Мистика войны

Война, 75-летие победы в которой мы празднуем, содержит в себе нечто мистическое.

Мистика присутствует уже в её предпосылках.

Совершенно очевидно, что индустриальный скачок СССР в тридцатые годы был обусловлен подготовкой к войне. Не будь этой необходимости подготовиться, чтобы выжить, не было бы и рывка громадной страны, непредставимого по интенсивности и синхронности действий всего народа. Ведь после неопределённо законченной первой германской войны народ нутром ощущал приближение второй.

Это происходило в стране глубоко разобщённой и утратившей ментальное единство еще многие десятилетия тому назад. Корни распада уходят в 19 век, в духовный кризис сложносоставной империи, потрясённой научно-технической революцией, возможностями быстрого накопления богатств для одних и сломом привычного уклада для других.

Освобождение крестьян открыло возможности для сильных и хищных, запустивших механизмы капиталистических противоречий.

Аналогичный рывок сильных и хищных в капитализм быстрого накопления мы вживую наблюдали после распада СССР, и наблюдаем по сей день. И кто посмеет утверждать, что это не породило множество затаённых для будущего и явных сегодня противоречий?

Только в капиталистический рывок 90-х страна вошла с некоторой подушкой социальных амортизаторов и огромным опытом противостояния силовыми методами воздействия на власть и общество. Но и без вновь утерянного опыта конструктивного устроения экономической и социальной жизни. Всё же такой опыт не передаётся через кафедры наших университетов.

У нас, если не всякое новое поколение, то уже через одно-второе, обязательно открывают какое-нибудь заграничное социальное «чудо». Привнесённое к нам это «чудо» обычно влечёт тотальный отказ от собственных наработок, рабочих механизмов устроения общества и экономики.

Остаются, правда, неустранимые материальные следы предыдущих достижений: фабрики, заводы, мосты, дороги, образование и культура.

Мистика Отечественной войны, в частности, состоит в том, что, отринув царизм и все его социально-культурные и экономические правила, страна вступила в войну, используя сеть железных дорог, только в европейской части на 70 процентов построенную до 1917 г.

И в 1941 г., демонстрируя чудеса дисциплины и организации, в частности, при эвакуации промышленности на заранее подготовленные площадки, власть большевиков опиралась на материальный ресурс, созданный ещё царской Россией!

Если попробовать себе представить смогли бы россияне из 1914 г. противостоять немецкой военной машине 1941 г., то ответ на такую фантазию, на мой взгляд, может быть только категоричным: нет, не смогли бы!

Строго говоря, неготовность народа к испытаниям, выпавшим на его долю в Первую мировую войну, является основной причиной позорного в ней поражения. К началу Первой мировой мы были страной, давно не воевавшей на своей территории, мы были народом, забывшим кошмары вторжения вражеских армий. Даже в 1917 году русские войска стояли на границе империи, в западных Украине, Белоруссии, в Прибалтике и в турецкой части Кавказа.

В 1914 году русские представляли в своей основе не готовый к жёсткой самоорганизации, не осознающий опасности военного поражения народ. Хотя и экономически ориентированный на скромный материальный достаток, но по логике событий попавший под всё подавляющий каток капиталистического накопительства, беспощадно разрушавшего моральные ценности и внутренние взаимосвязи традиционно патриархального общества.

У нас часто называют в качестве причин поражения давление иностранных капиталов, иностранных разведок и тайных организаций, политических партий, использовавших потенциал классовых противоречий, оседлавших сегмент неквалифицированных рабочих и в социальном плане близких к ним уголовников; разложение и предательство аристократии, безынициативность дворянства, духовную немощь интеллигенции и апатичность крестьянства.

Но это не отменяет того, что русские не стали материалом для единой, беспрекословной, подчинённой общей цели военной машины, которой, в истории могли быть, в частности, древние римляне, и унаследовавшие их ментальность – немцы. Которые, кстати, на этой ментальной энергии и воевали как в Первую, так и во Вторую мировую войну.

Чтобы устоять и победить в 1941-1945 годах, русские должны были решительно поменяться в сравнении с тем, что они представляли собой в 1914-1918 годы. Чтобы превратить народ в национальную военную машину, способную противостоять немецкой национальной военной машине, усиленной пропагандой нацизма, нужен был новый человек. Человек, ощущающий себя частицей общего механизма, работающего синхронно и для одной цели.

Именно такого человека создала власть большевиков.

Для родившихся после 1917 года это было достигнуто преимущественно воспитанием новой советской ментальности. Для родившихся на стыке веков до 1917 года это было достигнуто преимущественно социальным насилием, широко применявшимся на фоне гражданской войны, и в ходе преодоления её на десятилетия растянувшихся последствий.

Углубляясь в мистику причин, трудно отказать себе в стремлении оценить вероятное развитие русской ментальности в случае нашей победы над Германией в 1918 году.

Русские, во все времена широко использовавшие таланты представителей других больших наций, инородцев, и всегда в некоторой мере находясь под их провокационным влиянием, вероятно, демонстрировали бы весьма раздутое национальное самомнение, с рисками всех последствий, какие такое положение может создать.

Экономические противоречия порождают войны и сопутствующие им национализмы разной степени силы, глубины и направленности, – это оспаривать невозможно. Русский национализм по природе народа никогда не мог бы трансформироваться во что-либо подобное нацизму.

Но представляя себе укрепившиеся в результате войны международные позиции русских капиталистов, трудно вообразить себе что-либо внятное, потому как русский капиталист не был хозяином даже на своем национальном рынке, а русская аристократия, представлялась потерявшей связь с реальностью, с народом и… с монархией!

Не имея внятной элиты, русские не могли бы иметь внятных результатов победы, кроме разве морских транспортных коридоров на Юге, что заложено было царём в геополитические цели войны.

Национальная гордость, не обеспеченная внятными национальными социально-экономическими целями и вразумительной элитой, политически демонстрировавшей неистребимую тягу к хаосу и примитивную борьбу мелких самолюбий, могла сыграть с Россией злую историческую шутку. Её результатом мог бы стать новый, похуже Крымской войны, кризис всеобщего к нам противостояния.

Кроме рациональных аргументов не оставляет и чувство, что в 1917 году Провидение избавило русских от разрушительных трансформаций капитализма. Те народы, что остались под господством капитала уже подчинились этой необратимой и катастрофичной перемене общества, подчинённого мамоне.

Таким образом, возможно усмотреть, что 1917 год, со всеми его промыслительно действующими последствиями, позволил подредактировать исторически всегда трудно изменяемую природу русского народа, подготовить его к противостоянию с сильнейшей военной машиной мира, обновить его элиту, создать в ней скрытую корневую систему, способную к воспроизводству на фоне любых кризисов. И легализовать не подчиненного мамоне человека, всегда существовавшего в русском православном архетипе.

В такой мистической логике Промысла спасительным представляется подвиг Новомучеников Русской Православной Церкви и совокупный мученический военный подвиг всего народа, самоотвержением, кровью и страданиями в годы Отечественной войны, искупившего грехи эпохи жестоких революционных перемен и предшествовавшей им эпохи подчинения мамоне и морального растления.

Когда смотришь исторический Парад Победы и ежегодные варианты того парада победителей, не оставляет ощущение, что цели двадцатого века русскими были достигнуты, пусть и мучительно. Мы превратились в римлян. Мы приобрели способность становиться единым военным механизмом в случае угрозы нашему существованию. Мы приобрели способность элит к перерождению в новое качество, соответствующее задачам времени (поэтому и сегодня мы ждём очередного перерождения элиты).

Мы, правда, не приобрели жалости к самим себе, той самой жалости, что нам не хватало во времена гражданской войны, и не хватает сейчас. Но тот, кто знает цену человеку в экстремальных ситуациях, знает и то, что жалость не позволяет выжить на грани гибели. В своей основе мы остались скифами, готовыми к преодолению любых лишений.

С позиции прав человека народов Запада – это плохо, так как он уже не готов к реальной, непарламентской борьбе за своё выживание. Но с позиции человека традиции, уже брезгающего подавать руку представителю цивилизации содомии, с позиции народа, сохранившего в себе веру в Бога и силу к выживанию, – это хорошо!

День Победы – это повод вспомнить погибших и выживших. Это и повод вспомнить о достижениях. Конечно, территории являлись достижением и их утрата видится потерей.

Но с утратой территорий Россия получила возможность развития по их возвращению. Уникальность империи русских в том, что мы отдаём и возвращаем себе одни и те же земли. Империя должна двигаться. Все империи расширялись и погибали после прекращения движения вширь. Русские достигли мудрости Китая, который, однажды нечто отдав, ставит целью длительной политики возвращение утерянного. Империи, имеющие возможность называться историческими, потому как пережили все иные, дышат, на выдохе отдавая территории и на вдохе их возвращая. Тысячелетний опыт имперского строительства чего-то значит!

Солдаты империи СССР, освободившие Европу, проливали кровь за свою Родину, за своё место под солнцем, которого их нагло хотели лишить. Они сломили сильнейшего врага. Для них мистика войны, наверное, состояла в чувствах перед атакой или в том мгновении, когда под градом пуль нужно было подняться…

Вечная память героям!

Павел Иванович Дмитриев, правовед, публицист