От редакции. С любезного разрешения современного классика русской литературы, нашего друга и постоянного автора Владимира Николаевича Крупина начинаем публикацию переписки Валентина Григорьевича Распутина и В.Н. Крупина. Здесь главным образом письма и записки В.Г. Распутина, но есть и несколько писем В.Н. Крупина, а также письма их жён. Эта переписка добавляет важные штрихи не только к пониманию процессов в литературе в нашем Отечестве, начиная с позднего СССР, но ситуации в стране в то непростое время. Впервые в бумажной версии письма опубликованы в журнале «Наш современник». Публикацию подготовил Виктор Барин.
***
Думаю, что можно и не предварять публикацию писем Валентина Григорьевича: письма пред вами. Мы познакомились с ним осенью 1972 года и были дружны 43 года, вплоть до его ухода в 2015-м. Представить себе свою жизнь без Сибири и без рождённого ею Валентина Распутина не могу. Владимир Крупин
***
Дорогой Володя!
С Новым годом тебя! С новыми ожиданиями, которыми, в основном, и заполнена наша жизнь. Но и с новыми свершениями, совсем без которых жить было бы нельзя.
В конце ноября – начале декабря был в Москве, очень хотел увидеть тебя, договориться и собраться где-нибудь посидеть без цдловских подпрыгиваний, но ты работал в Малеевке. Мы собрались у Коли Котенко (критик – В.К.), чтобы обмыть книжку Гены Николаева (иркутский писатель – В.К.), но он, Гена, имел неосторожность пригласить одного вашего бывшего и несокрушимого работника – Дробышева, который никому не дал слова сказать, не то что поговорить. Так и разбежались кто куда.
Спасибо тебе за письмо и за добрые слова о моей повести. Повесть, я знаю, скомкана в конце, но что-то сказать, быть может, и удалось. Но я до последнего дня не был уверен, получилось у меня или не получилось, – потому так и обрадовался твоему письму, которое пришло одним из первых и подбодрило меня.
Очень хотелось попасть на ваш праздник 500-ой книжки (издательства «Современник» – В.К.), и приглашение прислали, да не смог. Жена у меня учится в Москве, я с ребятишками один.
Надеюсь всё же в январе-феврале (скорей всего, в феврале)
приехать и увидеть тебя.
Всего тебе самого доброго!
Твой В.Распутин
24/XII -74г.
Добрый день, Володя!
Пишу тебе сразу же по возвращении домой, помня, что к «Красной субботе» ты собирался приехать из Вологды. Пишу, Володя, продолжая наш короткий разговор о Диме Сергееве (иркутский писатель – В.К.). При мне Целищев (зав. отделом прозы издательства «Совреннник» - В.К.)говорил Ник. Ник., что надо взять на учёт фронтовиков и порадовать их к празднику договорами и авансами – что-то в этом роде. Договор Дима подписал уже давно, теперь дело за авансом, который ему сейчас был бы весьма кстати, потому что жена у него в больнице, а значит расходы возросли. Да и лето на носу. Будь добр, Володя, напомни о нём – ты лучше знаешь, кому следует напоминать, чтобы дело не забылось. Сам Дима по скромности просить ничего не станет.
Здесь, в Иркутске, я особенно жалею, что не удалось повидаться с В.Ф. Тендряковым (писатель - В К). В следующий приезд это надо осуществить обязательно – если не будет в Москве Гены Николаева, потревожу тебя.
Кстати, рецензию на рукопись Г. Николаева я на днях вышлю. Читаю сейчас её.
Всего тебе доброго, Володя. И с наступающими праздниками – со всеми сразу!
Твой В.Распутин
17/IV – 75г.
Володя, здравствуй!
Я ведь ленив на письма – не обижайся, пожалуйста. Вообще, кажется, ленив, а на письма и того более. Телеграмме твоей («Главлит на днях сигнал подписан. Крупин») очень, конечно, обрадовался. Мне её принесли и попросили зайти на почту. Прихожу, меня спрашивают: «Что за шифровка?» – «Не знаю», – говорю. «А кто такой Крупин, знаете?» – «Тоже, – говорю, – не знаю». На меня подозрительно посмотрели, но отпустили. Так я впервые открестился от тебя, но уж не мог удержаться, чтоб не подыграть.
А книжке теперь не очень и рад. Хорошо, конечно, прекрасно, что она вышла, но когда работа не идёт, когда злишься, мучишься, то и в том, что сделано, подозреваешь обман. А я чуть не всё лето просидел, и просидел бестолку. В сентябре надо было в «Молодую гвардию» сдавать рукопись, а её нет. Попросил отсрочки, или, как это нынче по-французски говорят, пролонгации до конца года, и тоже нет уверенности, что сделаю. И не пойму как следует, в чем дело, – или выдохся, прогулял последнее, что было, или материал упирается, настаивает, что это не мой материал. Настроение, конечно, препаршивое. Уехал к матери в деревню, думал здесь поработать, прожил здесь три недели, и тоже… худо дело. Теперь вот надо уже возвращаться.
Ну да, Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь обойдётся.
Володя, а что это издательство не выслало мне авторские экземпляры? Быть может, теперь уже и выслало, но едва ли. Узнай, пожалуйста, как будешь в издательстве. Оттого это, наверно, что у меня и редактора, можно сказать, не было, некому было и тут позаботиться.
Правда ли, что теперь вы станете издавать книжки только 30-тысячным тиражом? Если даже это будет так, всё равно, думаю, Шугаев и подобные ему добьются для себя 150.000. В крайнем случае, применят золотой ключик и волшебное слово – БАМ. Пред ним сейчас все двери открываются.
Что у тебя нового? Что вообще нового в Москве? Я там, видимо, до декабря не буду, а в декабре намечается РСФСР-овский съезд – если позовут, приеду. Надо же знать, как и в каком направлении работать писателям.
Тогда хорошо бы увидеться, посидеть и поговорить. А если поедешь на БАМ, не проезжай. Всегда рад тебя видеть. У меня не много людей, о которых думаешь как о самых искренних друзьях.
Всего доброго, Володя.
Твой В. Распутин
4 окт. 75 г.
29.10.76.
Добрый день, Володя!
Пишу, не только отвечая на твоё письмо, но и потому, что хочется сказать: хорошие ты пишешь рассказы – точные, лёгкие (в самом лучшем смысле этого слова), с удивительно полно сделанными характерами, и это на таком малом совершенно пространстве, как «Петр и Павел». Я бы растекся мыслью по древу, понапихал бы туда всякой чепухи и угрузил бы рассказ, а у тебя он «живой и светится», т.е. постоянно стоит перед глазами. То же самое и в «Пока не догорят высокие свечи». Подобного типа, как здесь, в нашей литературе, кажется, не было – это уже люди теперешнего, нашего века, высокой волной которого их заносит в пивную.
Я передал читать рассказы, но надежды на то, что они смогут быть напечатаны в Иркутске, мало. Дело даже не в том, что герои – завсегдатаи пивной, люди не героического склада, не помышляющего о бамах, а в том, скорее, что у людей определенного типа, от которых зависит, быть или не быть напечатанным, чудом обостряющийся нюх на настоящую литературу, которой они боятся, как чёрт ладана, и от которой они всякими способами отговариваются. То же самое, как мне кажется, предстоит и здесь. Мы с Димой, разумеется, сделаем всё возможное, чтобы протащить рассказы, даже составили план небольшой хитрости, но всё это дело длинное и не совсем надёжное. Плохо, если «Наш современник» отказался от этих рассказов, очень плохо. А посылал ли ты их Гене Николаеву в «Звезду», сейчас «Звезда» стала давать очень интересные вещи, журнал трудно узнать.
Я сейчас очень жалею, что не прочитал твою повесть, когда был у вас. Надо было плюнуть на всё и выкроить время.
Извини, что не объявился в последний раз. Меня зашпыняли с повестью, каждый день были новости и фокусы, одно чудней другой, полными днями приходилось сидеть в журнале, делая добавления и усекновения, что, разумеется, не пошло на пользу повести. Автор у нас, сам знаешь, лицо самое распоследнее, фигура самая незначительная, и всё делается для того, чтобы из автора выкроить рукавичку, которой можно хлопать по его же собственной вещи, если в ней тлеет хоть какой-то огонёк. Я настолько устал в Москве, что и дома долго не мог прийти в себя – такая обуяла меня тоска, что по утрам я заставлял себя умываться. Сейчас вроде немножко отошёл, и хоть по-настоящему работать ещё не могу, но что-то пытаюсь делать.
Володя, если вы ещё не выпили предназначенный для меня кофе – пожалуйста, пейте. Я буду рад, если вы его для бодрости и работы употребите в пользу себе. Я несколько свихнутый человек. Я думаю: позвонишь, будут считать, что звоню ради кофе, ты помчишься везти его, бросишь работу, дела. Я дома вовсю глушу чай – мне этого достаточно. А в Москве с кофе, я слышал, плохо.
Сердечный привет Наде.
В конце ноября – начале декабря я собираюсь быть в Москве – тогда увидимся.
Рабочего тебе и бодрого настроения во имя хотя бы нашей совместной следующей поездки в дальние страны.
В.Распутин
Дорогой Володя!
Спасибо за книжку: я получил её как раз накануне своего отъезда в деревню и не успел прочесть, а с собой брать не стал, потому что собирался тут поработать. Но ничего не выходит: копали картошку, потом то одно, то другое – у матери, у одной, полное запустение и кругом дыры, которые надо латать. Этим, в основном, и занимаюсь. Чиню заборы, рублю дрова, насыпаю завалинки и т.д. Трижды ходил за грибами, но с ними нынче худо, лето было сухое и сейчас погода такая, что хоть загорай. Тихо, солнечно и покойно – и так хочется, чтобы похоронили в своё время не в городе, где даже и мёртвым тесно, а здесь. Прошло только 16 лет, как Аталанка моя переселилась на новое место, а старое ушло под воду, и почти полным строем нынче она уже там, под землёй. Хожу по кладбищу как по старой деревне, там немало уже и моих сверстников, а вчера встретил в поселке тётю Марусю, глубокую уже старуху из старой Аталанки, и до того поразился, что она жива, что и поговорить толком не сумел.
Пишу я это не от хандры, а, напротив, от какой-то просветленности и душевного спокойствия, когда, кажется, сбежал не только от города, но и от литературы.
Да скоро возвращаться.
Я в начале сентября был недолго в Москве и несколько раз порывался позвонить, но эти дурацкие комплексы, похоже, перешли от тебя и ко мне. Думаю, позвонишь – и поймут как напоминание о долге, начнут суетиться, пойдёт какая-то неловкость. Всё это, разумеется, чепуха, и теперь я ругаю себя, что поддался черт знает какому настроению, но вот поддался… И чтоб уж закончить этот разговор и успокоить тебя и себя: деньги мне сейчас не нужны и в ближайшее время не будут нужны, а когда понадобятся, скажу сам. И ты не должен говорить о каком-то спасении, ты знаешь, что мне это ничего не стоило. И если уж это спасение, то как мы станем называть то, когда действительно потребуется жертва, пусть и самая малая. Нам следует, пожалуй, набираться ума-разума у живущих рядом – они ко всему этому относятся гораздо спокойней, а мы со своей славянской душой всё комплексуем.
Это хорошо, что ты много работаешь. Новую повесть всё-таки дай в «Н. совр.», а я попрошу, чтобы мне прислали её почитать. И не сомневайся, не давай себе малейшего даже повода для сомнения: тебе отказывают не потому, что это плохо, а потому, что это хорошо, но в то же время не похоже на других и, быть может, не всегда совпадает с их выкованным из стали и чугуна представлением о хорошем.
Будет возможность, приезжай в Иркутск, хоть ненадолго. Походим, поговорим. В Москве вечная суета, некогда и словом перемолвиться. Но в следующий свой приезд обещаю на вечерок заглянуть.
Будь здоров. Приветы Наде и Кате.
В. Распутин
25/IX – 77.
Дорогой Володя!
С Новым годом тебя и твоих близких! Дай Бог тебе во всём – дождаться, кого ждёшь, написать, что задумал, и печататься по истинному таланту твоему, а не по вкусу людей, которые хотели бы литературу обрядить в один знакомый и привычный кафтан.
Будьте здоровы и благополучны все – и Надя, и Катя, и? И оставайтесь такими, какие вы есть.
В. Распутин
26.12. 1977.
P.S. Гретель сильватуер и К – «Эй, ухнем!»
Ничего – ухнем!
29 мая 78.
Аталанка.
Дорогой Володя!
И Надя!
И Катя!
И – Владимир Владимирович!
Не обижайтесь, что замолчал. В апреле, как только приехал, заболела у нас Мария (так называемая «респираторная инфекция», когда не могут определить болезнь) и болела долго. Потом вдруг письмо из деревни: парализовало мать. Отсюда, из деревни, я сейчас и пишу. Лекарства, врачи, консультации – этим и занимаюсь уже больше месяца. Теперь матери легче, она уже помаленьку ходит, но чувствует себя пока неважно и оставлять её одну нельзя. Скоро у сестры отпуск, приедет она, и я вернусь в Иркутск. Летом, скорей всего, никуда не поеду, в лучшем случае на Байкал, чтобы быть неподалеку.
Видел недавно во сне, будто Надя разговаривает с твоей, Володя, матерью по телефону. И такой добрый разговор. А я в той комнатушке, где отлеживался, и слышу. А утром соединяю: то, что привело меня в эту комнатушку, и сказалось как наказание. Впрочем, всё это жизнь – и то, и другое.
А тут ещё осталась неловкость с деньгами, которые я оставлял и которые ты мне засунул с запиской обратно. Я её только в Иркутске прочитал. Но я деньги оставлял тогда не как плату, за доброту и участие заплатить нельзя и платить нельзя, я знаю, а потому, что видел: деньги у вас последние. Через два дня вы станете их считать, а у меня были, я получил.
Ну да, и это надо отмести. Мы с тобой, я думаю, в тех отношениях, когда не поймем один другого худо, если даже возникнут подозрения. Или сомнения. В таком случае надо вспомнить Финляндию.
Что маленький Володя? Как он растёт – подрастает? И где будете лето?
У меня Зап. Берлин накрылся, я отказался от него – и хорошо сделал. Сижу вот сейчас в деревне, и полное, с головой, ощущение, что ничего в свете, кроме неё, нет. Никаких столиц, литератур, дрязг и главное – никаких обязательств. А все войны, все страсти и недоумения – только в душе, и от этого тоже не легче.
Благополучного, счастливого вам лета.
В.Распутин.
Володя, здравствуй!
Свёз нынче за лето к себе на Байкал старые журналы – «Русский вестник», «Русскую мысль», «Русское обозрение», которые у нас временами продаются, и теперь читаю. А больше который уже день ничего не делаю. И так хорошо читать и не делать ничего, что и угрызений совести нет.
Вообще лето прошло довольно праздно. В Иркутске бывал мало, всё на Байкале, и семья больше месяца жила тут, так что жил в семье, затем ходил за ягодами, затем ездил к матери, затем проводил дочь в школу и теперь опять сюда, хотел сходить за брусникой, но её нет, а за орехами на днях, видимо, схожу.
Работу так запустил, что не знаю, с какого конца к ней и подступаться. Да и не хочется, откровенно говоря, подступаться – какая-то соль и пустота в голове. Ловлю себя на том, что чуть кто начинает умные разговоры, у меня голову точно тисками давит, и ничего не соображаю.
И в центры не тянет – так бы и сидел здесь, зарастая остатками, далеко не лучшими, крестьянского своего прошлого. Придёт ежели на память Москва, которая кажется столь же далёкой, как 16-ый век, – вспомнится ежели, так это ты да Коля Котенко. А всё остальное или со стыдом, или с неудовольствием. Сколько бы ни толковали мы о национальном, но люди разнятся уже не столько по национальным признакам, сколько по человеческим, и мы, русские, люди одной земли и одного языка, все хуже и хуже понимаем друг друга. Огромную в этом смысле успели проделать работу.
Приходят побеседовать подвыпившие мужики и матерят всё на свете. Талантливые есть мужики, с золотыми руками и светлой головой, и вот что становится в закономерность: чем талантливей, интересней, тем дальше прячется от так наз. общественной жизни куда-нибудь в закуток – лишь бы сохранить остатки самостоятельности. Работает или где-нибудь на водогрейке, или в сторожах, но вроде сам себе хозяин, не теребят почти и обязательств писать не заставляют, и в тайгу, и на рыбалку можно сходить. А неудовлетворённость, недовольство собой остаётся – и пьют.
Один пел мне песенку (по-свойски, как человеку так – мало творческому) собств. сочинения:
«Кто пьёт от горя, ну, а кто от радости,
А я же пью да от семейных неполад.
Придёшь домой, и пища снова неготовая
Я ей вопрос: «Ты, сука, где была?»
«А я была на клубной вечериночке
Ты должен доверять – ведь я твоя жена!..»
Но это так, в строку.
Как нынче вы? Чему научился Владимир Влад.? Книгу – III том «Что, где?» мы получили, Мария теперь при полной собственной энциклопедии. В школу она пошла с удовольствием, и немецкий ранец за плечами, и вид вполне государственный, и взрослые заботы. А парень у нас поступил в иняз, и его тут же турнули в колхоз. Так что теперь все при деле, один я неприкаянный. А по неприкаянности не знаю толком, когда и где буду и что буду делать. Надеюсь в октябре – ноябре повидать вас.
Приветы Наде, Кате и Владимиру.
До встречи.
В. Распутин
P.S. А ежели нагрянет снова в гости Пулму Маннинен и спросит, чем бы ей услужить своим сов. друзьям, повтори за себя и за меня, спрятав глаза, тот же ответ: Булгаков. Ну, на худой конец, Ремизов. У тебя, очевидно, его тоже нет.
5 марта 1979 г.
Володя, здравствуй!
А я неделю назад вернулся из деревни, в первый же вечер прочитал твой очерк («О поле Куликовом» – В.К.), но написать сразу не собрался, потому что захватила сразу городская суета, которая и по сей день катится.
Очерк хорош, без всякого преувеличения, особенно в первой половине. Кажется, что это и есть то единственное, что нужно было сказать о Поле. И особенно, как это было тогда, и твои ощущения на Поле. Когда же ты возвращаешься из поездки и идёт бытовой, домашний материал, происходит неизбежный в таких случаях сбой в письме – вот тогда жаль немного, что ты рано вернулся и не посмотрел ещё, не поразмышлял, не повспоминал. Всё там настолько на месте, кроме, быть может, татарника, который ты рвёшь зубами, настолько кстати и видения, и сказки, что оторопь даже берёт, ты ли писал, как хотел, не водил ли кто твоей рукой? А после идёт хороший тоже материал, интересный и важный, и тоже всё, очевидно, на месте, но на месте соответственно месту, соответственно Москве, в какую ты воротился. И это тоже зависело уже не от тебя: о святыне по святому, единой молитвой, но после молитвы начались неизбежные будни.
Я, Володя, не к тому, что нужно что-то менять, я прочитал весь материал единым духом, написано очень хорошо – я это об ощущении души, тоже там побывавшей и чующей звериным уже нюхом, где молитва и где хороший рассказ.
Чьи это, кстати, слова: «Горе тебе, доверчивая Русь, рано пришла ты в мир, ты из будущего пришла»? Жуткие слова, которым не дано было свершиться, т.е. душам и сердцам не дано было дождаться своей поры, как и мы оказались в одном болоте.
Я свой очерк больше не трогал. Достану, посмотрю – худо. Сильней надо об этом писать, память и душу раздирая, – так, как у тебя. А я сочинял глухой памятью и сторонней душой, именно сочинял. Так что в сборник это не надо.
Я после Нового года съездил к матери в Братск, где она нынче зимует у моей сестры. Побыл с ней, потом поехал в деревню. Собирался работать, но без разбега ничего путного не получилось. К тому же при мне там умерла старуха одна, из тех святых почти людей, кем держалась в Аталанке душа моя, – хоронил её.
Первым увидел её неживой: утром пришёл проведать – не открывает, взломали дверь (она жила одна), а она уж там. Я привёз с собой маленький свой магнитофон, чтобы записать её, говорила она совершенно удивительно, это я с неё писал Мирониху в «Посл. сроке», так он и не понадобился. А я переступил ещё через один порог и почувствовал, что переступил.
За эти два с лишним месяца после Москвы почти ничего и не удалось сделать. Написал предисловие к «Вольной натаске» Г. Семёнова в «Роман-газету», написал опять-таки предисловие к Шукшину на испанском языке (упросили вааповцы) – вроде бы и надо, Шукшина перечитывать и размышлять о нём было даже полезно, но всё это не то. Сейчас вот сижу заканчиваю очерк о старом Иркутске, давно обещал да всё откладывал, - и то же надо и то же ощущение такое, будто нарочно ищу постороннюю работу, чтобы не делать главную. А может, её, главной-то, и нет, и не стоит мучиться ею. Я уж про себя смирился, что нет.
Кажется, скоро мне предстоит в Москву: возможно, уже в середине марта буду. Тогда поговорим. То, что выпало тебе быть составителем такого сборника, очень хорошо. Если не мы, кто, кроме нас, сослужит эту службу?
Недавно прислал Д. Лихачёв свой сборник с древними текстами, где «Повесть временных лет», «Поучение Вл. Мономаха» и др. – так я на седьмом небе от счастья. Он, Лихачёв, служит и долго, и верно, а уйдет он, уйдут те, с кем он делал это дело, ведь его надо будет продолжать, чтобы не забросали его новыми «АЗ и Я».
Ну ладно, до встречи, Володя. Надеюсь, у вас дома всё в порядке.
Очерк привезу с собой, чтоб не затерялся ненароком на почте.
Всем твоим приветы.
Твой В. Распутин.
27 мая 1979.
Володя, здравствуй!
Уж дивно времени прошло, как Глеб (иркутский писатель Пакулов – В.К.) привёз твоё письмо, а отвечаю только сейчас, когда некуда стало откладывать, потому что завтра иду в армию. Забирают на месяц, не хватило, видать, штыков. Ничего, погляжу, что и как там. Это мне вместо Вологодчины.
Глеб очень расстроил меня, когда рассказал, что был в том же положении у тебя, что и я. Вот ведь как: мало себя самого, так ещё и подобных себе подсылаю, чтоб вам терпеть. Ты ладно, ты сам ищешь этот крест, а Наде-то за что? Терпение и сердце у неё, конечно, редкие, но ведь не до бесконечности же, не до того же, чтобы свой дом окончательно отдать под приют и ночлежку… Вот первый знак нашего времени: прежде в Москве своим нужны были приют и сострадание, а теперь едут за тысячи вёрст, чтобы в первопрестольной упасть в грязь и чтобы их подымали.
В твоём же письме меня удивило и даже обидело то, что ты говоришь о какой-то избранности (о моей!!). Не надо, Володя. Ты человек разумный и искренний, и не тебе это говорить, не мне это слышать от тебя. Я уж как-нибудь в общем ряду, без избранности дотяну дни свои, и для меня это лучше всего. Пожил вот немного на Байкале, покопался в огороде – и ожил, обо всём дурном в себе и других забыл. Надо бросать писанину, чтобы остаться человеком. Всё чаще приходит эта мысль в голову. Все пишущие, за редким исключением, а может быть и без исключения, всё-таки играют роль, а не живут.
И в Москву хорошо бы приезжать не на литературные сборища, а самому по себе, чтобы для себя же, для души ходить и смотреть, а потом уехать куда-нибудь к Иосифо-Волоколамскому монастырю, коли и верно он так хорош, и пожить в утешение. Кстати, если найдёшь домик – дай обязательно и без всякого стеснения знать, чтобы могли купить. Я в этом полностью полагаюсь на тебя.
И ещё вот какое к тебе дело, Володя. Получил я недавно письмо от Л. К-ва (кто это, уже не помню – В.К.), у которого мы с тобой были год с лишним назад. Он просит о содействии в добром деле. Был в середине прошлого века в Москве очень знаменитый доктор Федор Петрович Гааз, знаменит своей добротой и жертвенностью ради каторжан, очень много сделавший для облегчения их участи на этапе и в ссылке. Он из немцев, но по душе русский, вот почему, очевидно, и остался навсегда в России. О нём писали Герцен, Достоевский, Толстой, Чехов и др. Я о нём слышал здесь, в Иркутске, молва от ссыльных и каторжан осталась и в этой молве он «святой доктор». В Москве во дворе устроенной им больницы (кажется, по ул. Мечникова) стоит памятник ему. После его смерти был создан фонд Гааза для помощи больным заключённым.
И вот, напоминает Л.З., в августе 80-го года Гаазу исполняется 200 лет (1780-1853). В Германии юбилей этот собираются широко отмечать: устраивают музей, выпускают почтовую марку. У нас Л.З. предлагает переиздать книгу А. Кони. Я её не читал, но он говорит, что это лучшая из книг о Гаазе. Всего их в 900-ые годы было выпущено около дюжины. Кстати, большая статья о Гаазе того же А. Кони есть в словаре Брокгауза.
Как это сделать, в какие двери стучаться, я толком не представляю. Но дело-то благое. Письмо такое, с просьбой ли, с предложением, я готов написать, но куда: в Комитет по печати (кому?), или в Союз писателей?
В Союзе наверняка застрянет, вот чего я боюсь. Не мог ли бы ты при случае разузнать в Комитете, как там к этому делу относятся. Если даже не успеть к 80-му, можно и позже.
Вот и опять я тебя нагружаю. Но дело-то, право, нужное. Поверим Толстому и Достоевскому, что это был редкий человек, достойный и нашей памяти.
Я теперь, значит, до июля в Красной армии, в июле по-прежнему собираюсь к Шукшину (не знаю только, когда там это будет), а затем мы вместе, как и договаривались, приезжаем в Иркутск, а отсюда или на Байкал, или в мою деревню. Если Катя (моя дочь – В.К.) будет свободна, неплохо бы взять и её поглядеть на матушку Сибирь.
Позвони, пожалуйста, и успокой Светлану Александровну (помощница народного академика Фатея Яковлевича Шипунова): книжка жива, ты же, быть может, и привезёшь её.
Всем твоим приветы.
До встречи.
В. Распутин
Дорогой Володя!
Я ждал, что ты напишешь после Алтая, что и как там было, но тебе, наверное, не до того.
Обидно, что не смог ты приехать, очень обидно. А я уж растрезвонил тут, что будешь обязательно, и ждали тебя многие, а пуще всего, конечно, Глеб, который при его нетерпении и безудержной фантазии сочинял, что ты уже приехал и живешь у него на Байкале, а пойманный на сием вранье, сваливал на меня, что это я виноват – плохо приглашал.
Может, как-нибудь по осени теперь?..
Я уж боюсь больше и загадывать. В этот раз как нарочно сошлось одно к одному, чтоб и мне на Алтай не попасть, и тебе дальше не двинуться. Как судьба. А я приготовился что-то сказать вслух – да и не только вслух, просто нужда большая была поговорить всем вместе – Белову, Астафьеву, тебе, мне. И по поводу Поля Куликова тоже (надвигался юбилей Куликовской битвы – В.К.). Говорил ли ты об этом с кем? В любом случае – куда бы ты ни дал письмо о Поле и как бы оно ни выглядело, в большом или малом тексте, подпись мою можешь ставить без всякого сомнения. Дело это святое, и заниматься, наверное, надо было им ещё раньше.
А я сижу у моря… сижу в городе ничего не делая и жду квартиру. И уехать никуда нельзя, и не подвигается ничего от сидения. Вот – вот, говорят, вот – вот… а бестолку. Квартира не в новом доме, сейчас там четыре семьи, которые расселяют, а расселяются они с трудом: то в принятых уже домах, как это водится, чего-то нет, то семья начинает требовать большего, чем в начале, то ещё что-нибудь.
Сходил, правда, дважды за ягодой, набрал смородины, черники и жимолости, сам опять варил и толок на Байкале, а теперь и сходить больше нельзя. А хуже всего – не получается пока съездить к матери. И сам извёлся, и она заждалась.
Где теперь твои? Вернулись ли? Приветы им.
Черкни чуть-чуть, как найдется время.
Обнимаю.
В. Распутин
10 авг. 79.
Дорогой Володя!
Дожил – бумаги не стало, и это при том, что не пишу, а если б писал… Я это без всяких намёков насчёт бумаги, завтра пойду куда-нибудь в редакцию и возьму, но на сегодня остался с листочками. И вот чувствую даже удовольствие от того, что нет бумаги. Как бы хорошо, чтоб совсем без неё!
Толя Заболоцкий (оператор Шукшина – В.К.) с Ваниным (актёр в фильмах Шукшина – В.К.) рассказали, они только что были у меня. Пробовали звонить тебе – не получилось: то Москва не отзывалась, то ваш телефон. Я им очень обрадовался, что-то размышлял как раз о Шукшине, наразмышлял с печатный лист, но печатать не буду, печатать и нельзя, но прочитать у себя в союзе (иркутском, разумеется) собираюсь, если ничего не помешает. У нас запланировано это было давно, и давно же не дает собраться ремонт, который и теперь неизвестно когда кончится.
После Нового года надеялся уехать на месяц в Аталанку – и не получилось, потому что мать легла в больницу. Ничего страшного – легла для т.н. профилактического лечения, как и собиралась, да мне-то уже не до Аталанки. А теперь и всё. С середины февраля Светлана уезжает на 4 месяца в Новосибирск, на этот проклятый ФПК, и я привязан.
Вот такие мои семейные дела.
Прочитал на днях статью Б. Миронова (сотрудник газеты «Правда» – В.К.) о ГЭС… Конечно, чтобы что-то сказать, надо прежде бить поклоны дьяволу, да хорошо хоть так, и за это ему спасибо. Только едва ли поможет, у нас ведь со здравым смыслом никто там не считается. Мстят они нам за что-то, а за что, и сами, наверное, не знают.
«Поле Куликово» в «Сов. культуре» печатать я не собирался. Когда узнал, что наш тутошний корреспондент переслал туда газету, ту, ещё летнюю, отыскал его и сказал: нельзя в этом виде.
Он меня заверил, что не будут, а газету он отослал так, для прочтения. И вдруг – печатают, да ещё с собственной правкой. Желтой прессе такие приёмы не под силу. Как будто меня в живых уже нет. Чёрт знает, что такое! Написал Романову, гл. редактору, да толку-то что? Ну, пожурят кого-то (если пожурят), а газета-то вышла, люди не знают, как и для чего это было сделано.
Руки опускаются от всех этих фокусов. И все – радетели за Россию, все от её имени говорят и действуют, никак не меньше.
Я не могу без просьб, Володя. Вот и сейчас тоже. Возьми, пожалуйста, при случае (специально не езди, а когда понадобится по своим делам) у Шугаева (иркутский писатель, перебравшийся в Москву – В.К.) книгу «Дар», скажи, что хочешь почитать, просил у меня, а я отослал к нему. Он взял ещё летом вместе с 1-ым томом Константина Леонтьева, я с тех пор дважды был в Москве, но отыскать его не мог (он всё по Домам творчества), а попускаться книжками неохота. Особенно «Даром». Слава же может и зажилить, есть у него такая манера.
И вторая просьба.
Когда ездили в Италию, был одно время в нашей группе приятный довольно человек из Комитета по гражд. строительству – не то председатель, не то зам. Геннадий Нилыч Фомин. Помнишь? Я пообещал ему книжку, обманывать его не хочется, а адреса у меня нет. Есть только телефоны – 295-02-57 (домашний) и 229-56-10 (служ.). Если не противно, позвони, пожалуйста, как-нибудь, объясни, что по моей просьбе и спроси адрес с индексом, чтобы я мог выслать книжку. А адрес я и не потерял, он мне его и не давал, полагая, очевидно, что книжку можно прислать по телефону.
Получил я от тебя из Вятки письмо, и так захотелось побывать там. Надо бы как-нибудь, пока не начался тарарам. Похоже, что недолго его ждать. Не то что мудрости – обыкновенного здравого смысла у нас нет, в любой момент это может кончиться чёрт знает чем. Мы о литературе, о душе… капля по капле собираем, чтоб вернуться к чему-то хорошему, а они одним разом могут всё похерить. Ради нас же. Всё ведь ради нас, горемычных, делается.
Но пусть Володя растёт. Хорошо ему, он, как в раю, ничего этого ещё не знает.
Говорят, 81-ый год собираются объявить годом Достоевского – не то ООН, не то ЮНЕСКО. Вот, действительно, славно, если так, да дожить бы. «Бесов», конечно, отдельно не издадут, но, может, кто, увлечённый общим интересом и вниманием, прочитает что – и то хорошо. А может, и поймёт что.
Ну ладно, Володя. Наде, Кате и малышу приветы. Надеюсь, у вас всё хорошо дома.
В. Распутин.
P.S. Взял ли ты у Коли Котенко «Лирику русской свадьбы»?
26 декабря 79.
Иркутск.
Дорогие Надя, Катя, Володя и Володя!
С Новым годом всех вас!
Будьте здоровы и благополучны – имею в виду благополучие душевное. Мир дому вашему, побольше себя в нём и поменьше беспокойных гостей!
Трудов! Удачи! Веры! Всего того, что нужно для этого!
(надпись на оборотной стороне иностранной открытки)
А вот тут, Володя, вместе мы с тобой ещё не были. Это русская церковь в Зап. Берлине, в очень уютном и красивом месте.
Впрочем, не обязательно сюда, но куда-нибудь неплохо бы в Новом году вместе поехать. То и загадаем.
У нас всё хорошо! Мои домашние шлют вам приветы.
«Лирика русской свадьбы», Володя, у Коли Котенко.
В. Распутин.
(надпись на оборотной стороне иностранной открытки)
10 февраля 80.
Дорогой Володя!
Завтра Марк Сергеев (иркутский писатель) летит в Москву, и я попросил его позвонить тебе и сказать, где он будет, чтобы потом (если ты, конечно, к этому времени сможешь взять у Шугаева «Дар») передать ему эту книгу. А будет он в Москве долго, едва ли не месяц, и можно с этим делом не торопиться.
Вырезки твои из кировской газеты получили – всё правильно и хорошо, всё здорово даже, без явного пристрастия к той или другой стороне, всё точно и объективно. И примеры хороши, и твои выводы. Я вспомнил в связи с этим, что ты показывал мне из Достоевского, наверное, из «Дневника», большую цитату о женщинах, о предостережении им, что излишняя и неумная эмансипация вредна и ещё скажется – что-то в этом роде. Перерыл почти весь «Дневник» и не нашёл. В твоём тексте этого тоже нет. Или я что-то напутал, или действительно ты показывал. Да нет – конечно, показывал. Если есть она у тебя, выдержка эта, будь добр, процитируй мне её. Очень нужна.
У нас всё более или менее нормально, если считать нормальным общее наше положение, с которым мы встретили Новый год. На днях статью в «Сов. России» прочитал – я по наивности думал, что теперь так невозможно, что мы ушли от подобного стиля. Ан нет, методика не меняется.
На днях мать из больницы выписывается. Месяц пролежала.
На днях Светка (жена – В.К.) уезжает. Остаемся одни. Буду крутиться как белка в колесе.
На днях Иркутск тряхнуло – в прямом смысле. Слышал, наверное.
На днях съездил на Байкал – впервые после того как мы закрыли тогда дом. Открыл – и так захотелось растопить печку и остаться. Но растапливать было бессмысленно, собрал оставшиеся банки с вареньем и обратно. Даже к Глебу не зашёл, который там пока спасается от любящего его городского братства.
Как вы? Я вот всё о Кате думаю. Конечно, нам лестно, Володя, что к нам дети привязаны, да если они ещё признаются в этом, а то и играют на этом, но ведь это и для тебя опасно. Я тебе не нотации читать, не учить, боже упаси, никакого права на то не имею, да и зря начал в письме об этом... Ты, верно, уже поговорил с ней обо всём.
Была ли у вас Пулму Манинен? Она грозилась в письме навестить ваш дом, который ей очень нравится. Сразу после Парижа, который ей тоже нравится.
Всем приветы. А Владимиру Владимировичу особый. Пускай, не глядя на внутреннее и международное положение, а также на положение литературы, растёт бодрым и здоровым. Это пока главное, что от него требуется.
Кланяюсь.
В.Распутин.
10 апреля 1980,
Иркутск.
Дорогой Володя!
Пишу через силу – прости, со мной всё что-нибудь случается. Получил твоё письмо раньше вёрстки и был в добром здравии, а в тот же вечер избили так, что вот уже две недели доходит, а всё не могу прийти в себя. Особенно болит голова – бьют ныне ведь не кулаками, а кастетами. А всё ради того, чтобы снять джинсы. Или это маскировка? – чёрт их знает. И указать ни на кого не могу. А потому решил замолчать это дело, насколько возможно, чтобы не давать повод для сплетен. Обрадуются ведь больше того. В милицию сообщил, но своему человеку, который бы не рассказывал, он ищет, но, конечно, никого не найдёт.
И тебя прошу – пусть это останется между нами.
Очерк высылаю в твой адрес потому, что не в состоянии был посмотреть его как следует. Погляди ещё раз ты. Больше всего меня смущает, что это газетный очерк и много там «к юбилею, к юбилею».., а ведь книжка, очевидно, выйдет или во время юбилея, или после. Что тут теперь делать, я не знаю. Правь, что сочтешь нужным, безжалостно. Если бы была возможность снять его совсем, я был бы тебе только благодарен.
За меня не беспокойся. Надеюсь поправиться. Хотя настроение сейчас – сам знаешь. Мы за великий русский народ, а он (не народ, конечно, это я так) убивает нас.
То, что вы с Залыгиным (гл. редактор «Нового мира» - В.К.) ходили к Кочемасову (зам. Председателя Совета министров России), – хорошо.
Будь здоров.
Твой В. Распутин.
Всем твоим приветы.
26 апреля 80.
Дорогой Володя!
У меня, конечно, вышибли последнюю память, я только теперь вспомнил, что ты просил вернуть это письмо. Прости, пожалуйста.
Дела мои непонятные. Сейчас, когда зажили раны на лице, остался я со сломанным носом и приличной вмятиной во лбу (от кастета) и очень напоминаю законченного, отпетого уголовника. Ни один читатель в мои добрые намерения теперь не поверит. Нос – ладно, можно и с деформированным носом остатки дожить, тем паче, что он всё-таки похож на нос, но от вмятины, где что-то сломано и вдавлено, постоянные боли в голове, так что о работе думать даже и не приходится. Собрался уже ложиться на пластическую операцию (думали поправить нос и, возможно, поднять какую-то пластину, чтобы снять боли), но показали ещё профессору, специалисту по носам, он теперь посылает к нейрохирургу, а там они будут консультироваться, что делать и делать ли. Я же до сегодняшнего дня через силу ходил по магазинам и буфетам, чтобы кормить детей, варил им и пытался командами содержать дом в порядке. Сам не всё ещё могу делать. Но сегодня прилетает жена, и хоть хозяйские заботы спадут.
Заходит Дима, дважды приносил бруснику (свою мы уже подмели). У него тоже хлопоты – Маше сделали операцию, всё, говорит, хорошо, и она уже поправляется. Он же рыщет по городу, чем покормить её, потому что есть она может не всё, а найти в наших условиях развитого ни хрена нельзя. Смеётся, рассказывает о своём коте, который из сохранившегося нюха к доброкачеств. и недоброкач. пище отказывается есть то, что за милу душу жрём мы.
Ну ладно, это всё дела невесёлые... Пройдёт. «Жила бы страна родная…».
Прислали из известного тебе штаба «Витязи» бумагу с предложением войти членом в этот штаб. Сижу, думаю и не могу придумать, как отказаться, чтобы не обиделись.
От Пулму большое письмо. Ездила на юбилей Ф. Абрамова в Ленинград, сейчас собирается в Париж помочь своей сестре рожать. Дала телефон сестры, чтобы, ежели ты или я окажемся в это время в Париже, то позвонили ей.
Сейчас искал это письмо и не нашёл.
Если телефон будет нужен срочно – позвони, пожалуйста, я отыщу.
Она женщина умная, но, как и все они там, несколько циничная. Пишет про наших писателей, приезжающих в Хельсинки (последними были Г. Семёнов и Ю. Трифонов), что все они люди не интересные, но интересно то, что они говорят друг о друге. Вот и откровенничай с ними…
Всё ли у вас хорошо дома? Нынче год нехороший, нужно беречься. А как, впрочем, беречься? И только – только треть прошла.
Приветы всем.
Обнимаю тебя.
В.Распутин.
17 ноября 81.
Большая Речка, в 10 км от Байкала
Володя, здравствуй!
Вот видишь, какие листочки я брал с собой в деревню Большая Речка, чтобы писать рассказы, и теперь, накануне возвращения, решил пустить их на письма, дабы не пропали вовсе. Исаев, поди, рассказал тебе, что я, не дождавшись его отлёта, решил уехать к Гурулёву в его дом на Большой речке. В городе каждый день то гости дальние, то ближние, то просто любопытствующие, а здесь теплый дом и две комнаты, есть куда разойтись. Но планы были большие, а толку мало, от себя не убежишь. Неделю просидел и ничего почти не высидел, только что отдохнул от всяких дурацких хлопот и нервотрепки. Я ведь долго привыкаю к новому месту, и пока обнюхался, притерпелся – надо обратно, завтра бюро, потом туё-муё, потом у Серёжки день рождения, потом вечер, посвящённый Достоевскому, на котором тоже хочется что-нибудь вякнуть – и застрял опять. В декабре будут вызовы в Москву (пленумы) – не знаю, поеду ли, надоело приезжать с пустыми руками, а везти нечего.
Федосову я свою разыскал и твою если не привезу, то отправлю как-нибудь. Незадолго до Исаева пошёл на почту и по книге поступлений рассмотрел бандероль из Петрозаводска. Она лежала в завалах. Так что не ищи Федосову. А книжка хорошая. С Исаевым я не стал посылать, потому что он и без того оказался перегружен книжками, он тут, пользуясь моими связями, дорвался и готов был пол-магазина увезти. Я уж его потом удерживал.
Книжка твоя молодогвардейская и выпущена хорошо, и составлена прекрасно. Ради неё стоило отрываться; я уж подумал, просматривая её, что не чистая проза может ныне принести пользу, а вот такие книги, потому что доверие к традициям и обычаям должно существовать в нашем человеке хотя бы генетически. Тут ещё, может быть, и такой элемент играет роль для человека малообразованного: в старых книгах эти тексты могут показаться ему отжившими, этакими ретроградными, а тут всё вроде благословлено властями. И собственному нутру отзывается. Даже авторитет Домостроя из земли почти выкопан, а станут вчитываться: так зачем закопали, похоронили едва не с концами? Книгу эту и читать станут, и следовать ей станут, хотя и не так явно и скоро, как хотелось бы. Я хотел подарить её, тут у нас знакомая девочка замуж выходила, но Светка не позволила: пригодится для Сергея. Я говорю: Сергею достану, а тут кстати выходило, но она ни в какую, и она, как я теперь понимаю, была права.
Что там Белов, как себя чувствует, что говорит? Я ему, конечно, отправил телеграмму, но, боюсь, не обиделся бы. Я написал что-то вроде: «и задержала, и вручила тебе эту награду сама Россия, как тому засадному полку на Поле Куликовом». Бог его знает, вдруг «засадного» не поймёт? Хотя вроде бы ничего тут нет, Это, видно, от подступающей старости: не хочется, чтобы ни за что ни про что обижались. Раньше было всё равно. Мне кажется, что и Юра Григорьев обиделся, когда я стал что-то, какие-то мелочи говорить о фильме. Они ведь все не любят, когда в их поле заезжаешь. А между тем просят заехать. А чего ж во всякий будний день христосоваться-то? Была бы душа не чужая, а можно и без поклонов.
Рассказ твой Гурулёв ставит, оказывается, только во второй номер. Это март – апрель. Не появится ли он где до того? Это я виноват: выпустил из-под надзору, и оттянули. У нас 2 декабря отчётно-выборное писательское собрание, тоже событие, к которому ещё совсем недавно, при Шугаеве, готовились с пылом и жаром, но Шастин наш (отв. секретарь Иркутского отделения СП) , я думаю, не испытывает тревог.
Как ты съездил в Тбилиси? И ездил ли? Хочу в Хельсинки и не хочу в Тбилиси, но в Тбилиси ещё зовут, а в Хельсинки уже и нет.
У меня, как всегда, просьбы к тебе. При случае заверни, пожалуйста, ту, последнюю книжку «Утро магов», в газету и отправь мне её по почте. Я в последний раз так и сделал – и ничего, доехала. А пропадёт – и ладно, не велика потеря. Я уже вчитался в неё, и хочется дочитать. Дело это не срочное, но при случае, когда будешь на распутье – идти в пивную или на почту.
Это хорошо, что Богомолов ставит тебя. Очень хорошо.
Всем нашим приветы. И Ванину, и И. Малышеву (учёный – В.К.) – будешь разговаривать с ними. Малышеву всё собираюсь написать и всё никак не соберусь.
Пусть твои больше не болеют. И сам ты.
Обнимаю
В. Распутин.
Дорогие Крупины – маленькие и большие!
С Новым годом!
Да будет он ко всем нам , и особенно к маленьким, милостивым и да не убавит он в нас ничего, кроме плохого, и не прибавит ничего, кроме хорошего.
И пусть он начнётся и кончится при всех нас – сколько нас есть, ещё более нуждающихся друг в друге.
Обнимаем.
Распутины.
23 декабря 81.
Байкал.
Володя, досиживаю на Байкале в санатории последние денёчки, 28-го буду уже дома.
Не один раз подумал и пожалел, что можно бы вместе, если бы заранее договориться и похлопотать. Как бы славно! Но верно, как всегда: хорошая мысля приходит опосля.
В январе, возможно, буду в Москве. Вроде предстоит поездка в Италию с Ананьевым (гл. редктор ж-ла «Октябрь»). Я долго раздумывал и всё-таки согласился. Всё-таки Италия! Всё равно ничего не успеваю, так хоть погляжу, быть может, в остатный раз.
Книги, в том числе «Утро магов», получили – спасибо. Твою Светлана запретила выносить из дому, и теперь у нас у каждого свой экземпляр.
Ты не написал ничего про свой рассказ, который мы ставим в альманах, – не будет ли он где раньше?
Соберёшься в Вятку, скажи, когда, чтобы я знал.
Всем приветы и поздравления.
В. Распутин.
23 января 1983.
Володя, здравствуй!
Получил сегодня твоё письмо и сегодня же, ещё до него, собирался тебе писать, чтобы ты получил моё ещё до отъезда (я думал, приедешь). А коли так складываются твои дела, то и не надо, тем более что я пишу тебе из больницы. Больница, правда, шикарная, обкомовская, у меня отдельная палата с холодильником и телевизором (который я не включаю), после обеда можно гулять, и я каждый день хожу домой. А сегодня, в воскресенье, и вовсе полный день провёл дома, писал предисловие к югославскому изданию для «Радуги».
В Аталанку я съездил плохо, с этого всё и началось. Мать отказалась ехать со мной, я решил пожить с ней и к Новому году вернуться. А в последние перед Новым годом три дня самолёты не летали, а дороги по льду ещё не было. Я и застрял. С тоски загулял с мужиками. И погулял-то по старым понятиям так себе, но сильно подскочило давление, и я слёг. Из Аталанки меня вывезли в Усть-Уду, пришлось там четыре дня провести в больнице, пока сняли давление. Вернулся в Иркутск, неделю пожил дома, и уговорили меня лечь сюда. Правда, ещё и до всего этого Светка уговаривала, потому что мучили головные боли, бессонница и т.д. А сюда только попади, стали крутить на разных машинах: и мозг-то питается кровью не так, как надо, и психика-то подорвана. Может, так оно и есть, но придётся, очевидно, провести здесь ещё недели две. Наверное, и конференцию здесь отведу. Если ты не приедешь, так это даже и неплохо.
Вот такие дела. Видно, совсем мне нельзя ничего принимать.
Про полушубок и дублёнку я спрошу, но, кажется, это дело бесполезное. Недавно он, этот человек, жаловался, что ничего не дают. Он мне второй год обещает полушубок, нынче в Главснабе при мне завёл об этом разговор – и обещали, и нету. Они, дублёнки-то, иногда у нас и свободно бывают, да ведь это какие деньги – 700-800 руб. А может, и ещё больше – убиться можно. Помнишь, ездили в Кириллов и видели в магазине, тоже ведь висели. Но я на всякий случай всё-таки спрошу и разузнаю, потом напишу.
В Вятку-то надо бы, поди, в шубе ехать, зря я её не привёз в последний раз. Она лежит, а ты будешь в курточке прыгать.
Володя, если ты не отнёс Гарию Немченко (писатель – В.К.) мою книжку с рассказами, занеси, пожалуйста, в «Сов.пис.» Ольге Марковой. Это дочь Георгия Маркова (председатель СП СССР – В.К.), стало быть, Георгиевна. Она мой редактор и просит три экземпляра книжки. Я ей дал твой телефон, может быть, уже звонила.
Да, а статью твою я ещё и не читал, и впервые слышу о ней. Меня не было, и донести где это и когда, видно, ещё не успели. Наверное, в «Лит. России»? Я её не выписываю и смотрю редко. Завтра же позвоню Тендитник (иркутский литературовед – В.К.), она знает всё. Но не прийтись она не могла мне в любом случае, я же читал то, что у тебя было.
Хорошо, что вышла твоя книжка – наконец-то! А то, что со страданиями, тем дороже.
Я тоже от нашей встречи ничего не сделал. Дописал только очерк о Сибири. Но, чтобы напечатать у нас, его ещё дергать надо, потому что писан он для иностранного читателя. Здесь собираюсь привести в читаемый вид очерк о Шукшине – если получится. После срыва ничего в голову не идёт, только и можно, что читать. Читаю наконец-то «Потоп» Уоррена, читаю опять Шукшина. Ну и, конечно, рукописи – не для конференции, а то, что несут каждую неделю, а то и на неделе дважды. Да всё толстые, научились люди помногу писать.
Буду караулить «Лад». Василий Иванович (Белов – В.К.), конечно, не догадался оставить.
В марте приглашают опять в Америку, но, вероятней всего, не поеду. И самому не очень хочется, а кроме того, в обкоме знают уже, что я в Усть-Уде отлежал четыре дня после приниманий, и постараются не дать выезда. Тоже, может, к лучшему. Никуда сейчас неохота и ничего неохота. Сегодня вот и завтра с утра клизму будут ставить, тут уж не до Америки.
Ладно, Володя, заканчиваю. Не грусти, поживём ещё, а может, чего и напишем. Ты-то напишешь точно, а я постараюсь хоть по слову в день.
Всем вашим приветы. Адрес Сергея (сын Распутина – В.К.) не напоминаю, он у него, возможно, скоро изменится.
Всего доброго тебе в поездках и дома, и пусть всё хорошо будет у вас.
Твой В. Распутин.
7 марта 83.
Володя, здравствуй!
В этот раз пишу тебе без всяких неприятных сообщений. Приятных тоже нет, но уж и то хорошо, что ничего особенного не случается, что всё на воздусях.
Не утерпел и несколько дней назад выслал тебе 24-й том Достоевского и Моруа «Жизнь Олимпио», ту книжечку, которую ты видел. Когда это ещё представится оказия, а Достоевский может понадобиться. Если не придёт, дай знать, его можно будет взять. Кстати, спроси при случае у Валеры Исаева, с какой книжки у него нет Достоевского, я уже не помню, а брать наобум не решаюсь. Скажи, что помню про него, но разгильдяй.
Красавца - петуха вятского Марк (Сергеев) довёз в целости и сохранности, и он уже атаманствует среди остального воинства. Марк, как всегда, с новостями, говорит, что по Москве, как призрак коммунизма, бродит слух, будто я ударился в религию. Слух – не самый неприятный, мне остается только сожалеть, что я не могу ему соответствовать.
В.Г. Брюсова (искусствовед – В.К.) написала подряд три письма. Дела там с северными реками невесёлые. Заново всё подтверждено уже и при новом барине, в одиночку и группами подписавшихся против вызывают и обрабатывают. Ты об этом, наверное, знаешь лучше. Ничего другого и ожидать нельзя было, да всё равно тяжело. Можно не сомневаться, что делается это не ради хозяйственных выгод.
Был Марк и в Инкомиссии – в Америке отказано. Вернее, не отказано полностью, а опять на потом. И хорошо, я в этот раз никуда не рвусь и не хочу. Звонил позавчера Викулов (гл. Редактор ж-ла «Наш современник»), зовёт на редколлегию – и тоже неохота. Ничего неохота, настроение аховое. Ругаюсь с женой, которая всё ставит мне в пример других, порядочных, и никак не поймёт, что мне уже порядочным и благоразумным не быть. Мария (дочь) шарахается от меня (мама всегда права), а я плюнул на всё и читаю. Самое бы время плюнуть и дальше и уехать куда глаза глядят, да связался уже с этими водительскими курсами. Поскольку этот самый Киселёв (сотрудник не помню какого министерства - В К) два месяца меня ждал, бросать его не хочется. Едва ли из меня выйдет толк, а вдруг? И тогда в следующий раз сядем и махнём в Тункинскую долину или ещё куда.
Сегодня у Димы Сергеева день рождения. Позвонил ему, голос невесёлый, но в гости завтра зовёт. А завтра у тётки день рождения – и скорей всего, не пойду никуда. У нас вовсю весна, теплей, чем в Москве, и грязней. Звонила недавно Ольга Маркова из «Совписа», сказала, что какие-то недостающие книжки ты занёс. Не дают тебе покоя.
Да, «Кольцо забот» дошло. Я прочитал о Поле Куликовом, о Белове и о себе – хорошо. А обо мне несправедливо хорошо. Потом жена забрала книжку и держит у себя. Мне написали о ней уже из Ленинграда и Таллина, и тоже с радостью. Что хорошо, то хорошо, ничего не скажешь.
У Глеба всё тянется, он то бодрится, то сникает. Сегодня телефон молчит – собирался на праздники на Байкал, наверно, там. Валера Зиновьев (иркутский учёный литературовед – В.К.) попал в больницу, нашли какой-то блуждающий камень, который закупорил не то желчный пузырь, не то ещё что-то, и собираются делать операцию.
Вот и все наши новости. Не то чтобы весёлые, но ничего, жить можно. Жить надо.
Наде и Кате приветы, маленькому Володе поздравления с днём рождения. Пусть растёт здоровеньким славянином.
Да, хрусталь намерен догнать тебя. Так постановила Светка: подарок. Шастин дважды интересовался, передали ли тебе этот подарок. Заверил его, что передали, он сияет от великодушия и щедрости. Стало быть, надо допередать.
Звонил вчера Ваня Попов (двоюродный брат Шукшина – В.К.) из Новосибирска: Ренита с Юрой (Григорьевы, режиссёры и актёры – В.К.) собираются в середине марта на Алтай, и он трубит сбор.
Пусть всё у вас будет хорошо.
Ваш В. Распутин
(Продолжение следует)
_1.jpg)
