Осуждение епископа – самый настоящий вызов Богу

Всякий грех противен Богу. Но какой из них самый тяжелый? По рассуждению людей, подкованных в богословии, – добровольный. Когда человеку не предлежит никакая борьба с самим собой для его совершения. Имея возможность и силы к уклонению от греха, он по собственному изволению склоняется к его совершению. Можно ли то же самое сказать об осуждении? Во всяком случае, об этом можно долго дискутировать. Иной грех бывает так глубоко зарыт в душе, что его проявление в нашей жизни можно принять за добродетель, если не прибегнуть к рассудительности. То же и с осуждением. Однако, как и всякая болезнь души, оно может быть не только незаметным для нас и окружающих, но и быть совершенно неприкрытым, публичным, откровенно-бесстыдным. Одно дело, когда человек знает о своих пороках и всячески старается их прикрыть, стыдясь и ведя с ними борьбу.

Другое дело, когда выставляют свои пороки на всеобщее обозрение, придавая им благообразный вид. Так получается, когда один напрасно обвиняет другого публично. Человек мнит, что он прав и эту позицию транслирует всем. Волей-неволей – он становится пропагандистом греха, своего суждения о ближнем, если окажется, что оно ложное. Думается, это и есть тот самый добровольный грех применительно к осуждению. Если бывает так, что мы не в силах удержаться, чтобы не давать оценки окружающим по своей немощи, то уж точно это не должно достигать ушей других. Если я вынес суд о ближнем в своём сердце, то нанёс вред себе. Если же начну злословить его публично, то подвигну к этому множество других. Сколько нужно удаляться от первого, а о втором и говорить не приходится!

И тут вспоминаются бесчисленные пассажи в адрес священноначалия, исполненные, в лучшем случае, осуждения. А чаще ненависти и гнева. Но обо всем по порядку.

Приведём слова свт. Игнатия Брянчанинова из его творения «Слово о смерти»: «Мы не видим ни рая, ни ада нашими чувственными очами; но что видим мы ими? Что видим ими – не говорю в мире духов, – что видим в этом самом чувственном мире, который с такою уверенностью называем видимым миром? Видим в нём лишь малейшую часть предметов, ничто в сравнении с целым. В этом уличают нас и телескоп и микроскоп, уличают обоняние и осязание наши, которые ощущают газы, невидимые для глаза, и тем открывают существование их, скрывающееся от зрения; уличает нас пространство, ограничивающее и затрудняющее взор наш тесным, непрестанно изменяющимся горизонтом; уличает непроницаемость земли и многих других предметов на её поверхности; уличает нас ограниченность, крайняя ограниченность нашего зрения, не могущего видеть ни одного предмета в настоящем его виде, не видящего газов по их тонкости, не могущего проницать грубых предметов по их плотности, даже не могущего видеть одной стороны предмета без того, чтоб другая сторона или и многие стороны не скрывались. Что видим мы из видимой природы? – ничтожнейшую ее частичку!.. И нашу привычку к ограниченности нашего зрения считаем зрением полным и удовлетворительным. Из познания ограниченности нашей, познания смиренного и верного, благоговейно устремим взоры ума к тем предметам, которые скрыты от наших грубых чувств, но открываются нам милосердием и благодатью Божиею».

Как ёмко святитель говорит о ничтожности нашего телесного зрения. Что же сказать о нашем зрении духовном? Не с большим ли недоверием станем говорить о нём? Недоверием к тем выводам, которые мы готовы сделать при взгляде на поступки ближних, при слышании их речей. Порой «получается» даже слышать их мысли и делать свои выводы. Если человеку не под силу «…видеть одной стороны предмета без того, чтоб другая сторона или и многие стороны не скрывались», то, что говорить о движениях сердца человека, которые видны одному лишь Богу. Для нашего взора доступны поступки, слова – то, что является лишь продолжением этих движений. Но отнюдь не всегда их завершением.

Худой поступок или слово, в конце концов, могут быть изглажены раскаянием – это с одной стороны. С другой стороны – результатом благих стремлений сердца могут быть поступки, вызывающие неодобрение людей, не знакомых с обстоятельствами, повлиявшими на тот или иной шаг. И в одном и другом случае можно, поддавшись искушению, осудить ближнего в то время, как Господь не судит его. Человек либо раскаивается, либо обстоятельства, известные Богу, извиняют его. Если вообще то, что вызвало наше порицание, того стоит. Однако, кто возьмётся судить с каким сердцем сделан тот или иной шаг? Судить чего больше в поступке – благого стремления или худых последствий, которые в намерение человека не входят и не в его власти?

Вернёмся к хлестким ярлыкам в адрес священноначалия. Самое безобидное – обращение к некоторым из них по имени, как к соседу по квартире. Как будто нет ни сана, ни титула, ни особой благодати Божией на служителе Церкви Христовой.

Поводов и предлогов к подобного рода «обвинениям» предостаточно. Опустим вопрос выяснения справедливости и обоснованности этих обвинений. Автора в данном случае интересует позиция вынесения приговора на месте без суда и следствия. А как иначе назвать ситуацию, когда Предстоятелей нашей Церкви называют еретиками, отступниками? Вот так, без суда и следствия, а в нашем случае Архиерейского собора, епископов вдруг лишают их титула, сана. Если человек теряет уважение к епископу, священнику, то он не вправе отказывать в благоговении к его сану, благодати, которая никем не может быть отнята, как только самим Богом, что в дальнейшем должно быть засвидетельствовано извержением из сана.

Повторимся, что это разговор не о правоте или неправоте кого-либо из представителей священноначалия. И не о том, что мирянину должно отказывать себе в праве с рассудительностью выражать отношение к тем или иным словам Предстоятелей, соглашаться с их позицией или нет.

Разговор об отношении к священноначалию. Если я не разделяю мнения конкретного епископа, он не перестаёт им быть. Он не становится раскольником, еретиком. Да, он может придерживаться ереси.

Однако, вспомним пример Ария, который прибыл на первый Вселенский Собор уважаемым пресвитером, и только уехал еретиком. Безусловно, перед Богом он оказался таковым задолго до анафематствования. Но никто из святых первого Вселенского Собора не дерзал именовать его таковым, не разобравшись в вопросе.

Можно ли утверждать, что все те, кто разбрасываются такими серьезными обвинениями в адрес современного священноначалия, разобрались в этом вопросе лучше, чем некогда святые мужи? А поводы к обвинению настолько ли оправданы, как упомянутый выше?

Панибратство с епископами в таком духе, не говоря о ярлыках на подобие «еретиков» или «раскольников», – осуждение в той форме, о которой было сказано в начале. Такое неприкрытое осуждение – самый настоящий вызов Богу. Человек как бы уже решил за Него, что священнослужитель не достоин того сана, в котором пребывает. Однако, пока человек пребывает в священном сане, и отношение должно быть подобающим. Человек православный, «воцерковлённый» не может не отдавать себе в этом отчёт. Разве можно назвать это незнанием? Это, скорее, отличительный признак человека, глубоко заблуждающегося в своих суждениях, который перестаёт трезво воспринимать очевидные вещи.

Человеку смиренному привычно мнить себя грешным, не способным без Божьего озарения отличить правду от лжи. И только таким Господь открывает правду. Если же иной дерзает поносить Предстоятелей своих Церквей – епископов, то, что это, как не проявление гордыни? Тот, кто так поступает, может ли быть уверен, что он прав? Уверен в такой мере, что готов будет свои обвинительные слова повторить на Страшном Суде и тут же от своих слов оправдаться, или быть осуждённым. Есть ли такая уверенность?

Генрих Анатольевич Голяков, архитектор, православный публицист, Краснодар