Этот выход пытались найти Зенон, Кланф и Хрисипп, которых принято считать первыми стоиками. Эллинская Стоя родилась в Афинах, но ее основатель Зенон, был семитского происхождения, а Кланф и Хрисипп выходцами из Азии.
«Доктрину Стои нередко называют «философией героизма». Это справедливо, но только тогда, когда речь идет об ее идеале совершенного мудреца. В целом же из всех эллинистических учений больше всего стоицизм отвечал требованиям среднего человека. Он не ставил все под сомнение, как скептицизм, не отрицал культуру, как кинизм, не подрывал, подобно эпикурейству, основы религии. В суждениях стоиков о познании было гораздо больше здравого смысла, доступного неискушенному человеку, чем в гносеологии других философов.
Стоики апеллировали не только к разуму, но и к опыту, который был для них отправным пунктом философствования. Они доверяли свидетельствам чувств. По мнению Зенона, ощущения дают нам в основном достоверную картину мира. Если мы воспринимаем что-то, говорили стоики, значит, есть и нечто воздействующее на наши органы чувств. Непосредственный опыт предшествует мышлению, которое само по себе «подобно листу папируса, готовому воспринять надписи»» (А. Мень).
Процесс познания стоики подразделяли на две ветви. «Сначала появляется представление, затем мышление, способное выражать то, что вызвано представлением, и передавать его речью» (Диоген Лаэртский). В своих лекциях Зенон прибегал к наглядной аллегории. «Вот образ, — говорил он, вытягивая раскрытую ладонь; затем слегка сгибал пальцы: — Вот согласие», то есть восприятие образа. И наконец, сжав пальцы в кулак, восклицал: «А вот постижение». Высшее же знание он обозначал жестом, в котором кулак сжимался пальцами второй руки. Иными словами, с каждой ступенью познания разум все больше контролирует и осмысляет данные опыта» (Цицерон).
Реальность мира для стоиков была очевидной. Они говорили, что «представление не может возникать от несуществующего». В то же время ничего вне материи стоицизм не признавал. Но материя подразделялась на разумную и неразумную. Разумная – пневма, дух, неразумная – вещество. Разумное, дух управляет веществом. Естественно, что разумное начало управляет и Вселенной. «Существует Природа, которая объемлет в себе все мироздание и оберегает его; она не лишена ни чувства, ни разума, в самом деле необходимо, чтобы вся природа, которая не единична и не проста, но которая соединена и связана с чем-то другим, имела в себе некое управляющее Начало» (Цицерон).
По убеждению стоиков, единое Божество одушевляет единый космос. Оно наполняет его, «как мед соты». «Сущность Бога все мироздание» (Диоген Лаэртский).
Все мироздание управляется Мировой Душой, которая все приводит в определенную систему. «В самом деле, — писал Хрисипп, — если в природе существует нечто, чего не могли бы произвести человеческий ум, разум, сила, человеческое могущество, то ясно то, что создало это Нечто, лучше человека. И как его назвать иначе, чем Богом?»
В этом утверждении еще не было огненной правды ветхозаветных пророков, но преодолевался античный скепсис, происходил поиск духовного начала. Вырабатывалось понятие о Едином Боге, который есть «живое совершенное Существо, бессмертное, разумное, умопостигаемое, пребывающее в блаженстве, невосприимчивое ко всякому злу, пекущееся о мироздании и находящееся в нем» (Диоген Лаэртский).
Но бог стоиков материальный, он для них разумный космический огонь, который «устремляется к созданию мира и содержит в себе все образовательные начала» (Псевдо-Плутарх).
«Следуя Гераклиту, стоики называют Бога Логосом. «У них впервые термин «логос» получает неизменный смысл универсального вселенского разума». Средоточием Логоса Зенон считал небо и эфир, а Клеанф — солнце. Сила Божия растекается по миру раскаленной лавой, огненным дыханием, пневмой. В ходе космической эволюции искры Логоса становятся как бы «семенами» новых видов творения. Отсюда учение стоиков о «сперматическом Логосе», эманации, излиянии небесного Огня в природу. Отсюда и глубокая мысль о космосе как одушевленном целом, как организме. «Это явствует, — говорили стоики, — из рассмотрения нашей души, которая есть как бы отторгнутая его часть» (А. Мень).
«Творец миропорядка, — учили стоики, — через определенные промежутки времени поглощает все сущее и из себя снова рождает его» (Диоген Лаэртский). К этому представлению Хрисипп добавлял концепцию вечного возвращения (круговорот событий характерен и для библейской истории). Пройдут века, и «снова будут Сократ, Платон и каждый из людей с теми же самыми друзьями и согражданами» (Немезий).
Космос стоиков постоянно эволюционирует, но эту эволюцию они понимают в неподвижности. «Кто видел настоящее, тот уже видел все бывшее в течение времени и все, что еще будет в течение беспрерывного времени. Ибо все однородно и единообразно» (Марк Аврелий). Значит, мироздание не способно к положительному изменению. Оно «во всех отношениях совершенно, поскольку объемлет все и нет ничего вне его» (Цицерон).
Таким образом, необходимо понять, что все происходящее не зависит от нашей воли и, значит, надо стремиься к отрешенности от мира и смиряться перед «лучшим из миров». Этот мир управляется Логосом, не имеющего подобия с человеком. Но кто упрвляет миром? Судьба, которую отождествляли с логосом, роком и природной необходимостью. В то же время логос мыслился как отец и и Промыслитель мира. Он – источник религиозных переживаний. Гимн Клеанфа напоминает молитву.
Радуйся, многоименный, всегда всемогущий, всесильный Зевс, повелитель бессмертных, властитель природы, законом Путь указующий миру тебя нам приветствовать должно.
Для Клеанфа Зевс – высшая сила, творящая и преобразующая мироздание.
Жизнью обязан тебе одному на земле многородной
Всякий, кто в смертного доле движенью и звуку причастен.
Буду всегда потому воспевать твою дивную силу.
Весь этот пламенный мир, что вращением землю обходит,
Воле послушен твоей, добровольно тебе подчиняясь,
Власти орудьем своей во всесильной ты держишь деснице.
Неугасимый перун, обоюдоострое жаркое жало,
Мощным ударом своим всю жизнь во природе творящий.
Им направляешь ты разум всеобщий, повсюду разлитый,
Как в наименьших светилах проявленный, так и в великих.
Он тебя, Боже всевышний, царем и властителем ставит,
Так что без воли твоей ничего на земле не свершится.
Ни в неизведанной выси эфирной, ни в моря пучине.
Этот гимн, кажется, монизма приближал древнего эллина к пониманию Истины. Все боги, по Клеанфу, суть разные лики Зевса. Но вот эта разноликость в сущности еще политеична. Поэтому неудивительно, что стоики перешли к эклектизму. Однако религиозное чувство стоиков было вполне искренним. «Добродетельные благочестивы, так как они сведущи в обычаях, касающихся богов: благочестие есть знание того, как служить богам... Только мудрецы — истинные священнослужители, потому что соблюдают жертвенные обряды, заботятся о храмах, очистительных жертвах и об остальном, касающемся богов» (Диоген Лаэртский).
Религиозная вера стоиков зиждилось на связи всего со всем. «Говоря о стоической космологии и теологии, мы не должны забывать, что они строились с определенной целью — научить человека правильно жить. Устранив одним ударом вопросы о Судьбе, Законе и Провидении, слив их в мировом Логосе, стоики считали, что отныне найдены и прочные основания для морали.
Поскольку «каждый из нас есть часть этого мироздания», мы по необходимости должны избрать путь следования природе. Таков в глазах Зенона смысл кинической проповеди опрощения.
Откуда в человеке зло? Только от непонимания законов мира. Человек причастен Логосу, божественный огонь составляет центр его существа — разум. Порок, по мнению стоиков, не есть болезнь воли, но отклонение от разума. В этом они продолжали линию Сократа, полагая, что тот, кто своим умом осознал естественный порядок, уже вступил в царство добродетели. Пребывающий в неведении обречен злу» (А. Мень).
Клеанф с презрительным сожалением писал о не ведающих своего назначения:
Жалкие! Вечно гоняясь за призраком блага летучим,
Общего в Боге закона не видят они и не слышат,
Следуя коему, жизнь они в счастье могли бы устроить.
Нет! В безрассудстве своем они к злу ослепленно стремятся,
Те ради славы пустой проявляя усердье не в меру,
Те неудачливый путь направляя к наживе позорной,
Те к растлевающей неге и к тела греховной усладе,
Зло принимая за благо, без устали мечутся люди
И добывают плоды нежеланные лживой надежды.
Но стоик убежден, что сила разума такова, что она обязательно будет победителем. Необходимо только следовать природе, в которой заложена нравственность, добродетельность и разумность. Жить не по природе, значит, противоречить самому себе, впасть в сумасшествие. «Жить добродетельно, — писал Хрисипп, — это то же самое, что жить, исходя из приобретенного опытом знания того, что происходит в природе... ничего не делая такого, что запрещается законом».
В отличие от Эпикура, стоики считали жизнь наслаждений, не соответствующей природе человека и природе вещей. «Скелет, который ты видишь у нас, мышцы и обтягивающая их кожа, лицо и послушные руки, равно и все другие члены, которыми мы окружены,—это оковы духа и тьма. Они подавляют, затемняют, заражают дух, отклоняют его от истины и навязывают ложь» (Сенека).
Цель человека, таким образом, господство разума над страстями. Тогда человек достигает свободы. Но о какой свободе можно говорить, когда Бог и Судьба, и Необходимость? Размышляя об этом, стоики ввели понятие долга. «Сообразно с долгом,— говорил Зенон,— то, что внушается разумом».
Если мы противоречим природе, считали они, то обрекаем себя на жалкое существование. Чтобы этого не было, следует бежать от действительности, искажающую природу вещей. «Ваше счастье — не нуждаться в счастье»,- любил повторять Сенека, поздний представитель античности. Кстати, стоики здесь близки к Эпикуру, который считал, что истинное удовольствие – это свобода от желаний.
Верили ли стоики в бессмертие души? «Ты существуешь как часть Целого. Тебе предстоит исчезнуть в породившем Тебя» (Марк Аврелий).
Истинный же мудрец тот, кто бесстрастно проводит жизнь, чтобы после раствориться в космической Пневме. Античный поэт писал:
Веди меня, властитель Зевс и Рок,
К назначенному вами мне пределу!
Последую охотно; если ж нет —
Я, ставши трусом, все ж вас не избегну.
Ведет послушных Рок, влечет строптивых
Что важно было в учении Стои? В первую очередь, они стали смотреть на людей как на сограждан мира. Космполитизм мышления проник в их сознание прочно. Изживался расизм в учении. Они признавали раба таким же человеком, что и его господина. Не принимая участия в политике, в то же время, как Зенон, мечтали о союзе свободных граждан. Стоик Ямбул в III веке до Р.Х. даже напишет роман, где будет рассказывать об островах блаженных, которые живут без всякого управления сообществом свободных граждан. Как видим, утопии коммунизма были свойственны и представителям стоического учения.
Однако существенную опасность учение Стои представлялось в смешении Бога и природы. Бог, тождественный природе, не мог быть самостоятельной личностью. «Подобно тому,— писал Сенека,— как вода быстрых потоков не бежит вспять и не медлит, ибо следующие воды стремят более ранние, так повинуется цепь событий вечному вращению Судьбы, а первый ее закон — соблюдать решенное». «Но этот бесконечно кружащийся Космос вполне стоит механической Вселенной Демокрита и Эпикура, сводимой лишь к атомам. Отсюда несоответствие между надеждой вывести из Природы жизненный идеал и результатами этой попытки. Стоические богословие и натурфилософия в итоге вели не только к фатализму, но и к пессимизму (как подчеркивает Швейцер в своем исследовании об этике). В самом деле, если все бессмысленно повторяется, если мир — это однообразно крутящееся колесо, то что остается человеку? Высший героизм — терпеливо сносить все, чем чревата эта суровая и неуютная Вселенная, отказавшись, как от иллюзий, от всех надежд» (А. Мень).
Можно сказать, что стоицизм представлял собой попытку нравственного оправдания человеческой природы. Однако религиозного обоснования стоики не нашли. Их философия оставалась философией, не способной подняться до высот Богословия.
***
В результате эллинизации восточного мира греки стали искать в верованиях Востока общее. Это мироощущение ясно выразил Плутарх. «Мы не различаем разных богов у разных народов, ни варварских и эллинских, ни южных и северных. Но как солнце, луна, небо, земля и море являются общими для всех и только называются у разных людей по-разному, так и для единого, все созидающего Разума, и для единого, всем распоряжающегося Промысла, и для благотворных, во всем распространенных сил у разных народов в соответствии с их обычаями существуют разные почести и названия».
Данная позиция казалось бы выглядит весьма толерантной и удобной в плане имперской идеи и познания Истины. Однако разноликость не всегда оправдана. К тому же верования некоторых народов были настолько противоестественны, что признать их положительность, означало признать господство зла над природой. К тому же, постепенно шла не столько эллинизация Востока, сколько его варваризация. Эллинский мир Востока, в частности, в Сирии и и Египте стремился к единству. И вот уже Зевс становится Гелиосом и Сераписом. Этот синкретизм культур и религий был смешением, но мало приближающим к Истине. Положительное в нем было – стремление к Единому. Но это Единое представлялось некой формой материи, пусть и высшего порядка.
И вот в это время поисков Единства и произошла встреча иудейской мысли с эллинами. Уже Аристотель, встретившись с мудрецом из Сирии, отмечал его возвышенный взгляд на мироздание. Посол Селевка Мегасфен писал: «Все суждения, высказанные о природе вещей древними, были заявлены также теми, кто философствовал вне Эллады, притом отчасти в Индии брахманами, отчасти же в Сирии так называемыми иудеями». Знаменитый александрийский ученый Гекатей Абдерский повествует о родине иудеев, об их Храме и приводит сведения о религии иудеев. От египтян он знал, что евреи некогда жили в их стране, но потом покинули ее в поисках Обетованной Земли. «Во главе этих эмигрантов, — пишет Гекатей, — стоял некто по имени Моисей, отличавшийся как мудростью, так и мужеством». Философ верно излагает законы Моисея. Стремление иудеев вести обособленный образ жизни Гекатей объясняет тем, что установленный Моисеем культ «резко отличался от жертв других народов».
Постепенное узнавание друг друга не могло не вылиться в желание познания письменной мудрости двух культур. В III веке до Р. Х. при дворе царя Птолемея рождается идея перевода Священного писания с иврита на эллинский язык. Это уже было не просто знакомство, не просто смешение, но начиналась эпоха обращения эллинизированных этносов к Божественной Правде.
В этом отношении эллины были не единственные, кто приблизился к Истине. В далекой Индии также происходило знакомство с учениями Эллады и Ближнего Востока.
Помнится, что, внимательно просматривая книги эллинских мудрецов, постоянно бросал взор в сторону загадочного проповедника, достигшего просветления. Китайская философия как-то проходила мимо. Конфуций предлагал образ жизни, но этот образ жизни не соприкасался с Откровением, и потому казался суховатым. Это была красивая ветвь на плодоносном древе, но ветвь сухая. Однако философские сентенции были хорошим упражнением ума. Например, до сих пор считаю изречение Чжуан-цзы наимудрейшим: «Тот, кто постиг Единое, естественно приходит к самоудовлетворению, он только следует Дао и на этом останавливается». Но, в принципе, встречал у того же Кун-цзы то, что можно было повстречать у древних эллинов. Например, «Дао недалеко от человека: когда выбирают путь, далекий от разума, это не есть истинное Дао». Но Конфуций практически не обращался к религиозным вопросам. Его биграф Крил писал, что китайский философ «оставил важнейшие вопросы религии открытыми... Он обращал все свое внимание на социальную и политическую реформу жизни, реформу, в основе которой не было никакой метафизики».
Отсутсвие метафизики делало философию Конфуция бескрылой, и потому сознание, отвлекаясь от эллинской мудрости, более интересовалось загодачной страной под названием Индия, в которой жил великий странник и искатель Сиддхарта, которого станут называть Шакья-Муни. Этот человек полностью удалилося от мира. Удалился тогда, когда ему шел тридцатый год. «И вот, - рассказывал Будда, - еще в расцвете сил, еще блестяще-темноволосым, еще среди наслаждений счастливой юности, еще в первую
пору мужественного возраста, вопреки желанию моих плачущих и стенающих
родителей, обривши голову и бороду, покинул я родной дом свой ради
бесприютности и стал странником, взыскующим блага истинного на несравненном
пути высшего мира».
Для человека, который ищет Истину, поступок молодого раджи может вызвать только восхищение. Именно к поиску высшей мудрости обратился Сиддхарта. Наверно, поэтому он отказался от всех философов, чтобы найти свою мудрость. «Я испытал все учения, -таков был вывод Шакия-Муни, - и нет ни одного из них, достойного того, чтобы я принял его. Видя ничтожество всех учений, не предпочитаю ни одного из них, взыскуя истину, я выбрал внутренний мир».
Юный отшельник отправился к таким же как и он отшельникам, пытаясь постичь тайну йоги. Но и оттуда он ушел, чтобы заняться голодным самоистязанием, от которого через время он тоже откажется. «Этими болезненными усилиями,
этим тяжелым самоумерщвлением я не поднимусь в область довлеющего
благородного знания и прозрения, превосходящего всякое человеческое учение!»
Сиддхарта признал меру. Но Мара, демон и царь зла, стал искушать праведника, стремясь отвратить его с избранного пути. Ищущий истину преодолел соблазны и страхи. Наступило долгожданное просветление. Вот что сам Будда говорил: «Я прошел через сансару многих рождений, ища строителя дома, но не находя его. Рождение вновь и вновь горестно.
О, строитель дома, ты видишь! Ты уже не построишь снова дома. Все твои стропила разрушены, конек на крыше уничтожен. Разум на пути к развеществлению достиг уничтожения желаний!»
Несколько недель Будда провел в лесу, наслаждаясь «блаженством искупления». Но Брама послал его проповедником в мир. Учение Будды кратко выглядит так:
«Вот, о монахи, благородная истина о страдании: рождение - страдание, старость страдание, болезнь - страдание, смерть - страдание, пребывание с немилым - страдание, недостижение желаний - страдание, и, словом, вся пятеричная привязанность к земному - есть страдание.
Вот, о монахи, благородная истина о происхождении страдания, это - Тришна (жажда), ведущая от возрождения к возрождению, вместе с радостью и вместе с желанием, которое находит здесь и там свою радость: жажда бытия, жажда тленности.
Вот, о монахи, благородная истина об уничтожении страдания: полное освобождение от этой Тришны, конечная победа над страстями, их изгнание, отвержение, оставление.
И вот, о монахи, благородная истина о пути, ведущем к угашению всякой скорби; это поистине священный восьмичленный путь: правые взгляды, правая решимость, правая речь, правое поведение, правый образ жизни, правое усилие, правое направление мысли, правое созерцание».
Будда стал призывать к Нирване. Именно ее он будет противопоставлять бушующей стихии мира. «Все горит, о монахи! - восклицал он. - Все в мире объято пламенем. Но каким образом, о монахи? Взор наш горит; видимые вещи горят; горят впечатления от видимого; соприкосновение взора с видимыми вещами - приятное или неприятное, безразлично - также горение. Но каким же огнем пылает все это? Поистине все горит огнем похоти, огнем гнева, огнем незнания, горит терзаниями рождения, увядания, смерти, скорби, стенаний, страдания, печали и отчаяния. И ухо горит, и звуки горят. И вкус, и обоняние - горение. Тело наше в огне; осязаемые предметы горят, и самый дух наш объят огнем, пылают мысли наши.
И вот, постигнув все это, о монахи, ученик, наставленный в благородных истинах, переполняется утомлением ко взору, и к вещам видимым, и к впечатлениям ума, на них основанным; утомляется он и слышимым, и ощущаемым, и мыслью. И, равнодушный ко всему этому, он свергает с себя одежду страстей, становится свободным от них. Освободившись же от них, он ощущает свою свободу и реально постигает, что способность к перевоплощению истощена в нем, что совершенна святость, выполнена обязанность и дальнейший возврат в этот мир уже более невозможен».
Что это за учение, имеющее столько последователей? Будда говорил: «Как великое море пропитано только одним вкусом соли, так и это учение и этот устав проникнуты только одним стремлением - стремлением к спасению».
Итак, услышано слово – спасение. Каждый ищущий путник, если он осознает себя личностью, в первую очередь, заботится о спасении своей души. Как достичь этого спасения? «Не по учености, не по преданию, не по знаниям назовется человек мудрым, - говорил Будда, - только того, кто шествует без печали, свободный от желаний, затворившийся в себе, в уединенном раздумье, назову я мудрым».
Мудрый же, видимо, знает путь спасения. Будда явно указывает на метафизическое происхождение зла в колеснице бытия.
Однажды вечером, когда полная луна освещала учеников, сидевших в почтительном молчании вокруг Совершенного, он окинул их взглядом и произнес знаменательные слова, в которых объявил ложным весь окружающий мир. Почему ложным? Потому что все на земле, под землей и в космических мирах – составно и, следовательно, подвержено разрушению. "Нет неизменной сущности в этом мире". Все непрерывно течет, изменяется, пребывает в бесцельном беге.
Блаженство - это покой, но во Вселенной мы нигде не можем найти его. Куда бы мы ни бросили взгляд, повсюду томление, неудовлетворенность, неустанная погоня за собственной тенью, разрушение и новое созидание, которое в свою очередь несется навстречу гибели.
Когда же и почему возникло это всемирное кружение, составляющее самую сущность бытия? Будда не отвечает на этот вопрос. Его последователи утверждали лишь, что «с безначального времени» шесть типов существ (добрые духи, демоны, люди, животные, адские жители и суетные томящиеся души) заблудились, «как спящий во сне». От этой затерянности в бытии не возникает ничего, кроме иллюзий и мук.
Но что же породило все страждущие существа и где корни самого их бытия? Бытие, отвечает буддизм, есть лишь извечное волнение дхарм. Что же это? Частицы? Нет. Духи? Нет. Не может человеческий язык дать определение мировым элементам. Но из них слагается все - и материальный мир, и духовно-душевный. Они различаются между собой по типу своего проявления. Поэтому буддийские философы делят их на категории и пытаются даже определить число этих категорий.
С неуловимой для обычного восприятия быстротой бегут друг за другом вибрации дхарм, порождая образ преходящего существования. Поэтому нет ничего неизменного в мире. Нет и постоянного "я", души, как нет и постоянного тела» (А. Мень)
Какой же вывод делает Будда? Его мир – это порождение зла. В этом вопросе он даже пошел против последователей Вед, которые считали, что мир суетен, но человек, причастный к Вечному и Непреходящему, не может быть порождением зла. Если человек порождение зла, то и его душа не причастна Вечному, а может быть ее и вовсе нет.
Знаменитый индийский мудрец Нагасена, живший триста лет спустя после Будды, так облек учение Просветленного. Он приводит свою беседу с греческим царем Милиндой.
Царь Милинда был немало изумлен, ознакомившись с причудливым учением буддийского философа, который, не смущаясь никакими парадоксами, проповедовал отсутствие какой бы то ни было постоянной сущности, в частности - индивидуальной души.
- Вы говорите, что ваши братья по ордену называют вас Нагасеной. Но что же такое Нагасена? Не хотите ли вы сказать, что волосы на голове - это Нагасена?
- Я не говорю этого, великий царь.
- А может быть, волосы на теле?
- Разумеется, нет, великий царь.
- Тогда не означает ли Нагасена ногти, зубы, кожу, мясо, жилы, кости, жир или мозг?
- Нет, великий царь.
Тогда Милинда перечисляет каждую из пяти скандх, но получает на все это отрицательный ответ.
- Почтенный, - сказал царь, - может быть, все они вместе: Рупа, Самскара, Ведана, Санджня и Виджняна - составляют Нагасену? Или кроме этого есть еще что-либо такое, что и будет Нагасеной?
- Нет, великий царь.
- Если так, я уже устал от вопросов и так и не узнал, что же такое Нагасена. Нагасена - это пустой звук. Кто же тогда Нагасена, которого мы видим перед собой?
- Великий царь, вы сюда прибыли пешком или на колеснице?
- Я прибыл не пешком, а на колеснице.
- Если вы, великий царь, прибыли сюда на колеснице, то скажите: что такое колесница? Не дышло ли это?
- Нет, почтенный.
- Не ось ли - колесница?
- Нет, уважаемый.
- Не колесо ли, не остов ли, не упряжь ли, не ярмо ли? - На все это царь отвечал: "нет".
- Тогда, значит, все эти части составляют колесницу?
- Нет, господин.
- Тогда, может быть, есть что-то вне их, составляющее колесницу?
- Нет, почтенный.
На это Нагасена иронически заметил, обращаясь к свите: царь Милинда сказал, что приехал в колеснице, но когда его попросили объяснить, что такое колесница, он не мог в точности сказать, что именно он утверждал.
В своем учении Будда огромное значение придавал колесу бытия, состоящее из 12 звеньев, каждое звено которого – орудие страданья. Как избежать страдания? «Как дерево, хотя и вырванное, продолжает расти, если корень его не поврежден и крепок, так и страдание рождается снова и снова, если не искоренена склонность к Желанию» - говорил Будда.. В этом колесе неизбежно первоплощение или реинкарнация нашего «я», которое должно помочь достичь просветление и спасения.
Но… «я» ведь не существует. Кто тогда проходит путь перевоплощений? Фактически происходит уничтожение личности как таковой. И кто оказывается в Нирване? И что такое Нирвана? «Многое видит, многое слышит здесь человек, - говорил Гаутама, - о многом мечтает; разрушение же всех желаний и страстных влечений к вещам, дорогим человеку, - вот это и есть неизменное состояние Нирваны».
Некоторые последователи Будды называют Нирваной пустоту. Но если впереди пустота, ничто, то что ждет человека после смерти? Будда ответил:
- Как пламя, затушенное порывом ветра, не существует уже более, так и мудрец, освобожденный от тела, исчезает, и нельзя сказать, чтобы тот мудрец все еще был где-то.
- Исчез ли он только отсюда, или вовсе его нет нигде, или он только освободился от недугов?
- Кто отошел, у того нет былого вида; но когда разрушены вещи, какое же представление может возникнуть о них?
Странно! Мы слышали, что Нирвана – это блаженство. А оказывается – это ничто. Будда пытается разрешить противоречие. «Существует нечто нерожденное, не имеющее начала, непроизведенное, несоставленное; если бы не было подобной вещи, то не было бы избавления от того, что порождается, имеет начало, производится и составляется».
Т.е. Будда признает некое трансцедентное Бытие. Видимо, да. Но скорее он неосознанно следует ведическому учению Упанишад.
Кто вас будет учить, что Нирвана -
Прекращенье всего - тот солжет.
Будет так же неправ, кто вам скажет,
Что в Нирване вновь жизнь потечет
Но Упанишады практически уже договаривались до полного отрицания Бытия. Будда, слава Богу, до этого не дошел, но был близок к этому. Однако он дошел до атеизма. Его отрицание вело именно к этому вульгарному учению, при всей своей поэтичности. Единственной целью человека он считал освобождение. «Встаньте, встаньте! – восклицал Гаутама. - Что вы дремлете? Что за сон для больных, отравленных ядом страдания, тоскующих?.. Встаньте! Встаньте!
Учитесь жизни, ведущей к миру, Дабы властелин смерти не воспользовался бы вашей беспечностью и, обольстив, не подчинил бы вас своей силе. Победите то Желание, которым связаны боги и люди, которого так жаждут они; не теряйте решительной минуты жизни: кто не удержит ее, кто даст ускользнуть ей, тот обрекает себя на погибель... Ты оскверняешь себя постоянной беспечностью; только бдительностью, размышлением ты вырвешь из себя стрелу отравления».
Просветление Будды – это по большому счету путь ницщеанского Заратустры, путь человекобога. Но как же одиноко этому сверхчеловеку! И этот сверхчеловек не обещает спасения, он только предлагает. «Вы сами должны сделать усилие, - говорит Гаутама, -Татхагаты - единственные учителя. Те. кто следует этим путем и самоуглублен, освободится от оков Мары».
«И тут-то обнаруживается во всей своей беспощадности леденящее душу "открытие" буддизма: человек одинок, невыразимо одинок в этой жизни. Все пусто и бессмысленно. Нет Бога над нами. "в небе нет пути", некому молиться, не на кого надеяться, никто не вольет сил в слабеющего человека, который идет по своей темной стезе. Неоткуда ждать помощи. Человек, спаси себя сам! Не пустая ли фраза это? Можно ли вытянуть самого себя за волосы? Если нет силы спасающей, то не тщетно ли мечтать о спасении? Но пусть даже великие, пусть сверхчеловеки, "свободные от иллюзий", титаническими усилиями порвут узы бытия, не означает ли это, что для всего остального человечества остается горькая судьба блужданий?..
Будда Гаутама хорошо понимал это. "Немногие среди людей достигают противоположного берега. Остальные же люди только суетятся на здешнем берегу» (А. Мень).
Интерсны последние слова Будды. "МОНАХИ, ВСЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЕ -ПРЕХОДЯЩЕ; ПЕКИТЕСЬ О СВОЕМ СПАСЕНИИ!..
Читая историю великого учителя не покидало ощущение безысходности. Сократ умирал, но верил в бессмертие души; Исайя, Иеремия без сомнения готовы исполнить волю Божества, потому что знают, что впереди Бытие, вечная жизнь. Все же обещания Будды о спасении только лишь замечательная поэтическая сказка, в которой вымысел перекликается с очевидной неправдой. И эта неправда будет отвлекать от истины, как, например, отвлекают от Нее последователи Кришны, лишая личность свободы и права выбора, когда вещают о своих перевоплощениях и реинкарнациях. Преходимость мира не упирается в Абсолют. Если все преходяще, то преходящ и Бог. Тогда теряется всякий смысл существования. Растворение личности в буддизме весьма похоже на погружение в огненную Пневму древних эллинов. Спасение личности здесь не было однозначно.
***
Это спасение все-таки начинало постепенно вылепляться на Ближнем Востоке, где «государство непосредственное (т.е. античная аристократия и демократия) должно было перейти в государство опосредствованное, непрямое. В самом государстве должна была произойти дифференциация, подобная той, которая происходила в рабовладении. Государство дифференцировалось на аппарат и на некую внутреннюю жизнь, которые до этих пор – в аристократическом и демократическом мире классики – не были разделены и представляли единое и неразличимое целое. Эллинизм политически характеризуется как монархия и притом абсолютная монархия, если брать самый принцип и целевую установку и пропускать бесконечные оттенки фактической жизни истории. Какая-то внутренняя сила и произвол управляют здесь самим государством, и граждане отныне общаются с этой силой не прямо, как в классических аристократиях и демократиях, а косвенно, опосредствованно, через аппарат государства и чиновничество, ставший отныне чем-то неокончательным, чем-то выражающим еще другую власть. Так, в античности появляется чиновничество как специальное сословие, ибо только здесь появляются люди, которые посвящают себя государству, отличая его и от своей личной жизни, и от экономической жизни, и от общекультурной. Здесь впервые развивается сложный государственный аппарат, сложная система управления провинциями, напряженная централизация власти и дальновидная мировая политика» (А.Ф. Лосев).
Начиналась риммо-эллинская эпоха, в орбиту которой был включен и Ближний Восток, значительно эллинизированный и иудеязированный. В этом мире универсализм и имперская идея становится преобладающими. «Совершенно ясно, что эта новая культура, возникшая в Греции в эпоху эллинизма, уже не могла быть культурой личности в ее непосредственных функциях производственно-технической организации рабской массы. Здесь личность дается уже не как принцип вообще, а как внутренне развернутый принцип» (А.Ф. Лосев).
Этот принцип и шел навстречу Божественной Истине, которую воплощал второй храм, построенный в Иерусалиме после возвращения из вавилонского плена.
«Приблизительно в середине города,— пишет Гекатей из Александрии, —поднимается каменная стена, имеющая в длину пять метров и в ширину сто локтей, с двумя воротами. Внутри этой стены возвышается четырехугольный жертвенник, сложенный из необтесанных, но просто собранных и необделанных камней в таком виде, что каждая сторона имеет двадцать локтей, вышина же его десять локтей. Близ него построено большое здание, в котором стоят жертвенник и светильник, оба из золота, весом в два таланта. На них неугасаемый огонь горит днем и ночью. В храме нет ни изображения, ни дароприношения, там отсутствует всякое растение, нет ни рощи, ни чего-либо подобного в этом роде. Священники там проводят дни и ночи, исполняя разные священнодействия».
Иудея в послеалексадровскую эпоху попала под власть египетских царей. Но владычество это юыл примерно сто лет, после чего началось владычество Сирии, победившей Египет. Власть селевкидов оказалось неизмеримо хуже. Египет в какой-то степени одобрял синкретиз культур, и поэтому появилась Септуагинта.
Иначе смотрели на синкретизм селевкиды. Для них эллинизм представлялся единственно правильной религией, и потому все остальные религии должны были склонить головы пред Зевсом. Иудеи попали в сложное положение. С одной стороны, эллинизм расширял кругозор, прививал стремление к поиску Истины, приближал к любви. Так, например, Антигон из Сохо призывал: «Не уподобляйтесь рабам, которые служат господину с целью получить вознаграждение, но будьте похожи на тех, кто служит господину бескорыстно, и да будет у вас страх Божий». С другой – происходило наступление на ценности Закона. Особенно это проявилось во времена Маккавеев. В Законе видели не просто спасение, это был образ жизни, выпестованный Законом, где любовь воспевалась с потрясающим благоговением. Вспомним 118 псалом!
Всем сердцем моим ищу я Тебя, не дай мне уклониться от заповедей Твоих. В сердце моем я сохранил слово Твое, чтоб не творить греха пред Тобою. Благословен Ты, Господи! Научи, меня уставам Твоим. О пути откровений Твоих я радуюсь, как о всяком богатстве. О заповедях Твоих размышляю и взираю на пути Твои. По милосердию Твоему оживляй меня, и буду хранить откровения уст Твоих. Навеки, Господи, слово Твое утверждено в небесах, истина Твоя в род и род.
Ты поставил землю — и она стоит, по определениям Твоим все стоит доныне, ибо все служит Тебе...
Я заблудился, как овца потерянная, взыщи служителя Твоего, ибо заповедей Твоих я не забыл.
Можно сказать, что Тора впечатывалась в сознание иудейского этноса. Вынужденно или невынужденно, но это вело к обособлению. «Община была обязана противопоставить брожению, охватившему мир, твердую веру, строгую этику, здравый смысл. Эта оборонительная позиция служила как бы цементом, скреплявшим камни церковного фундамента в эпоху эллинизма. Мы не найдем у законников смелости пророков или автора Книги Иова. Но до этих высот способны были подняться лишь немногие. Рядовой же человек мог дорасти до свободы, только руководствуясь Законом. Для такого человека необходимы были ясные практические ориентиры. Поэтому хакамы в своих кружках и раввины в синагогах неустанно трудились над тем, чтобы выковать характер иудея, оградив его от языческих соблазнов и искушений» (А.Мень).
В это время в иудейской среде появился человек, призванный приучить избранный народ к большей ревности к Закону. В историю он вошел под именем Иисуса сына Сирахова. Он считал, что знание закона – ключ к праведности. Без этого знания человек впадает в гордыню и повергает себя и своих ближних в неимоверные бедствия.
Гордость ненавистна перед Богом и людьми, и угнетение преступно перед ними. Царство переходит от народа к народу по причине нечестия и гордости. Что гордится прах и пепел, тело которого тлеет уже заживо? Сир 10,7-9
«Иешуа — проницательный психолог, он хорошо изучил человеческую природу и чужд романтических иллюзий.
Не советуйся с женою о сопернице ее и с трусливым — о войне,
с продавцом — о покупке и с покупателем — о продаже, с жадным — о благодарности,
с немилосердным — о благотворении, с ленивым работником — о его работе.(Сир 37, 11-12)
Но ирония мудреца не переходит в сарказм и мизантропию. Говоря о женских пороках, он не забывает и о доброй жене, этом венце совершенства; обличая алчных богачей, не отрицает возможности употребить имение во благо.
Книга Бен-Сиры поразительно многогранна. Наряду с советами относительно хозяйства в духе Гесиода или о воспитании детей в ней содержатся псалмы, поднимающиеся до уровня лучших творений священной поэзии. Однако Иешуа прежде всего — выразитель идеалов рядового человека. От него мы узнаем, чем жил, о чем думал и к чему стремился иудей накануне страшного испытания, которому неожиданно подверглась его вера. Странно, однако, что Апокалипсис Исайи и Книга Иова как будто бы прошли мимо мудреца. Это показывает, насколько сложной была жизнь ветхозаветной Церкви и как много было в ней независимых течений. Сам Иешуа, как мы уже говорили, соединил в своей книге две различные традиции. С одной стороны, она — произведение светского мудреца-хакама, а с другой— вдохновлена любовью к Торе и Храму, что резко отличает ее от Притчей и Экклезиаста» (А.Мень).
Но для Иисуса сына Сирахова Премудрость и Закон идентичны, они лишь по-разному выражают Божественную волю.
Я вышла из уст Всевышнего и, как облако, покрыла землю. Я одна обошла круг небесный и шествовала по глубинам бездны, Волнами морскими, и всею землею, и всеми народами и языками я владела. У всех у них я искала жилища, в чьем бы наследии мне водвориться.
Тогда заповедал мне Творец всяческих, и Создатель назначил мне место обитания. И сказал поселись во Иакове и в Израиле получи удел свои. Прежде века в начале Он создал меня, и во веки я нс скончаюсь.
Я служила пред Ним во Святой скинии, и затем утвердилась я в Сионе. (Сир 24, 3 сл).
И от человека зависит его путь, ему Господь даровал великий дар свободного выбора.
Когда Бог в начале сотворил человека, Он отдал ему во власть произволения его. Если захочешь—соблюдешь заповеди и будешь тверд в исполнении воли Его . Перед лицом человека жизнь и смерть, то, чего он захочет,—будет ему.(Сир 15, 14 сл).
Именно в эту эпоху, и это важно, наблюдается смягчение нравов в иудейской философии. Еще недавно, истребление врагов и грешников почиталось доблестью. Но сын Сирахов уже призывает иначе.
Не укоряй человека, обращающегося от греха, помни, что все мы виноваты.
Тот, кто мстит, получит отмщение от Господа, и Господь точно сочтет грехи его.
Отпусти прегрешения ближнему твоему, и тогда помолись, и простятся тебе грехи твои.(Сир 8, 6; 28, 1-2).
Что помогает преодолеть человеку его невзгоды? Сирах убежден: вера в Единого Бога. Причем вера не показная, но истинная, сердечная.
Не говори Он увидит множество даров моих, когда я буду приносить жертвы Всевышнему, Он примет. Жертва неправедного есть порочное приношение, и неугодны дары беззаконников. Не надейся подкупить Его, ибо Он не примет, и не надейся на жертву от неправедного стяжания, Ибо Он Бог правды и нелицеприятен. (Сир 7, 9; 34, 18; 35, 11-12).
Отец Александр Мень скажет: «Смертный, напоминает Сирах, не может равняться с Сущим, он должен благодарить Его за жизнь, которая ему дарована, и если она коротка—то такова небесная воля. Чем больше человек познает величие Творца, тем меньше чувствует себя вправе предъявлять Ему требования. Проходя по жизни, наслаждаясь ее дарами, трудясь для себя и других, исполняя Закон Божий, человек находит источник высшей радости в созерцании Славы Сущего».
Вспомяну я дела Божии и то, что я видел, расскажу. По слову Божию явились творения Его, и дела милости Его по велению Его. Он устроил великие дела премудрости Своей, Он один от века и до века,
Не прибавился Он, и не убавился, и не нуждается ни в каком советнике. Как прекрасны все дела Его (хотя можно видеть лишь искру их). Одно превосходит другое по своей красоте, и кто насытится, созерцая это великолепие? Сир 42, 15 сл.
И эту радость созерцания обязательно узрят не только иудеи, но язычники.
Ускорь конец и назначь время, чтобы все возвестили о великих делах Твоих. Услышь молитву рабов Твоих по милости к народу Твоему, Чтобы узнали все концы земли, что Ты Бог вечный. (Сир 36, 9, 18-19).
Но надо признать, что время, когда писалась книга Иисуса сына Сирахова внушало страшные опасения. В Иерусалиме восторжествовала патрия эллинофилов во главе с первосвященником Ясоном.
«В те дни вышли из Израиля сыны беззакония и убеждали многих, говоря: пойдем заключим союз с язычниками, окружающими нас, ибо, с тех пор как мы отделились от них, нас постигли многие бедствия. И добрым показалось это в глазах их. Некоторые из народа изъявили желание и отправились к царю, и он дал им право исполнять установления языческие... И сделали себя необрезанными, и продались, чтобы делать зло» (1 Макк 1, 11—15).
В довершении всего царь Антиох Эпифан, узнав о недовольствах и мятежах, возвращаясь с египетской войны устроил в Иерусалиме жестокую резню ревнителей Закона.
«Он приказал воинам нещадно избивать всех, кто попадется, и умерщвлять всех, кто скрывается в домах. Так совершилось истребление юных и старых, умерщвление мужей, жен и детей, заклание дев и младенцев. В продолжение трех дней погибло восемьдесят тысяч... и не меньше чем убитых было продано» (2 Макк 5, 12—14).
Это не могло не вызвать реакции. В народе началось глухое брожение. Еще более оно усилилось с приходом в Иерусалим полководца Антиоха Аполлония. Этот сборщик податей устроил настоящую бойню на площадях древнего города, не забыв осквернить и Храм. Но самое страшное заключалось в том, что в 168 году до Р.Х. Антиох повелел прекратить служение в Храме. «В декабре, в 15-й день месяца кислева 167 года, во дворе святилища был сооружен жертвенник Зевсу Олимпийскому. На восточный манер его велено было называть Ваал шамем, владыка неба. Но народ переиначил этот титул в шикуц мешомем, то есть «отвратительная гнусность» или «мерзость запустения» (А. Мень).
Начались репрессии. И в первую очередь они коснулись духовных вождей народа. Захватив старого учителя Элеазара, сирийцы потребовали от него отречения от Закона. Зная его твердость, они просили хотя бы и притворного отречения. На это Элеазар ответил, что единственное его желание—умереть как можно скорее. «Ибо недостойно нашего возраста лицемерить,—сказал он,—чтобы многие из юных, узнав, что девяностолетний Элеазар перешел в язычество, и сами из-за моего лицемерия, ради краткой ничтожной жизни, не впали через меня в заблуждение, и я тем бы положил пятно бесчестия на мою старость». Элеазара казнили. Но этим не ограничились. Сам царь Антиох прикажет казнить семерых юношей. Что двигало этими юношами, отказавшиеся вкушать идоложертвенное мясо? Во второй книге Маккавеев читаем: «Тот, кто принимает смерть от рук человеческих,-сказал один из братьев царю,-возлагает надежду на Бога, Который вновь оживит их. Для тебя же не будет воскресения в жизнь».
Ясно прослеживается идея воскресения. И эта идея не только тайна пророков Иудеи. Но уже и эллинский мир начинает узнавать ее. Более того, эта идея запечатлевалась мученичеством. Иудея становилась центром религиозной жизни Ойкумены. И это тогда, когда казалось, что вера пророков затухла и покинула мерзость запустения, каковым являлся иерусалимский храм. Но светильники истинной веры ушли в горы и пустыни. Особо популярной стала книга Даниила, в которой рассказывалось о твердой вере ревнителей Закона. Семь юношей и их мать были казнены с верой воскресение. В них была твердая вера, как и в друзьях Даниила, которые были брошены в печь огненную, но ангел, видя их веру, сохранил их неповрежденными. Это была победа над идолами, тем более, что ясно предсказывалось, что наступят времена царства Мессии. И все эти хищные царства язычников пройдут, как пар над водой, потому что они временны и имеют свои сроки, положенные Господом, Который явится и прекратит их существование.
Видел я в ночных видениях:
шел с облаками небесными
подобный Сыну Человеческому.
Он приблизился к Ветхому днями
и был подведен к Нему,
И дана Ему Власть и Слава и Царство.
И люди всех народов, племен и языков
стали служителями Его.
Владычество Его - владычество вечное,
И Царство Его не разрушится никогда (Дан 7,13-14).
Для каждого верного последователя Истины появлялась надежда. Наконец, люди перестали бояться смерти, которая есть всего лишь временный сон. Но истинная жизнь будет дарована только тем, кто следует путем Правды и преданности Богу.
В День Суда многие из спящих во прахе земном пробудятся:
одни - для жизни вечной, другие - на вечное поругание и посрамление.
А разумные будут сиять, как светила на тверди,
и обратившие многих к правде-как звезды, вовеки, навсегда (Дан 12,2-3).
Понимание, что преданность Богу спасительна, привело к тому, что иудеи восстали против своих гонителей. Матафия из рода Хасмонеев отказался выполнять повеления сирийского царя. «Даже если, - заявил он, - все народы и области, подвластные царю, послушаются и отступит каждый от богослужения отцов своих, и согласится с указом его, то я и сыновья мои и братья мои поступим по завету отцов наших. Помилуй нас Бог, чтобы оставить Закон и заповеди».
Начались знаменитые войны Маккавеев, в которых иудеи одержали победу, образовав независимое царство во главе с хасмонейской династией.
«При Хасмонеях на смену чудесам и вдохновению пришла обычная земная политика и дворцовые интриги. Тех, кто думал, что настало наконец царство правды и справедливости, постигло горькое разочарование.
Иудеи хотели оставаться истинным народом Божиим, а это меньше всего заботило царей-первосвященников. Хасмонеи не устояли перед обычным искушением властью, которое подстерегает всех самодержавных правителей. Они "сняли иго язычников с Израиля", однако ни на шаг не приблизили его к вожделенному идеалу.
Напротив, Хасмонеи сами превратились в деспотов, едва ли чем отличавшихся от языческих.
Нет необходимости описывать все перипетии этого правления. Его кратко и достаточно верно обрисовал Тацит, подводя итог истории Хасмонеев. По его словам, они "практиковали ссылки граждан, разрушение городов, убийство братьев, жен, родителей и прочие обычные для царей преступления".
Вот что получил Израиль вместо праведного мессианского Царства!» (А. Мень)
Совершенно естественно, что в народе началось движение в поисках истины. Во многом именно поиском правды и справедливости было обусловлено появление фарисейского движения. Именно фарисеи не дали угасить духовный огонь народного самосознания. Они раскрыли страницы Священного писания и заставили простой народ вчитаться в драгоценные свитки, где черным по-белому вычерчивалась история избранного народа и путь спасения. Однако чрезмерная казустика и любовь к ритуалам отталкивала простого иудея от фарисеев.
Те, кто явно ожидал Мессию, уходили в пустыни, становясь сынами света. Так себя называли ессеи. Они порвали и хасмонеями, и поддерживающими их саддукеями, не верящими в воскресение, и с верящями в воскресение фарисеями. В какой-то степени ессеи углубили раскол в иудейском эллинизированном обществе. Они создали особый орден, где все были равны перед Богом. У них не было рабов и господ. Социально их братство представляло собой общество примитивного коммунизма. Цель их жизни – изучение Св. Писания. «Они философствуют, - писал Филон, - по большей части с помощью символического толкования».
Современников поражал высокий моральный дух ессеев и их безупречная нравственность. По словам Филона Александрийского, их «любовь к добродетели проявляется в отвращении к стяжательству, равнодушии к славе и наслаждениям, в выдержке, стойкости, малых потребностях, умеренности, скромности, постоянстве».
Плиний называл ессеев «самым удивительным в мире племенем». Они признавали, что человек ничтожен перед Божественным величием. В найденных в кумране текстах читаем:
А я - создание из праха.
Что я такое?
Глина, смешанная с водою.
Для чего я сотворен?
И в чем моя сила?
Ты - Бог вечности,
И все пути Твои утверждены во веки веков,
И нет ничего вне Тебя.
Что такое человек, это ничтожество?
Нет у него ничего, кроме дыхания.
Как может он постичь Твои удивительные дела,
Если Ты его не наставишь?
Ты призвал меня по милости Твоей
И дал мне прощение ради полноты благости Твоей
И по безмерности Твоего милосердия
Чтобы достичь праведности кумранские насельники предлагали отказаться от стяжания, богатства и предать волю свою в руки Господа. Можно сказать, что в какой-то степени кумранская община подготавливала будущее царство Мессии. Однако яростное неприятие мира шло вразрез с любовью, которую нес Израилю Мессия. Это не могло не породить смятения. К тому же культура цивилизации настолько вошла в сознание своей универсальности, что отрицать было очень сложно по объективным причинам. К тому же Иудея вошла в первом веке до Р.Х. в состав Римской республики. Гней Помпей в 63 году взял Иерусалим, и отныне начиналась римская история Иудеи. Палестина стала, также как и Греция, и Македония римской провинцией. Она реально стала частью римо-эллинского мира. Этот мир был многоцветным. Рим пытался подражать Элладе в культурном отношении. Однако вместе с эллинской философией Рим воспринял и проблемы эллинской мудрости. Эллинские мудрецы так и не дали ответы на мучительные вопросы Бытия. В Рим пришли платоники, скептики, киники, эпикурейцы, последователи Аристотеля, стоики, обогащая этническую составляющую империи, но они пришли, лишь продолжая традицию, преломляя ее в новых исторических условиях, не неся фундаментальных изменений в основы мировоззрений.
Рим внешне становился все могущественнее и могущественнее, но внутри его разъедала разрушительная сила. «Мы отвратили от наспомышленья богов справедливых, Боги оказывать честь не хотят уже сборищам нашим. И не являются нам в сиянии света дневного», - писал в ту эпоху Катулл.
Ощущение духовной безнадежности вело к самоуничтожению. В первом веке до Р.Х. участились случаи самоубийства. Причем, философы разных школ оправдывали суицид, как вполне естественное прощание с ненужной жизни, как желание обрести покой.
Кто-то, наоборот, торопился радоваться прелестям временной жизни. Надпись на могильной плите I века до Р.Х. красноречива:
«О, брат, супруг, друг, не уставай пить и есть, напивайся, наслаждайся любовью, празднуй, следуй желанию сердца своего день и ночь... Ведь Запад-страна снов тягостного мрака; это место спящих в своих мумиях, не пробуждающихся, чтобы видеть своих собратьев, своих отцов и матерей; забыло сердце их жен и детей. Вода жизни, что на земле живущих, для меня-гниль... "Смерть всецелая"- имя того, кто всех связывает вместе, и все идут к нему, трепеща от страха; нет никого, на кого бы не взирал он, будь то бог или человек... он не слушает молений, не взирает ни на какие дары».
Причем пессимизм был свойственен не только римлянам и эллинам, но и иудеям. Александрийская Книга Премудрости так излагает взгляды людей, сочетавших дух Экклезиаста с эпикурейской философией:
Коротка и прискорбна жизнь наша,
и нет человеку спасения от смерти,
и не знаю, чтобы кто спасся из Преисподней.
Случайно мы рождены и после будем как небывшие.
Дыхание в ноздрях наших - пар,
и слово - искра в движении сердца нашего.
Когда она угаснет, тело обратится в прах,
а дух рассеется, как жидкий воздух.
И имя наше забудется со временем,
и никто не вспомнит о делах наших,
И жизнь наша пройдет, как след облака,
и рассеется, как туман, разогнанный лучами солнца
и отягченный теплотою его.
Ибо жизнь наша-прохождение тени,
и нет нам возврата от смерти.
Ибо положена печать,
и никто не возвращается.
Будем же наслаждаться благами сегодняшнего дня
и спешить пользоваться миром, как юностью
«Для греков и римлян гераклитовское "все течет" приобретало зловещий смысл, напоминая о бренности всего земного. Если "Я"-только краткая вспышка сознания в океане мрака, какой же толк в делах человеческих, во всех победах, империях, партиях? Любые усилия людей бесплодны: и индивидуума, и общество в равной мере ожидает уничтожение.
Неудивительно, что людей, у которых почва заколебалась под ногами, стала преследовать мысль о конце. Античный человек и прежде был склонен к трагическому взгляду на будущее; к тому же древний мир действительно близился к закату. Поражает другое: наряду с этим пессимизмом неожиданно затеплилась вера в спасение. Она давала надежду, пока еще смутную и неопределенную, предчувствие, что не все еще потеряно, что есть какие-то высшие силы, которые укажут человечеству выход из тупика» (А. Мень).
Но пока этих сил не было, душа пыталась найти ответы в мистериях, вступая в чарующую игру со смертью. «Душа, - писал Плутарх,- в минуту смерти испытывает то же, что испытывают те, кто посвящается в великие мистерии. И слова, выражающие это понятие, сходны; т.е. слова "умереть" и "быть посвященным". Сначала это блуждание наугад, извилистый путь, тревожное и бесконечное шествие в потемках. Перед последней минутой страх достигает крайнего предела: мороз по коже, дрожь, холодный пот ужаса. И тут вдруг взорам открывается волшебный свет: переходят к местам открытым и на луга, где звучат голоса и происходят танцы; священные слова, божественные видения внушают священное благоговение».
В мистериях Эллады, Востока и Египта пытались найти Того, Кто даст ответы на мучительные вопросы. Эти ответы мог получить только человек высокой нравственности. «Посвящение, - говорит Плутарх, - предписывающее постоянно умеренный образ жизни и воздержание от многих видов пищи и любовных услад, ослабляет разнузданность и любовь к наслаждениям и приучает людей пребывать в служении непреклонными и суровыми, целью чего является постижение Первого, Владычествующего и доступного только мысли; богиня призывает искать Его, и Он пребывает вместе с ней; рядом с ней и в связи с ней».
Культ Исиды становится наиболее распространенным, особенно в среде римской молодежи. Но в то же время происходила встреча с иудаизмом. «Наши законы, - писал Филон, - привлекают к себе всех: варваров, иноплеменников, греков, обитателей материка и жителей островов, на Востоке, Западе и в Европе».
Эти народы начинали понимать тщетность религиозного поклонения твари. Поэт явно эллинского происхождения, но знакомый с библейским преданием восклицал:
Зачем, о Эллада, ты веришь в людей, в смертных монархов,
Тех, что общей для смертных судьбы избежать не могут?
И для чего ты приносишь тщетные мертвым дары,
Жертвуешь идолам? Кто тебя ввел в заблуждение?
Кто научил оставить великого Бога?
Римский мир, в который входили Эллада и Иудея ожидали Неведомого. Объективно этот мир жил чаяниями будущего. Античность, начавшись мифологией, ее же и завершалась. Философия не давала ответов, их пытались найти в мифологических мистериях и Откровении. Душа требовала истины, и человек античного мира стоял в преддверии Ее. На самом деле его религиозное небо не было миражом и утверждением смертного из смертных, где воспламененный верой человек находил свой образ, увеличенный и перевернутый, как писал Михаил Бакунин. Оно было «живой жизнью», потому что потребность души, порой, в противоположность знанию, тянулась к пониманию Вечного Непреходящего.
В мир приходил Тот, кто давал ответы на вопросы, которые не могли разрешить ни Будда, ни Кришна, ни Конфуций, ни эллинские и римские мудрецы ни даже ветхозаветное предание, наиболее близкое к Воплотившейся Истине.
Это ощущение прикосновения к Правде незабываемо. Происходило возвращение к давно чаемому. С детства приходящие образы оживали, приобретая зрительные очертания Спасителя мира. Вся ветхозаветная история, вместе с мифологическими и философскими преданиями входили в духовный мир, который готов был к преображению этого культурного синкретизма. Душа подымала паруса ладьи, чтобы оправиться в путь, к иерусалимской гавани, где, возможно, было спасение личности, если она услышит спасительное слово Господа, и сама призовет Его, чтобы, по слову пророка Иоиля, спастись. Начиналась Новая история Бытия, когда человек начинал обретать смысл своего существования, возвращаясь к спасительным истокам, еще обетованных Адаму.
