Эту рукопись (так теперь называют компьютерные тексты) переслал мне хороший писатель Геннадий Карпунин. Я знал, что его жена сценаристка и писательница, но понятия не имел, что она писатель большого таланта, причём очень мужественного. Вся её жизнь проходит перед нами – с детства до исхода. Скончалась она совсем недавно, ушла из земной жизни совсем молодой.
Мы с женой были на её отпевании, и я был поражён её красотой. В белизне лёгкого платка, в обрамлении белыми цветами светилось её уже не земное, какое-то прямо подвенечное лицо.
Вскоре Геннадий собрал её рассказы, выстроил их и послал мне. И вот они пред вами. И я так жалею, что они не появились в нашей жизни раньше, что она не дожила до их публикации.
В.Крупин, В.Евсеева, Г.Карпунин
Это мужественная проза. От неё невозможно оторваться, она вся из жизни – от встреч с десятками людей, их судьбами, иногда невероятными событиями из их биографий, в основном трагическими, это дети и старики, это милосердные и жестокие взрослые, это, наконец, личная жизнь самой писательницы, которая кажется мне образцом для подражания, для обретения мужества в посылаемых на нашу долю бедах и переживаниях. Это какой-то необъяснимо христианский талант: обязательно находить страдающих людей, проникаться их болями, несчастными судьбами и писать о них с состраданием и часто даже с юмором. Да, с юмором и обязательно с любовью: к бабушкам-дедушкам, папе-маме, деточкам, мужу, соседям по дому и соседкам по палате, нянечкам – да ко всем нам. И особенно к облачкам, кошкам, птичкам, к своему сыночку – талантливому выдумщику.
Проза Виктории Евсеевой стоит в одном ряду с классической русской прозой, главное в которой – обязательно быть на стороне несчастных, униженных, писать о них, но писать так, что читатель, сострадая героям книги, становится лучше: да, тьма вокруг, но свет Божественного спасения есть, и он коснётся каждого.
Владимир Крупин
***
Виктория Евсеева
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ
В моём детстве писали бумажные письма и по праздникам слали друг другу открытки. Открытки были моим сокровищем. Они лежали вперемешку с семейными фотографиями и снимками актёров советского кино. Любимым занятием было сортировать всё это богатство. Вот новогодние открытки. Они делились на две кучки: «С Новым годом!» и «З новим роком!» – эти от родни из Донецка. Отдельно – открытки с 7 ноября, с 23 февраля (мы жили вдвоём с мамой, но и таких открыток было много), с 8 марта.
Фотоальбом у нас был один – со снимками Цемзавода, где мой дед сделал карьеру от простого рабочего до директора. Остальные фотографии альбома не удостоились. Их я тоже сортировала. Отдельной стопкой – я. Отдельно – все красивые тёти (без разницы – актриса это, мама или мамина подруга Галя). Отдельно – все родственники в гробах. Фотографии с похорон прадеда, умершего на поселениях, были самого маленького формата и загибались, их тоже приходилось класть отдельной стопкой.
Рассортируешь всё, разложишь на полке, рядом ещё баночки с диафильмами – порядок! Через неделю смотришь – всё перемешалось. И ещё новые открытки поступили от родственников и друзей. «Желаем счастья, здоровья и успехов в труде». Опять сортируешь.
И вот вырастаешь, покупаешь фотоальбомы и опять тасуешь колоду семейных снимков. Мама – к маме, мама с папой в загсе – отдельно, а вот просто папы – нет. Была фотография (тоже из загса), где мама целуется с папой в присутствии свидетелей. Но мама ту фотографию порвала у меня на глазах, когда я спросила:
- Почему вы здесь целовались, а потом развелись?
Так... гробы и памятники – отдельно, одинаковые гробы – проредить и сжечь, куда их столько? Красивые дяди и тёти – отдельно.
Вот тут загвоздочка. Например, берём все фотографии дяди Юры из Донецка. Понятно, что это – раздел «Дядя Юра». Но вот на этой фотографии он необыкновенно хорош! Ему бы в кино сниматься. Значит, этот снимок – к киноактёрам.
Ещё был дядя Слава. Про него Геннадий Белов в рабочий полдень пел по радио песню: «ХлебА налево, хлеба направо, хлеба на счастье, хлеба – на Славу». Мне представлялся дядя Слава со своей гагаринской улыбкой, обнимающий благоухающие буханки, «нарезные» батоны, рогалики. Поэтому фотографии с дядей Славой отсортировывались к снимкам с едой.
Спустя много лет я показала всё это богатство мальчику, в которого была влюблена. Он сказал:
- Ты, кажется, некоторых актёров принимаешь за членов своей семьи.
- Они и есть члены семьи. Они со мной с детства! Куда я их выгоню?
У меня есть друг. Я его никогда не видела, мы познакомились в интернете на поэтическом сайте, потом продолжили общение в соцсети. Он никогда не публикует свою фотографию. Мне это не мешает. Я могу придумать ему лицо. С годами получается всё симпатичней. Он рассказал такую историю:
- У нас дома несколько лет стояло в рамочке фото каких-то подростков. Жена купила красивую рамочку, а там был этот снимок. Планировалось, что фото незнакомцев мы заменим на что-то из нашей жизни. Но так и не заменили. Стояли себе незнакомцы вплоть до ремонта. После ремонта многое оказалось в коробках. Так где-то и лежит. Надо найти, мы без них скучаем. Привыкли мы к ним, сроднились.
Жизнь – это всё то, что мы помним. И то, что плохо помним. И что придумали. Или услышали от других. И постоянно что-то новое добавляется, становится частью нас. Можно бесконечно перебирать и сортировать эти воспоминания и фантазии. Но они опять перемешаются, как открытки, фотографии и письма. Но так ведь даже ещё интересней, правда?
ДВА ДЯДИ И ВАСЯ
Однажды мы с мужем Олегом поехали в Орловскую область, в деревню его детства. Бабушки Ульяны уже не было в живых, за иконами хранились наши свадебные фотографии. Они пахли ладаном и немного закоптились: отопление было печное.
Муж бабушки Ульяны погиб в первые дни войны, дочка ещё маленькой сгорела в деревенском пожаре, сын (отец Олега) тоже давно умер. Бабушка жила одна и умерла от сердечного приступа зимой, на улице, когда пошла покормить кур. Судя по перепаханному снегу, умерла она не сразу, ползала кругами во дворе в попытке удержать жизнь, а дом смотрел на хозяйку и не мог позвать на помощь. Соседи нашли в доме огромное количество домашней лапши, которую бабушка наделала за несколько часов до смерти и разложила сушиться. Этой лапши хватило и на поминки, и на гостинцы родне, приехавшей на похороны.
В осиротевшем бабушкином доме поселилась крёстная Олега с дочкой-подростком Машей. Крёстная работала проводницей в поездах дальнего следования, и мы её не застали, она была в рейсе. Маша, которая не помнила Олега и вовсе не знала меня, обрадовалась, когда мы попросились пожить несколько дней у неё. Ей было скучно и страшно. Последнее было преувеличением – чтобы мы не сбежали к другим многочисленным знакомым и родственникам.
Из-за маминой работы Маша часто оставалась одна. Войдя в пору, выражаясь языком поэтическим, цветения, она для защиты от потенциальных «мужиков» завела бойцовскую собаку. Это была помесь дворни и бойцовской породы с торчащим кривым зубом. Дни собака проводила в будке на толстой цепи, похожей на якорную. Ночью Маша отпускала её, собака по деревне не бегала, но двор с курами, утками и индюшками прочёсывала исправно. Нашу машину собака обнюхала и тоже взяла под охрану. А вот нас с Олегом не признала.
В первый же вечер мы пошли на пруд. Надели одинаковые камуфляжные куртки, взяли удочки. В детстве Олег ловил в этом пруду во-о-от таких карасей. Сейчас нам попадалось что-то микроскопическое. Но мы решили просто сидеть на деревянном мосточке, любоваться закатом и слушать тишину.
За нашими спинами разлеглась пустая пыльная дорога. По этой дороге к нам притопал рыжий кот, сел рядом и тоже уставился на воду. Наша рыбалка обрела не только экзистенциальный, но и вполне практический смысл: кормить кота.
За нами, слышно было, шли какие-то селяне. Мы сидели к ним спинами в одинаковых камуфляжах. Детский голос сказал:
- Мам, смотри, там два дяди и Вася!
Так я узнала, что кота зовут Васей, а я – дядя. В Васю уже не лезли даже эти недокараси. Излишки мы решили отнести Машиным котам. Пора было сматывать удочки – скоро Маша выпустит свою адскую собаку.
Мы стали прощаться с икающим котом, как вдруг – пыль, шум, рычание: на мотоцикле с коляской подъехал Генка, дальний родственник Олега. Генка тоже увидел двух дядь и Васю и решил проверить, кто это мутит воду в их пруду. А это мы! Олег с женой! Радости-то! Нас пригласили на следующий день на «нормальных карасей и копчёную селёдку».
КОЛДУНЬЯ И КОЛДУНИХА
Нельзя сказать, что деревенская жизнь была для меня чем-то невиданным. Большую часть жизни я прожила в частном секторе. Туалет на улице; ключ от дома в «тайнике» под ведром; яблоки, жаренные вечером над костром; крыжовник, съеденный ещё зелёным, – это моё детство.
На соседней улице жила баба Лена с мирной фамилией Панова. Не знаю, почему мы считали её колдуньей. И боялись. Она всегда ходила с грохочущей тележкой, которую тянула за собой на верёвке, как санки. В этой тележке она возила траву, которую нарвала за дорогой для своих кур. За дорогой (то есть за Симферопольским шоссе) были бескрайние по детским масштабам поля и кондитерская фабрика.
Услышав грохот тележки, мы прятались и ждали, когда колдунья пройдёт к себе. Но однажды самая старшая из нас, Светка, посмотрела фильм "Тимур и его команда" и решила стать тимуровцем. Она стала ходить босиком и думать, какой бы подвиг совершить. И придумала: мы должны помогать бабе Лене, которая отныне не колдунья, а одинокая старая женщина.
Теперь, заслышав грохот тележки, мы не прятались, а наоборот – бежали навстречу. Мы – в сандалиях, самая радикальная тимуровка Светка – босиком. Баба Лена в первый наш набег напугалась до полусмерти. Наверное, решила, что мы отберем у неё куриную крапиву. Но постепенно смирилась с нашей помощью и даже полюбила нас. Мы всё лето помогали бабе Лене. А однажды она не вышла со своей тележкой. Её соседка, баба Рая, сказала, что баба Лена умерла. Тележку баба Рая забрала себе.
У бабы Раи была замечательная фамилия – Колдунова. Звали её, конечно, Колдунихой, но – вот парадокс – колдуньей не считали. Её взрослый сын Витя пил. Он таскал с овощебазы подгнившие помидоры и другие забракованные овощи. С обретением тележки умершей соседки овощей в семье стало больше.
Баба Рая обрезала эти овощи и закатывала в банки. Выглядело всё красиво. Она эти закатки продавала на пятачке у киоска "Союзпечать". Покупали те, кто не видел, из чего это сделано. На вырученные деньги Витя похмелялся. Колдуниха с нежностью рассказывала, какой он хороший был маленький.
- Я ему говорю: покажи язык! Он показывает. Я ему сказала, что врунов по языку видно, и он верил, никогда не врал.
Когда Витя совсем спился и умер, ходить на овощебазу стало некому. Колдуниха теперь выращивала на своём огороде огромные тыквы и продавала их целиком и кусками на том же пятачке.
Однажды я шла мимо её дома, она окликнула:
- Вика, иди, тыкву подарю!
Я отказалась. Она увидела у меня в руках мусорные пакеты – я шла к контейнерам их выбрасывать.
- Ты что, мусор выносишь? – спросила баба Рая.
- Конечно. А как же?
- А я в огороде закапываю. Всё гниёт, всё! Смотри, какие тыквы на нём растут! И ты закапывай, урожай будет.
- И банки, и стекло, и жестянки?
- Всё закапывай!
- Не, я лучше выброшу.
- Ленивая ты! И муж у тебя ленивый! Вот Витя у меня был...
И она заплакала.
Колдунихи давно нет. Её дом долго был заброшен, несколько раз горел, потому что там собирались продолжатели Витиных традиций. Осенью обугленные руины живописно обрамляли красные листья девичьего винограда. Несознательные граждане выбрасывали на участок пакеты с мусором, не донеся до помойки. Тогда сознательные граждане писали в инстанции и требовали принять меры.
Приезжали коммунальщики родом из бывших союзных республик и, дружно ругаясь на русском языке, собирали пакеты и забрасывали их в грузовик. Колдуниха, наверное, смотрела на них из своего тонкого мира и не одобряла такое разбазаривание питательного мусора. Потом дом снесли, площадку выровняли и всех окрестных жителей призвали голосовать, что там сделать: детскую площадку или автостоянку? В итоге не сделали ничего.
ДОМИК В ДЕРЕВНЕ
К нашему с Олегом приезду в деревню его детства там провели газ. Жёлтыми змеями трубы оплели каждый дом. Сараи, где раньше хранились дрова, теперь заполнялись хламом. Цивилизация!
Ещё до знакомства со мной и до газификации Олег купил в этой деревне дом с участком. Он тогда решил перебраться жить в деревню. Прожил здесь лето и осень, заготовил дров на зиму. И однажды заболел. Свалился с температурой, и не было сил встать и растопить печь. Так и лежал в температурном бреду, и пар шёл изо рта. И вдруг – спасение! Зашёл в дом Генка, да не один, а с женщиной. Генка огляделся, поёжился и сказал:
- Холодно у тебя! Не, нам это не подходит. Да, Люсь?
И ушёл, обнимая подругу.
Олегу показалось, что теперь уж он точно не выживет. Но он выжил. Ему ещё предстояло встретиться со мной.
После той зимы Олег вернулся в город и много лет не появлялся в деревне. Его дом стал нашей семейной легендой.
И вот мы ехали по большой и наполовину необитаемой деревне на машине, и Олег в очередной раз рассказывал о доме, деликатно обходя молчанием историю про Генку, бросившего его там замерзать. Потому что Генка сидел рядом и был помилован.
Вот сейчас... нет, вот сейчас мы увидим этот дом! Генка на заднем сиденье принялся отвлекать нас рассказом о том, как один опытный пасечник тоже купил в их деревне дом, перевёз свою семью и ульи. Купил новых пчёл, а рой улетел. Пасечник кинулся за ним, и одна пчела его укусила как-то особенно коварно, в губу. Моментальный отёк – и всё, даже пожить в новом доме не успел, семья осиротела.
- Здесь где-то должен быть! – уверенно сказал Олег и остановил машину.
Мы вышли. Трава была выше пояса. Дома не было вообще. Олег строго посмотрел на Генку. И тот сказал:
- Деревянный же был. Растащили его весь на дрова, тогда ещё, до Газпрома. Ты ж не появлялся, а за домом следить надо.
И сделалось у моего мужа такое лицо, что мелькнуло у меня подозрение: сейчас он Генке всё припомнит. Но нет, обошлось.
Приехали мы к Генкиной маме, тёте Кате. Сам-то Генка теперь в Орле обретался, где работал на стройке и пытался создать семью.
- Невенчаные живём, значит – в блудЕ, – грустил он.
Проходя через хозблок к дому, Олег остановился перед сараем.
- Дверь! – сказал он.
Дверь сарая была явно новее и крепче основного сооружения.
- Мать корову купить хочет, – заторопился Генка, – сено тут будем хранить. За сеном со мной пойдёшь к фермерам?
Тут вмешалась я:
- Вы у фермеров сено покупаете? А зачем? Вокруг столько травы! Почему не накосить?
Генка мне не ответил, с тревогой глядя на Олега.
- Это моя дверь, – сказал Олег, – с моего дома! Значит и ты его на дрова дербанил?!
Генка попятился:
- Да я только дверь и взял! И ту не спалил! Если бы не я, у тебя бы вообще ничего не осталось! Хочешь – забирай! Вот прям сейчас сниму! – ринулся он к двери.
Но тут вышла тётя Катя, и мы все стали здороваться и обниматься. Потом пошли в дом и сходу чуть не провалились в распахнутый подпол, откуда тётя Катя только что извлекла банки с соленьями, домашним вином и самогоном.
Дом Генкиной мамы был большой. Когда-то и семья была большая. Но хозяин умер, оба сына уехали в город. Тётя Катя содержала в чистоте кухню с ненужной теперь печкой и две маленьких комнаты – в одной спала сама, другая всегда была готова для редких наездов сыновей. На остальные комнаты сил не хватало, да и не нужны они были никому.
На огромной чугунной сковороде Генка принялся жарить карасей. Их там штук шесть поместилось. Он посыпал их крупной солью, которую брал невероятно грязными пальцами из закопчённой банки. Простота и антисанитария народной жизни не столько очаровала, сколько напугала меня.
Большая гостиная была запущена и захламлена. В серванте было столько пыли, что почти не видно зеркал. Такими же пыльными были бокалы и рюмки, из которых предстояло пить. Самая большая комната вместе со стеной немного даже отделилась от всего дома, зимой сюда наверняка наметало снегу. Посреди комнаты стоял огромный стол, покрытый старой скатертью и пылью. Я подумала, что за этим столом мы и будем есть карасей, и теперь нам предстоит сделать генеральную уборку.
Но Генка сдёрнул скатерть – и стол оказался бильярдом! Генка спас от полного уничтожения не только дверь от Олегова дома, но и бильярд из местного Дома культуры.
- Все ж тащили! А я хоть не спалил!
Олег и Генка немного поиграли в бильярд. Играть оба не умели, поэтому им быстро надоело. И мы переместились на кухню, к карасям. Тётя Катя накромсала ещё салата и сделала чудовищных размеров яичницу из яиц, наверное, всех кур деревни. Генка сказал, что в коптильне у него селёдка, но ждать её не будем, начнём. Начали!
Караси были зажарены до хруста. Тётя Катя и мужчины пили самогон, а мне наливали домашнего вина. Вино оказалось кстати, с ним не так страшна была грязь.
И я всё пила вино и ела карасей, хвалила и то, и другое, снова пила и ела. Сделали перерыв и сходили посмотреть огород. Меня поразили огромные зонтики травы.
- Борщевик? – со знанием дела спросила я.
Тётя Катя разъяснила:
- Вот здесь, здесь и здесь – борщевик, осторожнее, а там, там и там – сныть, можете ходить.
Но всё было такое жирное и буйное на этой плодородной земле, что я их не различала.
Потом мы зачем-то попарились в бане. Именно только попарились, потому что воды никто не натаскал и смыть выпаренное оказалось нечем. Волосы повисли сосульками. Мы снова пошли есть и пить. Это было совершенно не в моем духе, но я поняла, что без этой постоянной веселящей подкачки я в деревне просто не выживу. Даже три дня.
И вот мы ели и пили, пили, пили, а потом Олег сказал:
- А расписку-то я у неё не взял.
Генка и тётя Катя уставились на него. Я продолжала есть карасей, потому что ничего не поняла.
- Не взял?! – ужаснулась тётя Катя.
- Да ты чё! – заорал Генка. – Такой дом! Земли столько! У тебя вон жена какая! Приезжайте, живите! Детей нарожаете!
Олег мрачно кивал. Я ничего не понимала, кроме того, что мы сейчас за этой распиской поедем в соседнюю деревню.
Едем. Олег за рулём. Выписываем размашистую синусоиду на бесконечных заброшенных полях. Мне объясняют, что хозяйка купленного Олегом дома жила в соседней деревне. Деньги Олег ей отдал всё до копеечки. В сельсовете всё было оформлено чики-поки. Но наиглавнейший-то документ – расписка о получении хозяйкой денег за дом – осталась у неё. Уж как это произошло, история умалчивает. И вот теперь настало время восстановить историческую справедливость – отобрать расписку.
- Но дома-то всё равно уже нет, зачем нам расписка? – спросила я.
- А участок?! – подивился моей глупости Генка. – Дом построить – не проблема! Дверь уже есть! Остальное – поможем!
И я вдруг тоже подумала, что расписку надо отобрать.
Мы подъехали к нужному дому в соседней деревне. На крыльцо вышла баба.
- Это она! – опознал Олег.
- Фигасе... – присмирел Генка, – я её сыновей знаю. Ваще отморозки.
- И что? – спросил Олег.
- Их трое, – уточнил Генка.
- И что?
- Ничего.
Олег велел мне не покидать машину ни при каких обстоятельствах. Генка же показал мне дом местного участкового и сказал:
- Если будем драться, беги к нему.
Трое сыновей бабы оказались огромными, как борщевики с тёти- Катиного огорода. Олег и Генка стали орать на них, а те отбрёхивались через забор. Их мать ушла в дом. Тогда Олег и Генка стали штурмовать забор, и борщевики ринулись навстречу. Я решила, что пора бежать за участковым. Но тут снова вышла мать-хозяйка и завизжала так, что все участники дискуссии обратились в соляные столпы. Она протянула Олегу бумажку и послала его в далёкое и увлекательное путешествие. На том всё и кончилось.
Олег и Генка сели в машину. Мне отдали расписку о покупке давно не существующего дома. Мы вернулись к тёте Кате, чтобы отпраздновать обретение документа. Выяснилось, что карасей не осталось. Всех шестерых съела я. Оказывается, я с таким аппетитом их ела, что никто не рискнул отобрать у меня хоть плавничок... Мне стало стыдно. Я попросила ещё налить.
Генка сказал:
- Кстати! У Антона внук родился, сейчас там ножки обмывают.
- Вот это поворот! Там ножки обмывают, а мы почему-то здесь! – возмутились мы все. Даже я возмутилась – вот какое забористое вино у тёти Кати. И мы отправились к Антону. На этот раз хоть пешком.
(Продолжение следует)
