После Сталина

Предлагаемая работа – не традиционна. Это не художественное произведение, даром что здесь есть отрывки из моей прозы, и не публицистика в привычном виде. Здесь нет сквозного сюжета и свода персонажей. Это, скорее, литературная мозаика, составленная в том числе из документов, свидетельств очевидцев, воспоминаний, что, по мысли автора, отражает нерв того или иного периода жизни страны... И в то же время сюжет тут есть: это наше – от одной даты до другой – минувшее... А сквозной персонаж – автор, чаще всего невидимый. С высоты прожитых лет мне потребовалось оглянуться на прошлое. А остановившись и оглянувшись, попытаться понять и по возможности показать, как на протяжении последних десятилетий происходило размывание устоявшихся понятий, утрата традиционных ценностей – добра, справедливости, милосердия, доверия, товарищества, преемственности поколений... Как подменялась истина, как шельмовалась правда, как на смену им тихой сапой вползали полуправда, а следом и подлая ложь. Как подтачивались устои, казалось, незыблемой державы, и что в конце концов привело к распаду Советского Союза, великой общности, мечту о которой, как о Беловодье, лелеяли наши пращуры и за которую в ХХ веке отдали жизни миллионы наших соотечественников.

 

Часть 1

 

 

Часть 2. ОтПОТель (1973 и далее)

 

1. Что увиделось в стране...

 

Вторая оттепель – я её называю ОтПОТель – началась, на мой взгляд, через двадцать лет – в 1973 году. Почему именно так? Потому что с этого года началась моя личная одиссея – большое странствие по стране, и я смог увидеть, чем она жила, наша держава, что в ней происходило и что творилось.

Я и до того уже изрядно «проездился по России», как советовал единомышленникам незабвенный Гоголь: под парусом прошёл почти по всем берегам Белого моря; поработал в Заполярье на Северном Тимане; пересёк на поезде всю страну и побывал на Байкале, на Дальнем Востоке и на Амуре... Но теперь меня повлекло надолго. Армия – Саратов и Куйбышев (Самара). После службы – Латвия (Латгалия и Рига). Потом возвращение в родные места, но снова дороги. Я побывал на Иссык-Куле (Киргизия), в Белоруссии, в Харькове, где жила тётя. В конце десятилетия – в Клайпеде (Литва), в Калининграде, где состоялся литературный семинар по маринистике. Ещё была Грузия, конкретнее Абхазия, куда возил группу туристов. В начале 80-х ежегодные экспедиции по местам боёв в Карелии. Потом снова Украина – Трускавец и Черниговщина. Короче, в европейской части СССР я побывал во всех республиках, кроме Армении и Молдовы. И картина впечатлений сложилась пёстрая.

Белоруссия и тогда, и теперь наша, русско-российская.

Украина предстала разной. В восточной части, примыкающей к России, сколько бывал, не испытывал ни косых взглядов, ни антирусских речей. Но в западной стороне – было дело. В 84-м году отправился в Трускавец. Купил курсовку, снял жильё. Причём в крохотной комнате, рассчитанной на двоих, поселился один, оплатив её полностью, – мне надо было закончить рукопись, которую обязался сдать в издательство к оговорённому сроку, а соседство помешало бы работе. Хозяевам бы радоваться – ведь они и при деньгах, и меньше хлопот с одним постояльцем. Так нет же. Всё чем-то недовольны были, хотя я из комнаты почти не выходил. Это, похоже, сидело в них, помимо их воли: русский – значит, чужак, даже если он не даёт никаких поводов для враждебности.

В Грузии (Абхазии) всякое было. Море, солнце, озеро Рица – красота. А хозяин дома, где были на постое, однажды обернулся этаким куражливым князьком. Я ему с вежливостью «бат`оно», то есть уважаемый, а он – со спесью да недовольством. Словом не бат`оно, а закаменевший батон... А другой случай. Два местных джигита в потёмках потащили в кусты двух русских девчонок-простушек, вышедших из кино. Я – руководитель туристической группы, ответственен за своих земляков, но разве можно пройти мимо разбоя. Девчушки, вырвавшись из хватких лап, вцепились в нас, как в спасательный круг. А абреки шли за нами и угрожали ножом. Мерзкое это ощущение, что и говорить, но страха не было, потому и не оглядывался. Стал совестить их законами кавказского гостеприимства, Фазиля Искандера вспомнил, уроженца Абхазии. Его «Сандро из Чегема» и мальца Чика, выдумщика и фантазёра. Короче, сорвалась охота у шакалов. «Ты кто?» – процедил тот, что был агрессивнее. «Журналист», – ответил я, не оборачиваясь и не удостаивая их взглядом. Так они и растворились во тьме, сверкая, должно быть, злыми глазами. Было? Было. Но и Фазиль был. Может, и его имя, тогда уже известное, повлияло на исход ситуации...

Азербайджан запомнился радушием. Я приехал с важной миссией – привёз последний поклон от бойца партизанского отряда Самарканда Мамедова, погибшего в Карелии: капсулу с тамошней землёй, а ещё ложку, помеченную его именем. Слёзы родных, благодарные слова и жесты близких и соседей сопровождали все те дни, когда был в Баку и особенно в Таузе, маленьком городке, где родился павший за нашу общую свободу воин.

А в Киргизии меня удивило, что аборигены – молодая чета с ребёнком – общаются на русском языке. Я высказал это на берегу Иссык-Куля, где познакомился с представителем республиканской власти: не утратиться ли так родной язык? Он мне объяснил, что киргизы – нация молодая, в языке многих понятий нет, вот они и культивируют русский язык даже на бытовом уровне.

Сказать, что уже тогда, в 70-х в державе нашей видны были брожения, нельзя. Партия сплачивала на основе интернационализма все её составные части. Телевизионная картинка братства народов, особенно на культурных форумах, фестивалях, ничего не скажешь, была впечатляющая. А за её пределами? Так ли уж всё было благостно? Из общего союзного бюджета, не скупясь, накачивали Прибалтику – уровень жизни в Латвии, Литве, Эстонии был выше всех по стране. На Кавказе тем же выделялась Грузия – как повелось потакать ей как родине вождя, так продолжалось и после его смерти. Но при этом и в Грузии, и в Прибалтике всегда существовало некое недовольство, и их по этой причине ублажали ещё больше. Порты Прибалтики и Грузии – парадные картинки. Там больше всех личных автомобилей на душу населения, капитальных дорог, больше всех жилищного строительства. Прочие республики жили куда скромнее. На севера за длинным рублём постоянно ездили шабашники – молдаване, азербайджанцы, закарпатские хохлы. Строили коровники, свинарники, силосные башни. Строили чаще всего тяп-ляп. Но других-то под боком не было – деревни наши обезлюдели, послевоенная поросль мужиков не задерживалась в деревне, уходя в ближние леспромхозы или ещё куда дальше, где было сытнее. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше.

По этой же причине шла и внутрисоюзная миграция. В республиканские столицы направлялись или ехали самостоятельно дипломированные специалисты разных отраслей. Проще было в Минск, Киев – не было проблем с языком.

 

2. Брат мой Виктор и... «самостийность», или Обречённая гореть синим пламенем…

 

Фото пятилетнего мальчика  – образ счастливого детства моих ровесников. В детстве я смотрел на него с любопытством, но без зависти. У меня не было такой матроски и такого красивого мяча. Я всё лето бегал в сатиновых шароварах или трусах, в тапочках или сандаликах и гонял с ребятами потрёпанный футбольный мяч. Теперь-то я знаю, что Витя, мой двоюродный брат и ровесник, тоже не был пай-мальчиком, который представлен на снимке. Тому подтверждение наше совместное с ним пребывание в донских местах, на родине наших родителей, где мы, подростки, было дело, лазили по садам и бахчам, азартно рыбачили, кажется, покуривали... А нарядила сынка тётя Маруся, сестра моего отца, думаю, исключительно для фотографии. В похожей матроске сфотографирован мой десятилетний отец, а за ним стоит, тогда уже четырнадцатилетняя барышня, тётя Маруся, которая в лютую голодуху 33-го года, к тому же лагерную, спасла моего будущего отца, тогда несмышлёныша, от голодной смерти...

А на другом снимке Виктор – в парадной солдатской форме в поры  действительной военной службы после окончания Харьковского политеха. Это под Москвой, год, наверное, 1971-й. Потом он пройдёт офицерские курсы, став лейтенантом с воинской специальностью «химзащита». И так совпадёт, что именно в эту пору начнётся строительство Чернобыльской АЭС...

 

Из документов КГБ о строительстве Чернобыльской АЭС

1-й документ

2 апреля 1973 года, гриф Секретно

Из поступающих в Управление КГБ при СМ УССР по Киевской области материалов видно, что на строительстве Чернобыльской АЭС имеют место случаи нарушения технических норм (строительство ведёт Управление строительства АЭС треста «Кременчуггэсстроя») (здесь и далее подчёркнуто мной – М. П.).

Так, при производстве бетонных работ на блок «Г» после снятия опалубки были обнаружены раковины на стыках фундамента, что явилось результатом недостаточного уплотнения при кладке бетона...

В начале 1973 года при производстве арматурных работ в приямке дренажных вод № 4 (главный корпус АЭС) было допущено расхождение между установленной арматурой и проектируемой, что влечёт за собой уменьшение прочности конструкций. При этом на исполнительной схеме были внесены изменения, отражающие ложное положение выпуском арматуры...

При приёмке работ по блоку «А» (фундамент, плита под реактор АЭС) в первых числах апреля с. г. было обнаружено, что арматура не соответствует запроектированной в сторону понижения прочности.

По проекту должна быть установлена арматура диаметром 28 мм из стали категории А-3 (предел прочности 3400 кг/см2). Исполнителем в фундаментальную плиту под реактор вместо указанной арматуры была установлена арматура из стали А-2 (предел прочности 2700 кг/см2). К тому же в рабочие чертежи путём подчисток внесены изменения в соответствие с произведёнными работами...

До сих пор не ведутся работы по сооружению ограждения внешнего периметра территории станции, отсутствует охрана, в результате чего имеют место случаи хищения строительных материалов.

(Подписи районного и киевского начальника КГБ: Фесенко и Тютюнник)

 

2-й документ

Докладная 24.VII.73                                                                                                                         Секретно

(В докладной за подписями начальника Киево-Святошинского РО УКГБ при СМ УССР по Киевской области майора Тютюника и ст. лейтенанта Гречаника сообщается, что на строительстве Чернобыльской АЭС продолжаются нарушения технологических процессов в строительстве)

...Особенно плохое положение с установлением гидроизоляции из битумной мастики и битума по бетонной подготовке под сооружение главного корпуса АЭС. Битум, уложенный на гидроизоляцию плиты машинного зала блока «Г» при испытаниях (на «К» и «Ш») показал температуру размягчения 45–60 градусов, в то время как проектом температура размягчения битума допускается не ниже 80 градусов.

Производством гидроизоляции занимается Чернобыльский участок КСУ (руководитель БРАЙМАН).

Несмотря на неоднократное указание БРАЙМАНУ со стороны комиссии по приёмке работ, производство гидроизоляции не улучшено.

До настоящего времени не решён вопрос по устройству ограды по периметру главного корпуса. Отсутствие ограды позволяет беспрепятственному проникновению на строительную площадку главного корпуса АЭС посторонних лиц, что может повлечь серьёзные нежелательные последствия.

 

3-й документ

Докладная, датированная 1978 годом, за подписью начальника Чернобыльского РК КГБ капитана Клочко со ссылкой на докладную 1975 года о продолжении нарушений на строительстве Чернобыльской АЭС, которые могут повлечь за собой травмы, аварии, «а в дальнейшем при эксплуатации реактора могут привести к чрезвычайным происшествиям»:,

– По лестничным клеткам ЛК-3 и ЛК-4 не сданы металлоконструкии косоуров и площадок, набор ступеней ведётся под неправильным углом наклона, ввиду чего ступени не опираются всей плоскостью на косоуры (несущие элементы лестницы – М. П.).

– Не сданы подкрановые пути и тормозные площадки машзала, которые также выполнены с отступлениями от СНиП (Строительные нормы и правила – М. П.) и проекта. Тормозные площадки имеют перепады по высоте до 100 мм и местами выполнены под углом до 8 градусов.

В дальнейшем эксплуатация здания с такими отклонениями от СНиП может привести к аварийному состоянию и даже обрушению конструкции...

...Заместитель начальника Управления строительства ГОРА В. Т., несмотря на неоднократные предупреждения со стороны кураторов ОКСа (отдел капитального строительства – М. П.) и инспекторов строительной лаборатории, дал указание по производству обратной засыпки ряда в в/о 64-66 блока «Г» первой очереди строительства АЭС, хотя на данном участке была повреждена во многих местах вертикальная гидроизоляция.

Несмотря на данные грубейшие нарушения гидроизоляции блока «Г» 1-й очереди, в ноябре 1978 года был осуществлён физический пуск второго энергоблока.

Такое же положение в настоящее время на второй очереди блока «А». По указанию т. Матвеева Ю. А. без сдачи комиссии была произведена обратная засыпка фундаментов с нарушением гидроизоляции.

Тт. Матвеев и ГОРА В. Т. прекрасно знали, что неустранение данного брака может привести в дальнейшем к проникновению грунтовых вод в помещение и обратно в окружающую среду, а как следствие к возможному заражению окружающей среды, однако оба сознательно пошли на грубейшее нарушение технологических норм ведения строительных работ, думая только о том, как быстрее сдать объект, и не заботясь о его будущем и возможных последствиях.

Руководство Управления строительства (т. КИЗИМА В. Т.) не осуществляет контроль за работой этих участков, а это может привести в дальнейшем к чрезвычайным происшествиям.

 

Дело, в конце концов, доходит до Москвы.

4-й документ

Комитет государственной безопасности СССР, Секретно, ЦК КПСС, 21.02.79 г., № 346-А

О недостатках в строительстве Чернобыльской АЭС

По имеющимся в КГБ СССР данным, на отдельных участках второго блока Чернобыльской атомной электростанции имеют место факты отступления от проекта, а также нарушения технологии ведения строительства и монтажных работ, что может привести к авариям и несчастным случаям. Ю. Андропов

 

Ещё через 5 лет, когда Чернобыльская АЭС уже введена в эксплуатацию.

 

5-й документ

1 марта 1984 год, № 239/363

РАПОРТ начальнику УКГБ УССР по городу Киеву и Киевской области генерал-лейтенанту Бандуристому М. З. об аварийной ситуации на 3-м и 4-м энергоблоках Чернобыльской АЭС

...На отметках на высоте 35, 39, 43 3-го энергоблока Чернобыльской АЭС происходят разрушения несущих и ограждающих конструкций помещения реакторного отделения, а именно трещин в плитах перекрытий, смещение ригелей и плит перекрытий, смещение навесных железобетонных и керамзитовых панелей. С учётом того, что ригели являются несущими конструкциями, на которые передаётся нагрузка от плит перекрытий, создавшееся положение представляет особую опасность для главного корпуса 3-го энергоблока...

...Наблюдения, проводимые членами комиссии показывают, что за последнее время (2–3 месяца) происходит дальнейшее сползание плит перекрытий с ригелей.

Предварительный анализ позволяет считать, что причиной этого является значительный перегрев стен барабанов-сепараторов из-за неэффективной работы теплоизоляции (минеральная вата), которая разрушается под воздействием на неё высоких температур и постоянного радиоактивного излучения.

Внутренние поверхности стен железобетонных конструкций, защищённые теплоизоляцией, должны иметь температуру не более 90 градусов по Цельсию, однако в настоящее время на поверхностях этих стен зафиксирована температура свыше 160 градусов, при которой бетон теряет свои свойства.

Для сведения сообщаем, что аналогичная ситуация складывается на 4-м энергоблоке ЧАЭС.

(Подписи начальника Припятьского горотдела УКГБ УССР по г. Киеву и Киевской области подполковника Ю. В. Николаева и ст. лейтенанта Шумаха).

До аварии в Чернобыле остаётся два с небольшим года. Виктор, мой брат, спит спокойно. Ему идёт тридцать седьмой год, он работает на химическом производстве, у него семья, всё или почти всё, как у людей. Но в последний день апреля 1986 года он будет поднят по тревоге вестовым и, собравшись на скорую руку, помчится к месту назначенного сбора...

Перечитываю документы спецслужб и недоумеваю. Вопиющие нарушения на каждом шагу. Одно дело, когда портачат на строительстве склада или свинарника – перекос там, нестыковка здесь, – но когда такое происходит на сооружении атомной станции, просто руки разводишь.

Строительство ведёт трест «Кременчуггэсстрой», управление строительства ЧАЭС создано на его базе. Это если бы закройщика верхней одежды поставили в обувной цех. Гидро и атом. Это же разные уровни всего комплекса работ и разные степени ответственности, тем более что после Днепрогэса на Украине и гидростроительства-то большого не было. А тут вдруг – извольте. Кто так решил? Почему? В этих документах ответов на эти вопросы нет. Они за временными рамками. Но вот что в связи с этим думается. Решение о «переквалификации в управдомы» утверждалось в ЦК Украины. Тут сыграли несколько факторов. Первый – самостийность, она никуда не делась в советские поры. «Киевское «Динамо» – лучшая команда СССР!» «На «Запорожце» ездят по всему миру!» «Криворожская сталь – всем сталям сталь!» А коли так, то и с атомом справимся. Второй фактор – местническое кумовство. Руководители крупных строительных подразделений – бывшие командиры батальонов, полков, партизанских отрядов. У них везде связи, свои люди. Им по пятьдесят, но они ещё в силе, а хватки им не занимать. Вот, как и всегда, их и бросают «на линию огня», тем более что впереди светят премии и ордена. «Как не порадеть родному человечку!»

По тем же причинам строительство, думается, и не остановили, когда стали поступать сигналы о вопиющих непрофессионализме, халатности, фальсификациях, прямом обмане... Тут республиканские партийные власти оказались заложниками «своих людей». Признаться в их некомпетентности, значит, и самим подставиться: а вы куда раньше смотрели? И вот на таком базисе круговой поруки год за годом и возводили на Украине атомную вавилонскую башню, хотя с неё уже всё сыпалось, потому что лепили её на авось, абы как, постоянно отступая от чертежей, инструкций, СНиПов и ГОСТов. Проектировщики и строители говорили на разных языках...

Тут не нужно было никаких диверсантов, чтобы довести Чернобыльскую атомную станцию до катастрофы!

Смотрю на имена в документах. Тут сплошь украинские фамилии. Одна только русская затесалась да, похоже, еврейская, а так хохлы. Сотрудники КГБ их выделяют особо, печатая прописными буквами: ГОРА В. Т., КИЗИМА В.Т. Матвеев Ю. А. пишется строчными рядом с возвышенной ГОРА В. Т. Причём в одном случае и без инициалов. Градация – как на египетских фресках: фараон всегда крупнее прочих. Впрочем, и еврейская фамилия возвышена прописными: БРАЙМАН. Правда, без инициалов. Ну, так шо ви хотите? БРАЙман он и есть БРАЙман – у него на роду так написано. И сами составители и получатели документов тоже щирые хлопцы – почти сплошь украинские фамилии: Бандуристый, Гречаник, Клочко, Тютюник, Фесенко, Шумаха... Стало быть, одни строили тяп-ляп, другие фиксировали эти ляпы, но до практических решений не доводили. А теперь в Киеве пеняют, что во всём виноваты москали.

Может, так и с «голодомором» было?! Пришла на Украину разнарядка на раскулачивание справных хозяев, а местные большевики, щирые хлопцы, обуянные троцкистским замахом, доставшимся от Хрущёва, возьми да и выдвини «встречный план», удвоив да и утроив эти цифры. Работать на полях да ланах стало некому. Вот так и возникла голодуха. А то всё москали да москали...

...И вот катастрофа – взрыв на Чернобыльской атомной станции. На 1 мая в Киеве, как и везде по Советскому Союзу, объявлена традиционная Первомайская демонстрация. А ветер с разверзшегося атомного вулкана дует как раз в сторону республиканской столицы. Взять бы да отменить эту опасную теперь демонстрацию, чтобы люди переждали радиоактивные воздушные потоки дома, взаперти. Это вправе решить республиканские партийные власти... Да где там! В 85-м, полгода назад, зав. идеологическим отделом ЦК КПУ назначен не без рекомендации Кремля Кравчук. Он пресекает все разговоры об отмене майских торжеств. Звонит Горбачёв. Ну что у тебя там, Леонид Макарович? Всё в порядке, Михал Сергеевич, – бодро врёт Кравчук. – Не волнуйтесь. Маленькая авария, – словно речь идёт об автостолкновении. Ну, ты давай там... – добавляет Миша-меченый. Словно роза ветров в ведении главного идеолога Украины, и он может перенаправить ядовитые облака мимо Киева... Они стоят друг друга, эти два прохвоста-флюгера, привычные нос держать по ветру.

А в это время Виктор, мой брат, во главе своего подразделения там, на Чернобыльской АЭС, отчаянно борется с огнём – огнём видимым и невидимым, сам подвергаясь его смертельному излучению.

Состав выбросов в эпицентре: 200 изотопов, 30 элементов. Сроки распадания: стронций 90 – 28 лет, отложения в костях; цезий – 30 лет; йод – 1720 лет...

Моему брату сполна досталось всё, что там светило...

Я не узнал Виктора, когда приехал в Харьков в 1989 году. От того мальчика в матроске, от того подростка, с которым мы бедокурили на Дону, от того бравого солдата с фото начала 70-х ничего не осталось. Он был вялый, малоразговорчивый, а глаза у него были смертельно больные. Мы сидели на скамейке против памятника Богдану Хмельницкому, и в ответ на мои попытки ободрить его, как-то растормошить Виктор, устало торкнув ладонью в грудь, сказал: «Душу мне выжгло, братец... Ничего там больше нет...». Словно и впрямь душа отлетела ещё от живого, посчитав его мёртвым.

 

3. Тень Троцкого и новые буржуа

 

На Балтийском флоте случилось ЧП. Причём в аккурат на очередную годовщину Октябрьской революции. Я тогда работал в латышской республиканской молодёжной газете, и в нашей журналистской среде эта весть разнеслась мгновенно: большой противолодочный корабль «Сторожевой», стоявший на рейде Риги, самостоятельно вышел в море, и замполит воинской части капитан 3-го ранга Саблин объявил его «территорией новой революции»...

«Комиссары в пыльных шлемах» давно ушли в небытие. И Лариса Рейснер – прототип комиссара из «Оптимистической трагедии» Вишневского. И Фурманов – автор «Чапаева», сам комиссар Чапаевской дивизии. Но в памяти и в литературе они сохранились. И Политрук Клочков в 41-м под Москвой – тоже. Потому что это всё живые или «списанные с жизни» личности. К середине 70-х таковых не стало. И не только потому, что иные обстоятельства и другая среда. Их просто не могло быть. Потому что живое дело и в центре, и на местах подменялось, как высказался Виктор Астафьев «В зрячем посохе», «орущим лозунгом».

По моим небольшим наблюдениям, тогдашние замполиты были самым слабым звеном в советской армии. В том числе, полагаю, потому, что не знали, чем занять себя. В нашей учебной роте под Саратовом комиссар, носивший «поплавок» пединститута, крепко выпивал. А уж на сельхозработах в подшефном совхозе старлей просто-напросто перепился и лежал заблёванный в борозде. Это на виду у солдатиков, которые затаривали в мешки картошку. Замполит радиороты в Куйбышеве (Самаре) оказался сквалыгой. Он назначил мне «дембельскую работу», приказав оформить Ленинскую комнату. На законный вопрос, где взять материалы – ватман, кисти, краски, клей, иллюстрации... – капитан пожал плечами: «Ищите!» А потом язвительно добавил о денежном переводе. Уже в армии я получил из заполярной геологоразведки тринадцатую зарплату. Через полгода-больше «награда нашла-таки героя». Доброхоты донесли о том замполиту. Его, похоже, заелала элементарная зависть. Ну, не показывать же ему было шрамы на ладонях, оставшихся от заполярных ночных вахт, когда лютый мороз и железо рвут с тебя кожу. Он, руками умеющий только козырять, всё равно бы ничего не понял...

Поступок замполита Саблина, нарушившего устав и присягу, выбивается из этого ряда. Но лишь тем, что перегревшись на своей пустопорожней должности и маясь от партийной рутины, кап-3 довёл ситуацию до крайности. Последним толчком к тому его шагу могло послужить что угодно. Может, тень Лейбы Троцкого, которого он начитался, помрачила сознание. Может, художественный фильм о лейтенанте Шмидте, чей образ романтизировала партийная пропаганда. Или, скажем, революционные очерки про команданте Че Гевару. Но, думается, бродильными дрожжами для того поступка стала общественная атмосфера, царившая в ту пору в Прибалтике.

Возможно ли подобное было на Северном флоте, на Тихоокеанском? И даже рядом, в Питере, точнее в Кронштадте? Исключено! А в Прибалтике, на окрайке СССР, близ Европы, случилось. Атмосфера там была совсем иная, не «нашенская», если не сказать прямо – антисоветская. Причём – и в русской среде.

Больше всего русских было в самой Риге. Порты рыбный, грузовой, институт гражданской авиации – вот в таких предприятиях и организациях чаще всего оседали выходцы из России. Город примерно на половину был латышским, на половину русским. Он так и жил обособленно двумя составляющими. Особого единения не было даже в смешанных коллективах: латыши – сами по себе, русские – сами по себе. Например, коллектив ведомственной газеты «Рыбак Латвии» состоял из двух подразделений – русской редакции и латышской. Основу русского номера латыши переводили на свой язык, добавляя какие-то свои корреспонденции. Но с нами они, по сути дела, не общались.

Это была тенденция. В рижских автобусах стояла мёртвая тишина, даже в тех, что ехали в «русские» рабочие районы – в рыбный или грузовой порт. Латыши помалкивали в силу характера, замкнутого и холодного. Русские – чтобы не выглядеть назойливыми, не раздражать аборигенов.

К середине 70-х были выпущены на свободу военные преступники – те, что служили в немецких частях, в том числе в СС, а также «лесные братья», которые терроризировали население до середины 50-х годов. В рыбном порту мне показали осанистого, даже сказал бы, щеголеватого, мужчину лет пятидесяти. «Бывший лётчик «Люфтваффе», – пояснил фотокор. – Работает здесь, в ремонтных мастерских».

А с «лесными братьями» я столкнулся в частном секторе на окраине Риги. Туда привели меня поиски съёмного жилья для своей семьи, которая жила в глубинке Латвии. Дом, адрес которого я вычитал в разделе объявлений городской газеты «Ригас балсс», был солидный. Силикатный кирпич, широкие окна, черепичная крыша, не дом – картинка. В просторной прихожей, куда, постучавшись, я вошёл, за столом сидели два крепких мужика лет пятидесяти. Они покосились на меня, но занятие своё не оставили, так как только что произнесли слово «прозит». Я объяснил цель своего визита, держа в руках номер газеты. Они неспешно закусили, и только тогда один из них соизволил повернуть ко мне голову. На мордатом небритом лице его блуждала презрительная усмешка. Он смерил меня своим прищуренным взглядом, закурил папиросу и выпустил в мою сторону струю дыма. Я стоял как проситель перед большим начальником. Роль совершенно несвойственная мне, в такой ситуации я никогда не бывал. «Ну а что у тебя в кармане, чтобы снять площадь в моём доме?» – с лёгким акцентом сказал он, вопроса тут не было, потому что следом прозвучал ответ: – «Вошь на аркане?!» Собутыльник его хмыкнул: «Так ему, Янис!» В другой ситуации я бы, пожалуй, возмутился. Чего комедь-то ломать! Нет – так нет. А тут стушевался. Русская женщина, которая давече дала направление моим поискам, тут же и остерегла меня, дескать, не советую туда ходить – там «айсорги». Кто такие «айсорги», я не знал, но сейчас догадался, что те самые «лесные братья». Меж тем хозяин вошёл в раж. Возможность всласть покуражиться над нищим «русским оккупантом» вдохновила его. Он принялся хвастаться, что все дома вокруг – и тот, и тот, и дальше... – это всё его собственность, он всему хозяин! «А ты передо мной – букашка», – добавил он и делано сплюнул. Ух, как вскипело моё ретивое! Вмазать бы по этой сытой харе, по этому урыльнику, чтобы он юшкой окропил своё застолье и это толсто настроганное свиное сало. Да тут же и осёкся. На столе долгие ножи, которыми, похоже, и свежевали того поросёнка. В них они враз меня и возьмут – опыта не занимать, а там в подпол – вон кольцо от лаза, а потом – на части – да в мешок и в какое-нибудь болото...

Надо ли добавлять что-то ещё, чтобы понять, какая в Латвии, где мелкобуржуазное мешалось с националистическим, была атмосфера?! За внешней пристойностью таилась подчас откровенная злоба. За улыбкой – фига в кармане. А постоянно тлеющее раздражение усиливал обыватель с той и с другой стороны.

Свою лепту в ту атмосферу вносила и газета «Советская молодёжь», где одно время я работал. На первой полосе лозунги к очередному пролетарскому празднику, а на третьей – рецензия на спектакль Русского театра по пьесе Радзинского – и в ней кусок монолога, снятый цензурой в Москве и Питере... На открытии – очерк о знатной доярке с её портретом, а на четвёртой – репортаж из концертного зала, где выступил африканский ансамбль. Фотографии доярки и вольной темнокожей танцовщицы с напрочь распахнутой грудью – как земля и небо. Раздел «Оса» острее, чем «12 стульев» в «Литературке» – тут печатаются сатиры, которые никогда бы не появились в центральных изданиях. И тут же из номера в номер публикуются большие отрывки из книги Василия Аксёнова «Круглые сутки нон-стоп». Далеко укатилась аксёновская муза, когда-то навеявшая писателю обаятельные повести «Коллеги», по которой был снят фильм, и «Затоваренная бочкотара», да и сам он стал эмигрантом, этаким самодовольным буржуа. Мне его новая прорезиненно-американизированная беллетристика, ровно соответствующая жвачка, не глянулась. Воспевающая западные ценности, она могла быть интересна обывателям да ещё еврейской части сотрудников, которые организовали публикацию. Не исключено, что та публикация стала для них некой грин-картой. Ведь иные из них через несколько лет оказались за кордоном.

Например, Пётр Вайль, который стал известным литератором, пропагандистом словесности. В соавторстве с Александром Генисом он выпустил книгу «Русская кухня в изгнании». Рассуждения о словесности в ней перемежаются рецептами. Честно скажу – такое чтиво не по мне. Всё же котлеты отдельно, а крылья Пегаса отдельно. Но хорошо уже то, что в политику Вайль не вляпался. А вот Илья Героль, другой сотрудник «Советской молодёжи», блестящий журналист, погрузился в неё целиком. Оказавшись в США, он попал в президентский пул, стал одним из советников Рейгана. Потом сделался политическим обозревателем, написал книгу о Романе Абрамовиче. А переехав на жительство в Канаду, на своём сайте регулярно выставлял комментаторские колонки. Причём какие! С учётом того, что в Канаде ошивается большая диаспора недобитых бандеровцев, расхваливал киевский майдан, напрочь отрешившись от своих соплеменников, замученных теми же бандеровцами в Бабьем яру. Одна из последних его колонок в ЖЖ (26.12.2014) называлась «Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», и речь там, понятно, шла о гибнущей России. Это был тот случай, о котором говорил ещё Пушкин, – нечего иностранцу лезть в русские дела... Я высказался тогда по полной программе, припомнив всё, что увидел и услышал когда-то в «Советской молодёжи», и прежде всего то, что было связано с Ильёй Моисеевичем. Статья моя «Чьи корабли тонут?» с подзаголовком «Диалог через океан» вышла в январе 2015 года на сайте «День литературы». С мая того же года Илья Героль более не выставил в ЖЖ ни одной статьи и, похоже, совсем ушёл из Интернета.

А на концовку этой главы вот ещё о чём. Авторами многих публикаций в «СМ», где «два пишем один в уме», были и русские газетчики. Такого не могло быть, например, в упоминавшейся газете «Моряк Латвии», где мне тоже довелось работать. Там редактором был Сергей Фёдорович Виноградов, в прошлом фронтовик, разведчик. А в «СМ» такое случалось сплошь и рядом. Молодые русские газетчики были искренни в своих стремлениях оживить общественную жизнь, вымести сор из избы. Но постоянная фига в кармане сыграла с ними злую шутку. После переворота и утверждения «независимой» Латвии иные русские журналисты оказались не у дел, иным пришлось менять профессию, абсолютно всем им учить латышский язык и сдавать на знание оного экзамены. И даже сдав такие экзамены, как-то адаптировавшись в новых условиях и смирившись с новыми порядками, которые напоминали оккупационный режим времён Гитлера, они в новой Латвии всё равно остались гражданами второго сорта или унтерменшами, как таковых называли в годы немецкой оккупации. Потом иные из этих коллег кусали локти, да уже поздно было...

 

4. Вода живая и вода мёртвая. Из опыта сопротивления

 

Вода камень точит. Тем более если это живая вода. То же самое – и слово. Оно воздействует не вдруг, чаше всего незаметно, исподволь. Но рано или поздно оно сокрушает преграды...

Разговоры о так называемом проекте века, или, иначе говоря, проекте поворота северных рек на юг, велись давно. Слухами в пору застоя, когда они были едва ли не единственным источником информации, земля полнилась. Но лично мне, как, сдаётся, и большинству сограждан, эти разговоры казались если не вымыслом, то явным прожектом. Думалось так: если это и произойдёт, то очень не скоро, при этом далеко и уж во всяком случае не в нашенских местах. Но тут грянул 85-й год – и вдруг донеслось, что уже начались земляные работы. И не где-нибудь, а на Онеге – реке моего детства.

Поначалу я не поверил – не может быть. Стал уточнять. Оказалось, факт. В верхнем течении Онеги открылся карьер «Мяндуха» – один из объектов цепи переброски. И стало быть, проект – это не вымысел.

Что будет с Онегой? Что станет с Двиной, с Печорой? Что будет с деревнями, раскинувшимися на этих реках? С людьми? Вопросов возникла масса. Сердце чуяло – надвигается беда. А ответов на них не было. Вернее, были. Но какие? Те, которые диктовали руководители проекта и деятели Минводхоза. Они как раз зачастили в наши края.

К чему сводились их разговоры? Только к одному – проект блестящий, проект безвредный, реализация его сулит невиданные перспективы, в том числе и северному краю. А в ответ на сомнения они устало-снисходительно опускали глаза, дескать, что с товарища возьмёшь, если он недопонимает, и столь же снисходительно объясняли. Да, дескать, будут некоторые издержки. Кое-что подтопит (ласково-то как: «подтопит»!). Но кое-что. Ну, там Каргополь. Ну, там десяток-другой сёл и деревень. Ну, там заливные луга и пашни. Зато какие блага это сулит, какие перспективы!..

Сейчас-то я иронизирую, вспоминая это, а тогда сердце обмирало.

В селе Турчасове – это в среднем течении Онеги – на тамошнем кладбище покоятся мои дед и бабушка. До кладбища от берега рукой подать. Тем более что оно находится вблизи старого русла, которое в половодье оживает. Пойдёт нагонная волна – погост захлестнёт, гробы вывернет. И тогда... Одна мысль, что понесёт эти утлые, истлевшие лодки не по мифической Лете – по Онеге, по реке, которую они так любили, и начнёт крутить и крушить – эта мысль приводила в ужас. Надо было что-то делать. Но что?

В начале того же, 85-го года я – в ту пору ответственный секретарь «Северного комсомольца» – подготовил небольшую тематическую подборку. Туда вошли одна динамичная речная фотография, стихотворение Ольги Фокиной («У Двины хотят отрезать голубой её приток») и статья бывшего начальника Онежской сплавконторы М. С. Назарова. Стих прошёл нетронутым – он уже был пропущен в «Нашем современнике». А статью цензура потрепала, выхолостив из неё цифры и смазав главные мысли о пагубности переброски.

Всплеск от этого пробного камешка – я и тогда это понимал – был слабый. Ту трясину такими средствами было не прошибить. Но в условиях архангельского безмолвия и это было гласом.

Пытаясь продолжить тему переброски, я подготовил интервью с заместителем председателя Каргопольского районного общества охраны природы В. А. Громовым. Он тогда только что вернулся из Москвы, где проходила, если мне память не изменяет, очередная экспертная комиссия. Увы – интервью, уже свёрстанное в полосе, по требованию цензуры было снято. Вето объяснялось тем, что тема переброски находится в ведении Гидромета CСCP, и всякий материал должен пройти там согласование. Что тут было делать! Не теряя времени, я послал текст на визирование в Москву и стал ждать. Ответ пришёл. Но какой! Семь строк! А смысл его сводился к тому, что не надо лезть не в своё дело. То есть всяк сверчок знай свой шесток. Ух, и злость меня тогда охватила! Немедля сел к столу и написал письмо в Москву, да ни куда-нибудь, а в ЦК. Да! Я, никогда не состоявший в партии, обращался в её верха, потому что в ту пору это была главная инстанция страны. Вот текст того письма. Копия сохранилась в моём архиве:

Уважаемые товарищи! Хочу высказаться по поводу взаимоотношений печати и цензуры, то бишь управления по делам охраны гостайн или коротко – лита.

Лично у меня в последнее время произошло с этим органом две стычки. Случаи по сути разные, но исход у них один – крест цензорского карандаша. Не подумайте, что собираюсь жаловаться. Если бы дело было только в авторских обидах, поверьте, писать бы не стал. Дело – в принципе, в сути подобных стычек. Но чтобы не быть голословным, вынужден кое-что проиллюстрировать.

В нашем региональном издательстве готовится моя книжка «Отцовский окоп». Речь в ней идёт о военно-патриотической работе. Тема эта ответственнейшая, здесь очень высока цена каждого слова, тем более слова ветерана, слова фронтовика. Однако создаётся впечатление, что иные работники цензуры (имею в виду областную) не понимают этого. Вот фрагмент из будущей книжки:

«За перекуром подоспел чай. Все дружно принялись за бутерброды. Тут сам собой возник вопрос о хлебе.

– Хлеба хватало, – сказал Михаил Матвеевич,– но лишки, признаться, не было. Пришёл, помню, политрук, точно такой же вопрос задал. Солдаты в ответ: «Хватает». «А остаётся?» – «Остаётся!» – «А куда деваете?» – «А съедаем». Вот так было дело. Ну, а перед наступлением паёк съедался подчистую. Зачем, говорили солдаты, добру пропадать, когда перед тобой два наркомата: либо Наркомздрав, либо Наркомзем...»

Слова «когда перед тобой два наркомата: либо Наркомздрав, либо Наркомзем...» (важное, на мой взгляд и по мнению редакторов книжки, свидетельство фронтовика) уже в гранках по требованию цензуры были вычеркнуты.

– Почему? – обратился я к начальнику областного управления Поспелову. – Здесь что, дискредитируются основы государственности или подрывается чей-то авторитет? Ведь в газете «Северный комсомолец» эти строки уже проходили...

– А зачем это? – ответил он вопросом на вопрос.

– То есть как зачем? – не понял я, – так любое слово можно вымарать. – Стал убеждать, горячиться, но в ответ услышал то же самое «зачем?». Других аргументов, как я ни добивался, ответственный чиновник не привёл. И я понял, что спрашивать о других вычёркиваниях вообще не имеет смысла. Для такого не важно, что перед ним – инструкция по технике безопасности или живое слово ещё живого фронтовика. На всякий случай он это укоротит. И даже если до него что-то дойдёт потом, такой никогда не сознается в собственной, мягко говоря, необъективности. Честь мундира для него дороже!

Второй случай иллюстрирую текстом интервью, предлагавшимся для публикации. Это отклик на тревожные запросы наших читателей. Текст был снят с газетной полосы по требованию цензуры в соответствии с очередным дополнительным циркуляром, датированным февралём нынешнего года. Я отправил его в Гидромет, в ведение которого поступила эта тема. Но, как видите, получил ответ, мало чем отличающийся от того самого «зачем?».

Создаётся впечатление, что и там защищают чей-то мундир. Больше того – преследуются некие ведомственные интересы. Авторы проекта переброски северных вод, не уверенные в своих разработках, путём вето скрывают, к чему может привести их эксперимент, а представители Гидромета потворствуют этому. Как иначе можно объяснить эту «формулу умолчания»? В таких условиях проектанты заведомо находятся в более выгодных условиях, чем противники проекта: пресса нейтрализована, общественное мнение отключено. Отдельные попытки гласности, подобные интервью некоего провинциального газетчика, легко кроются семью строчками на фирменном бланке.

«Тенденциозно освещаются вопросы»... – пишет эксперт Сивопляс. А ущерб от реализации проекта занижается не тенденциозно? И чья тенденциозность более корыстна – Громова, который печётся о судьбе края, о судьбе своих земляков, или Березнера, который личные амбиции прикрывает государственными интересами?!

К чему я это всё говорю? А к тому, что в условиях коренных изменений в нашей внутренней политике цензура в нынешнем её виде – анахронизм. Она наносит вред нашему делу. Вред как экономический, так и нравственный.

Блюсти государственную тайну, оберегать в секрете наш военный потенциал надо. Тут двух мнений быть не может. Но почему к государственным тайнам отнесены вопросы охраны окружающей среды? Не покрывается ли тем самым чье-то головотяпство, нерадивость, халатность? Почему нам велят закрывать глаза на сбросы химических отходов в наши реки? Почему мы не можем писать о варварском уничтожении тайги?

Год за годом «вечевой колокол» нашей печати обматывается ветошью старых и новых циркуляров, и он сипит и хрипит, как одышливый старик. Снимите же, наконец, с него эти вериги!

Моё глубокое убеждение: цензура с её старым бюрократическим аппаратом – колоссальный барьер на пути нового. Этот орган необходимо ликвидировать либо хотя бы реорганизовать в соответствии с духом времени. Только при этом условии можно добиться, что наша печать, особенно областная, выйдет из длительного застоя.

С уважением Михаил Попов, ответственный секретарь областной молодёжной газеты «Северный комсомолец».

Перечитываю сейчас это письмо и удивляюсь: до чего же я был наивный! Критикуя цензуру, я апеллировал к той самой инстанции, которая и создала эту церберскую службу. В итоге всё вернулось на круги своя. Письмо моё из столицы «спустили» в область, и оно по иронии судьбы попало к одному из активнейших пособников переброски.

Не стану вспоминать о тех «коврах», на которые меня вызывали, о всех разговорах и беседах, которые со мной проводились, о всех обвинениях (в том числе публичных) в моей политической близорукости. Не в этом дело. Послушайте, что было дальше.

Карьер «Мяндуха» вскоре стал кипучей комсомольской стройкой. Аналогичные работы, как сообщали коллеги из Вологды, шли в их местах. Словом, прожект стал проектом. Больше того – реальностью. Текст о переброске части стока северных рек был включён в проект «Основных направлений экономического и социального развития СССР па 1986–1990 гг.». А это, по нашим тогдашним представлениям, значило, что назад пути нет.

Господи! До чего же было худо! Всем своим существом, всем нутром я чуял нарастающий гул, словно прямо на меня катилась смертельным валом застойно-мёртвая вода.

Никогда прежде я не испытывал такого отчаяния, такого бессилия и ещё, пожалуй, одиночества. Угроза нависшей беды до многих по причине отсутствия информации просто не доходила. И вот тут-то свою роль сыграло печатное слово.

Я не обольщаюсь насчёт возможностей провинциальной прессы. Они ограничены и сейчас – в пору относительной полузадушенной гласности. А тогда и подавно. Но душа-то болела. И вот в рамках обсуждения проекта «Основных направлений» мне удалось высказаться по поводу переброски уже более или менее напрямую.

«Сторонники бережного, вдумчивого отношения к Природе решительно отвергают идею переброски северных вод на юг, – говорилось в публикации «Течение северных рек». – Своё мнение они подтверждают основательной практикой, многолетними исследованиями и наблюдениями, наконец, печальными аналогами, о которых сообщают. А проектанты и их союзники? Всe их аргументы в защиту своих разработок не выдерживают никакого серьёзного анализа. Неуверенность их чувствуется и в том, что они чураются огласки, не решаются выступать с открытым забралом, прибегая к всевозможным формулам умолчания».

Скажу честно, я не рассчитывал на большую реакцию. Меня побуждала невозможность молчать. Но случилось удивительное.

Через день-два после выхода газеты ко мне в редакцию пришли два паренька. Они молча протянули тетрадку. Это была обыкновенная школьная тетрадка, в каких, судя по возрасту, ребята ещё недавно писали формулы и решали задачи. Но эта оказалась особенная. На открытии была приклеена вырезка моей публикации. А под авторским именем в два столбца стояли подписи. То были имена архангельских портовиков, которые высказались в поддержку моего выступления. Собрали эти подписи молодые рабочие портофлота, а двое из них – Евгений Блохин и Михаил Кондаков – доставили списки в редакцию.

Что я ощутил, получив такую поддержку, – не передать. Те подписи как бы ожили, наполнились могучим содержанием. Я почувствовал, что не одинок. Словно за моей спиной и впрямь вытянулась колонна единомышленников, шагающих в два ряда.

Я не одинок, ликовало всё моё существо, так же как я, думают многие земляки. Нас сотни, нас тысячи. Теперь мы вместе. Мы сплотимся. Мы грудью встанем против дьявольского замысла!

Тот, кто испытывал идеологический гнёт и всевозможные цензурные рогатки, думаю, поймёт меня. За долгие месяцы гробового молчания в архангельской прессе наконец-то произошёл прорыв – пусть крохотный, маленький, но прорыв. Капля живой воды просочилась-таки сквозь железобетонные препоны.

Обольщаться, впрочем, было ещё рано. Авантюра, которой слепо потворствовали местные власти, раскручивалась. Требовались какие-то новые действия и шаги.

Первым делом я позвонил художнику Валерию Федухину, чей плакат «Вода – кровь земли» сопровождал мой газетный текст, и предложил подумать над плакатом о переброске. Валерий откликнулся незамедлительно. Через день щит размером примерно метр на полтора лежал на моём рабочем столе. Плакат оказался лаконичным и эмоциональным. Дельта Двины, пересеченная скальпелем надписи «Проект сброса части вод северных рек на юг», представляла собой обескровленное сердце. Вверху крупно алела строка «Мы против!». А внизу мерцали подписи.

Я, не мешкая, связался с портофлотом. Парни – Евгений и Михаил – явились, как по тревоге. Мы стали обговаривать, где и как организовать сбор подписей. От торговых точек я их отговаривал – мне казалось, что гражданская акция несовместима с торговым залом. Но они сделали по-своему и, как потом выяснилось, развернулись не где-нибудь, а в центральном универмаге.

Дальнейшие подробности опускаю. Скажу только, что реакция официальная и народная была далеко не одинаковой. А ребята собрали под тем плакатом несколько сотен подписей.

Плакат и подписи решено было направить в Москву – туда, где решалась судьба переброски. Я взялся разыскать надёжного адресата и стал накручивать диск телефона. Не знаю, насколько пострадал скудный редакционный бюджет, но выйти на нужных людей оказалось делом нешуточным. Например, автора одной из страстных и убедительных статей доктора экономических наук, эксперта ООН по окружающей среде М. А. Лемешева удалось разыскать через пятого или шестого абонента. Но это ещё не всё. Слышали бы вы, какие эмоции раздались в ответ, когда я рассказал ему о флотских парнях. И чего было больше – удивления, радости или недоверия, – не знаю. Ведь архангельский угол, как он выразился, до сего времени, по сути, помалкивал или же дул в дуду перебросчиков.

Плакат с подписями вскоре был доставлен в Москву. Он влился в общий поток протестов, растворившись в нём, точно капля в океане. Говоря так, я подчёркиваю, что не преувеличиваю значение нашей акции. Роль её не велика, как роль той самой капли. Но, по большому счету, без капли нет и океана.

Капля за каплей – горячее слово патриотов, голоса тысяч неравнодушных людей, душой радеющих за судьбу Отечества, широкое общественное мнение – живая вода сыновней тревоги всё же пробилась сквозь идеологические плотины, сквозь препоны бюрократии, ведомственные барьеры и предотвратила беду. Проект переброски северных вод на юг был снят с «повестки дня». Как тут было не радоваться! И мы радовались, что всем миром остановили пресловутую ПЕРЕброску. Кто бы тогда знал, что надвигается новая беда – ПЕРЕстройка, которая потрясёт не один регион, а всю страну, всю нашу большою Родину...

 

(Продолжение следует)