодлера американский поэт Эдгар По подчеркивает в своих книгах испорченность человеческой природы. Интересно, что именно Бодлеру принадлежит знаменитое, часто после него повторяемое изречение: «Самая великая хитрость диавола заключается в том, чтобы убедить вас, что он не существует».

Нам необходимо снова и снова возвращаться к христианскому учению о первородном грехе. Этот догмат представляется столь фундаментальным, что его отрицание уничтожает, по сути, всю христианскую культуру, все христианство. В самом деле, первородный грех напоминает нам, что зло не есть нечто внешнее по отношению к человеку, но с него начинается все, что происходит в человеческой истории. Зло уже здесь, в глубине нас самих, а не только в других. Зло — в подлинном первоначальном значении — прежде всего в нас, а не в общественных условиях. Христос заповедует нам начать с уничтожения зла в нас самих, а не с того, чтобы убивать тех, кого мы считаем так или иначе злыми. Новое видение первородного греха в свете нашего исторического опыта заключается в том, чтобы увидеть в богословском догмате драгоценное напоминание о внутренней природе зла. Каждый человек связан со злом. Зло не может быть выведено вовне. Зло, разумеется, присутствует в мире. Оно может воплощаться через другого, но оно также — неискоренимо — во мне самом. Это его глубинное присутствие, это его изначальное пребывание в нас может приводить к преступным в своей абсурдности попыткам уничтожить его на земле, когда мы полагаем, что избавимся от зла, если уничтожим его в тех, кто воплощает его. Бессознательное отвержение первородного греха — во всех бунтах, революциях, в коммунистической революции Маркса-Энгельса, в мессианском фанатизме Гитлера: «Человечество, я даю тебе последний шанс!» В нем — полное и решительное освобождение человека от ответственности, а также оправдание самых чудовищных злодеяний палачей большевизма и нацизма ради всеобщего блага. В нем, несмотря на все недавние уроки истории, — нынешнее утверждение греха как нормы, которое с неизбежностью приведет человечество к глобальной катастрофе. Почему никто никогда не сказал, почему не хотят понять, что умерщвление миллионов людей в гулагах и освенцимах совершается по причине отвержения догмата о первородном грехе? И что по этой же причине неумолимо утверждается сегодня ад на земле. В то время как первородный грех, попущенный Промыслом Божиим, должен стать, когда он осознан, золотой преградой на пути окончательной гибели человека. И возможностью принятия им благодати вечного спасения. Догмат о первородном грехе позволяет нам избежать отчаяния при виде нашей греховности и зла мира. И только он. Узнавание абсолютного зла дает нам возможность обойти бездну безысходности. Кроме того, это вызывает у нас сострадание к другим. Даже интуитивное принятие учения о первородном грехе содействует единению всех людей перед лицом зла, в котором они участвуют, не зная об этом.

Ограничение или свобода от запретов — вот перед каким вопросом в результате неизбежно оказывается общество. Этот выбор можно сформулировать следующим образом: раскрытие человеческой личности достигается через ограничение ее действий или, напротив, через смелое, по возможности «творческое», преодоление запретов. Что определяет человека — вольное подчинение общепринятым нравственным нормам или те усилия, которые он предпринимает, чтобы освободиться от них? Это значит — от навязанных норм, от боязливой морали, от суеверий прошлого. Наша личная свобода не хочет знать ограничений по определению. По крайней мере, такой она видит себя и такой заявляет себя. Она с вызовом отвергает «табу, которые мешают нам жить». Пришло время презреть условности, нарушить молчание, не повиноваться «старым запретам», восстать против предрассудков.

Это желание покончить с лицемерием прежних времен во имя наконец-то завоеванной свободы оказывается очень заразительным. У многих почти рефлексивно возникает ужас при одном упоминании об идее ограничения или, хуже того, идее нравственности. Человек по своему естеству устремляется к добру, без которого он не может жить. Однако современное общество делает все больший выбор в сторону зла. Оно больно сегодня этим противоречием. Разочарованное во всем, томимое смутным страхом перед будущим, оно все растерянней чувствует себя в современности, где происходит все больший распад на атомы с утратой центра жизни. Оно находится в каждодневном поиске правил, ориентиров, смысла, чтобы возвратиться к общепринятым нормам, одновременно отвергая прежние. Другими словами, мир ищет — во всех областях — новые определения ограничения. Потому что культура, то есть отношения людей друг с другом, что бы они ни предпринимали, зиждется прежде всего на ограничении: «не убивай, не воруй, не блуди». В противном случае наступает торжество антикультуры, эпоха варварства.

Однако в современном обществе господствующая культура — культура свободы от ограничений. Так что она уже отождествляется с самой современностью. Все большее число людей полагают, что они современны в той мере, в какой освобождаются от навязанных им прежних норм. Все рекламы, афиши, экраны, телевидение, воздух, которым мы дышим, напоминают изо дня в день об этом предпочтении большинством свободы от ограничений. Оно преподносится со знанием дела. В нем помимо всего — прекрасный способ обезопасить нас от возможного возвращения самого ужасного, что только может быть, — «нетолерантности» или «дискриминации меньшинств». Здесь — утверждение культурного, этнического, конфессионального плюрализма, который заранее делает подозрительными или маргинальными всякие попытки оспорить его. Разве не в этом воля большинства — находить лучшие способы жить вместе? Но мало кто замечает, что такой настрой все более приближает мир к упразднению самой идеи ограничения.

Самое страшное, что сейчас происходит, — исчезновение человеческого в человечестве. Не хочется предсказывать, что будет, но ясно, что мир все более погружается во мрак релятивизма и нигилизма. Миазмы «нигилятины», о которых говорил Достоевский, проникают буквально во все. Сегодня нигилизм, наверное, самая ощутимая проблема для всей планеты.

Мы постоянно напоминаем об особенностях зла в сегодняшнем мире. Зло становится все более организованным. То, что было в минувшем веке: большевизм и нацизм, — только прелюдия. Благодаря новейшим техническим средствам оно может сразу войти во все дома в любое мгновение с любым непотребством. И все более за этой организованностью ощутимо присутствие организующего ее. Зло становится все более открытым, потому что сознает свою силу и безнаказанность. Оно становится все более обыденным и все меньшее встречает сопротивление, хотя, казалось, должно бы быть наоборот.

Отвержение догмата о первородном грехе с неизбежностью приводит к утверждению греха как нормы. Зло все более возрастает в мире и будет возрастать. Однако заблуждение думать, что это освобождает нас от главного выбора или делает этот выбор как бы не зависящим от нас. Живая рыба способна плыть против течения, а дохлую и полуживую сносит потоком. Необходима воля к сопротивлению. Великая ложь нашего времени заключается в том, чтобы, исходя из необратимых перемен, происходящих на наших глазах, демонизировать всякую волю к сопротивлению. Это не просто ложь, это безумие. Присоединиться к ней — значит согласиться быть не чем иным, по определению философа, как «специалистами без видения и сластолюбцами без сердца». То, что мы отстаиваем, есть безмерное достоинство человека, которое заключается в его свободном выборе. Этот выбор возвращает нас к ответственности, которую никакая наука, никакая техника, никакая механическая или генетическая фатальность не могут упразднить. Человеческое в человеке существует, потому что вопреки всему мы хотим остаться людьми. Самое главное, что мы должны помнить: мир начался Богом и закончится Богом.

Из новой книги протоиерея Александра Шаргунова «Без царя. "Православная монархия и новый мировой порядок"»