Поросёнков лог, или Ганину яму посетил Маяковский в 1928 году?

От редакции: Публикуя исследование молодого историка из Нижнего Новгорода Марка Князева, мы должны поблагодарить автора за хорошую подборку свидетельств о поездке Владимира Маяковского к месту погребения Царской Семьи. Правда, на мой взгляд, содержание статьи приводит ровно к противоположному выводу, чем тот, который делает автор. И рассказы самого Парамонова историку И.Ф. Плотникову, и свидетельство В.В. Дубленых убеждают именно в этом. Да и слова В.В. Маяковского в стихотворении про дорогу, в которой «Император зарыт», никак не соотносятся с местом у рудника, на которое указывает автор. М.Князев почему-то не использовал еще одно важное фотосвидетельство, датирующееся 1924 годом, где изображены свердловские большевики как раз у «мостика из шпал» и среди них и Парамонов, и Ермаков, и Быков, писавший о сожжении тел.

Меня, честно говоря, в знаменитом стихотворении Владимира Маяковского больше всего заинтересовали вот эти строки: «Снег заносит// косые кровельки,// серебрит// телеграфную сеть,// он схватился// за холод проволоки// и остался// на ней// висеть». Почему поэт использовал этот образ «Государь, схватившийся за проволоку и оставшийся на ней висеть»? Только ли это шальной образ, который пришёл в голову поэту, или Маяковский что-то знал? Вот это по-настоящему интересно. Гл. редактор РНЛ А.Д.Степанов.

Вопрос о посещении в 1928 году поэтом В.В. Маяковским Свердловска и созданном под впечатлением от поездки стихотворении «Император» (1928), в котором он описал место захоронения Николая II, давно вышел за рамки исключительного интереса литературоведов и исследователей творчества советского поэта. В контексте дискуссии о т.н. «екатеринбургских останках» сам факт посещения Маяковским места предполагаемого сокрытия тел Романовых в Поросёнковом логу, а также обозначение его координат в стихотворении, подчас представляется едва ли не как доказательство подлинности останков, извлеченных из земли под Екатеринбургом ровно 30 лет назад – летом 1991 года.

Но так ли это? И может ли стихотворение – художественное произведение – выступать в качестве аргумента в научном споре?

Прежде чем ответить на этот вопрос, отмечу, что сомнения в том, что в год десятилетия гибели Романовых Маяковский посетил именно Поросёнков лог и, соответственно, могилу царя, уже имели место в историографии. В частности, этому вопросу посвятил статью А.А. Оболенский «Развесистые кедры Поросенкова лога», размещённую в 2018 г. на Русской народной линии. В ней автор пришёл к выводу, что речь в стихотворении «Император» идет о руднике Ганина яма. Правда, свой вывод исследователь аргументировал лишь тем, что в стихотворении упоминается о шахтах, а также цитатой из воспоминаний «путеводителя» поэта А.И. Парамонова, в которой последний сообщил, что привел Маяковского в урочище (Ганина яма), где нашел могилу царя, ориентируясь на старую шахту и березы с собственноручными отметинами.

Выражая согласие с общим выводом Оболенского, я, тем не менее, постараюсь рассмотреть этот вопрос снова, с привлечением новых (по отношению к статье историка) источников, а также заново прочитывая старые, главным из которых является само стихотворение «Император». Приведём ту его часть, которая непосредственно описывает путешествие к месту захоронения.

Снег заносит

косые кровельки,

серебрит

телеграфную сеть,

он схватился

за холод проволоки

и остался

на ней

висеть.

На всю Сибирь,

на весь Урал

метельная мура.

За Исетью,

где шахты и кручи,

за Исетью,

где ветер свистел,

приумолк

исполкомовский кучер

и встал

на девятой версте.

Вселенную

снегом заволокло.

Ни зги не видать –

как на зло.

И только

следы

от брюха волков

по следу

диких козлов.

Шесть пудов

(для веса ровного!),

будто правит

кедров полком он,

снег хрустит

под Парамоновым,

председателем

исполкома.

Распахнулся весь,

роют

снег

пимы.

– Будто было здесь?!

Нет, не здесь.

Мимо! –

Здесь кедр

топором перетроган,

зарубки

под корень коры,

у корня,

под кедром,

дорога,

а в ней –

император зарыт.

Лишь тучи

флагами плавают,

да в тучах

птичье вранье,

крикливое и одноглавое,

ругается воронье.

Прельщают

многих

короны лучи.

Пожалте,

дворяне и шляхта,

корону

можно

у нас получить,

но только

вместе с шахтой.

«За Исетью,/ где шахты и кручи,/ за Исетью,/ где ветер свистел,/ приумолк/ исполкомовский кучер/ и встал/ на девятой версте». Именно эта фраза чаще всего служит главным доказательством указания на Поросёнков лог и, соответственно, на место захоронения Императора. Ведь в приписке М.Н. Покровского к «Записке» Я.М. Юровского мы, в частности, читаем: «Линия ж.д. проходит на 9-й версте, между Коптяками и Верх-исетским заводом. От места пересечения жел.дор. погребены саж. во 100 ближе к В.Исетскому заводу» [Записка Я.М. Юровского о расстреле Царской семьи и сокрытии трупов // Архив новейшей истории России. Сер. «Публикации». Т. 3. Скорбный путь Романовых (1917–1918 гг.). Гибель царской семьи. Сб. документов и материалов. М., 2001, с. 239].

Эта версия, наверное, могла бы быть принята безоговорочно, но только в том случае, если бы цель путешествия «председателя исполкома» Парамонова и Маяковского была достигнута. Но мы видим обратное: «Шесть пудов/ (для веса ровного!),/ будто правит/ кедров полком он,/ снег хрустит/ под Парамоновым,/ председателем/ исполкома./ Распахнулся весь,/ роют/ снег/ пимы./ – Будто было здесь?!/ Нет, не здесь./ Мимо!». Следовательно, на «девятой версте» ничего не нашли и, скорее всего, отправились дальше.

Но поиск все-таки увенчался успехом, и поэт так описывает место упокоения последнего царя: «Здесь кедр/ топором перетроган,/ зарубки/ под корень коры,/ у корня,/ под кедром,/ дорога,/ а в ней –/ император зарыт». Увы, никаких точных координат этого места Маяковский не даёт, поэтому попытаемся уточнить его положение из других источников, благо они сохранились и доступны нам, некоторые из них использовал в статье А.А. Оболенский.

Уральский литературовед А.Р. Пудваль зафиксировал устные воспоминания А.И. Парамонова об этом памятном дне следующим образом: «Провода закуржавились и круто провисли под тяжестью игольчатой бахромы. Деревья казались сказочными: сосны будто постанывали под тяжелым снежным малахаем. <...> И все вокруг было чисто, ясно и бодро». Добравшись до предполагаемого места, «шли по волчьим следам. В урочище покружил немного, но ту поляну со старой шахтой и березами с моими отметинами нашел. Пимами снег разгреб. Разрыл – уголь. Значит, здесь» [цит. по: А.А. Оболенский].

Однако есть еще более интересное свидетельство, оставленное в письменном виде самим Парамоновым и переданное им в Библиотеку-музей Маяковского в Москве (его приводит в своей книге И.Ф. Плотников): «Вне всякого сомнения, я единственный человек, знающий, где сгнили останки последнего русского царя Николая II. Яков (Юровский) показал мне это место в 1920 году. И я сделал ножом зарубки на корнях березы, чтобы отметка сохранилась и в том случае, если березу срубят. В 1928 году благодаря этим знакам я нашел это место и показал его Владимиру Маяковскому, что он и описал в своем стихотворении "Император"» [Плотников И.Ф. Правда истории. Гибель Царской семьи. Екатеринбург, 2003, с. 319-320]. Об этом же в точности Парамонов сказал журналисту А.П. Мурзину; последний вспоминал позднее: «В 1968 году я пытался выяснить у Анатолия Ивановича, на какое место "на девятой версте" возил он поэта? Но, поняв, что я кое-что знаю, Парамонов оборвал разговор: "На то, какое мне указывал Юровский"» [Мурзин А.П. Ермаков исповедовался пред нами 30 марта 1952 года // Правда о екатеринбургской трагедии. М., 1998, с. 56].

В разговоре с И.Ф. Плотниковым Парамонов на вопрос о том, «верно ли тот [Маяковский] описал все», ответил, что «вообще-то верно, но ведь он же поэт, у него все от впечатления, под рифму, это там – по дороге на Коптяки». Намёк Маяковского на связь между сокрытием тела царя и шахтой Парамонов оценил так: «Да не в шахте [сокрыли], это ему рассказывал, что вначале в шахте были они, а потом забрали оттуда, он перепутал». На уточнение Плотникова о судьбе некоторых членов семьи, которых согласно Юровскому сожгли, «председатель исполкома» ответил: «Да там же, рядом жгли и закопали» [Плотников И.Ф., с. 319]. Отмечу от себя, что Плотников, передавая разговор по памяти, пытается убедить читателя в том, что на самом деле, намеком, Парамонов говорил о Поросёнковом логе, однако есть основания полагать, что это не так, о чём подробнее далее.

Суммируя данные из этих свидетельств, можно с большой долей вероятности предположить, что речь идёт об урочище Четыре брата под Екатеринбургом, вернее, его составной части – руднике Ганина яма. Отличительной чертой рудника, заброшенного еще в конце XIX в., являлось большое количество осыпавшихся шурфов и неглубоких шахт, которыми был изрезан рудник. Именно там, в урочище, Парамонов довольно быстро смог найти шахту и березы (березу) с отметками на корнях, под которой обнаружил угли, по которым сделал вывод о точном местонахождении царской могилы.

Но в стихотворении Маяковский говорит совсем не о березе, а о кедре, причем отмечает, что отметки под корень коры сделаны совсем рядом с дорогой, в которой «зарыт» Император. То, что поэт называет другую породу дерева, не удивительно, так как он здесь применил известный литературный прием «звукопись». Если вслух прочитать строки «Здесь кедр/ топором перетроган,/ зарубки/ под корень коры,/ у корня,/ под кедром,/ дорога,/ а в ней –/ император зарыт», то нетрудно увидеть высокую частотность употребления «р», так что при чтении в голос мы даже можем отчетливо услышать скрип морозного снега под ногами. А дальше все описано вполне верно: зарубки сделаны под корень, а корень находится возле дороги.

Но можем ли установить точно, о какой берёзе на Ганиной яме идёт здесь речь и возле какой дороги она расположена?

Указателем для нас может послужить фраза Парамонова о том, что он «разгреб пимами снег» и нашел под берёзой угли. По-видимому, речь идет о т.н. «костре под старой березой», впервые обнаруженном еще 21 июля 1918 г. крестьянами из деревни Коптяки, а затем обследованного белогвардейским следователем Н.А. Соколовым. Как известно, в этом костре были найдены остатки сожжённой одежды, принадлежавшей членам Царской семьи и их верных слуг. Генерал М.К. Дитерихс описывает местоположение этого костра так: «неподалеку [от старой открытой шахты], на лесной дорожке, под большой берёзой» [Дитерихс М.К. Убийство Царской семьи и членов Дома Романовых на Урале]. Таким образом, и здесь Маяковский проявляет удивительную точность.

В материалах белогвардейского следствия сохранилась фотография этого костра и самой березы, по ней мы можем судить о примерных размерах этого кострища.

А на этой фотографии, также выполненной в период проведения белого следствия, в левом нижнем углу видна лишь часть кроны этой березы, в верхней правой части – упомянутая Дитерихсом открытая шахта.

Удивительно, но почти по тому же принципу, что и Парамонов в 1928 г., обследовали Ганину яму в 1976 г. А.Н. Авдонин и Г.Т. Рябов. Последний вспоминал позднее: «Мы нашли и остатки «старой берёзы» – огромный сгнивший пень. Под ним, на глубине примерно двадцати сантиметров мы обнаружили угли, перегоревшую землю – следы давнего большого костра» [Рябов Г. «Принуждены Вас расстрелять…» // Родина. 1989. № 5, с. 91].

Автору этих строк представляется, что в данном случае известный драматург сознательно или несознательно ошибался, так как старая береза до сих пор стоит на своем прежнем месте, более того, около нее, как раз на месте того самого костра, поставлен деревянный крест.

Для того чтобы удостовериться, что речь идет именно об этой березе, приведем еще одну, более подробную цитату из книги Дитерихса: «С левой стороны последней [глиняная площадка] расположена открытая, сохранившаяся шахта из двух колодцев; с правой стороны от площадки обширная, глубокая воронка завалившегося шурфа; сзади них, несколько подымаясь в горку, снова начинается лес, почти по краю которого тянется старая дорожка, и на ней против середины площадки прикрытая молодыми деревьями большая старая береза, под которой был второй костер» [Дитерихс М.К. Убийство Царской семьи и членов Дома Романовых на Урале].

На карте М.К. Дитерихса, обработанной В.И. Корном, этот костер изображен в левом верхнем поле схемы.

А вот как выглядит «старая береза» сегодня (фотографии были сделаны автором этой статьи 15 июля 2021 г.).

А на этой фотографии хорошо виден обзор непосредственно от открытой шахты до старой березы (слева от креста).

Но для того, чтобы не быть голословными в отрицании Поросёнкова лога как конечной цели маршрута Парамонова и Маяковского, всмотримся в две фотографии этого места, вернее, мостика из шпал, под которым предположительно были захоронены останки Царской семьи.

Первая из них была сделана в 1919 г. близким к белому следствию британским журналистом Р. Вильтоном, вторая – предположительно в 1924 г. и на ней изображен один из участников сокрытия останков семьи П.З. Ермаков.

Мог ли указать Парамонов на это место Маяковскому в январе 1928 г.?

Думается, что нет. По крайней мере, даже если бы единственным источником в деле идентификации места был стих Маяковского, сделать вывод о том, что речь в нем идет именно о мостике из шпал, можно было бы с большим трудом. Возле мостика вообще не растет никаких деревьев. Да, в перспективе видны березы, но делать на них зарубки в тех условиях, когда главным ориентиром все равно будет мостик, бессмысленно. А учитывая и то, что Маяковский посещал Екатеринбург зимой, в январе, найти под укатанным снегом этот мостик, тем более разгребая снег пимами, было бы крайне трудно, почти невозможно.

Таким образом, мы можем утверждать, что в 1928 г. Парамонов водил Маяковского именно на Ганину яму, где и показал поэту место последнего захоронения царя – кострище под старой березой. Но Парамонову это место показал не кто иной, как цареубийца Я.М. Юровский в 1920 г. Но ведь всем известно, что как раз в 1920 (?) г. Юровский продиктовал историку М.Н. Покровскому свои воспоминания («Записка»), в которых назвал иное место захоронения (об этом я уже писал ранее [Князев М.А. К дискуссии о «екатеринбургских останках»: размышления историка и наблюдения современника].

Кому же в таком случае цареубийца говорил правду – Парамонову или Покровскому? Лгать Парамонову особой причины не было – он был своим в партийной среде, по-видимому, был в особых отношениях с Юровским, раз последний даже решил посвятить его в тайну преступления. Менее всего представляется вероятным то, что Юровский специально сопровождал Парамонова в урочище, чтобы показать следы костра от сожжённой одежды убитых. Скорее всего, он преследовал иную цель – учитывая малое количество участников операции по сокрытию тел, хотел сохранить память об этом месте в среде доверенных уральских большевиков.

Но почему он это сделал только через два года после преступления, в 1920 г., а не раньше? Можно предположить, что это было связано с переводом Юровского, занимавшего в 1919-1920 гг. должность председателя Екатеринбургской губернской ЧК, на работу в Москву, в НК РКИ, в конце лета 1920 г. Понимая, по-видимому, что он покидает Урал надолго, а может и навсегда, Юровский и решил показать это место Парамонову.

Впрочем, ради справедливости отметим, что позднее Парамонов продолжал проводить экскурсии для отдельных групп людей, однако не ограничивался посещением Ганиной ямы и затем провожал своих спутников до Поросёнкова лога. Об этом, в частности, мы читаем в воспоминаниях одного из участников такой экскурсии В.В. Дубленых (речь идет о 1960-х гг.): «От Ганиной Ямы Парамонов подвез нашу группу к железнодорожному переезду дороги, идущей на «7 ключей», невдалеке от станции Шувакиш и, показывая в ближайший болотистый лесок (это и был Поросёнков лог), заключил: «Здесь все и закончилось». <…> Говорил он откровенно, не скрывая истины, то ли потому, что ничего уже не боялся, то ли потому, что был последним, знавший всю тайну преступления» [Дубленых В.В. Такова судьба. Екатеринбург, 2010.].

Можно только догадываться, почему Парамонов со временем изменил маршрут этой экскурсии и включил в нее посещение Поросёнкова лога – может быть, уже после встречи с Маяковским он узнал новые подробности преступления, может быть, он исполнял чье-либо поручение свыше (вряд ли бы стал по своей воле, тем более что в 1930-е отбывал срок в лагерях). Но это уже другая история.

Марк Андреевич Князев, историк, аспирант кафедры зарубежного регионоведения и локальной истории Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского