Продолжением сталинской линии может стать идея инфономики

Россия пережила несколько волн десталинизации, на которые народ отвечал своеобразным «противоходом». Могу вспомнить, как в 80-е годы, ещё до перестройки и в начале перестройки, из-под полы торговали портретами Сталина, и они были в народе весьма популярны. Этот «противоход» опирался на живую память о Сталине, носителем которой было то поколение наших дедушек и бабушек, которое вынесло на своих плечах основные тяготы 30-х, 40-х, 50-х годов.

Далеко не впервые сегодня заходит разговор об аналогиях эпох, о новых 30-х, новых 40-х, в которые вступает мир. Как и любая аналогия, эта — несовершенна, но у неё есть своя правда. На этой правде построена и аналогия с «Вопросами ленинизма», написанными в своё время Сталиным. Поскольку, говоря о «Вопросах сталинизма», очевидно, мы подразумеваем, что сталинизм жив, что он может и должен сейчас войти в жизнь в своей новой модификации.

В чём же эта аналогия с новыми 30-ми годами? Многие историки, да и современники, указывали на странную черту 30-х годов: происходило что-то вроде цепной реакции, когда различные режимы во всём мире как будто бы подражали друг другу. Создавалось почти во всех ведущих обществах поверх идеологических право-левых разделений некое подобие по технологической форме одному образцу. А именно, это были мобилизация, милитаризация, та или иная форма «национализма» в широком смысле слова, борьба с инакомыслием, жёсткое преодоление правых и левых уклонов. Черты диктатуры с «фашизмоподобными» чертами прорезались, к примеру, даже в оплоте либеральной идеи — в США Рузвельта. СССР тоже шёл по пути мобилизационной диктатуры. Подобие режимов поверх идеологических границ, поверх линий фронта связано было с тем, что между двумя мировыми войнами общества были вынуждены отвечать на сходные вопросы, перед ними встали сходные задачи.

Суть здесь в том, что возник острый дефицит первенства: каждое государство почувствовало угрозу проигрыша в гонке глобализации, угрозу того, что оно выпадет из второго эшелона глобализации в третий либо из первого эшелона во второй и т. д. Это касалось и США, остро почувствовавших эту угрозу во время Великой депрессии. Это касалось и Германии как проигравшей в Первой мировой войне, но даже и Британии, которая чувствовала угрозу для своей колониальной системы, и, надо признать, эти опасения колониальных империй не были напрасными.

Ещё более остро эта угроза выпадения из гонки развития ощущалась в СССР, поскольку в ходе Первой мировой и Гражданской войн, после революционных потрясений страна в своём развитии была отброшена на несколько десятилетий назад. Отсюда и сталинская сверхмобилизация, и формулировка о необходимости пробежать за 10 лет тот путь, который другие народы проходили за полвека или целый век.

Формат фашизации обществ в эту эпоху связан с расталкиванием друг друга в идущей гонке — гонке за рынки сбыта со стороны капитала, в борьбе за право быть в первом эшелоне развития, на гребне прогресса. Сам Сталин подчёркивал и в 1924-м, и затем в 1934 году, что фашизм — это не чисто правая идеология, указывая на связь фашизма и социал-демократии. В фашизме, по мысли Сталина, проявилась слабость буржуазии, которая была уже «не в силах властвовать старыми методами парламентаризма и буржуазной демократии, ввиду чего она вынуждена прибегнуть во внутренней политике к террористическим методам управления, — как признак того, что она не в силах больше найти выход из нынешнего положения на базе мирной внешней политики, ввиду чего она вынуждена прибегнуть к политике войны».

Сталин сумел выработать системный, комплексный ответ на вызов всеобщей фашизации, это была мощная альтернатива, гуманистическая альтернатива. По форме сталинская система была не менее жёсткой: та же мобилизация, формирование ускоренными темпами солидарного, сплочённого общества, а по содержанию — это было нечто противоположное фашизмоподобным типам обществ.

Фашизм опирался на ключевую идею антропологического превосходства одной группы над остальными. У немцев и итальянцев это строилось на этнократической основе, а у англосаксов и американцев — на клановой и мафиозной, связанной с крупным капиталом. Это то, что называют сейчас «либеральным фашизмом». Этот либеральный фашизм и тогда был в ядре глобальной системы, он фактически порождал режимы этнократического фашизма как своих цепных псов для наведения в мире «нового порядка» и управлял ими не через политические, а через финансовые, банковские механизмы, через развивавшиеся уже тогда транснациональные корпорации, действовавшие повсюду, невзирая на границы и разделения государств в ходе мировых войн.

Именно это мы видим сегодня на Украине: не столько этнократический фашизм, во многом декоративный, а либеральный фашизм, фашизм олигархов, которые себя считают антропологически выше всех остальных и на этой основе строят новые квазифашистские формы мобилизации. Украина, кстати говоря, была отмобилизована за несколько лет до СВО, и эти факты были недооценены руководством России к началу 2022 года. Отсюда и многие сложности СВО.

Методы, которыми Сталин сумел построить столь мощную, жизнеспособную альтернативу тогдашнему мировому тренду, до сих пор во многом остаются загадкой. И их ещё долго предстоит изучать. Сталин противопоставил псевдоаристократическому подходу либеральных фашистов, нацистов и расистов идею медленного послойного всеобщего врастания социума в социализм. Место в социализме должно было найтись всем. То же самое справедливо и по отношению к другим народам. Выстраивание цепи народных демократий, каждая из которых получает право на своё место в международном разделении труда, помощь слаборазвитым странам, к примеру, обескровленному Китаю Мао Цзэдуна — всё это было важными элементами сталинского взгляда на развитие человечества. Его подход, в пику антропологическому превосходству «расы господ и хозяев», — это был гуманный подход по отношению и к своим, и к чужим.

Запад через фашизм пытался сохранить и возродить свои старые колониальные империи. А в СССР парадоксальным образом были возрождены принципы старой Российской империи, в которую новые народы включались по модели новых членов семьи, а не по модели эксплуатируемых низших рас и этносов.

В сталинизме была и своя слабость. Хотя кадры подбирались и воспитывались очень умело, но воспроизводства качества кадров в системе управления не произошло. После ухода Сталина началась быстрая деградация, в первую очередь моральная, во вторую — интеллектуальная. Именно номенклатура, созданная Сталиным, похоронила сталинизм, а затем она же похоронила СССР и приватизировала госсобственность.

Сначала была извлечена сакральная вертикаль из сталинской системы — но её действие было настолько мощным, инерция этой вертикали была настолько великой, что ещё пять десятилетий она удерживала политическое пространство, порождала великие импульсы в строительстве армии, ВПК, науки, новейших технологий, социального устройства. И даже сейчас эта инерция продолжает действовать. Всё, что хорошо работает в РФ, — всё это является производным той самой сталинской системы.

Несмотря на типологически сходные черты эпохальных задач, которые стояли тогда перед Сталиным и встают сегодня перед нами, речь не может идти о каком-то дублировании или о формальном сходстве. И хотя задачи действительно сходны в силу определённой цикличности исторических процессов, вызовы и угрозы сегодня совсем другие, особенно если говорить о технологических аспектах цивилизации. Под технологией в данном случае понимается не только «железо» и не только прикладные естественные науки, но и социальное конструирование, и, самое важное, — методы формирования самого человека.

Сегодня главной угрозой является высокотехнологичная подмена человеческого в человеке, идея постчеловека, к чему ведут не только методы цифрового контроля (цифрового концлагеря, как его часто называют в публицистике), но и методы социального программирования, новые методы властвования, цель которых — не допустить формирования какой-либо меритократии, запереть выход к справедливому развитию человека через формирование нетократии. Власть сетей и эксклюзивной информации, когда просто-напросто не будет доступа к этой дающей подлинное знание и рычаги контроля информации для всех, кроме нынешних финансовых и информационных хозяев мира.

Поэтому продолжением сталинской линии сегодня становится идея инфономики, которую развивает Изборский клуб. Инфономика — это открытое в плане систем управления устройство общества новейшего технологического уклада. Так называемый искусственный интеллект в нём оказывается программно-аппаратной реализацией функции системы управления, но в инфономике этот механизм будет направляться не на перераспределение ресурсов, не на блокирование реального развития ради игр спекулятивного капитала, как сейчас, а на создание ресурсов, расширенное воспроизводство, новый инновационный класс, новую науку, преодоление кризисности развития. Здесь мы подхватываем сталинскую эстафету и продолжаем его борьбу за облик человеческий, за образ Божий в человеке. Вот что такое вопросы сталинизма сегодня.

Виталий Владимирович Аверьянов, постоянный член и заместитель председателя Изборского клуба, русский философ, общественный деятель, директор Института динамического консерватизма (ИДК), доктор философских наук

Впервые опубликовано на сайте газеты «Завтра»