Среди лингвистов, занимающихся сравнительно-историческим языкознанием, особое место занимает адмирал Александр Семёнович Шишков (1754-1841). Этот человек помимо своего воинского пути разделил ещё и стезю лингвистов. Углубляясь в коренное значение русских слов, он видел богатство недр славянского языка, находя в нём корни языка праиндоевропейского. В своих работах он показывает единство слов разных языков, предполагает возможные пути изменения слов, указывает на принципы формирования слов. Расскажем немного о жизни этого человека, а потом и приведём цитаты из его работ, ибо как лучше узнать человека, если не через дела рук его. И с другой стороны: познаем ли полностью творение, не узнав о творце?
Род Шишковых
Его род вёл своё начало от Микулы Васильевича по прозвищу Шишко или Шишка, правнука Юрия Лозинича, прибывшего в 1425 году на службу к великому князю тверскому Кашина.
В нём, по словам В. Я. Стоюнина, «развивались религиозное чувство и мысль под влиянием чтения церковных книг, священной истории и Четьи-Минеи, а с этим вместе и ухо роднилось с церковным языком; развивалась и любовь к природе под влиянием близких отношений к ней, развивалась любовь к человеку под впечатлениями любящей родной семьи, развивалась любовь к Родине под впечатлением рассказов о славных и громких прошедших временах Петра, под впечатлением народных песен, а может быть, и звучных од Ломоносова и других стихотворцев».
Служба во флоте
Получив домашнюю подготовку, Шишков 17 сентября 1766 года поступил в гардемарины и с того же года стал ходить в учебные плавания.
По возвращении на Балтику Шишков был 21 апреля 1777 года произведён в лейтенанты и вновь назначен в Морской кадетский корпус для преподавания гардемаринам морской тактики. В это время он начинает работать над переводом с французского книги Ш. Ромма «Морское искусство, или Главные начала и правила, научающие искусству строения, вооружения, правления и вождения кораблей», а также составляет «Треязычный морской словарь на Английском, Французском и Российском языках в трёх частях», где была собрана специальная морская терминология. Предисловие к словарю стало первой работой Шишкова в области филологии.
Педагогические труды Шишкова были прерваны капитана 2-го ранга. Императрица Екатерина II наградила Шишкова золотой саблей с надписью «За храбрость» и золотой табакеркой, осыпанной бриллиантами.
После вступления на престол император Павел назначил Шишкова состоять при себе в качестве вице-адмиралом.
В 1802 году, уже во время правления Александра I, морским министром стал адмирал Российской Академии, он посвящает себя лингвистическим трудам.
Начало служения слову
Начались частные собрания литераторов, возглавляемые Г. Р. Державиным и Шишковым, а с 1810 года эти собрания, называвшиеся «Беседы любителей русского слова», стали публичными, и собирали до 300–500 слушателей. Целью «Бесед» было укрепление в русском обществе патриотического чувства посредством углубленного изучения русского языка и словесности.
Актуальность «Бесед» была велика, так как русское общество подвергалось сильнейшему влиянию французской культуры, и русский язык, в свою очередь, испытывал экспансию французского языка. Шишков же стремился раскрыть перед людьми величие русского языка, ратовал за его чистоту, указывал на его всестороннюю развитость. «Кто бы подумал, что мы, оставя сие многими веками утвержденное основание языка своего (церковнославянский язык), начали вновь созидать оный на скудном основании французского языка».
Приближалась тяжёлая година Отечественной войны 1812 года, и император Александр, прочитав «Рассуждение о любви к Отечеству» (авторства адмирала), решил снова призвать Шишкова к делам, хотя и не был вообще расположен к нему за его резкие речи и действия в прежнее время. «Я читал рассуждение ваше о любви к Отечеству, — сказал Александр I. — Имея таковые чувства, Вы можете быть ему полезны. Кажется, у нас не обойдётся без войны с французами, нужно сделать рекрутский набор; я бы желал, чтобы Вы написали о том манифест».
Вновь на службе Государевой
Первым указом царя, составленным Шишковым, стал «Манифест о рекрутском наборе». С апреля 1812 и до конца 1814 г. он был патриотическим голосом России, поднимавшим и укреплявшим дух русского народа, которому жадно внимали все сословия: «Да встретит враг в каждом дворянине — Пожарского, в каждом духовном — Палицына, в каждом гражданине — Минина. Благородное дворянское сословие! Ты во все времена было спасителем Отечества; Святейший Синод и духовенство! Вы всегда теплыми молитвами своими призывали благодать на главу России; Народ Русский! Храброе потомство храбрых славян! Ты неоднократно сокрушал зубы укрепившихся на тебя львов и тигров. Соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».
Поручение императора о написании манифеста было соединено с назначением Шишкова 9 апреля 1812 года на должность Пушкина:
Сей старец дорог нам: он блещет средь народа,
Священной памятью двенадцатого года.
Один в толпе вельмож он русских муз любил,
Их, незамеченных, созвал, соединил;
(«Второе послание цензору»)
Министр Народного Просвещения
15 1824 года Шишков был назначен на пост министра Народного Просвещения и главноуправляющего Делами Иностранных вероисповеданий. Возглавляя министерство, А. С. Шишков задал народному просвещению тот вектор, который получил дальнейшее развитие при С. С. Уварове: «Народное образование должно быть национальным» — таков был провозглашенный им идеал.
Основные принципы государственной политики в сфере образования мыслитель изложил в обращении к Главному правлению училищ от 11 декабря 1824 г.: «I. Воспитание народное во всей империи нашей, несмотря на розность вер, ниже языков, должно быть русское. II. Греко-католик, римско-католик и лютеранин должны быть воспитаны: первый — в твердом и незыблемом православии, а второй и третий — во всей точности положительного исповедания своей веры. III. Все иноверное российское юношество должно учиться нашему языку и знать его. Оно должно преимущественно изучать нашу историю и законы. IV. Все науки должны быть очищены от всяких не принадлежащих к ним умствований. V. Излишнее множество и великое разнообразие учебных предметов должно быть благоразумно ограничено и сосредоточено, во-первых, на тех познаниях, кои самим учреждением разных учебных заведений постановлены, и, во-вторых, сообразно с званиями, к которым учащиеся предназначаются. VI. Язык славянский, т. е. высокий, и классическая российская словесность повсеместно должны быть вводимы и ободряемы. VII. Язык греческий должен везде, кроме училищ иноверных, иметь преимущество пред латинским. VIII. <…> Одно обучение не есть воспитание и даже вредно без возделания нравственности, которой христианину вне Церкви найти не можно».
В своей речи Шишков особо подчеркнул зависимость государства от системы образования: «Когда государство или народ желает благоденствовать, то первое попечение его долженствует быть о воспитании юных чад своих». Сущность воспитания мыслитель видит «в страхе Господнем, в напоении сердец детских любовью к вере, откуда проистекает любовь к Государю, сему поставленному от Бога отцу и главе народной; любовь к Отечеству, сему телу великому, но не крепкому без соединения с главой своей; и, наконец, любовь к ближнему, под которым разумеются сперва сограждане, а потом и весь род человеческий».
Охранитель
На время правления императора Николая I пришлось восстание декабристов. Одним из его последствий стало осознание государственными людьми необходимости контроля над потоками информации, приходящими из Европы, в первую очередь – из Франции.
И 10 июня 1826 года Шишков добился принятия нового Устава о цензуре, который за свою охранительность был прозван в либеральной среде «чугунным». Охранительность устава, направленная прежде всего против распространения революционных и мистических идей, вызвала столь сильное недовольство в либеральных и масонских кругах, что уже в следующем году император согласился на создание комиссии по выработке очередного, более мягкого цензурного устава (Шишкова в комиссию не включили).
Новый Устав о цензуре был утверждён 22 апреля 1828 года, а 23 апреля последовала отставка Шишкова с должности министра просвещения — «по преклонности лет и по расстроенному здоровью» (адмиралу было уже 74 года), с сохранением звания члена Государственного Совета и президента знаком отличия беспорочной службы за LV лет.
Как вспоминал С. Т. Аксаков, «никогда Шишков для себя ничего не искал, ни одному царю лично он не льстил; он искренне верил, что цари — от Бога, и был предан всею душою царскому сану, благоговел перед ним. Шишков без всякого унижения мог поклониться в ноги природному своему царю; но, стоя на коленях, он говорил: „Не делай этого, государь, это нехорошо“».
Академическая деятельность
На должность президента Российской Академии Наук Шишков был назначен в мае 1813 года и занимал её до самой кончины. На этом посту он ратовал за то, чтобы Академия Российская, в противовес Академии наук (где преобладали иностранцы), стала базой для развития отечественных наук и просвещения, центром русской духовности и патриотизма.
Кадровая политика Шишкова в Академии состояла в том, чтобы собрать в неё всех национально мыслящих русских учёных. К чести адмирала, он привёл в Российскую Академию многих людей, с которыми когда-то полемизировал: активных членов кружка «Арзамас», М.М. Сперанского и т. д.
А.С.Шишков уделял большое внимание развитию как российской, так и общеславянской филологии. Шишков одним из первых осуществил попытку организовать кафедры славяноведения при российских университетах, создать Славянскую библиотеку в Петербурге, в которой были бы собраны памятники литературы на всех славянских языках и все книги по славяноведению. При Шишкове академия многое сделала для просвещения провинции. Его лингвистические идеи оказали влияние на творчество А.С.Грибоедова и И.А.Крылова.
Д. Н. Свербеев так сказал о Шишкове: «он, так сказать, бессознательно первый воплотил в себе тричастный русский символ „православия, самодержавия и народности“, который потом сделался в одно и то же время программою царствования императора Николая, девизом графа Уварова и, наконец, надписью на знамени позднейших славянофилов»
Выступая предшественником С. С. Уварова и славянофилов, Александр Семенович смог подготовить почву для ярчайшего расцвета Золотого века русской культуры.
(По материалам статьи об Александре Шишкове в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, а также статьи Игоря Борисовича Гаврилова «Страж благословенного Русского царства»).
Комментарий
Несмотря на неприятие как французского языка в русской среде, так и прочих иностранных подражаний, Шишкова нельзя назвать публицистическим невежей и научным невеждой, так как уже упоминалось, что он хорошо знал европейские языки: французский, немецкий, английский, итальянский и другие; перевёл многие книги. А глубокая православная вера не помешала ему жениться на голландке-лютеранке, а после её кончины жениться второй раз на полячке-католичке.
Он лишь укреплял знание о русском языке, как о великом и могучем, а не как устаревающем и презренном.
Так мы и подошли к лингвистическому произведению Шишкова – неопубликованный «Славяно-русский корнеслов». В своём труде А.С.Шишков, на основании анализа корней слов, обосновал глубокую древность нашего языка. Приведу здесь отрывки из написанного Георгием Емельяненко предисловия к книге:
«Среди славных созидателей и защитников нашего Отечества А. С. Шишков стоит один такой, совсем особняком, как дуб могучий в чистом поле. И стоит он так высоко не только потому, что чуть не век служил верой и правдой четырем царям, как адмирал и госсекретарь, министром просвещения и президентом Российской Академии наук. Ослепнув под конец жизни, он подолгу любил кормить голубей с руки. За тем занятием так тихо и незаметно отошел, что никого и не потревожил, как истинный Божий раб смиренный. И поныне он никого не тревожит, и мало кто слыхивал о нем. Бесценные же труды Шишкова так и остались лежать, как святыня под спудом, и значимость их никем не осознана по сей день. Эта книга впервые представляет народу наследие А.С. Шишкова, лишь малую его часть…
В своих статьях и письмах Шишков обращался ко всем, умоляя, чтобы помогали ему копать и разрабатывать неисчерпаемую сокровищницу премудрости Божией, чтобы присылали замечания, добавления... Он глубоко переживал, что ему одному никакой жизни не хватит – восстановить забытый корнеслов и оживить для всех на земле древо жизни. Ученый писал: «Исследование языков возведет нас к одному первобытному языку и откроет: как ни велика их разность, она не от того, чтоб каждый народ давал всякой вещи свое особое название. Одни и те же слова, первые, коренные, переходя из уст в уста, от поколения к поколению, изменялись, так что теперь сделались сами на себя не похожими, пуская от сих изменений своих тоже сильно измененные ветви. Слова показывают нам, что каждое имеет свой корень и мысль, по которой оно так названо. Попытаемся, откроем многое доселе неизвестное, совершим главное дело и оставим будущим временам и народам обдуманное, обработанное и требующее для дальнейшего исправления уже мало попечений».
Но никто после него не проявил интерес к Корнеслову. Сегодня для такого объема исследований институты нужны были бы: одних ветвей словесных он восстановил около шести тысяч. Шишков сделал все главные открытия в языковедении интуитивно. Ныне они доказаны наукой опытно…».
Теперь отрывки, собственно, из самой книги:
Наш язык - древо, породившее отрасли наречий иных
Да умножится, да возрастет усердие к русскому слову и в делателях, и в слушателях! Я почитаю язык наш столь древним, что источники его теряются во мраке времён; столь в звуках своих верным подражателем природы, что, кажется, она сама его составляла; столь изобильным в раздроблении мыслей на множество самых тонких отличий, и вместе столь важным и простым, что каждое говорящее им лицо может особыми, приличными званию своему словами объясняться; столь вместе громким и нежным, что каждая труба и свирель, одна для возбуждения, другая для умиления сердец, могут находить в нем пристойные для себя звуки.
И наконец, столь правильным, что наблюдательный ум часто видит в нем непрерывную цепь понятий, одно от другого рожденных, так что по сей цепи может восходить от последнего до первоначального её, весьма отдаленного звена.
Преимущество этой правильности, непрерывного течения мыслей, видимого в словах, так велико, что ежели бы внимательные и трудолюбивые умы открыли, объяснили первые источники столь широко разлившегося моря, то знание всех вообще языков озарилось бы светом доселе непроницаемым. Светом, освещающим в каждом слове первообразную, произведшую его мысль; светом, разгоняющим мрак ложного заключения, будто бы слова, сии выражения наших мыслей, получили значение свое от произвольного к пустым звукам их прицепления понятий.
Кто даст себе труд войти в неизмеримую глубину языка нашего, и каждое его слово отнесет к началу, от которого оно проистекает, тот, чем далее пойдет, тем больше находить будет ясных и несомнительных тому доказательств. Ни один язык, особливо из новейших и европейских, не может в сем преимуществе равняться с нашим. Иностранным словотолкователям, для отыскания первоначальной мысли в употребляемых ими словах, следует прибегать к нашему языку: в нем ключ к объяснению и разрешению многих сомнений, который тщетно в языках своих искать будут. Мы сами, во многих употребляемых нами словах, почитаемых за иностранные, увидели бы, что они только по окончанию чужеязычные, а по корню наши собственные.
Глубокое, хотя и весьма трудное исследование языка нашего во всем его пространстве принесло бы великую пользу не только нам, но и всем чужестранцам, пекущимся достигнуть ясности в наречиях своих, часто покрытых непроницаемым для них мраком. При отыскании в нашем языке первоначальных понятии этот мрак и у них бы исчез и рассеялся. Ибо не надлежит слово человеческое почитать произвольным каждого народа изобретением, но общим от начала рода текущим источником, достигшим чрез слух и память от первейших предков до последнейших потомков.
Как род человеческий от начала своего течет подобно реке, так и язык с ним вместе. Народы размножились, рассеялись, и во многом лицами, одеждою, нравами, обычаями изменились; и языки тоже. Но люди не престали быть одним и тем же родом человеческим, равно как и язык, не престававший течь с людьми, не престал, при всех своих изменениях, быть образом одного и того же языка…
Язык при чистоте и правильности своей получит силу и нежность. Суд о достоинстве сочинений будет суд ума и знаний, а не толк невежества или яд злословия. Язык наш превосходен, богат, громок, силен, глубокомыслен.
Надлежит только познать цену ему, вникнуть в состав и силу слов, и тогда удостоверимся, что не его другие языки, но он их просвещать может. Сей древний, первородный язык остается всегда воспитателем, наставником того скудного, которому сообщил он корни свои для разведения из них нового сада.
Зри в корень: сын всегда говорит языком отца
Откуда бы ни взяли мы начало человеческого слова или языка, от первосозданного мужа или жены, или от семьи Ноевой, единственной, оставшейся на земле после Потопа, в том и другом случае, как народы, расселявшиеся по земному шару, не престают быть их потомством, так и языки должны быть более или менее отдаленными наречиями того языка, каким говорил первый народ по создании человека.
Ной был не вновь созданный человек, но оставшийся от прежде бывших людей: следственно, если потомство людское не было прервано, то и прохождение языка из уст в уста не могло быть остановлено; ибо сын всегда говорит языком отца своего. Никогда народ, происходящий от другого народа, не бросал языка предков своих и не производил нового, особо им составленного…
Впоследствии народы получили разные имена: халдеи, скифы, славяне, персы, но чрез то не перестали быть потомками детей Ноевых. Равным образом, и языки их.
Не только через сорок или пятьдесят веков, но часто чрез один или два века язык предков становится невразумительным более для потомков. Сами названия языков отрицают уже их первобытность; ибо языки называются именами говорящих ими народов, а народы не прежде могли получать имена, как по размножении своем, когда надлежало им различаться одним от других.
Таким образом, первобытный язык исчез сам по себе, но существует во всех языках, в иных больше, в иных меньше. Он существует в них не словами своими, но корнями, из которых каждый язык произвел свои ветви.
Наречия, весьма одно от другого отдаленные, почитаются уже особыми языками. Это происходит оттого, что некоторые слова забываются, другие изменяются, третьи вновь выдумываются и входят в употребление. Но забытое слово не престает иногда существовать в происшедших от него ветвях, измененное остается часто не изменившимся в корне, новое обыкновенно производится от старого.
Таким образом, как бы новейший язык ни отошел далеко от первобытного своего образа, однако следы его остаются в нем приметными и не изгладившимися. При старании можно до них добраться.
Приведем для примера одно только слово из сравнительного словаря на многих языках - ДЕНЬ. День, динь, дзень, дженъ, диэна, деиц, диэс, диа, деирна, диорнод, джор, джорно, диэс, дис, жор, жур, дианг, даг, таг, дагур, дегов, дивес, дай, дэй... На сорока наречиях и языках видно, что все они одно и то же слово повторяют. Но какая сделалась разность между русским день, французским jour и немецким tag! Оба пути, по которым изменение слова происходило, весьма очевидны: Первый: день, диэна, диэц, диурно, джорно, жур. Второй: день, дань, даанг, даг, таг.
Существует ли ныне такой ближайший к первобытному язык? Если существует, тогда народы, говорящие отдаленными наречиями, могли бы отыскивать в нем корни и происхождение своих слов.
Многие древние и новейшие бытописатели такой язык производят от скифов, а тех от Иафета, одного из сынов Ноевых. Само слово скивы или скиты почитают славенским, означающим скитание, то есть прехождение от одного места в другое, поскольку первоначальные народы не имели постоянных жилищ. Если даже только по историческим событиям рассуждать о славенском языке, то очевидно, что он был самодревнейший, и ближайший к первобытному языку, ибо одно исчисление скифо-славянских народов, под тысячами разных имен известных и по всему лицу земли расселившихся, показывает уже как великое его расширение, так и глубокую древность.
Я же вхожу только в корнесловие. Когда исследование слов разных языков показывает великое и всеобщее отношение их к славенскому языку, то как история, так и язык, одно другим взаимно подкрепляемое, ведут к несомнительным заключениям.
Я не по слепому пристрастию к отечественному языку моему, не по мечтательным догадкам, но по истинному и точному исследованию многих языков и наречий, мнению моему справедливое основание полагаю.
Мы видим ясно и несомненно, что все языки одинаковым образом составляются. Посредством приставливания к корням разных окончаний и предлогов извлекаются ветви. Содержащееся в корне понятие никогда не переменяется, но только разнообразится. Для отыскания корня надлежит отделять в слове предлог и окончание, на каком бы языке оно ни было. Затем по оставшемуся корню рассуждать о первоначальном понятии, сохраняющемся во всех произведенных от него ветвях, как на одном, так и на многих языках.
Отыскание корня не всегда легко, бывает трудно распознавать предлоги окончание. Разберем, например, слово начало. Корень нач, а ало окончание? - нет. Или возьмем на за предлог, чал за корень, а о за окончание? Всё это будет гадательно и не откроет коренного значения или смысла. Нужно сообразить его с другими того же корня ветвями: начать, начинаю. Из них ветвь начинаю покажет нам тотчас, что в ней на предлог, чин корень, то окончание. Итак, корень есть чин (от которого в слове начало осталась одна только буква ч); начинаю значит приступаю к произведению в действо предначертанного в уме моем чина, то есть, порядка, устройства. Так коренное значение во всех происшедших от этого корня ветвях будет для меня ясно.
Мы различаем в каждом слове любого языка два понятия или значения, из которых одно называем коренным, а другое ветвенным. Коренное, относясь ко многим вещам, не определяет ни одну из них, но только показывает нечто всем им сродное или свойственное. Ветвенное, напротив, определяет каждую вещь порознь. Зная первое, мы не можем еще знать второго. Всякая извлеченная из корня ветвь сохраняет в себе его, следственно, и значение свое от него заимствует. Случается часто, что коренное значение затмевается ветвенным и даже совсем от очей разума исчезает…
…Иногда от изменения какой-нибудь буквы, например, масло, весло (вместо мазло от мазать, везло от везти); иногда от сильного устремления мысли нашей на одно ветвенное значение, так что коренное при нем забывается. Под словом голубь разумеем мы птицу, получившую название от голубого цвета перьев своих. Но увидев той же породы птицу с перьями иного цвета, можем сказать: белый голубь. То есть об одном ветвенном значении помышляем, как бы забывая коренное, которое бы не позволило нам голубое назвать белым.
Многие совсем не сходные между собой вещи могут коренное значение иметь одинаковым: имена свинец и синица в ветвенном значении превеликую имеют разность; но в коренном никакой, поскольку оба произведены из понятия о синем цвете. (Свинец есть испорченное из синец)…
Вывод
«Конечно же, сегодня, в ситуации, когда академическая наука буквально бомбардируется разнообразнейшими теориями, призванными так сказать «срывать шаблоны восприятии» многие со скепсисом отнесутся к мыслям А.С.Шишкова, посмеиваясь над «предтечей Фоменко, Носовского и Задорнова».
Но в отличие от вышеназванных личностей, не стоит забывать того, что А.С.Шишков в своих рассуждениях стоял на крепкой основе фундаментальных знаний языков и принципов их развития».
Савватий Павлович Тихомиров, студент I курса Литературного Факультета Новозыбковского Филиала БГУ
