Итак, к концу X века от Рождества Христова единокровные восточнославянские племена заселили землю от Черного моря до Ладоги (белорусские земли лежали посредине ареала). Но единый народ они составили не кровью, а духом – через принятие единой божественной религии. Крещение Руси создало саму Русь и русский народ с единой верой, единым языком, единой культурой, единым самосознанием и единым государством (хоть и далеко не всегда единовластным, часто – союзным). При этом славянские племена-предки белорусов (кривичи, радимичи, волыняне, дреговичи) другими своими частями стали одновременно предками малороссов и великороссов. Разумеется, как у всех братьев (даже близнецов), у них были местные особенности: в языке, культуре и даже психологии. Позже таковые будут и у ветвей русского народа (и даже будут описываться на научной основе имперскими учёными). Причем различие в русском языке (как обиходном употреблении церковнославянского) проходило по линии не восток-запад, а север-юг, – так что московский говор был едва ли различим с гродненским и галицким, но отличался от новгородского и вологодского.
В таком виде единый русский народ прожил 2,5 века – до монгольского нашествия 1220-1230-х, с которым удивительным образом совпал скачок немцев-крестоносцев на берега Вислы и Прибалтики с последующей экспансией на Литву и Русь. Нашествие орд с востока и угроза с запада и разделило на века единую православную Русь на Западную и Восточную, а ее народ – на будущих великороссов и малороссов с белорусами. При этом литовские князья не подчинились Западной Руси, а подчинили ее своей власти. Только физическое разделение никак не означало разделение духовное, хоть и оказывало на него давление, соблазняя янычарским вероотступничеством и сменой этничности. Даже в составе разделенных государств русский народ единым фронтом выступал против германских крестоносцев – в частности, в лице подданных Великого княжества Литовского и Русского: как на Чудском озере, так и под Грюнвальдом. Однако победами этими воспользовались поляки и стоявший за ними Рим.
Нахождение в составе ВКЛиР никак не затрагивало веру, язык и самосознание западной части русского народа (от Подляшья до Смоленщины), напротив, происходило (хоть и медленно), но оправославливание и обрусение господствующей литовской знати и литовского народа. До конца XIV века (то есть, 400 лет из всей 1000-летней истории) православная Западная Русь и её народ не знали никакого даже малейшего влияния Польши (уже германизированной) и религии католицизма (латинства). Исторический атомный взрыв произошёл, когда один из сыновей Ольгерда, нечестивый иуда Ягайло, предал своих родных братьев (героев Куликовской битвы), своих подданных и свою веру (которой у него, разумеется, толком не было ни до, ни после) за польскую корону, – завещав в качестве приданного Кракову огромные западнорусские земли с православным народом с обещанием перевести его в католицизм. Вскоре в ответ на польско-католическую интервенцию русское население ВКЛиР подняло религиозно-национально-освободительное восстание (которое западники упорно хотят изобразить гражданской войной – как и на современной Украине, да и в Отечественные войны 1812, 1914-1918, 1941-1944 гг.) с созданием отдельного Великого княжества Русского, но, увы, потерпело поражение в условиях мощной поддержки Польши из Рима и слабости Москвы. Господство над всей Западной Русью установил польский король Казимир Ягеллон, который по крови был на 7/8 русским и еще на 1/8 литовцем.
И здесь было положено начало одному из судьбоносных и самому мрачному феномену белорусской истории: вероотступническому переходу православной западнорусской знати и за ним мещанства в католицизм, исходя исключительно из соображений материальных выгод и привилегий, с полным отречением от родного языка (в пользу польского), родной культуры (начиная с русских имён) и своего народа. Они стали «вырусью» (литвинскими янычарами) с враждой к Православию и Руси большей, чем автохтонные поляки-католики.
Это был не мгновенный переход, многие мужественно сопротивлялись, но, в конце концов, ко второй половине XVII века русская православная знать на белорусских землях была полностью ассимилирована или истреблена. Одновременно происходило изгнание православных русичей из своих городов и замещение их иудеями, которые оттоле и до XX века составляли 60-70% их населения (остальные – поляки). С конца XVII века белорусы стали народом без высшего сословия и без городов. При этом польским Сеймом был полностью запрещен письменный русский язык и сама Православная Церковь. В сущности, весь «белорусский национализм» строится на попытке оправдать это величайшее предательство западнорусской знати и утверждать, что она незаметно превратилась в «белорусскую», хотя она сама считала себя польско-литовской и никакой иной.
К концу XVIII века никакого русского или белорусского народа на белорусских землях не было и в помине (не считая его физического тела в лице генетических потомков древних русичей). Были бесправные и доведенные до скотских условий жизни деревенские рабы, лишенные своей веры, своего письменного языка, своего образования, своей земли, подверженные эксплуатации, превышающей рабовладельческую. Поэтому освобождение белорусских земель Российской Империей и воссоединение потомков единой Древней Руси в результате трёх разделов Речи Посполитой великий белорусский святитель Георгий Могилевский справедливо окрестил «выходом из египетского рабства», – которого сам же лично и добивался от императрицы Екатерины II, как прежде – святой Афанасий Брестский – от царя Михаила Романова.
Вначале, однако, европеизированным в XVIII веке российским дворянством была освобождена белорусская земля, но не белорусский народ, остававшийся в диком панском рабстве. Белорусское народное возрождение происходило уже в середине XIX века усилиями православного священства и русских имперских патриотов во главе с отцом белорусского народного образования и историографии графом Михаилом Муравьёвым-Виленским. Духовным залогом данного возрождения стало мирное возвращение белорусов, насильственно загнанных иезуитами в Унию (с духовным загниванием в ней), в Православную Церковь подвигом святителя Иосифа (Семашко) и его сподвижников при покровительстве благочестивого императора Николая I.
Так называемое же «белорусское национальное движение», «беларускае адраджэнне» в.п. XIX – п.п. XX вв. и сами «адраджэнцы», о которых говорилось в первой части, – не что иное как суррогат подлинного «западнорусского возрождения» белорусов, состряпанная иезуитами (как и прежде Уния) коварная реакция самозванцев из польской шляхты и ксендзов по старому фарисейскому принципу «что нельзя предотвратить, то нужно возглавить». Причем, вопреки всевозможной клевете, имперское возрождение белорусов происходило не путём их некой насильственной «русификации», а именно на местной белорусской почве (языка и культуры). Собственно, впервые в истории административный титул белорусы получили (в названии Белорусской губернии) от благочестивого императора Павла I, большого попечителя о простом трудовом народе, жертвы масонско-англосаксонского заговора.
Здесь следует сделать некоторый отскок назад в историю и выяснить, откуда взялось само имя белорусов – как третьей ветви единого русского народа. Изначально название Белой Руси документально употреблялось по отношению к землям как раз окраины Восточной Руси – Владимиро-Суздальской. Позже, в XV-XVI вв. оно распространилось до пределов всего Московского княжества, но охватив и Полоцкие земли в составе ВКЛиР. К тому времени произошло выделение Великой и Малой Руси: первоначально – в рамках церковной истории при разделении в XIV веке единой Киевской митрополии Русской Церкви на две (вслед за монгольским нашествием), земли которых были окрещены греками на свой греческий манер: причем белорусские земли были разделены примерно поровну между митрополиями Малой и Великой Руси. В XVII веке эти две истории были наложены друг на друга, и в условиях расчленения единой Западной Руси в результате Люблинской унии в 1569 году, когда Польша оккупировала южную часть ВКЛиР, северная часть ВКЛиР в составе Речи Посполитой (включая Киевщину до ее освобождения в середине XVII века) стала называться Белой Русью, а южная часть – Малой Русью, закрепив за землями свободного Московского царства название Великой Руси. Тогда же появился и этноним «белорусцы». Наконец, в титуле Московского предстоятеля Никона как Патриарха всея Великия, Малыя и Белыя России в середине XVII века было впервые закреплено русское триединство.
При этом, важно отметить, что за всё это время никогда русское самосознание народа всех частей Древней Руси не ставилось под сомнение (не считая редких бытовых стереотипов). В частности, на уровне языка. Хоть западнорусский язык и подвергался с XV века польскому воздействию, его русскость не оспаривалась никем, начиная с писателей на нём: ни католиком Франциском Скориной с его первым в восточнославянском мире печатным изданием под названием «Библия русская» (и никакая другая), ни даже протестантом Симеоном Будным с его «Катехизисом для простых людей языка русского», ни, тем более, православными Петром Мстиславцем и полешуком Иваном Федоровым, князем Юрием Олельковичем со «Слуцким евангелием» и Серафимом Соболем с первым русским букварем, преподобным Афанасием Брестским с «Диариушем» и Мелетием Смотрицким с его «Грамматикой» (взрастившей Михаила Ломоносова) и «Фриносом» («плачем» о Западной России), наставником Петра I Симеоном Полоцким с его наследием.
Итак, в эпоху настоящего белорусского возрождения и просвещения под руководством графа М.Н.Муравьёва-Виленского ни малейшего сомнения у самих белорусов (а также у ученых, включая западноевропейских), что белорусы (как и малороссы) – это русские, как и о русском триединстве, не было. Ученые-западнорусисты – выходцы из священнических семей (в основном из западной Гродненской губернии) – даже не доказывали это как нечто самоочевидное: они лишь, наряду с прочим, поднимали пласты трагической истории того, как их собственные предки были порабощены поляками-католиками. А выдающиеся белорусы философ Николай Лосский и художник Михаил Савицкий прямо свидетельствовали: «Вся история белорусов – это история борьбы белорусов за свою русскость».
Выше же была в самых общих чертах описана история того, как польские шляхтичи-хлопоманы начали марафон по внушению белорусам, что они – «ни русские, ни поляки», а «в польской Речи Посполитой им жилось вполне хорошо, не то, что под москалями» (достаточно прочесть строки «Письма Яськи-гаспадара» польского националиста и террориста Винцента Калиновского). Следует лишь дополнить, что этот марафон проходил при мощнейшей поддержке европейского масонства, взявшего на континенте власть во Франции в результате «Великой буржуазной революции», уничтожившей традиционную христианскую государственность: если в XVIII веке масонство – как транснациональная антихристианская церковь (с англосаксонским ядром), главная религия новых элит (истеблишмента) Запада до сего самого дня, – активно насаждало по всей Европе грубый материалистический рационализм, то в XIX веке оно добавило к «Просвещению» т.н. «романтизм» – разгул мистического иррационализма, в который вошли и «большие игры» с национальностями.
Если раньше европейские народы осознавали себя через христианскую религию и основанную на ней культуру, то теперь им вменялось превращение в объект религиозного голого почитания самой нации (то есть, самих себя – самопоклонения). Причем традиционного христианского национального самосознания было уже недостаточно: нужно было изобрести всевозможную мифологию с античными корнями и «геракловскими свершениями» (вплоть до «выкапывания морей»). И в этом национал-романтизме польская шляхта (поголовно ринувшаяся в масонство, как за несколько веков до этого – в протестантизм) даже опередила западноевропейцев (как и в замещении монархии шляхетской республикой): в частности, еще в XVII веке она возомнила себя потомством древних сарматов (отрекаясь от славянства – так же, как прежде отреклась от славянско-кириллической письменности) и ударилась в сектантскую мифологию сарматизма.
Однако масонскую церковь интересовали не столько вздорные, но свои поляки, сколько православные народы. Поэтому в XIX веке они устремились на восток создавать искусственные «национальные идентичности» и даже нации с неоязыческой мифологией: в основном там, где усилиями и самопожертвованием Российской Империи православные народы освобождались от многовекового ига. Так были созданы нации греков-эллинов (вместо византийских ромеев), румын (латинских романцев вместо ближайших к славянам валахов-молдован), янычарских бошняков и «изначальных» хорватов, а позже и черногорцев с македонянами (вместо единых сербов). Перед польскими же «свободными и равными братьями» из Лондона и Парижа была поставлена задача (желанная для них самих) создать из русских бывших Всходних Кресов нации украинцев и литвинов-беларусов: чем те и занимались – со времен польских националистов Франциска Богушевича (отца «беларускай мовы», которую он лично презирал) и Франциска Духинского (с его мифом о нерусских и даже неславянских москалях-ордынцев) до Франциска Дуж-Душевского (с его бело-красно-белой криптопольской символикой).
Причем на «восточном фронте» к масонскому «вольному строительству» наций и национал-фашизму охотно подключился его, казалось бы, враг с «фронта западного» – Ватикан, – полностью приносящий в жертву остатки христианской нравственности: национальное дробление православных славянских народов с использованием католических ядер идентичности – одна из его давних иезуитских стратегий. Так, в деле борьбы против королевства Югославии и сербского народа (и его дальнейшего геноцида) выявилось полное единение всех возможных сил зла: прежде всего, Ватикана и его иезуитского спецназа, а следом и либерал-масонского ордена, Коммунистического интернационала, католического социализма, старой австрийской аристократии Габсбургов и их беглых хорватских коллаборационистов, усташского нацизма, включая иудейский элемент (франковцев), а также прозападных болгарских янычар, итальянских и венгерских фашистов, албанских косоваров. Всех тех же субъектов (с локальными поправками) мы видим в лаборатории украинской и «беларускай» наций (вместо белорусской и малоросской народностей русского народа) и их антиправославного и антирусского национализма с середины XIX века и по сей самый день.
Дмитрий Валерьевич Куницкий, православный публицист
3. Ответ на 2, Владимир С.М.:
2. Ответ на 1, Калужанин:
1.