В рамках рубрики «Исторический календарь» мы продолжаем наш историко-популярный проект, посвященный приближающемуся 100-летию революции 1917 года. Проект, названный нами «Могильщики Русского царства», посвящен виновникам крушения в России самодержавной монархии ‒ профессиональным революционерам, фрондирующим аристократам, либеральным политикам; генералам, офицерам и солдатам, забывшим о своем долге, а также другим активным деятелям т.н. «освободительного движения», вольно или невольно внесшим свою лепту в торжество революции ‒ сначала Февральской, а затем и Октябрьской. Продолжает рубрику очерк, посвященный В.А. Маклакову ‒ одному из лидеров Конституционно-демократической партии, депутату Государственной думы II ‒ IV созывов.
Василий Алексеевич Маклаков родился 10 мая 1869 года в Москве в многодетной семье потомственных дворян. Его отец ‒ Алексей Николаевич ‒ был известным профессором-офтальмологом; мать ‒ Елизавета Васильевна (урожденная Чередеева), происходила из дворянской состоятельной семьи, давшей ей хорошее домашнее воспитание. «Она свободно говорила на 3-х языках (помимо русского), была ученицей знаменитого пианиста Фильда», ‒ вспоминал В.А. Маклаков. В семье было 8 детей, из которых семеро дожили до взрослого возраста. Мать умерла, когда Василию было всего 12 лет и, как он позже вспоминал, среда, в которой он рос, была интеллигентской, а не помещичьей. Помимо Василия, широкую известность также получили его братья ‒ Николай Маклаков, человек консервативных убеждений, видный деятель монархического движения, занимавший в 1912‒1915 г. пост министра внутренних дел, и Алексей ‒ глазной врач, профессор Московского университета.
Окончив с серебряной медалью 5-ю Московскую гимназию, Василий поступил на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Здесь Маклаков приобрел первый «революционный» опыт ‒ в 1890 году он был арестован за участие в студенческой сходке, провел 5 суток в Бутырской тюрьме, а затем исключен из университета за политическую неблагонадежность. Впрочем, довольно скоро Маклакову удалось восстановиться в университете, но, охладев к естествознанию, он выбрал историко-филологический факультет, который успешно окончил в 1894 году. Подававший надежды в науке Маклаков мог стать историком, ‒ он был рекомендован к оставлению при университете для подготовки к профессорскому званию, однако попечитель учебного округа Н.П. Боголепов не дал на это своего согласия.
Как отмечает биограф политика В.М. Шевырин, «ранние дневники Маклакова свидетельствуют о том, что уже к двадцати годам он выработал основы своего либерального мировоззрения. Рассуждая о "самом важном", о цели, назначении, благе общества, он подчеркивал, что главное ‒ это "независимость и свобода личности". "Общество и власть для личности, а не наоборот", "счастье и благо личности... скажут нам, где прогресс, то есть куда нужно направить развитие общества". Истина, по Маклакову, есть то, что дает "спокойствие и счастье людей": "Идея государства, отождествленная с идеей о свободе... Идея экономическая ‒ с идеей равенства. Решение этих двух вопросов и есть то, что составит счастье людей". Будущее России определяется законами истории, которые, будучи общими для всех государств, "приведут и нас к общему с ними состоянию"».
Побывав вместе с отцом во Франции в 1889 году, когда в республике широко отмечался 100-летний юбилей революции, Маклаков проникся идеями ее деятеля графа Мирабо ‒ блестящего оратора, публициста, сторонника конституционной монархии, депутата и масона. «Столетие Французской революции, устраиваемые в честь ее торжества, реставрация зданий и мест, где революция происходила, выставка всего, что от нее уцелело, картины, газеты, рукописи и автографы ‒ позволяли как бы переживать ее вновь, ‒ вспоминал В.А. Маклаков. ‒ Историческое изучение ее к этому времени уже много подвинулось, и заставляло пересмотреть слишком упрощенное к ней отношение (...) В общее сознание стало входить то, чего прежде не знали, а главное знать не хотели, что Великая Революция 89 года была по началу только "либеральным" движением и в результате привела к буржуазной Республике, что ее "завоевания" были заложены в старых порядках и могли быть постепенно проведены "законной властью", что Революцию предотвратило бы. Как сказал один французский писатель ‒ "il n'y a qu'un moyen d'arreter une revolution: c'est de la faire" (Есть только один способ остановить революцию: это ее осуществить.) Это историческое понимание Великой, а следовательно и всех революций, я вывез из Франции. Моим героем этой эпохи стал поэтому Мирабо, не за его исключительный гений, но потому, что он хотел идти именно этим путем». Маклаков почитал его до самой старости, за что заслужил от некоторых современников прозвище «русский Мирабо». При этом уже в юности Василий Маклаков отмежевался от революционных радикалов, поскольку считал, что знамя, поднятое А.И. Герценом, революционеры «вываляли в грязи».
Отбыв воинскую повинность вольноопределяющимся в 3-й гренадерской артиллерийской бригаде и выдержав экзамен на чин прапорщика запаса, Василий Маклаков экстерном окончил юридический факультет Московского университета. Ему снова предлагали остаться на кафедре, но Маклаков предпочел правозащитную деятельность. Он начал работать помощником таких известных адвокатов как А.Р. Ледницкий и Ф.Н. Плевако, а к 1901 году стал присяжным поверенным округа Московской судебной палаты, участвуя во многих политических и вероисповедных судебных процессах. Подзащитными Маклакова были взбунтовавшиеся крестьяне, бастовавшие рабочие, оппозиционные деятели, сектанты. Последних адвокат не раз защищал по личной просьбе Л.Н. Толстого, с которым был достаточно хорошо знаком и некоторое время даже увлекался его учением. Среди тех, кого Маклакову удалось выручить, был и видный большевик Л.Б. Красин. Однако симпатиями к социалистическим идеям Маклаков не проникся. «Мне приходилось в судах защищать революционеров-фанатиков, которые ставили ставку против власти на Ахеронт, ‒ вспоминал он. ‒ Я уважал их героизм, бескорыстие, готовность жертвовать собой и для других, и для дела; я мог искренне отстаивать их против жестокости и беспощадности репрессий государственной власти, тем более что она часто на них вымещала свои же грехи и ошибки. Но я не мог желать победы для них, не хотел видеть их в России... властью, вооруженной тем произволом, против которого они раньше боролись и который они немедленно восстановили бы под кличкой революционной законности, и даже революционной совести». Но, пожалуй, самым громким процессом, принесшим ему большую популярность в либеральных кругах и вызвавшее негодование в консервативной среде, стало нашумевшее «дело Бейлиса». Талантливо проведя задачу защиты обвинявшегося в ритуальном убийстве христианского отрока иудея Менделя Бейлиса, Маклаков во многом способствовал оправданию своего подзащитного. Не без оснований Маклаков считался одним из лучших адвокатов России и, по свидетельству М. Горького, послужил одним из прототипов главного героя романа «Жизнь Клима Самгина».
Придерживаясь либеральных взглядов, В.А. Маклаков вступил в земский оппозиционный кружок «Беседа», вскоре став его секретарем и членом бюро, участвовал в деятельности Союза освобождения. Когда была организована Конституционно-демократическая партия, вступил в ее ряды. В кадетской партии Маклаков быстро выдвинулся на главные роли ‒ был избран членом ее ЦК, руководил партийной «школой ораторов», участвовал в думских избирательных кампаниях. «Если в партии я оказался случайно, а в Центральный Комитет попал вовсе по недоразумению, - вспоминал он, - то когда она стала работать в стране, я в этом от всей души принял участие». Но его позиция далеко не во всем совпадала с партийным руководством. Во-первых, Маклаков был чужд партийного догматизма; во-вторых, он был либералом в классическом значении этого слова и в отличие от большинства кадетов жестко разводил понятия «либерализм» и «демократия», так как всегда был убежден, что торжество большинства приведет не к свободе, а порабощению личности; в-третьих, он всегда оставлялся государственником, критикуя либеральную общественность за то, что она не ассоциировала себя с государством, а, следовательно, не имела государственной точки зрения.
Приветствуя издание Манифеста 17 октября и дарованные им свободы, Маклаков критиковал своих однопартийцев за их радикализм в I Государственной думе, характеризуя деятельность кадетов как «сплошное отрицание конституции». Не поддержал он и знаменитого Выборгского воззвания (хотя как адвокат защищал его подписантов), в котором возмущенные роспуском Думы оппозиционные депутаты призывали народ к гражданскому неповиновению.
«Маклаков иначе, чем руководство его партии, относился к выбору средств политической борьбы, "желательности и возможности у нас революции", ‒ отмечает современный историк В.М. Шевырин. ‒ Он считал революцию "не только несчастьем, но и очень реальной опасностью". По его мнению, если революционный хаос вырвется наружу, то остановить его будет нельзя: в стране, столь насыщенной застарелой враждой, незабытыми старыми счетами мужика и барина, в стране, политически и культурно отсталой, падение исторической власти, насильственное разрушение привычных государственных скреп не могли не перевернуть общества до оснований, не унести с собой всей старой России. <...> Маклаков никогда не разделял мнение кадетских радикалов о том, что успех партии ‒ в ее левизне, что к ней привлекают ее громкие лозунги: народовластие, учредилка, парламентаризм... Он считал, что назначение кадетов ‒ не заигрывать, а бороться с социалистами; так же как и октябристов ‒ с охранителями, обеспечивая таким образом политическую самостоятельность либерального лагеря. Вместо этого две по сути либеральные силы часто схватывались в бесплодной междоусобной борьбе, обессиливая друг друга». По мнению партийного лидера П.Н. Милюкова, Маклаков «считал партию только за неизбежное зло и потому разрешал себе лишь минимум партийной дисциплины».
Однако, несмотря на ряд разногласий с партийным руководством, Маклаков с кадетской партией не порвал, а стал лидером ее правого крыла, менее склонного к радикализму и выступавшего за диалог с правительственной властью. «Конечно, как и всякому, мне случалось быть с ней (партией. - А.И.) несогласным и от некоторых голосований воздерживаться: так я не был противником Столыпинских аграрных законов и от голосования их воздержался, ‒ вспоминал позже Маклаков. ‒ Такое поведение допускалось и не ставилось в вину членам партии. Против партии ни с трибуны, ни в печати я не выступал никогда: предложения вступить в иные, даже новые партии, например, крестьянскую, которые мне иногда делали, я всегда отклонял и от своей партии не отходил». Эта политическая самостоятельность Маклакова, возможно, была связана с его установкой, которую еще в юности он сформулировал следующим образом: «Ужасно и обидно думать, что кто-нибудь, какая-нибудь партия будет считать меня своим, будет изъявлять претензию на мою волю, на мои действия».
Популярность В.А. Маклакова как адвоката, политика и публициста (он сотрудничал с газетой «Русские ведомости», публиковался в журналах «Русская мысль», «Вестник Европы» и др.), привела к его избранию членом Государственной думы II ‒ IV созывов от г. Москвы. В Думе Маклаков проявил себя не только как один из популярнейших ораторов, выступавший по вопросам внутренней политики и запросам, но и как сотрудник целого ряда парламентских комиссий. Как отмечал известный консервативный публицист и издатель А.С. Суворин, Маклаков, являясь депутатом II созыва народного представительства, не раз «спасал Думу от самоубийства» (т.е. от разгона), убеждая оппозиционных депутатов умерить пыл. «В.А. Маклаков был несравненным и незаменимым оратором по тонкости и гибкости юридической аргументации; но он выбирал сам выступления, наиболее для себя казовые, и со своей стороны фракция не всегда могла поручать ему выступления по важнейшим политическим вопросам, в которых, как мы знали, он не всегда разделял мнения к.-д.», ‒ вспоминал П.Н. Милюков. Маклаков, отмечал советский дипломат Н.И. Иорданский, «умел действовать на чувства своей задушевностью и искренностью... Он говорил совершенно свободно, видимо, многое говорил экспромтом, тут же говоря на трибуне. Успех его речей был громадный. Он мог действовать и держать под обаянием своей речи не только центр, но и весь правый сектор».
Не ограничивая свой круг общения исключительно кадетской партией, Маклаков не чуждался контактов с представителями власти и других политических сил. Один из лидеров правых монархистов в Государственной думе В.М. Пуришкевич, славившийся своими ядовитыми эпиграммами на политических противников, отзывался о Маклакове не без уважения: «С твоим характером, с общительностью русской, / И с красотой твоих речей, / Стыдись, в кагале палачей / Быть утонченною закуской!» Видная деятельница кадетской партии А.В. Тыркова писала: «Одним из ценных качеств Маклакова является его редкая терпимость. Но, к сожалению, это скорее ослабляло его положение в Думе и в партии, где большинство еще не изжило боевой нетерпимости».
Не последнюю роль в контактах В.А. Маклакова с государственными деятелями и политиками самых разных политических убеждений играла и его активная деятельность в масонских организациях. Вступив в 1905 году в парижскую ложу «Масонский авангард», политик затем состоял в российских ложах, являясь членом розенкрейцерского капитула «Астрея», членом-основателем и первым надзирателем московской ложи «Возрождение», оратором петербургской ложи «Полярная звезда». Забегая вперед, отметим, что и во время эмиграции во Франции он продолжил масонскую деятельность, став членом-основателем ложи «Свободная Россия и «почетным досточтимым мастером» ложи «Северная звезда».
Во время Первой мировой войны В.А. Маклаков включился в работу Всероссийского земского союза, служил в одном из передовых отрядов Красного Креста. Не оставлял он и политической деятельности. Летом 1915 года он вошел в состав образовавшегося в Думе оппозиционного Прогрессивного блока, требовавшего от власти «правительства общественного доверия» и либеральных реформ. А в сентябре 1915 г. опубликовал в «Русских ведомостях» нашумевшую статью «Трагическое положение», в которой, по сути, был поставлен вопрос о допустимости государственного переворота в годы тяжелейшей для страны войны.
«Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге, ‒ аллегорически писал Маклаков, ‒ один неверный шаг ‒ и вы безвозвратно погибли. В автомобиле ‒ близкие люди, родная мать ваша. И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может; потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас, и себя, и если продолжать ехать, как он, перед вами ‒ неизбежная гибель». Но, продолжал далее либеральный политик, «к счастью, в автомобиле есть люди, которые умеют править машиной; им надо поскорее взяться за руль. Но задача пересесть на полном ходу нелегка и опасна; одна секунда без управления ‒ и автомобиль будет в пропасти». «Однако выбора нет, вы идете не это, ‒ говорилось далее. ‒ Но сам шофер не идет. Оттого ли, что он ослеп и не видит, что он слаб и не соображает, из профессионального самолюбия или упрямства, но он цепко ухватился за руль и никого не пускает. Что делать в такие минуты? Заставить его насильно уступить свое место? Но это хорошо на мирной телеге или в обычное время на тихом ходу, на равнине; тогда это может оказаться спасением. Но можно ли это делать на бешеном спуске, по горной дороге? Как вы ни были и ловки, и сильны, в его руках фактически руль, он машиной сейчас управляет, и один неверный поворот, или неловкое движение этой руки, и машина погибла». Заканчивалась статья дилеммой: «...Вы себя сдержите; вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда минует опасность, когда вы будете опять на равнине; вы оставите руль у шофера. Более того ‒ вы постараетесь ему не мешать, будете даже помогать советом, указанием, действием. Вы будете правы ‒ так и нужно сделать. Но что вы будете испытывать при мысли, что ваша сдержанность может все-таки не привести ни к чему, что даже и с вашей помощью шофер не управится, что будете вы переживать, если ваша мать при виде опасности будет просить вас о помощи и, не понимая вашего поведения, обвинит вас за бездействие и равнодушие?» Очевидно, что сам В.А. Маклаков был сторонником эволюционного пути, но радикализация общества, видимо, отразилась и на нем. К тому же многие читатели восприняли этот текст исключительно как обличительный памфлет и призыв к перехвату руля у «безумного шофера». И партия кадетов приняла в этом «перехвате» самое активное участие. Но перехватив у «шофера» власть «на полном ходу», российские либералы, вопреки собственным представлениям, так и не смогли показать себя людьми, «которые умеют править машиной», и с этого момента она уже точно понеслась в пропасть...
В.А. Маклаков, являясь убежденным противником массового народного восстания, не отвергал верхушечного переворота, полагая, что только дворцовый переворот имел шансы «снять с повестки дня революцию». Как вспоминал А.Ф. Керенский, «в 1915 году, выступая на тайном собрании представителей либерального и умеренно-консервативного большинства в Думе и Государственном совете, обсуждавшем политику, проводимую Царем, в высшей степени консервативный либерал и монархист В.А. Маклаков сказал, что предотвратить катастрофу и спасти Россию можно, лишь повторив события 11 марта 1801 года (дворцовый переворот, закончившийся убийством Императора Павла I. ‒ А.И.). Различие во взглядах между мной и Маклаковым сводилось лишь ко времени, ибо я пришел к тому же выводу десятью годами раньше». А 3 ноября 1916 года Маклаков произнес с думской кафедры речь, которую закончил такими словами о правительстве: «Либо мы, либо они. Вместе наша жизнь невозможна».
В ноябре 1916 года В.А. Маклаков принял участие в подготовке убийства Г.Е. Распутина. Профессиональный юрист давал участникам заговора консультации. И именно Маклаков, если верить его рассказу, настоял на том, чтобы убийство было совершено «патриотами», а не наемниками, пообещав в этом случае «предостеречь от ненужных ошибок». Он отклонил первоначальную идею вывезти труп Распутина в санитарном поезде Пуришкевича и оставить его в районе боевых действий, где никто не стал бы возиться с опознаванием убитого мужика. Между тем, подчеркивал Маклаков, смерть Распутина должна быть «поставлена вне всяких сомнений», так как необходимо, чтобы Императрица твердо убедилась в смерти близкого ей человека. Кроме того, думский либерал дал совет убить Распутина бесшумным ударом, а затем переехать бездыханное тело автомобилем, дабы инсценировать несчастный случай. Именно у него взял для этой цели князь Юсупов «кистень с двумя свинцовыми шарами, на короткой гнущейся ручке». От прямого участия в этой «акции» Маклакова спасло лишь заявление Пуришкевича, который, ссылаясь на мнение Великого князя Дмитрия Павловича, убедил его, что если среди убийц-«патриотов» окажется кадет, «это даст всему предприятию превратное освещение». «Я вовсе не отрицаю, своей прикосновенности к этому делу; если бы дошло до суда, я подлежал бы уголовной ответственности, как пособник», - признавал сам Маклаков.
В первые дни Февральской революции он все еще был готов к компромиссу с властью. Не желая, чтобы начинавшиеся события превратились в народную революцию, Маклаков предлагал обратившимся к нему за советом царским министрам Н.Н. Покровскому и А.А. Риттиху следующий «рецепт»: добиться немедленной отставки правительства, сформировать новый кабинет, опираясь на Думу, назначить премьером генерала М.В. Алексеева. «Торопитесь, ‒ говорил он, ‒ это уже последняя ставка». Но события развивались слишком стремительно, и программа Маклакова уже мало кого могла удовлетворить.
В дни Февральской революции В.А. Маклаков был назначен комиссаром Временного комитета Государственной думы в Министерстве юстиции, однако обещанного ему поста министра юстиции не получил ‒ он достался А.Ф. Керенскому. Некоторое время Маклаков возглавлял юридическое совещание при Временном правительстве, но вскоре уступил этот пост другому кадету ‒ Ф.Ф. Кокошкину.
В отличие от многих своих однопартийцев, находившихся в эйфории от «завоеванной свободы», В.А. Маклаков довольно быстро увидел темные стороны революции и стал призывать к ее обузданию. Он пришел к мнению, что Россия «оказалась недостойной той свободы, которую она завоевала». Не щадил он и своих соратников по борьбе, которых предупреждал, что «будут прокляты народом те, кто своим участием дал ход революции, привел государство и народ к анархии и поражению». «Маклаков, ‒ писал эмигрантский автор М. Вишняк, ‒ сыграл свою (и немалую) роль в предшествовавших Февральской революции событиях. Но как только революция произошла, он немедленно, буквально на следующий день, третьего марта, отвернулся от нее, стал к ней в оппозицию...»
Много лет спустя он напишет в воспоминаниях: «...Ход катастрофы 17 г. отразил (...) неопытность русской общественности. В феврале 1917 г. революции могло и не быть. Отречение ‒ не революция. Государь не ограничился одним отречением. Он сопроводил его актами, которые тогдашний конституционный строй улучшали в том смысле, которого давно добивалась общественность; он передал престол Михаилу, заповедал преемнику управлять в нерушимом единении с представительством, принести в этом присягу; сам задним числом назначил главою правительства лицо по указанию представителей Государственной думы. Можно было оспаривать "законность" этих распоряжений, но, при принятии их, Россия стала бы не только конституционной, но парламентарной монархией. Старая борьба между монархом и представительством могла бы смениться их совместной работой на защиту конституции и на благо страны. И знаменательно, что такого исхода не допустили тогда не республиканцы по убеждениям, не революционеры по темпераментам, что с их стороны было бы только последовательно, но и лояльные, монархические, конституционные партии, которые составляли тогда Временный комитет Государственной Думы. Они оказали тогда на Великого князя Михаила давление; они его убедили отречься и объявить трон вакантным до изъявления своей воли Учредительным собранием; Государственной думы они созывать не хотели; новое правительство признали назначенным не Государем, а созданным "волей народа". Конституция этим была полностью упразднена; всякая связь между новой властью и старым порядком была разорвана. Это и было уже подлинной революцией, сдачей власти "революционным Советам", что прямой дорогой привело к октябрю».
Маклаков был избран членом Особого совещания по подготовке проекта Положения о выборах в Учредительное собрание. Оставаясь на правом фланге российского либерализма, он к удивлению многих, выступил с решительной защитой избирательных прав Императорской фамилии, видя в этом элемент легализации революционной власти. «Легальное происхождение нашей власти идет не только от революции, ‒ отмечал он, ‒ а идет и от некоторых актов царствовавшего дома. Ограничение [Романовых] возможно лишь позднее, когда и если ‒ будет провозглашена республика».
Уже летом 1917 года Маклаков пришел к убеждению, что для нормализации ситуации необходимо изменение самой природы нового политического строя: «Если настаивать на сохранении состояния "революции", процесс будет продолжаться, и придется испить чашу до дна. Поэтому, если бы Корнилов попытался остановить революцию, он должен был возвратиться к "законности". Законность кончилась с отречением Великого князя Михаила, и поэтому необходимо было бы вернуться к этой исходной точке. Он должен был бы опереться на акт отречения Императора Николая II, который был последним законным актом, и восстановить монархию...». В связи с этим политик не возлагал больших надежд на Учредительное собрание, которое «неизбежно должно было утопить небольшое русское культурное меньшинство в массе темных людей». И хотя 24 ноября Маклаков прошел в Учредительное собрание по кадетскому списку, он скептически замечал: «Для народа, большинство которого не умеет ни читать, ни писать, и при всеобщем голосовании для женщин наравне с мужчинами ‒ Учредительное собрание явится фарсом».
Захват большевиками власти Маклаков встретил в Париже, куда выехал в качестве посла Российской республики. В ноябре приказом Л.Д. Троцкого он был отстранен от посольских обязанностей и права представлять Россию на мирной конференции. Впрочем, до установления дипломатических отношений между СССР и Францией в 1924 году он де-факто продолжал исполнять обязанности российского посла.
Являясь активным сторонником Белого движения, Василий Маклаков как мог, помогал ему в качестве члена Русского политического совещания. Вместе с П.Б. Струве он добился официального признания Францией правительства генерала П.Н. Врангеля, а в сентябре 1920 года посетил Крым, где лично встретился с «черным бароном». «Я все сделал, что от меня зависело, чтобы в глазах французов превратить нашу Вандею в русскую контрреволюцию, которая вот-вот одолеет большевиков. Но я в это не верю...» ‒ с пессимизмом отмечал Маклаков. После краха белых политик пришел к убеждению, что «надо сбрасывать большевиков изнутри», и что «спасения можно ждать только от будущих поколений». Но революции Советской России Маклаков не желал, искренне надеясь, что страна найдет в себе силы для мирной эволюции.
С 1924 года Маклаков возглавил Эмигрантский комитет, взявший на себя представительство интересов русских эмигрантов во Франции. Как справедливо отмечает современный историк, «в русской эмиграции В.А. Маклаков сыграл выдающуюся роль, оказавшись в самом центре "русского Парижа", став общепризнанным представителем интересов российского зарубежья, его защитником и ходатаем». Политик-эмигрант также являлся членом целого ряда обществ, занимался литературной деятельностью, писал мемуары, в которых подверг резкой критике деятельность кадетов накануне революции, обвинив российских либералов в неспособности пойти на деловое сотрудничество с правительственной властью перед лицом надвигавшейся катастрофы.
В годы Второй мировой войны Маклаков занимал антифашистскую позицию, за что в апреле 1941 года был арестован гестапо и пять месяцев провел в тюрьме. Постепенно смягчались и его взгляды на СССР. В феврале 1945 года Василий Маклаков посетил советское посольство в Париже, заявив следующее: «Я испытываю чувства глубокого волнения и радости, что дожил до дня, когда я, бывший русский посол, могу здесь, в здании русского посольства, приветствовать представителя Родины и принять участие в ее борьбе с врагами-захватчиками». А в марте 1945 года он был избран почетным председателем Объединения русской эмиграции для сближения с Советской Россией. Но вскоре Маклаков разочаровался в своих просоветских шагах, признал их ошибкой и решительно дистанцировался от любых контактов с советскими властями. Скончался Василий Алексеевич Маклаков 15 июня 1957 года в швейцарском Бадене на 89-м году жизни.
В эмиграции, в отличие от многих своих однопартийцев, В.А. Маклаков нашел в себе мужество признать, что политические противники российских либералов ‒ правые монархисты ‒ «в своих предсказаниях... оказались пророками». «Они предсказали, что либералы у власти будут лишь предтечами революции, сдадут ей свои позиции, - напишет видный либеральный деятель. - Это был главный аргумент, почему они так упорно боролись против либерализма. И их предсказания подтвердились во всех мелочах: либералы получили из рук Государя его отречение, приняли от него назначение быть новой властью и менее чем через 24 часа сдали эту власть революции, убедили [Великого князя] Михаила [Александровича] отречься, предпочли быть революционным, а не назначенным Государем правительством. Правые не ошиблись и в том, что революционеры у власти не будут похожи на тех идеалистов, которыми их по традиции изображали русские либералы...» Но это не означало, что Маклаков солидаризировался с правыми. В 1924 году он так объяснял в частном письме причины 1917 года: «Россия была как одно из подгнивших зданий, которые могут стоять, покуда их не начали реформировать, но как только это начинается, они неминуемо рушатся до самого конца; было бы глупо разбирать, кто в этом виноват, фундамент ли, балки ли, здание ли. Виноват разве только тот, кто некстати затеял ремонт или, вернее, те хозяева, которые его не сделали вовремя».
Подготовил Андрей Иванов, доктор исторических наук
