Эту рукопись (так теперь называют компьютерные тексты) переслал мне хороший писатель Геннадий Карпунин. Я знал, что его жена сценаристка и писательница, но понятия не имел, что она писатель большого таланта, причём очень мужественного. Вся её жизнь проходит перед нами – с детства до исхода. Скончалась она совсем недавно, ушла из земной жизни совсем молодой.
Мы с женой были на её отпевании, и я был поражён её красотой. В белизне лёгкого платка, в обрамлении белыми цветами светилось её уже не земное, какое-то прямо подвенечное лицо.
Вскоре Геннадий собрал её рассказы, выстроил их и послал мне. И вот они пред вами. И я так жалею, что они не появились в нашей жизни раньше, что она не дожила до их публикации.
Это мужественная проза. От неё невозможно оторваться, она вся из жизни – от встреч с десятками людей, их судьбами, иногда невероятными событиями из их биографий, в основном трагическими, это дети и старики, это милосердные и жестокие взрослые, это, наконец, личная жизнь самой писательницы, которая кажется мне образцом для подражания, для обретения мужества в посылаемых на нашу долю бедах и переживаниях. Это какой-то необъяснимо христианский талант: обязательно находить страдающих людей, проникаться их болями, несчастными судьбами и писать о них с состраданием и часто даже с юмором. Да, с юмором и обязательно с любовью: к бабушкам-дедушкам, папе-маме, деточкам, мужу, соседям по дому и соседкам по палате, нянечкам – да ко всем нам. И особенно к облачкам, кошкам, птичкам, к своему сыночку – талантливому выдумщику.
Проза Виктории Евсеевой стоит в одном ряду с классической русской прозой, главное в которой – обязательно быть на стороне несчастных, униженных, писать о них, но писать так, что читатель, сострадая героям книги, становится лучше: да, тьма вокруг, но свет Божественного спасения есть, и он коснётся каждого.
Владимир Крупин
***
Виктория Евсеева
ПОСЛЕ ПРАЗДНИКА
Как вернулась с дискотеки Маша, мы не слышали. Утром проснулись в жесточайшем похмелье. Болело всё. Мутило и крутило. Хотелось поскорее в туалет, а туалет – на улице.
И тут мы вспомнили про собаку. Выпускала её Маша или нет? Стали мы рассматривать будку в окно. Якорная цепь тянулась в будку, но уверенности в том, что собака в будке, не было. Выйти было страшно. Решили разбудить Машу и спросить про собаку.
Будить пошёл Олег, но быстро выскочил из комнаты:
- Иди ты, она там в одних трусах и раскрыта.
Пошла я. Машин диванчик оказался очень низким. При попытке наклониться я почувствовала неудержимое желание вывалить выпитое накануне на Машу. Поэтому наклоняться не стала, а воззвала к потолку:
- Маша!
Маша спала крепко. Чтобы не наклоняться, я кричала во всю глотку:
- Маша, проснись!
Из коридора вторил мне Олег. Пришёл Машин кот и тоже заорал.
Маша проснулась, когда уже не было никаких сил терпеть. Она не смогла вспомнить, выпускала собаку или нет. Пошла проверить. Оказалось – да, выпускала, так что не зря мы боялись. Маша искала и загоняла собаку, а мы с Олегом прыгали у дверей, стараясь отвлечь этими прыжками и подрыгиваниями свои организмы. В коридоре у дверей издевательски булькало водяным затвором домашнее вино. Домашнее вино... Вино... Маша, быстрее!
Маша загнала и привязала собаку. Мы с Олегом вырвались на улицу. Олег как джентльмен уступил мне первую очередь в туалет. Я побежала через огород к деревянному строению. За мной неслись куры, утки и индюки – Маша их выпустила, а сама пошла отсыпаться, не накормив.
Как же хорошо в туалете! Счастье-то какое! В щёлочку заглядывает индюк и сердито подгоняет меня: «Балды-балда! Балды-балда!»
Бегу обратно – птичье стадо за мной. Олег бежит в заведение – птичье стадо за ним.
Потом я ещё отлёживалась, совершенно не в силах пошевелиться. А Олег вспомнил, что ему обещали накопать картошки, и отправился к Антону. Пешком ли, на машине – мне было всё равно. Меня опять мутило. Я опять бежала в заведение. Балды-балда!
Вернулся от Антона Олег. Без картошки. Копать было некому – все спали непробудным сном, включая новорождённого внука. На крыльце сидели два кота – вчерашний космонавт и Вася. Они позавтракали тем, что осталось на столе.
Днём пришёл Генка. Он принёс нам копчёной селёдки. Рассказал, что ездил к фермерам за сеном. Я опять поразилась странной идее покупать сено, когда вокруг столько травы: коси – не хочу. Олег и Генка подивились моей наивности и объяснили, что никто ничего у фермеров не покупает, а воруют.
Стало грустно. Что же это происходит с деревней? Местные до того обленились, что не хотят обкосить траву вокруг дома. А фермеры эти, приехавшие из города, вкалывают – так их местные обворовывают. В деревне никто корову не держит, свиней нет. Птицу держат ещё. Сколько мы видели на огородах высохшей на кустах смородины! Никто не собирал. Сколько переросших огурцов и кабачков! Посеяли же весной эти огурцы, земля вырастила – а собирать не стали.
Нам пора было уезжать. Копчёная селёдка благоухала на всю машину. Мы попали в дачные пробки, и ароматы эти сводили с ума. Но в пробке, надеялись мы, нас не остановят гаишники и не спросят, почему у нас так запотевают стёкла. Я сказала, что дома надо будет купить хлеба к селёдке. Олег вспомнил, что в Серпухове, при монастыре, пекут вкуснейший хлеб. Заедем? Я засомневалась: и так рискуем, едем с похмелья, дай нам сейчас трубку подышать – взорвётся. Но Олег убеждал меня:
- Да это прям на окраине города!
И мы свернули за хлебом. Едем и едем через славный город Серпухов, едем и едем.
- Ты же говорил, что монастырь на окраине города.
- Ну да, – сказал Олег, – на противоположной.
Никто нас не остановил, благополучно доехали до хлебной лавки при монастыре, и к ароматам копчёной селёдки примешались ароматы свежеиспечённого хлеба.
Из дома позвонили тёте Кате. Она рассказала, что купила корову в одной из соседних деревень, за несколько километров от дома, и привела её. Корову непременно должна привести домой сама хозяйка. «Никаких машин и помощников, – сказала тётя Катя. – Тогда и толк от неё будет». Первая корова в деревне за долгие годы! В сарае с дверью от Олегова дома ждало корову заготовленное на зиму фермерское сено.
НЕ ЗНАТЬ
Величайшее благо – не знать, что тебя ждёт впереди.
Мы шли к Антону, у которого родился внук, и не знали, будут ли у нас дети. Очень хотели, но не получалось. Как страшно было бы узнать в тот безмятежный августовский вечер, что наш единственный сын родится на девятый день после смерти Олега в онкоцентре.
Я всегда очень боялась физической боли, каждая царапина казалась мне огромной раной. Как страшно было бы узнать, что через несколько лет боль поселится во мне вместе с опухолью и останется навсегда.
Когда сын только учился стоять с опорой и есть самостоятельно, я ставила тарелочку с детским печеньем на подходящую по высоте табуретку. Он долго не хотел ходить, зато ползал по дому с огромной скоростью (чем радовал педиатров: «Позже пойдёт – позвоночник будет крепче»).
- Глебушка, иди печеньице есть!
Кот Батон считал, что он тоже теперь заодно и «Глебушка» – и они наперегонки неслись на четвереньках к табуретке. Кот разочарованно отходил, понюхав печенье, а Глеб вставал. Держась одной рукой за табуретку, другой он брал печенье и ел. Он был предельно сосредоточен, его умненькое лицо было таким серьёзным, что мне хотелось плакать. Эта наша зависимость от еды! От умения брать её крошечными пальчиками и класть в ротик! Маленькое, бесконечно любимое тельце учится стоять и есть. Всего лишь стоять и есть. Учится жить в нашем материальном мире. А есть ли другой?.. Я не знаю. Вообще-то никто не знает. Есть счастливые люди, которым не надо знать – они верят. Мне надо знать. И я не знаю.
У моей мамы были больные ноги. Под конец жизни она уже не выходила из дома. Когда я училась в техникуме, она ходила, но уже очень трудно. Я ездила в Москву на электричке, возвращалась поздно. В районе появилась стая собак, кого-то, по слухам, покусали, и мама узнала об этом. Она выходила меня встречать, опираясь на палку. Проходила, сколько могла. Она верила, что если собаки и нападут на меня, то вот именно в этой точке, дальше-то она просто не дойдёт. И она легко отобьёт меня этой палкой. А может, она в это не верила, а просто делала, что могла.
Когда Олег в больнице уже полностью отказался от еды, я всё-таки готовила и готовила его любимое, привозила, ставила в холодильник. Потом выбрасывала. Однажды принесла ему мороженое. И он вдруг согласился поесть! Я так обрадовалась. Измученное тело попросило еды – может быть, всё ещё образуется? Он не мог держать ложку, я кормила его. Он ел серьёзно и сосредоточенно. Я знала, что он уже не различает вкус еды, но тут была готова поверить в чудо.
- Вкусно?
Он ответил совершенно серьёзно:
- Почему-то это приносит радость.
И я разревелась при нём, хотя старалась не делать этого.
Последний раз живым я видела Олега в реанимации. Я знала, что счёт идёт на часы. Несколько часов просидела в коридоре, ожидая, когда меня пустят к нему. Ребёнок в животе притих, ему тут не нравилось, но я сказала, что нам надо попрощаться с его папой. Когда я вошла, Олег мне заулыбался, но кого он во мне узнал?.. Весь в трубках, ноги и руки привязаны бинтами к кровати, потому что тело уже неподконтрольно угасающему разуму. Муж постоянно произносил какое-то трёхсложное слово. Говорил часто и отчётливо, но я никак не могла уловить не то что смысл – звуки. Они были не отсюда. Я не могла их осознать и воспроизвести, и это было страшно. Я спросила врача, что он говорит. Она ответила:
- Я тоже не могу понять.
Я тогда подумала, что однажды вспомню, пойму и смогу произнести это слово. И пойду туда, где говорят на этом языке.
Мне очень хотелось поговорить с моим прежним Олегом – самым лучшим в мире мужчиной, настоящим мужиком, сильным и нежным. Я наклонилась и стала говорить ему «наши» слова. Самые простые, но имеющие особое значение в нашей семье. В любой счастливой семье есть такие «свои» слова. И он услышал! Господи, это было так страшно: он вынырнул из своего спасительного небытия – и в его глазах я увидела ужас. Или мне так показалось. Но я испугалась и замолчала. Он сразу вернулся в то полубытие, в котором не страшно и не больно.
ЖЕНСКОЕ
Однажды я очнулась после операции в реанимации.
Рот почему-то не закрывался. Я вспомнила, что меня предупреждали: это трубка для интубации, надо с ней полежать, пока врачи не убедятся, что лёгкие запустились.
Подошёл врач-реаниматолог. Симпатичный (что важно!). Спросил:
- Как зовут?
И я подумала: «Наверное, даже с трубкой я потрясающе выгляжу, раз он познакомиться хочет». Вот честное слово, ничего другого в голову не пришло.
А с трубкой говорить трудно, губы не смыкаются, язык вообще непонятно где приютился.
- Выка, – ответила, как смогла.
- Ну, отдыхай, Вика, – сказал врач и пошёл к соседней кровати. – А вы вспомнили своё имя?
До меня стало доходить, что он не знакомиться подходил, а просто проверял, заработали у меня мозги после наркоза или не заработали. Видимо, ещё не очень. Или это такое неистребимое женское.
СЫН
Сыну четыре года. У него температура.
- Мамочка, знаешь, почему я не накрываюсь одеялом?
- Потому что тебе и так жарко?
- Нет, потому что оно от меня может заразиться.
Если бы, взрослея, мы сохраняли хотя бы сотую долю способности к такой безоглядной эмпатии, мир был бы совершенен.
- Мам, смотри, какие страшные инопланетянины!
Произносится именно так, как фамилия: Инопланетянины.
- Правда, страшные.
- Ты не бойся, я же с тобой.
И я не боюсь.
О беременности и рецидиве опухоли я узнала одновременно. Онкологи предупредили, что гормональный фон быстро вырастит опухоль. Мы с мужем решили, что, если выбирать между мной и ребёнком, то пусть будет ребёнок. Я ведь уже прожила сорок лет на этой Земле, и это было здорово! Иногда больно, иногда страшно, иногда хотелось зажмуриться и не быть. Но чем дольше живёшь, тем больше ценишь жизнь. Самоубийства совершают молодые. Они ещё не доросли до понимания, что смерть – это навсегда. Что на следующий день после жизни ничего не будет. Старики цепляются за жизнь, потому что умение ценить её уникальность – это, пожалуй, главная мудрость, которая приходит с годами.
Я не могла сказать этой маленькой вселенной, растущей во мне: «Знаешь, я прожила сорок лет и хочу ещё. Потому что тут здорово. А ты не жил, так и нечего начинать». Мы сделали выбор – и наступило спокойствие. Будто ранеными ногами вошёл в прохладную реку. Я знала, что Олег сможет вырастить ребёнка без меня. Он сильный и умный, он справится. Нам не дано было знать, что у Олега тоже рак. Симптомов не было, обнаружили на четвертой стадии. Шёл шестой месяц моей беременности. Мы стали бороться за его жизнь. Потом – за то, чтобы отец успел увидеть сына до смерти. Но смерть опередила рождение. Сын родился через девять дней после смерти отца.
Кесарили меня с эпидуралкой – мне хотелось быть в сознании и сразу увидеть малыша. У врачей моего роддома была интересная традиция: во время операции включить музыкальную радиостанцию и обратить внимание, под какую песню появится ребёнок. Я волновалась и забыла об этом, включённое радио не замечала, только смотрела на ширмочку, стоящую на моём животе. Сын заплакал за ширмочкой, и акушерка сказала:
- Вика, ты слышишь?
Глеб появился на свет под песню из фильма «Привидение» с Патриком Суэйзи. Там главный герой погибает, но его душа не уходит с Земли, потому что он должен защитить любимую женщину.
Сыну четыре года: в самом разгаре период «Я сам». Одеваться – раздеваться: «Я сам!» Зима, одёжки много. Пока добрался до майки – устал. Стал стягивать майку, запутался. Предлагаю помочь.
- Нет, я сам!
В борьбе с майкой окончательно выдохся. Разревелся от обиды и усталости.
- Я никогда, никогда не смогу сам снимать майку!
Это ещё и период масштабных обобщений.
По дороге из детского сада сын рассказывает, что Катюша помогла ему вывернуть колготки.
- И что, хорошая Катюша?
Улыбается. Во мне просыпается внутренняя свекровь, я уже хочу познакомиться с Катюшей.
- Мам, ты сегодня была у врача?
- Да.
Я теперь периодически лечу рецидивы.
- Тебя вылечили?
- Пока нет, я была на консультации. Мне нужна операция. Буду долго лежать в больнице. С тобой будут Гена, Вера, тётя Надя, баба Рита. Нам всем будет трудно. Я очень рассчитываю на твою помощь.
Сын кивает, проглотив слёзы, и уточняет:
- А кому помогать? Врачам?
Чудесный возраст. Майка – непреодолимое препятствие. Колготки выворачивает Катюша. Зато врачам помочь – легко!
И ведь помог – вот что удивительно! С тех пор прошло ещё четыре года. Я всё ещё тут. Разбираю перепутанные открытки своих воспоминаний.
Глебу купили грушу.
- Какая многосочная груша! – похвалил он.
Мне слышится в этом что-то гомеровское. Это могло быть строкой из «Илиады»: «В сад, о богиня, войди, где растёт многосочная груша». Или из «Одиссеи»: «Прибыл в страну Одиссей, где растут многосочные груши».
- Мам, знаешь, почему я иногда ночью плачу?
- Почему?
- Мне снится что-нибудь страшное или непонятное. Но когда я сплю, все мысли в голове перемешиваются и становятся прошлым.
По-моему, вполне научное объяснение природы и назначения сновидений. Переработать и отправить в прошлое всё страшное и непонятное. И жить дальше.
Глеб рисует.
- Это боганетка.
Вагонетка, если что, а не неверуюшая женщина.
- Мама, ты так вкусно готовишь! Особенно сельдерей.
Глеб намусорил. Сам взял щётку и совок, стал деловито подметать. Я чуть не со слезами умиления смотрю на него.
- Мам, а правда, я молодец, что подметаю за тебя?
ХОРОШИЙ, ПЛОХОЙ, КИРКОРОВ
Чтобы не изводить себя в больнице постоянной тревогой за сына, я придумала развлечение: записывать истории, которыми щедро делятся соседки по палате.
Одной из них 66 лет, она приехала из Орла. Там у неё двое сыновей и внуки. Старший сын – плохой, потому что пьёт. Но он в разводе, живёт один, поэтому ему она дала восемь тысяч, чтобы кормил семерых её кошек, двух собак и поливал цветы. Предполагалось, что из больницы тоже он её заберёт.
Младший сын – хороший. Потому что не пьёт. Но он – примерный семьянин, занят детьми. Поэтому его она не просит забрать её.
Она звонит хорошему сыну и жалуется на плохого. Плохой выставил кошек на улицу: сами мышей наловят. Собак кормит, но грозится отравить. Сказал, что забирать её не собирается: сама доедет. Ей предстоит операция на позвоночнике, сидеть нельзя ещё долго после операции. Только стоять и лежать. Как она доедет без помощи? Хороший сын сочувствует, а помощь не предлагает. Но он не пьёт и восемь тысяч не брал – значит, хороший.
Стала она думать, как доехать до дома. И придумала: на такси. Но такой суммы, чтоб доехать из Москвы до Орла, у неё нет. И тогда она позвонила сыну одного человека, однажды спасённого ею.
Человек тот упал на стройке и переломал ноги. Чтобы не оформлять несчастный случай и не платить, начальник усадил его в машину под предлогом «едем в больницу». На окраине города просто вытряхнул сломанного работника из машины и уехал. Там, в луже, его и нашла моя героиня. Она шла с автобуса домой. Позвонила соседям, они помогли дотащить чужого человека до её дома.
Он прожил у неё три месяца. Она буквально поставила его на ноги. Наконец, за ним приехал очень занятой сын. Без денег. Женщина дала им в дорогу еды и денег. Сын благодарил, обещал долг вернуть и вообще дружить семьями. Денег она не видела, семьями не дружили. Наверное, он просто забыл, очень уж занятой человек. Но она набирает и набирает его номер, уверенная, что он перезвонит.
Она ждёт операцию и планирует, как, оклемавшись, заберёт к себе 30-летнего шизофреника. Где она его подцепила, я не уловила, потому что не успевала записывать.
История его такая. У парня умерла мама, отцу под восемьдесят, он огородник и кулинар. Каждый год шизофреник гостит у неё по два месяца. Кулинар привозит его с запасами еды. Парень знает наизусть все стихи на свете и очень много ест. Он съедает все привезённые папой запасы и заедает угощеньями хозяйки. Если к отъезду в холодильнике остаётся папин кусок сыра, парень говорит об этом – и папа забирает.
История гласит, что мальчик всегда был странным. В основном это выражалось в феноменальной памяти. Мама опекала его. Водила в институт и ждала его с лекций на лавочке. Он просил её не позорить его: девчонки-однокурсницы смеются. Однажды мама сдалась: отпустила его на вечеринку. Оттуда его принесли мычащего и с пеной изо рта. Девчонки изнасиловали его. В институт не вернулся, а мама до конца дней корила себя за то, что отпустила его одного.
Моя соседка верит, что сможет ему помочь. Но для этого ей надо прочитать книгу про сумерки сознания. Не знаю ли я, где ее купить? Я нахожу книгу в интернет-магазине.
Моя соседка любит читать. С ее помощью я уже обновила в памяти многое из Джека Лондона и Мопассана. Из странствий по коридорам больницы она принесла оставленного кем-то Гайдара и вслух читает «Голубую чашку».
Ещё она успевает смотреть телевизор в коридоре. Теперь я знаю, что одна женщина забеременела от Киркорова. Но её убили. Киркоров пришёл на её могилу с цветами, но факт беременности отрицает. То ли Малахов, то ли другой телевизионный деятель искусств установил в своём шоу истину: Киркоров ни при чём, убиенная забеременела в колонии от своей подруги.
До этой истории я думала, что моя соседка немного сумасшедшая. Теперь я думаю, что сумасшедшая не она.
РЫНДА
В Протонном центре висит корабельный колокол. Когда кто-то из детишек заканчивает лечение, возле колокола собираются врачи и родители. И ребёнок звонит. И все хлопают и поздравляют его с началом новой жизни. Некоторые дети такие слабенькие после лечения, что родители держат их на руках. Или даже звонят за них.
И это всегда до слёз трогательно и страшно.
Взрослые тоже могут позвонить. Но я ни разу не видела этого. И сама не пошла. Я знала, что никакой новой жизни не будет. Этот «чужой», который поселился во мне, сейчас ранен протонами и зализывает раны. Но он очень живучий. Его можно убить только вместе со мной. Но я хочу жить, и он этим пользуется.
Жаль, что я не могу, как ребёнок, поверить, что всё можно изменить. «Будьте как дети». Не получается, Господи.
И я вспоминаю другую рынду. У нас в частном доме плита была подсоединена к газовой трубе гибким шлангом. Он был великоват и висел петлёй. Наш кот Батон приглядел этот шланг и шарахал по нему лапой, когда случался кризис в его кошачьей жизни. Шланг после удара долго трясся, ударяясь о вагонку. Металлическая дрожь проходила по старому дому. Кот сидел и укоризненно смотрел на нас. Мы с мужем называли этот шланг рындой. Когда Батоша шёл к нему, мы знали: коту хреново.
Заболел Олег. Он был очень терпеливым. Не жаловался. Молча переносил побочки лечения. Но однажды подошёл к нашей «рынде» и ка-а-ак шарахнет...
Это было страшнее слов и слёз.
Он садился на диван и долго искал то положение, при котором можно отдохнуть от боли. Долго переставлял подушки, упираясь в них спиной. Наконец, успокаивался, найдя то неуловимое, что даёт покой измученному телу. Я садилась рядом. Мне невыносимо хотелось, чтобы он погладил мой большой живот, наклонился, послушал, как плещется в своём Солярисе наш сын, поговорил с ним. Я хотела, чтобы у нас было так, как должно быть в счастливой семье, ждущей ребёнка. Но я смотрела на мужа, который, наконец, нашёл положение «не больно» – и не просила ни о чём. Иногда счастье выглядит очень странно. Например, это отсутствие боли, или возможность двигаться самому. Когда жизнь идёт к концу, счастье порой скукоживается до каких-то элементарных частиц.
«МАТРИЦА»
Нашим первым фильмом, просмотренным вместе с Олегом в кинотеатре, был «Матрица» братьев Вачовски. Мы смотрели его в «...ушкинском» (буква «П» то ли отвалилась, то ли не светилась тогда). Это был ещё дружеский поход в кино, никакого романа у нас ещё не было. И я даже не подозревала, что он назревает. А вот Олег уже волновался и несколько раз выходил покурить, замучив и меня, и соседей-зрителей.
Спустя полгода, подав заявку в загс, мы поехали знакомиться с его мамой и братом в Новомосковск Тульской области. Брату мы привезли в подарок китайскую кружку «Налей погорячее». На ней была изображена женщина в платье. Наливаешь кипяток – платье исчезает, при остывании женщина «одевалась». И вот братья – Олег и Серёжка – то раздевали, то одевали даму, а я мыла посуду после семейного ужина. И в какой-то момент Олег выплеснул кипяток из кружки мне на руки. Не глядя, в азарте. Вся семья перепугалась, меня попытались добить подсолнечным маслом, вылитым на ожог, но я не далась.
Сергей, переволновавшись, убежал на улицу курить. «Это у братьев семейное», – поняла я. А Олег решил меня чем-то порадовать и показал мне наручники.
Дело вот в чём. Единственное градообразующее предприятие Новомосковска (химкомбинат) тогда почти не дышал, так что люди устраивались кто куда. Сергей работал охранником в школе. И у него были штатные наручники на случай нападения на учеников каких-нибудь узурпаторов. Олег, знающий все тайники брата, нашёл их и принёс мне. Естественно, я захотела их примерить. Серёжка вошёл в тот момент, когда Олег защёлкнул их на моих запястьях.
Серёжка заорал от ужаса. Оказалось, что ключи от наручников им не выдают. Они находятся у начальника ВОХРа, в его кабинете. А за окном поздний вечер холодного февральского воскресенья.
Серёжка сказал, что придётся звонить начальнику. Ключ он добудет, а его самого уволят. Но начальник же не повезёт нам этот ключ. Мы должны ехать сами. Машины у нас ещё не было, автобусы уже не ходили. Итак, нужно вызывать такси. Мы попытались одеть меня так, чтобы наручники не были видны. Застегнули наглухо куртку, рукава её повисли, выглядела я по-идиотски, а Серёжка и мама причитали о том, что другой работы в городе нет.
И тогда Олег взял проволоку и стал ковырять замок. Он хватал меня за обожжённые полчаса назад руки, наручники до красноты натирали запястья, но в итоге они открылись, Серёжке больше не грозило увольнение. Мне приключение даже понравилось, но братья решили, что их весёлая семья напугала меня и надо исправлять положение.
Серёжка сказал: «У нас открылся крутой кинотеатр. Поехали завтра в кино!» И мы поехали. Смотрели мы тот единственный фильм, который тогда шёл в единственном кинотеатре Новомосковска, – «Матрицу» братьев Вачовски. Да, спустя полгода он, наконец, добрался до Тулы. Вскоре, 4 марта, мы с Олегом поженились.
Несколько лет назад братья Вачовски стали сёстрами. Как-то я пропустила этот момент. А теперь хочу поздравить этих удивительных женщин с праздником 8 Марта. Как ни крути, их фильм сыграл огромную роль в создании моей с Олегом семьи. 15 лет счастья! Да оно и сейчас продолжается – у меня есть Глеб, очень похожий на папу. Сегодня он подарил мне цветы. Он их сам нарисовал.
ДВА ЗАБОРА
Сорок пять лет я прожила в частном секторе города Подольска, в доме, построенным моим дедом. Потом переехала в квартиру, совсем недалеко, буквально через две улицы. С моего нынешнего девятого этажа видна улица с моим бывшим домом. По левую руку находится мясокомбинат. Не то чтобы вплотную, но недалеко.
Про мясокомбинат знаю одну историю, рассказанную бывшей секретаршей директора. Работники предприятия были традиционно недовольны зарплатой и решали свою проблему тоже традиционно – воровали продукцию. Вынесут с чёрного хода, но через проходную не пойдут – не дураки. Есть же проверенный способ: надо кинуть сумку с колбасой или вырезкой через забор, пройти через проходную честным человеком, а потом за забором сумку поднять. Но вот беда: за забором, в старом здании бывшего детсада, располагается «четвёрка» – 4-е отделение полиции. К директору мясокомбината пришли сотрудники полиции с жалобой: «Твои колбасу тырят. Пусть хоть кидают в другую сторону, что ж к нам-то, совсем обнаглели».
По правую руку – кондитерская фабрика. Это совсем рядом, через дорогу, а дорога – Симферопольское шоссе. Когда ветер дует со стороны фабрики, чувствуется запах шоколада и карамели. В моём детстве там тоже воровали и кидали сумки через забор. А ещё раскидывали пачками конфетные фантики. Уж не знаю, кто и зачем выносил фантики и разбрасывал по улицам на радость детям. Фантики предназначались для каких-то невиданных конфет, которых мы никогда не покупали в магазине. Со временем я узнала, что фабрика у нас экспериментальная. Есть, так сказать, базовая продукция, а есть вот такие эксперименты, которые мы никогда не пробовали, они уходили в Москву.
Есть на фабрике конфета с историей – «Подольчанка». На одном из дипломатических приёмов в Америке председателя Совета министров СССР Алексея Косыгина и его жену угостили конфетами «Холодная помада». Супруге очень понравилась конфета. Косыгин привёз образцы конфет и передал в Институт кондитерской промышленности, чтобы там расшифровали рецептуру и начали выпуск в СССР. В 1972 году на базе Подольской кондитерской фабрики выпустили первую партию конфет «Подольчанка», близкую к прототипу. Конфета выпускается до сих пор.
Историю этой конфеты я использовала в сценарии двухсерийки «Не говорите мне о нём». Главная героиня работает на кондитерской фабрике, а конфета называется «Романс». А родилась эта история так.
2015 год. Я приехала из роддома в опустевший после смерти мужа дом. С одной стороны – мясокомбинат, с другой – фабрика, а у меня нет денег. Я – индивидуальный предприниматель (как все сценаристы), поэтому детские деньги мне не положены. Надо работать. Бабушек-дедушек тоже нет, нанимаю няню для Глеба. И строчу заявки. Всё мимо. Ничего не берут. Ответы такие: «Здорово, супер! Это кино, это фестивальное кино! Но это не наш формат».
Последние деньги плачу няне. От отчаяния пишу заявку в формате «история Золушки». Пишу нарочито форматно. Думаю, мне сейчас ответят: «Ты что, издеваешься?» А я скажу: «Нет, я написала так, как вы хотите!» Поругаемся с редактором канала «Россия 1», я навсегда останусь без работы. Но я хотя бы выпущу пар, потому что я так больше не могу. НЕ МОГУ!!! Вот просто крайняя степень отчаяния.
Отправляю заявку. Ответ: «Супер! Берём, передаём в производство в компанию “Русское”!» Мне бы радоваться, а я в шоке. Ощущение, что я своровала колбасу и бросила через забор в отделение полиции. Потому что я не знаю, как писать ЭТО. Мне пишет редактор компании: мол, здравствуйте, с вами буду работать я, Татьяна. А я в ответ извиняюсь за свою заявку, оправдываюсь. Объясняю, что это был практически вызов на дуэль от безысходности. Татьяна отвечает: «Заявка-то принята, надо работать».
Татьяна мне очень помогла вытянуть этот сценарий. Вскоре она мне написала: «Нам повезло с режиссёром!» Ох, нам и правда повезло. Очень люблю этот фильм – «Не говорите мне о нём». Зрители тоже его любят, судя по количеству просмотров и отзывов.
ИЗМЕНЫ
Есть такой парадокс: армия в жизни мужчины занимает год-два, а рассказов о службе в армии набирается запас на всю жизнь. Вот так и с моими «открытками»-воспоминаниями. Заболела я в 38 лет. Но именно «открыток», связанных с больницами, больше всего.
В палате онкологического отделения лежали четыре женщины. У двоих доброкачественные опухоли, у двух других – зло. Этих бедолаг звали Тамарочка и Галя.
К маленькой Тамарочке приходили три богатыря: сыновья и муж. Все красивые, огромные, похожие друг на друга. Муж её на руках сюда принёс. Ухаживал, медсестёр подкармливал, чтоб лучше относились. Вот только он уже десять лет чужим мужем был. Десять лет назад изменил он Тамарочке. Родился сын на стороне. Тамарочка узнала и сказала: «Наши дети большие, иди маленького поднимай». Так и отдала мужа другой женщине.
Тамарочку выписали. Он её и из больницы, слабую, на руках вынес.
К Гале тоже приходил муж. Цветы нёс, конфеты. А она выведет его из палаты на лестницу – и костерит. Потом плачет-жалуется: дома на её постели другая женщина спит. Она давно её мужа караулит. Как Галя отлучится – та сразу на её место. В отпуск ли к детям, в больницу ли удалять те органы, которые жизнь детям дали.
Тамарочка и Галя обе умерли в тот год.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Анестезиолог обещал, что я увижу сон. Ох, не люблю я наркоз со снами.
- Да что вы, у нас такой хороший гипнотик. Можно сны программировать. Что вы хотите увидеть?
- На море хочу махнуть.
- Я тоже хочу на море! – сказал анестезиолог. – Поехали!
Ничего не видела. Уснула и проснулась. Только почему в реанимации? Здесь обычно сразу в палату возвращают.
Все-таки что-то с ногой, да?.. Нет, нога радостно шевелит пальцами и дрыгает коленкой. Тоже на море хочет.
- У вас пневмоторакс. Воздух в правом лёгком, оно не раскрывается.
Точно, глубоко вдохнуть не могу, кашель булькающий. Вжик – в ключицу справа сунули тонкую трубку, предварительно обколов меня лидокаином. Другой конец трубки уходит в систему банок с жидкостями. Похоже на водяной затвор для изготовления домашнего вина. Ну, желаю, чтобы все!
Задышала. Дренаж перекрыли. Через некоторое время опять трудно. Открыли. Трудно, кашель. Дренаж перестал работать. Стали его поправлять, подтягивать – совсем выскочил. Перевезли меня из общего зала реанимации в индивидуальный бокс и достали трубку потолще.
– Эх, – говорят, – заботились об эстетике.
– Ничего, я уже замужем.
– Ну, тогда...
Хук справа! Больно и с лидокаином.
- Отдало под лопатку.
- Так и есть, трубка до лопатки.
- Да?!! А что, у нас там такая дырка? А, ребра... Не, почему, знала, просто забыла на минуточку.
И вот мне этот дренаж то откроют, то закроют. Контроль – компьютерная томография, узи, рентген. Узи и рентген мобильные, с доставкой. Под меня кладут кассету. Врач-рентгенолог кричит: «Рентген!» И все прячутся. Как в детской игре. Если врач в это время у пациента, он приседает, и вОда-рентген его не видит. Бокс – до половины стена, выше стекло. Пациенты ниже уровня стекла, они тоже хорошо спрятались. Туки-туки, Вика. И так каждый день.
Это здоровый человек ни за что не переделает даже флюорографию.
- Вы что, врачи-убийцы, облучить меня хотите?!!
Когда не насморк лечишь, шаблоны не работают. После 50 Гр на крестец я вдруг родила чудесного мальчишку. А тут лёгким досталось. Хм... Может, запою? Стану оперной дивой. Репетиции, гастроли, «Тоска», «Кармен», Большой, Ла Скала... опять сценарий задержу...
Из-за дренажа голова постоянно чуть свёрнута набок. Соседей не вижу, даже сидя. В боксе справа лежит Алексей Иванович. У него вижу руки, он их то и дело задирает, чтобы размахивать. Оркестром, что ли, дирижирует? Мне завидно: сама из оперных, но руки поднять не могу, слишком много проводов. Кроме дренажа, ещё электроды, напальчник, манжетка для измерения давления, которая включается периодически. Иваныч без проводов или приспособился? К нему бежит врач:
- Я вам руки привяжу, честное слово! Зачем опять все сняли?
Так, ясно, он всё снимает перед репетицией.
Но оркестра не слышно. Приборы следят за нами. Чуть что – включается сирена, врач бежит проверять. У меня тоже включается, потому что меня доводит противопролежневый матрас. Он сам сдувает одни свои пыточные складочки и надувает другие – чтоб везде болело, без пропусков. Но, кроме меня, никто на него больше не жалуется. Может, я принцесса, раз так реагирую на эту высокотехнологичную горошину?
Слева – бокс с малышкой. Я вижу только маму. Девочку все время бинтуют, подключают, колят то сильные обезболивающие, то седативное. Она плачет, но совсем тихо, я не слышу. Груднички вообще много плачут. Это их способ общения с миром. Но как в этой ситуации бедной маме понять, почему плачет её маленький ангел? Мама видит только боль. И бежит к врачам. Врачи приходят к ребёнку:
- А кто у нас проснулся? Какая Машенька большая выросла! Какая девочка красивая!
Девочке обязательно надо говорить, что она красивая. Ей ведь с этой установкой жить. Ей ведь жить, Господи?
Мама поёт ей колыбельные. Красивый голос со слезами. В конце каждой строчки – почти срыв. Почти, она держится. Я тоже засыпаю под эти колыбельные. Ничего страшнее я, наверное, не слышала.
Мне сняли дренаж, и я смогла увидеть девочку. Она не спала. Огромные голубые глазищи смотрели на мир с любопытством. Никакие уколы не справились с этим доверчивым любопытством к миру, в который она пришла. Она красавица. Кто умеет и не умеет, помолитесь о здравии болящей Марии.
Санитарка Петровна уносит мою систему виноделия. Рассказывает:
- Когда мне первый раз велели эту штуку сдать, я думаю: «Чего с водой такую тяжесть потащу?» Хотела воду вылить. А там всё запаяно! Герметичная зараза, полезная.
Прощай, матрас! Прощай, оружие! (Правда же, «пневмоторакс» звучит как название вида вооружения?)
Я вернулась в палату. Мою разговорчивую соседку оперировали в один день со мной. Она уже ходит и даже сидит! Скоро выписывается. Звонит сыновьям, выясняет, который из них её таки повезёт домой? У плохого есть машина, но нет прав, отобрали за пьянку. У хорошего есть машина и права, но он зимой не ездит. Поэтому повезёт сосед.
Она рассказывает мне чернушные анекдоты. Например: «Врач после операции приходит к своей пациентке.
- У меня две новости – хорошая и плохая. Начну с плохой. Нога, которую мы вам отрезали, была здоровой. Но есть и хорошая: больная нога пошла на поправку!»
В разлуке со мной у соседки родилась идея. Вот есть у них под Орлом большой участок под гольф-клуб. У неё там тоже надел – соток (это сколько лунок?..) Администрация что-то крутит-вертит, грядки копать не даёт. Так вот, не могла бы я тут, в Москве, найти покупателя на весь участок? Гольф-клуб – это ж какие деньжищи! Сама озолочусь и ей помогу. Товарищи, никому не нужно?
