После школы я подала документы на режиссёрский факультет ВГИКа. Но не прошла даже отборочный творческий конкурс. Больше мне никуда не хотелось, и я загрустила. Мама достала припрятанную ею на такой случай вырезку из «Московского комсомольца»: "Библиотечный техникум приглашает!" Если аттестат был без троек, то техникум приглашал без экзаменов. Это мне подходило, потому что от огорчения я вполне могла провалить экзамены даже в школу дураков.
Я, отличница, надежда школы, стала единственным выпускником нашего класса, кто в первый же год не поступил в вуз. Своеобразный рекорд.
Два года я осваивала профессию библиотекаря и думала: только бы не работать в библиотеке!
1992 год. «Распределение» как явление доживало последние дни. Выпускников техникума с московской пропиской ещё распределяли. А без оной – нет. И вот я прохожу финальную практику в одной московской библиотеке, и меня зовут туда работать безо всякого распределения. Я в ужасе, но выбора нет. И вдруг звонят из деканата техникума и просят приехать. Приезжаю. Мне там говорят:
- К нам поступила заявка из редакции «АиФ». Знаешь такую газету?
Кто ж её не знал тогда? Она была занесена в Книгу Рекордов Гиннеса за самый большой тираж периодического издания.
- Москвичей мы распределили, нет свободных. А ты училась хорошо. Пойдёшь?
Я ещё и задумалась. Просто не понимала, зачем в газете библиотекарь. Мне декан библиотечного техникума и говорит:
- Ты что, ещё думаешь? В библиотеке хочешь работать? Беги!!!
И я побежала на Мясницкую.
Оказалось, что в «АиФ» хотят сделать свою библиотеку. Но под неё ещё не освободили помещение (комнату, унаследованную от психоневрологического диспансера). И меня временно взяли в отдел писем.
В мои обязанности входило ездить на Главпочтамт за письмами читателей. Хотя от редакции до почтамта было метров пятьсот, приходилось ездить с редакционным водителем. Каждый день мы привозили по два огромных мешка писем. Соцсетей тогда ещё не было, и народ писал в газеты.
Потом мы эти письма сортировали. Адекватные и интересные – по отделам согласно тематике. Больше всего писали в социальный отдел с просьбой сделать перерасчёт пенсии. Немало писем было от пациентов недавно съехавшего отсюда психдиспансера. Я помню «Новую библию». Один дядя написал Библию, в которой Бог общался с Человеком цитатами из газет. «Ибо сказано в газете «Красная Звезда» от 14 апреля 1993 года…» Эта рукописная «книга» долго лежала у меня в ящике стола на работе.
Рассортированные письма и газеты я разносила по отделам. Подписку на всякую периодику тоже оформляла я. Самым таинственным в редакции был отдел, который назывался «За железной дверью». Дверь там и правда была железная, а за ней на «яблоках» верстали газету. Руководил отделом Алексей Микулин. Сейчас он лепит из пластилина старую Москву.
Однажды Алексей пригласил меня работать в свой отдел. А я компьютер и близко не видела. Но научили. Высшим пилотажем считалось сверстать рекламный разворот – уж очень много разных элементов там было. Нам присылали не готовые макеты, а рекламные тексты. Мы знали только размер оплаченного модуля, а дизайн придумывали сами. Настал день, когда и я сверстала такой разворот. Рамочки, разные шрифты, штучки и виньеточки – восторг! Рамочки брала из стандартного набора. Как раз когда я работала над полосой, в наборе появилась новая ажурная рамка. Я её использовала для маленького рекламного объявления.
Перед выпуском плёнок для типографии Лёша лично проверял все полосы. Во всяком случае, мои, как новенькой. Вызывает он меня к себе. Перед ним – рекламная полоса.
- Ты верстала?
- Я! – с гордостью говорю я.
- Молодец! Только вот эту рамку больше не используй.
И показывает ту самую новенькую ажурную рамочку.
- Почему?
Он даёт мне лупу. Я вглядываюсь. Рамочка состоит из многократно набранного без пробелов матерного русского слова из трёх букв.
– Это я учился шаблоны для рамок делать, – говорит Лёша, – не успел предупредить, шустрая ты очень...
Кстати, библиотека в «АиФ» так при мне и не появилась. У нас даже своя парикмахерская была, а библиотеки не случилось. Но я не виновата: освобождённую комнату занял отдел проверки.
Через некоторое время появились разные тематические приложения к основному номеру, и уже я сама набирала сотрудников в новый отдел для вёрстки приложений и сама обучала их. Путь в библиотеку был перекрыт окончательно.
САНДАЛИИ ТОЖЕ ПЛАЧУТ
Забираю Глеба из сада.
- Мам, я хочу тебе сказать... Они были такие одинокие, никому не нравились, их все пинали. Можно, мы возьмём их домой?
- Кого?!
Глеб достаёт из кармана два камня. Даже не камни это, а бетонные сколы. Не удивляюсь, что они никому не нравились. А у Глеба слёзы в глазах. Он же видит, что я их тоже не готова полюбить.
- Хорошо, возьмём. Только искупаем их.
Отмыли мы дома эти недоразумения и поселили на балконе. Они, небось, и не мечтали о такой житухе.
А потом у Глеба порвались сандалии, в которых он ходит в группе в детсаду. Я давно подозревала, что они ему малы, но Глеб категорически отказывался их менять. И вот они порвались, наконец. Беру их и несу к урне, чтоб домой не тащить. Оглядываюсь на сына. О, эти глаза!..
- Глебушка, а что же с ними делать? Только выбросить.
- Я понимаю. Но давай не здесь. Они плакать будут.
Принесли сандалии домой. Упаковали в красивый пакетик и выбросили в родную урну.
Едем в машине, слушаем по радио историю о том, как одна мама шла по супермаркету и складывала в тележку продукты. А её дочка тоже складывала – те товары, которые другие покупатели передумали брать и выложили не на свои полки. «Их бросили, они никому не нужны. Давай возьмём их себе», – сказала дочка.
Я засмеялась.
- Мам, а что смешного? – спросил с заднего сиденья Глеб. –
Представляешь, как им грустно, что их бросили?
Как будущая свекровь я немного беспокоюсь, по какому принципу Глеб будет выбирать себе жену...
ПРИБЫТИЕ ПОЕЗДА
Я немного редактировала сценарий полного метра. Названия не скажу, да я и не знаю, какое в итоге выберут.
Съёмочной площадкой стало экспериментальное железнодорожное кольцо в Щербинке.
Поезда и кино – что может быть лучше? По приглашению режиссёра, мы поехали туда с Глебом.
Каждые пять минут по кольцу проезжает поезд с вагонами – это испытательный полигон. Не расслабишься.
- Поезд ушёл! – объявляет режиссёр.
Это значит: есть пять минут, чтобы поработать.
- Скоро вернётся, давайте снимать.
Исполнитель главной роли Мирон, почти ровесник Глеба, был в винтажных сандалиях, так как действие происходит в 1954 году. Мирон сказал, что ходить в них неудобно, бегать – тем более. Поэтому он особо не бегал.
А Глеб носился. Убежал вниз с высокого перрона и упал там, внизу, рассадив колени, локти, ладони. В общем качественно упал, как и положено падать в шесть лет. Я в этот момент была наверху. Снимали сцену прибытия поезда. Паровоз был настоящий, но он долго стоял без действия как памятник. Для съёмок его раскочегарили, но полную нагрузку нельзя было давать – боялись, что взорвётся котёл. Решили толкать его сзади, и чтоб он пар пускал, насколько сможет.
Глеб упал как раз по команде: «Мотор! Начали!» И стоял внизу с кровавыми коленками и сжатыми губами, чтобы не войти в кадр и не пикнуть – знал, что съёмкам мешать нельзя.
И только после команды «Стоп! Снято!», Глеб заплакал и рванул ко мне. Паровоз больше не завёлся. Это оказался единственный дубль.
Мирон принёс сухую веточку, отломил половину и подарил Глебу. Сказал, что это талисман, и больше Глеб падать не будет.
Я спросила, как это работает, но Мирон сказал, что это секрет. Лет через двадцать обещал рассказать. Надеюсь, хоть фильм выйдет раньше.
ЭКСКУРСИЯ
- Мам, у нас экскурсия.
- Да? Только что же была. Ещё? Куда поедете?
- Никуда. Она называется «Внутренний мир человека».
- О! Душа, что ли?
- Нет. Кишки, желудок и всякие другие органы. Я сам проведу. Записались щи (только немного, ладно?), две сосиски, кукурузная лапша (как ты вчера варила), чай и бутер с шоколадно-фундучной пастой.
Это был заказ на обед. Глеб говорит, что участникам экскурсия понравилась. Но они об этом уже никому не расскажут.
МОЛОЧНАЯ ЛАПША
Из деревенского детства моего деда: Федя играет на улице с другими детьми. Мать зовёт его:
- Федька, иди лапшу есть!
- А он какой – водяный али молоканый?
Если «молоканый», то пойдёт. А лапшу на воде можно и прогулять.
Я, Федькина внучка, не очень люблю варёное тесто и терпеть не могу нагретое молоко. Вероятно, поэтому мимо внимания всегда пролетали рассказы моего мужа Олега о том, что его деревенская бабушка варила вкуснейший молочный суп из домашней лапши.
Бабушка Олега умерла во дворе своего дома от инфаркта. В доме обнаружилось огромное количество лапши, которую она наделала перед смертью и разложила сушить. Лапши хватило на поминки, лапшу разобрали гости и родственники – вот сколько её было. Олег привёз из Орловской области в Подольск бабушкиной самодельной лапши. Вспомнил опять её молочный суп.
А мне даже в голову не пришло сварить ему этот суп.
Да что там варить? Вскипятил молока и бросил в него лапши. Олег и сам мог бы это сделать. Не делал же. Может, потому что знал: я ему компанию не составлю. Может, не очень хотел, воспоминания были важнее, они ведь не только про суп.
Но я должна была это сделать. Понимаете?
Когда Олег умирал в онкоцентре и отказывался от любой еды, мы с его лечащим врачом чего только ему ни предлагали. Она несла какое- то специальное питание в баночках. Я купила мороженого – и, о чудо, он съел несколько ложек. На Новый год мне разрешили остаться с ним в палате: мы были одни на этаже, всех отпустили на праздники, только муж был совсем тяжёлый, не вынес бы дороги, да и я беременная, того гляди рожать начну. Диеты ему уже отменили, не до них было, когда лечение не работало. Я наготовила всяких салатиков – мелкими порциями, но много.
А ещё, наконец, сварила молочную лапшу. Дошло! Я везла её как чудо, как исцеляющий эликсир, привет от любимой бабушки, от не ведающего смерти детства, как моё прозрение и надежду.
Олег смотрел, как я выставляю на столик маленькую ёлочку в горшочке, мисочку с оливье, мисочку с селёдкой под шубой, мисочку «Мимозы».
- Я тебе молочной лапши сварила! Погреть в микроволновке?
- Не хочу пока. Убери в холодильник.
- Он «молоканый», – пошутила я.
Олег не отреагировал. Забыл наши разговоры, не понял шутку.
Той новогодней ночью в холодильнике оказалось всё. Он не съел ни ложечки. Про лапшу и не вспомнил. Она перестала быть важной на пороге перехода, который он совершал тогда медленно, но неуклонно. Опоздала я с этой лапшой.
До сих пор думаю об этом. Не то что простить себе не могу... Но было бы лучше, если бы я за пятнадцать лет нашей с ним жизни догадалась её сварить.
Олег тогда так и не выбрался из больницы, не побывал больше в ставшем ему родным доме, построенном моим дедом Федей. Через девять дней после ухода папы родился наш долгожданный сын. У меня уже тогда была четвертая стадия рака. Четвертая – это когда есть хотя бы один отдалённый метастаз. У меня их было два.
Я не чувствовала себя на свой диагноз. И уж тем более – не выглядела на него. Это же условность, способ дать название состоянию пациента.
Лечащий врач говорила мне про Олега:
- Вот есть четвертая стадия, а у него – сорок четвертая. Просто нет такого термина. Он весь в метастазах. Его жизнь теперь не в наших руках. В Его.
На протяжении следующих почти девяти лет у меня всякое бывало: периоды затишья болезни и моей активности, периоды обострения с отчаянием и страшной болью. Находились люди, которые мне помогали, врачи и методы лечения. Оптимизма и любви к жизни мне всегда хватало.
Тот самый дедушкин дом я продала, переехала в квартиру. И долго привыкала к такому способу жить. Всё-таки сорок пять лет прожить в почти деревенском доме на своей земле – и вдруг оказаться подвешенной на девятом этаже в комнате с кухней. Это ого-го какой переход! Но в этой квартире растёт самый главный человек моей жизни – сын. И она стала родной.
В феврале будет год, как я утратила способность ходить самостоятельно. Даже стоять без опоры не могу. Боль, мышечная слабость из-за зажатого опухолью нерва. Была надежда, что облучение большого метастаза, который зажал нерв, поможет, вернёт мне ноги и способность жить без обезболивающих таблеток. Я ещё и помпу поставила, чтобы обезбол капал сразу в позвоночник. Строила планы наших с Глебом путешествий.
Но мне всё хуже и хуже. Помпа не справляется. В облучённом метастазе «без отрицательной динамики». Справилась с ожогами – не впервой. Но последнее исследование показало, что стадия у меня не четвертая, а «сорок четвертая». Метастазы везде.
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочёл до середины. (С)
Вот и я тоже прочла заключение до середины. В моём теле такой морской бой, что меня разве что в адронный коллайдер засунуть целиком. Кстати, нет у кого знакомых?
Любимый ваш вопрос:
- Что говорят врачи?
Врачи – не астрологи, прогнозов не дают. Кости и мышцы становятся сеточкой – вот что происходит при этом типе опухоли. Вот и не держит позвоночник тело.
Считается, что дома стены помогают. Точно! Я за них хватаюсь, чтобы перемещаться самой. И отдыхаю, прислонившись к ним, во время великого путешествия «туда и обратно» – из комнаты в кухню.
Родные затарили меня гормонами и обезболом примерно на вечную жизнь.
Все равно больно. От гормонов стала такой страшной, что боюсь показаться даже курьерам-людям. Жду, когда будут приходить андроиды: мне прикольно, а им не такая психотравма.
Глеб считает, что я самая лучшая и самая красивая мама на свете. Это главное.
Ещё вы спросите:
- А ты была в Тибете? А паучьи лапки с мёдом и морской солью ела? А водку с содой и кровью игуаны пила?
Не ела и не пила. У меня ноги и спина болят, а с головой всё в порядке. Я даже работаю. Взяла, правда, половину проекта, скорость не та.
Ничего не имею против Тибета и других путешествий. Но теперь – в следующей жизни... или как там это устроено.
Дела в порядок привела. Документы, налоги, всякое такое.
Про Глеба говорить не буду, слишком больно. Всё обдумала и подстелила наилучшую, я верю, соломку. Молю Вселенную быть милосердной к мальчишке моему чудесному.
Пару недель назад я ещё могла выйти с палками для скандинавской ходьбы к подъезду и встретить Глеба из школы. Стояла, прислонившись к холодной стене, и с восторгом смотрела на оставленный мне для созерцания кусочек мира: вечно забитую машинами узкую дорогу, переход со светофором, пешеходов. Глеб машет мне рукой с той стороны дороги. Другие дети смотрят, кому он машет. Улыбаюсь до слёз. Ни один самый лучший фильм о путешествиях не покажет такую красоту – просто твоя улица и дети.
Теперь и так не могу. Смотрю на улицу с балкона. Господи, оставь мне хотя бы это. С балкона земля наша тоже невыносимо хороша.
Какая же у нас прекрасная, интересная, но короткая жизнь.
Если отбросить глобалку, то мне обидно, что я не надену несколько клёвых шмоточек, что лежат в шкафу до весны. Дожить, думаю, доживу, но не надену. Некуда, незачем, да и не налезут – разнесло меня от гормонов, будто на «молоканой» лапше сижу.
Стадия принятия? Нет. Каждый вечер ложусь с мыслью: вот встану завтра – а болезни нет. Улетела. Испарилась. Истончилась до сеточки и рассыпалась.
- Есть те, кому ещё хуже. И много людей на земле уйдёт раньше тебя. И многие не имеют сил жить, даже будучи здоровыми.
Знаю. У каждого своя боль и свой срок, и своя пуповина, которая сильнее или слабее держит здесь. Я могу только о себе, да и то сложно. О других судить точно не возьмусь.
Мне так надоело видеть в зеркале монстра, слегка похожего на меня, что я полистала старые фотографии. Всегда была недовольна своей внешностью. Теперь смотрю и думаю: что не устраивало?
В общем так: в гости не зову, мечтаю о мире, готовлюсь к войне. Очень прошу не давать никаких советов – вот это реально неуместно сейчас. Я знаю, что вы из лучших побуждений, но...
Лучше вспомните, не задолжали ли вы кому-нибудь молочной лапши. Пока есть время сделать. Пока сами в силах и человек ещё ждёт.
Вот решилась написать этот пост – и оказалось, что сегодня День Святого Николая Чудотворца...
ПРО ЛЮБОВЬ
Я заканчивала школу и мечтала поступать на журфак МГУ. Для предварительного творческого конкурса нужно было набрать пять публикаций. Надо было подобраться к городским газетам «Подольский рабочий» и «Пахра» и к подольскому радио. Тогда я познакомилась со многими хорошими, интересными людьми города. Правда, пока набрала публикации, поняла, что журналистика – это не моё. Так что правильно придумали этот конкурс.
Тогда же я познакомилась с Геной. Он работал журналистом. Помог мне с публикациями. Он на 15 лет старше меня. То есть он взрослый мужчина, с разводом за плечами, с обожаемой красавицей- дочкой, со своей взрослой жизнью. И я – малолетка. Я влюбилась до обморока. Но мы шли, конечно, совершенно параллельными путями.
Я поступила в библиотечный техникум, потом – в Литературный институт, потом – во ВГИК. За всё это время я случайно столкнулась с Геной на улице один раз. Он и не помнил-то меня, кажется.
Вот и я жила своей взрослой жизнью: расставание с любимым мальчиком, встреча с Олегом, который стал моей самой главной любовью. Болезнь, рождение Глеба, новая жизнь с болью и чудом моим – сыном, ради которого любую боль вытерпишь.
Я нашла Гену на литературном портале и написала ему. Конечно, все уже давно сгорело и отболело, просто хотелось узнать, как живёт человек из той моей прошлой, не ведающей боли и страха жизни.
Мы встретились. С тех пор мы вместе. Два взрослых человека, которые не готовы уже уступать ни в чем, со своими правилами, своими представлениями о том, что, как, когда, зачем. Это не тот возраст, когда возможна притирка, переделка под себя. Это трудно. Трудно даже в радости. А в беде...
Сейчас я выживаю только благодаря Гене. Он вскакивает ночью, чтобы сделать мне уколы, когда я «отъезжаю» от боли. На нём – Глеб, он его водит-возит. Он не может сейчас писать, хотя его рассказы ждут в «толстых» журналах. Ему трудно со мной. Но он рядом. Меня бы уже просто не было без него.
БАЙКИ ИЗ СКЛЕПА
Я опять в больнице, опять операция. На этот раз страшное слово "гангрена". Привезли на "скорой", как меня туда впихнули, я даже рассказывать не буду, у меня чувство юмора на этом моменте отключается.
В приёмном отделении дежурный врач сразу сказал:
- Ногу ампутировать выше колена, она всё равно неживая.
Я говорю:
- Но вторая такая же, хоть и без гангрены.
Он пощупал её:
- Ну и эту ампутировать, зачем они вам?
Это можно было бы принять за чёрный юмор. Но, оказавшись в отделении, я увидела столько безногих... Видимо, они не отбились. Меня посмотрел другой врач, поспорил с первым, они оба дёргали мою ногу.
- Живая! – говорил один.
- Неживая! – говорил второй.
Меня забрал к себе тот, который считал её живой.
На следующий день сделали операцию. Ногу сохранили. Наркоза я такого давно не видела. Как-то обычно без глюков: уснул – проснулся.
В этот раз было страшно. Я думала о себе в третьем лице. Вот, думаю, Валентина (имя моей мамы), она под наркозом, интересно, узнает ли она голоса Гены и Глебушки? Тут заговорили Гена и Глеб, Валентина их голоса узнала. Молодец, думаю, Валентина, а где же я? А я, Господи Боже мой, потеряла себя, своё тело и сознание, вместо меня – какой-то фрагментированный кусок пластмассы, встроенный в небольшое помещение. И как-то надо собрать себя, а как собрать пластмассу? Это жутко. Я готова была увидеть своё пусть даже мёртвое тело, но быть разбитой пластмассовой штуковиной, шарить глазами по углам, которые качаются и кружатся – это уж слишком.
Видимо, такой забористый приход бывает от бюджетного наркоза. Но отошла быстро.
Два дня спала и спала. Мне сказали, что от местного наркоза все долго спят.
Две соседки сегодня выписались, они ходячие и бодрые. Бабушка Вера Васильевна осталась. Ей 88, она совершенно в памяти и с чувством юмора. Но уже "тяжёлая", её увезут отсюда не домой, а в паллиатив. Она много спит, иногда спросонья выдаёт перлы.
- Сегодня какой день?
- Пятница.
- И вчера была пятница. Что это за больница такая?
Внучка наняла бабушке сиделку Зару. Зара чудесная, своё дело знает, с ней Вера Васильевна стала вставать, есть. Мы тоже быстро с ней подружились, стали болтать.
Зара из Киргизии, ей чуть за сорок, сын-студент учится в Москве.
Она рассказывает о себе: дома с 16 лет работала в магазине, понравилась хозяину. Однажды шла домой, её схватили трое мужчин, затолкали в машину. Думала, убьют. Нет, привезли в дом хозяина, там уже всё к свадьбе готово, столы накрыты, гости собрались. Традиция! Её за специальной занавеской посадили. Маме сообщили. Мама не имеет права на свадьбе быть. Зара могла уйти. Но это – позор для семьи, может быть истолковано так, что она не девочка, и боится, что это обнаружит жених. А ещё в ногах у неё лежит древняя бабушка. Переступишь – проклянёт. Страшно. Принесли записку от мамы:
"Милая моя доченька, я думала, ты у меня маленькая, а ты уже невеста. Как быть – решай сама".
Зара говорит: о себе не думала, только о чести семьи. Вышла замуж. Мужа не любила, была ему прислугой. Повзрослела и ушла от него, уехала в Россию. Но спасибо ему за сына, представить не могу, чтобы этого парня у меня не было.
Зара всё время что-то забывает и вечером несколько раз возвращается в палату, никак не может уехать домой.
Уже поздно вечером больничная няня моет полы в нашей палате, задевает железную тумбочку, та гремит. Вера Васильевна просыпается:
- Это что, убивают нас? Что-то долго, быстрее бы уж.
ПИСЬМО ТОВАРИЩУ С. КИНГУ, КОРОЛЮ УЖАСОВ.
Многоуважаемый С. Кинг! Читатели наверняка частенько рассказывают вам всякую ерунду и думают, что из этой ерунды можно сварганить бестселлер. Понимаю, что вам это уже надоело.
Но то, что расскажу я, вам точно понравится. Все так говорят? Не торопитесь с выводами, дочитайте до конца.
Начну с небольшого предисловия.
Представьте: старый дом, ночь, в доме – только женщина и её маленький сын. В общем, всё, как вы любите, товарищ король.
Эта женщина – я, дом – мой дом, а сын – мой сын. Однажды ночью мне приспичило в одно прекрасное заведение. Не включая свет, я отправилась из пункта А в пункт Б через террасу. Вдруг в темноте суровый мужской голос пригвоздил меня к месту. Он сказал:
- Красный свет – стой!
Меня затрясло. Я в доме с ребёнком. К нам кто-то пробрался. Что ему надо? Лиходей помолчал и сказал:
- Зелёный свет – иди!
Это был какой-то особо изощрённый маньяк. С очень чёрным юмором. Я постаралась не паниковать и определить, откуда идёт голос. Определила: с табуретки! А на табуретке, вспомнила я, лежит игрушка – светофор. Он был не новый, нам его отдали, и я все бэушные мягкие игрушки постирала в машинке, не подозревая, что внутри фетрового светофора скрыт говорящий механизм. Он просох и ночью его прорвало.
Тут читатель выдыхает, но понимает, что дальше будет страшнее.
Итак, товарищ Кинг, следующая глава. Мы живём в квартире, мальчику уже девять лет, а я болею, вся в лекарствах и рецептах. То есть, опять всё, как вы любите. И однажды в нашей комнате раздаётся странный писк.
Вспоминаем первую историю и подозреваем какую-нибудь игрушку. Но ребёнку уже, повторюсь, девять лет и все его игры – в телефоне, а всякие говорящие и неговорящие игрушки скучают в кладовке. И даже если они пищат там, орут и ругают нас по матушке, услышать это мы никак не можем.
Писк стал повторяться с периодичностью один раз в час. Как вам, а? Интригует?
Мы стали подозревать соседей. Даже хотели уже спросить: а что это у вас там подозрительно пищит? Но воздержались, прислушались... Опаньки! Это же пищит источник бесперебойного питания!
Я полезла в интернет и начиталась всяких ужасов о том, что неисправный трансформатор сначала пищит, потом нагревается, а потом – воспламеняется! А я его ещё из частного дома привезла. Ему много лет, а срок службы у этих приборов – напугал меня интернет – пять лет.
Я в панике потребовала купить новый прибор. Муж купил. Отключил старый, отставил, стал устанавливать новый. И тут... раздался писк!
То есть, понимаете, что происходит? Старый трансформатор отключён. Новый ещё не подключён. Но ОНО пищит по расписанию!
Мне показалось, что звук шёл из платяного шкафа. Ну, не моль же мутант там завелась... Мы проверили эту версию. Она оказалась тупиковой.
В ходе обсуждения таинственного явления прозвучало слово "помпа". И тут я поняла, что близка к разгадке. Вы много повидали, мистер Кинг, ещё больше придумали. Но уверена, что до такого даже вы не додумались бы. Нужно было дождаться следующего писка. И когда ОНО запищало, я склонила голову к своему животу.
Пищала обезболивающая помпа.
Видите ли, уважаемый товарищ писатель, у меня в животе установлена обезболивающая помпа. Лекарство на исходе, в начале июня я должна ложиться в больницу на дозаправку. Практически на техобслуживание. Как киборг. Или андроид.
И я знала, что она запищит, сигналя о том, что лекарство на исходе. И я ждала этого. Но всё же оказалась не готова к такому. Мозг поместил источник звука в другой прибор – и не только я, но и муж с ребёнком вслед за мной чётко слышали, что пищит бесперебойник.
Но, как только я точно определила источник писка, то и все стали слышать, что пищит внутри меня. Так уж устроен человеческий мозг. Этой теме можно посвятить несколько абзацев, но не буду вас утомлять, вы лучше меня это напишите.
ОНО пищит у меня в животе один раз в час. В первую ночь я просыпалась. Потом привыкла. Написала своему врачу, он ответил, что звук отключить нельзя. То есть нам это всё слушать ещё две недели. Двадцать четыре раза в день внутри меня пищит помпа.
Ребёнок знает расписание и прикладывает ухо к моему животу, чтобы получше расслышать. Говорит, что там ещё и тикает что-то. К счастью, тиканье я не слышу. Но вы, мистер Кинг, можете использовать и развивать и эту тему.
Подсказываю, как ещё можно закрутить сюжет: героиня совсем чуть-чуть не доживает до заправки помпы и отправляется в морг родного города.
Работник морга, ясный перец, не из пугливых. Но часто ли у его клиентов что-то пищит в животе? Да ещё и тикает! Он звонит, куда следует. В новостях показывают, что морг города оцеплен, работают сапёры.
Ну, как вам сюжет, товарищ писатель? Пользуйтесь. Смело пишите: основано на реальных событиях. Можете даже посвятить эту книгу мне.
А я дотерплю до госпитализации. После заправки эта штука внутри меня должна заткнуться.
БАТОН И ЗОЛОТОЙ ОГОНЁК
Батоном звали нашего кота британской породы шоколадно- тигрового окраса. Маленьким он был похож на слегка передержанный в печи батон «нарезной».
Мы с Олегом купили котёнка после моей первой операции, когда нам казалось, что я теперь накрепко привязана к дому, мы никуда не сможем ездить и нам не придётся пристраивать кота на время отъезда.
Но я оклемалась, мы стали уезжать, за котом присматривали соседи, сестра.
Хозяином Батон выбрал Олега. Если котёнок чего-то пугался, он с разбегу, как по дереву, взбирался на плечо Олега. Когда хозяина не стало, кот прятался под кроватью. Выходил только ко мне и к Вере, крёстной Глеба. Подолгу рассматривал новорождённого Глеба, отходил, шёл к любимому месту Олега на диване, вставал на задние лапы, опираясь передними на край дивана, и тоже долго смотрел на пустое место. Оглядывался на Глеба. Что там происходило в его кошачьей голове? То ли сравнивал, то ли пытался постичь смысл этой подмены.
Вскоре Батон понял, что прятаться не нужно. Однажды к нам приехала большая компания родственников, и кот вдруг вышел из укрытия и развалился посреди комнаты: можете гладить меня все!
Глеб рос в обнимку с Батошей. Учился ползать, ставя себе цель – добраться до кота. Был наказан, когда из любопытства не давал коту поесть – упорно, с детской жестокостью. Одного раза хватило, чтобы понять, что нельзя отнимать еду, нельзя тянуть за хвост, что мы все очень ранимы и зависим друг от друга.
Однажды Батон потерялся. Я посадила Глеба в коляску, мы с ним ходили по улицам частного сектора, я звала Батошу, мы оба ревели. Не нашли. Вернулись домой. Была сухая тёплая осень. Я стояла под сиренью и выплакивала оставшиеся слезы. Глеб вдруг загукал, показывая рукой под сирень. А там, в сухой листве, сладко спал Батон, совершенно слившийся с ней благодаря своей шоколадно-тигровой масти.
А потом Батоша заболел. У меня был совсем безденежный период. Но я взяла все деньги, какие были, посадила кота в переноску, попросила соседку тётю Надю посидеть с Глебом. Они проводили меня, стоя посреди террасы и держась за руки.
Я привезла Батошу в ветеринарку. Обследование показало, что у него отказали почки. Мне честно сказали: мы можем пару недель продержать его на капельницах, для животного это будет мучение. И мне пришлось принимать решение: усыпить. Ему сделали укол на моих руках. Он уснул. Я попрощалась с ним, потом ещё укол – сердце остановилось. Батоша ушёл к любимому хозяину.
Я села в машину и проревелась, прооралась. Приехала домой. Часа два прошло или даже больше. Тётя Надя и Глеб так и стояли посреди террасы, держась за руки: Глеб не позволил сдвинуться с места до нашего возвращения. Он спросил меня:
- А где наш котик в корзиночке?
И я не смогла сказать правду. Я сказала, что Батоша остался подлечиться, а потом он будет в ветеринарке помогать доктору Айболиту.
Шли годы, Глеб не забывал Батошу. Забывал любимые игрушки, а Батошу – нет. У Глеба появилась аллергия на котов – думаю, это психосоматика. И я всё никак не могла решиться сказать, что ни у какого доктора Айболита он не остался... Глеб вопросов не задавал. Просто помнил, просил рассказать, как мы потеряли Батошу и нашли спящим под сиренью. Или как ездили с ним в деревню, его там обижали местные коты, и я ходила в поле кормить его ночью, а потом мы поймали его и увезли домой.
А вчера...
Вчера мы читали книгу «Корабль"Снежный"». Там по Облачному Морю на кораблях плавают умершие животные и смотрят на карту, ждут, когда появится на ней золотой огонёк. Это значит хозяин затосковал о своём коте или собаке, хочет, чтобы вернулся именно его питомец, а новый ему не нужен. И тогда кот или собака возвращаются к Своему Человеку, заново родившись на Земле.
Глеб сказал:
- Вот бы так было на самом деле! Тогда и Батоша к нам вернулся бы.
Оказывается, мальчик давно всё понял. Светится мой золотой огонёк...
