Среди непреходящих духовных ценностей России выделяется «симфония властей», формула которой была заимствована на Русь из Восточной Римской Империи и успешно адаптирована к особенностям русских царско-церковных отношений, во многом способствовав формированию отечественного государства. Исследуя ее религиозно-правовое содержание и субъектный состав, авторы отстаивают мнение о том, что в современных условиях отделения Церкви от государства и отсутствия царствующего монарха, речь может идти не о «симфонии властей», а о государственно-церковных отношениях, которые имеют свою специфику и положительные результаты своего сегодняшнего развития.

Введение

Эсхатологическое осмысление истории, духовного и правового опыта Отечества, наследственно принявшего на себя как Третий Рим миссию Катехона от погибшей Византии, не может быть плодотворным без самого пристального внимания к одному из важнейших принципов христианской государственности, который был положен нашими предками в основу Богоданного феномена властной организации жизни и быта Русского народа. Этим принципом является «симфония властей», установленная римским Императором Юстинианом в 534 г. от Рождества Христова[1].

Спустя тысячу лет развития отечественной государственности, мы можем со всей очевидностью констатировать, что «симфонию властей» следует отнести к ее традиционным духовным ценностям. Она позволила установить и развить царско-церковные отношения в монархической России до высочайшего уровня, когда Император Всероссийский обладал властью Главы Церкви, был верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры, блюстителем правоверия и всякого в Церкви святой благочиния (ст.64 ОГЗ РИ 1906).Тем самым, сохранялось первенствующее и господствующее положение Христианской Православной Кафолической веры Восточного Исповедания (ст. 62 ОГЗ РИ 1906), а значит и благоприятные условия для спасения царских подданных во Христе Иисусе. Соблюдался также и баланс этноконфессиональных интересов между государствообразующим Русским народом и другими большими и малыми народами Российской Империи, в том числе, принадлежавшими к иным вероисповеданиям.

Царско-церковные отношения, имеющие в своем активе со времени Стоглавого собора 1551 г. до марта 1917 г. триста шестьдесят шесть лет благодатного духовного и законодательного опыта развития, помноженного на шестисотлетнюю правовую традицию княжеско-церковных отношений со дня Крещения Руси, всегда привлекали к себе особое внимание. Сегодня, в условиях обращения государственной власти и народа России к своим самобытным корням, вопрос отношений между государством и Церковью стал предметом оживленной публичной дискуссии, главными вопросами которой стали: 1) Сущность и структура содержания «симфонии властей» в ее исторической интерпретации, включая ее восприятие на Руси; 2) Субъектный состав, положенный в основу правоотношений, возникающих вследствие взаимодействия «священства» и «царства»; 3) Возможность адаптации идеи «симфонии властей» к церковно-государственным отношениям в современной России.

Сущность и структура содержания «симфонии властей» в ее исторической интерпретации, включая ее восприятие на Руси

Заимствованная из византийского духовного и юридического наследия в законодательство Третьего Рима, идея «симфонии властей», получила здесь свою русскую национальную интерпретацию, сохранив при этом свое главное содержание. Ее глубокий богословский смысл, заложенный в правовую норму государственного закона, отразил особенности законодательного регулирования отношений между двумя видами власти - царской и духовной.

Общепринятые представления о «симфонии властей» как о взаимодействии двух властных субъектов верно выразил историк Е.И. Смирнов, исследовавший этот вопрос в Византийской Империи. Он писал: «…когда христианство сделалось религией господствующей в империи, Церковь вступила в тесный союз с государством как учреждение, вошедшее в круг государственной и общественной жизни. Вследствие этого союза между Церковью и государством установились тесные отношения, характеризуемые, с одной стороны, влиянием государства на жизнь Церкви, с другой – влиянием Церкви на жизнь государства»[2].

На констатации этого статуса единство взглядов исследователей на «симфонию властей» в целом заканчивается. Начинаются споры вокруг понимания религиозного и правового смысла византийской формулы.

Сегодня научная дискуссия по этим вопросам ведется не только и не столько относительно теоретического содержания самой формулы и ее историко-правовых последствий для византийского империализма и российского самодержавия, сколько в русле ее практического применения для построения законодательно сбалансированной современной системы верховной власти в условиях заметного влияния Русской Православной Церкви на религиозную и общественную жизнь России, на выбор ее будущего.

Очевидно, в этом кроется причина новой волны внимания к истории и юридическому оформлению отношений государства и христианской Церкви в Византийской империи и монархической России, в основе которых лежала «симфония властей», воспринимаемая многими в качестве непреходящего идеала православной церковно-государственной организации[3]. При этом, наиболее активно изучается вопрос эволюции взаимоотношений государства и Церкви, активизируется поиск их варианта в интересах России ХХI в., а доктринально-правовой смысл «симфонии властей» остается без должного внимания и методологического инструментария. В результате возникает ошибочное представление о возможности применения формулы «симфонии властей» в условиях конституционного запрета в России на государственную идеологию и сохранения принципа отделения Церкви от государства.

После принятия Миланского эдикта 313 г. («закон, для христиан совершенно превосходный»)[4], которым в Римской Империи было признано право христиан на исповедание своей веры, защита интересов Церкви, включая сохранение неприкосновенности ее святых догматов, постепенно стала основополагающей государственной задачей Византии. «Не потому, что непоругаемая вероисповедная истина, - как верно пишет Ф.Л. Курганов, - нуждалась в санкции государства, а потому, что временное бытие человеческого рода на земле требовало особых условий для достижения вечного блаженства на небе»[5]. Иначе говоря, вопрос государственного устройства Империи понимался византийским, глубоко религиозным по своему содержанию, правосознанием, как неотъемлемая часть Божественного домостроительства.

Столь уникальное сочетание римского права и христианского мировоззрения дало неповторимый образец юридической мысли Второго Рима, положенный впоследствии в основу построения христианской государственности в России, который упал на «на младенческую почву зарождающейся Руси сразу в наиболее сильных и созревших формах»[6]. С самого начала формула симфонии была перенесена сюда без каких-либо предварительных изменений, которые могли бы учесть самобытность традиций русского государственного строя. Ее приспособление к новым реалиям произошла позднее, в силу включения ее текста в российское законодательство и по мере ее освоения в целях правоприменительной практики регулирования царско-церковных отношений.

Юридическим документом, получившими статус соборного законодательного акта, утвержденного Венценосным самодержцем Иваном IV, в котором идея симфонии нашла свое отражение, стала 62 глава Стоглава 1551г.

Текст перевода, сделанный для Стоглава гласит: «Великiя же инех, иже в человецехъ два еста дара Божiя, от Вышняго дарованна человеколюбiя, Священство же и Царство. Ово убо Божественнымъ служа се же человеческими владея и печется, от единаго же тогожде начала обоя происходятъ человеческое украшаютъ житiе. Якоже ничтоже тако бывает поспешенiе царству, якоже Святительсткая честь. О обеихъ самехъ техъ присно вси Богови молятся. Аще бо они непорочни будутъ во всем и къ Богу имутъ дерзновение, и праведно и подобно начнут украшати преданныя имъ грады, и сущая под нимъ будетъ в согласiи, некое благо все, еже добро человечестей даруя жизни, се мы бытии веруем. Аще священныхъ правилъ соблюдение сохраниться, ихъже праведно похваляеми и покланяеми, и самовидцы Божия Слова предаша Апостоли, а Святiи Отцы сохраниша же и заповедаша»[7].

Спустя немногим более ста лет, текст «симфонии властей» был помещен в 42 главу Печатной Кормчей книги, изданной в 1653 г.[8] («От свитка божественных новых заповедей иже в божественном наследии царя Иустиниана»). Она получила название Никоновской Кормчей по имени Патриарха Никона. Текст, который содержался в Кормчей книге (официальной редакции второй половины XVI в.[9], в Печатной Кормчей[10]), а также в списках с более раннего[11] и более позднего времени[12] не отличается от перевода в Стоглаве. Помещенный в Печатную кормчую, текст симфонии подтвердил свое значение законодательного акта высшей юридической силы, в котором были представлены общие нормы царско-церковных отношений, основанных на принципе «симфонии властей». Этот текст широко применялся в России до того момента, когда по указанию Петра I в 1721 г. был составлен Духовный регламент, хотя Кормчая книга продолжала издаваться до 1816 г.

Переведенная на русский язык в начале ХХ в. для «Правил Православной Церкви с толкованиями Никодима, епископа Далматинско-Истринского» шестая новелла Юстиниана выглядит несколько иным образом: «Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое заботится о божественных делах, а второе руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу. И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем»[13]. Аналогичный, по сути, перевод шестой новеллы дает историк Церкви А.В. Карташев[14].

Существуют и другие, более поздние переводы, некоторые из которых следует привести. Дело в том, что сравнение нескольких образцов профессионального перевода, размешенных как в официальных публикациях, так и в научных исследованиях, сделанных в разные исторические эпохи, причем со значительными перерывами, в общей сложности за период, превышающий четыреста пятьдесят лет, дает возможность полнее понять сущностное содержание шестой новеллы и ее толкование в зависимости от текущей государственной политики. Современный нам перевод текста «симфонии властей» с греческого языка был выполнен в начале ХХI в. К.А. Максимовичем и И.С. Чичуровым, которые пишут в своем пояснении к нему, что «язык византийского права довольно условно соотносится с юридическим стилем современного русского языка..», отличается «подчеркнутой риторичностью, насыщенный своеобразными речевыми фигурами и не чуждый игры слов»[15]. Это обстоятельство, наряду с особенностями применения современного научного аппарата юриспруденции к нормам и реалиям уже давно несуществующего христианского государства в Византии и отстоящей от нас на столетие самодержавной монархии Российской Империи, заметно затрудняет задачу исследователей.

Текст перевода шестой новеллы, который присуствует в статье К.А. Максимовича в Вестнике ПСТГУ, выглядит следующим образом: «Величайшими у людей дарами Божиими, данными свыше по человеколюбию, являются священство и царство. Первое служит делам божественным, второе начальствует и наблюдает над делами человеческими; и то, и другое происходит от одного начала и гармонично обустраивает (κατακοσµοῦσα) жизнь человеческую - и ничто так не важно для царствующих, как почет иереев, которые за них вечно молят Бога. Ибо если первое будет совершенно безукоризненным и удостоится у Бога благорасположения (παρρησίας), а второе будет по справедливости и подобающим образом обустраивать (κατακοσµοίη) порученное ему государство, то наступит некое доброе согласие (συµφωνία τις ἀγαθή), которое обеспечит все какие ни есть блага роду человеческому. Поэтому (τοίνυν) мы усерднейшим образом печемся как о догматах божественной истины, так и о почете иереев, при наличии и вследствие которого, мы уверены, нам будут дарованы от Бога великие блага - причем те из них, которые уже имеются, мы сохраним в целости, а те, что мы до сих пор не получили, приобретем. Но все это может совершиться по-доброму и подобающим образом, только если делу будет положено достойное и богоугодное начало. А оно, как мы полагаем, возможно лишь при соблюдении священных канонов, каковое нам заповедали истинно воспеваемые и поклоняемые самовидцы и сподвижники Бога и Слова - апостолы, а святые отцы сохранили и протолковали»[16].

Для полноты понимания оригинала и его религиозно-правового смысла приведем еще два варианта перевода новеллы. Это перевод текста, находится в работе исследователя-богослова А. Геростергиоса и перевод, сделанный для «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви». Вот как выглядит перевод из книги греческого богослова: «Два великих дара Господь в Своей любви к человеку даровал ему свыше: священство и императорское достоинство. Первое служит Божественному, второе направляет и управляет делами человеческими. Однако оба они происходят от одного источника и украшают жизнь человечества. Следовательно, ничто не может быть большей заботой императора, чем достоинство священников, ибо именно о благе императора они постоянно молят Бога. Если священники свободны от упреков и молитвы их доходят до Бога, а императоры справедливо и беспристрастно управляют вверенным им государством, возникает общая гармония и всякое благо даруется человеческому роду»[17]. Далее богослов добавляет, что «это идеальное сотрудничество двух властей может осуществиться лишь тогда, когда каждая из них будет действовать в гармонии с Божьим Промыслом: «Ибо все кончается счастливо там, где было соответствующее начало, согласие с волей Божией. Мы полагаем, что все так и будет, если будут выполняться священные правила Церкви, объясненные нам и сохраненные для нас справедливыми, достохвальными и возлюбленными апостолами, созерцающими, несущими и служащими слову Божиему, и святыми отцами»[18].

В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви находим такой вариант: Величайшие блага, дарованные людям высшею благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое (священство, церковная власть) заботится о божественных делах, а второе (царство, государственная власть) руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу. И если священство будет во всем благоустроено и угодно Богу, а государственная власть будет по правде управлять вверенным ей государством, то будет полное согласие между ними во всем, что служит на пользу и благо человеческого рода. Потому мы прилагаем величайшее старание к охранению истинных догматов Божиих и чести священства, надеясь получить чрез это великие блага от Бога и крепко держать те, которые имеем»[19].

Субъектный состав, положенный в основу правоотношений, возникающих вследствие взаимодействия «священства» и «царства»

Из приведенных переводов текста «симфонии властей» видно, что в целом она закрепляет субъектный состав ее участников и дает общее представление о юридическом статусе каждого из них. В первой фразе новеллы Юстиниан указывает на наличие двух субъектов правоотношений, взаимодействие которых и составляет ее основное смысловое содержание. Первым из них он называет «священство». Во втором видит «царство». В отношении второго субъекта правоотношений - «царства» - трудностей с его определением и пониманием обычно возникает меньше, чем с первым – «священством». Большинство исследователей сходятся на логическом толковании понятия «царства» для целей шестой новеллы как государственного закона, и, исходя из сложившейся в Византийской Империи правоприменительной практики, высказывают справедливое мнение о том, что здесь имеется в виду Император, который «не только подобен Христу, но и поставляется по воле Бога» и одновременно является «единственным и безальтернативным законодателем в Империи»[20]. Неземной источник его власти, во что подданные Императора верили безоговорочно[21], уравнивает обладателя верховной императорской власти (как епископа внешних дел[22]) в правах с первосвятителем, представляющим интересы в праве со стороны «священства» (епископов внутренних дел), которые также имеют Божественный источник своей духовной власти.

Земное «царство» как дар Божий, представляет собой «поле ответственности» Императора, который выступает как единоличный и законный представитель этого «царства», олицетворяет его своей полученной от Бога неограниченной юридической волей, действуя от его имени согласно христианского вероучения.

Казалось бы, не должно быть сомнений и в отношении первого субъекта – «священства». Хотя новелла не содержит прямых указаний на то, что под понятием «священство» обязательно подразумевается патриарх как предстоятель православной Церкви, однако, зная, что именно патриархи возглавляли византийскую церковную иерархию, можно с большой долей уверенности утверждать, что первым субъектом правоотношений в «симфонии властей» рассматривался именно патриарх. Во всяком случае, политическая практика того времени другого варианта не знала, хотя, очевидно, что, как и в случае с понятием «царство», примененное автором новеллы обобщенное понятие «священство» по своему историко-богословскому смыслу значительно шире его юридического содержания, определяемого общими нормами шестой новеллы.

Отсутствие прямого указания на то, что именно патриарх является вторым субъектом правоотношений в «симфонии властей», воспринимается рядом исследователей как возможность понимать под «священством» не только самого предстоятеля, но и всех священнослужителей как единый церковный институт. Более того, ряд авторов идет дальше, имея в виду под «священством» всю земную Церковь. Последнее, однако, не согласуется с богословским пониманием Церкви как тела Христова, как духовного единства людей во Христе Иисусе.

В новелле, действительно, не содержится полного раскрытия дефиниции «священства», что оставляет широкое поле для домысливания этого термина. Отсутствием точного указания на его содержание, похоже, воспользовался составитель Духовного регламента Феофан Прокопович и царь Петр Алексеевич, выстраивая царско-церковные отношения без участия патриарха, который с февраля 1721 г. был заменен коллегиальным синодальным органом.

Отмечая неземную природу происхождения «священства» и «царства», Юстиниан описывает их как «два Божьих дара», полученных людьми от Всевышнего, что тесно соотносится с вероисповедным пониманием правовых основ византийского империализма, уходящих своими корнями в Ветхозаветную историю и Новозаветные церковные каноны[23] («Великiя же инех, иже в человецехъ два еста дара Божiя, от Вышняго дарованна человеколюбiя, Священство же и Царство»[24].

В следующей норме новелла удостоверяет единство источника власти для «царства» и «священства» («от единаго же тогожде начала обоя происходят» - пер. по Стоглаву), которому они оба служат, и указывает на этот источник их власти как на Божественный («Ово убо Божественнымъ служа»[25]. Служение Божественному, согласно шестой новелле, заключается для «священства» и «царства» в руководстве людьми, заботе о них, и основывается на христианском вероучении, священные книги которого были для византийцев важнейшим источником права, в том числе и права Императора владеть царством, полученным им от Бога[26]. Обязанность священства состояла в духовном окормлении своей паствы[27], состоящей из подданных Императору мирян.

Согласно идее симфонии, у мирян тоже есть свои обязанности. Они состоят в молитве за «священство» и «царство» («О обеихъ самехъ техъ присно вси Богови молятся»)[28]. Эту норму можно понять и шире – как законодательное установление, вменяющее религиозную обязанность и предоставляющую право молиться друг за друга, Императора за священство и его подданных, священство – за Императора и мирян, мирян за тех и других, обеспечивая, тем самым, гармоничное духовное и правовое единство «симфонии властей». В тоже время, в силу пассивной роли мирян, выделять их в качестве единого субъекта права в «симфонии властей» достаточных оснований, на наш взгляд, не имеется.

Используя не столь часто употребляемый в современной договорно-правовой практике термин, их скорее следует считать дестинаторами, то есть, конечными бенефициарами, пользующимися результатами соработничества двух властей.

Кстати сказать, таким же образом текст «симфонии властей» выглядит и в переводе известного русского правоведа М.В. Зызыкина: «Об обоихъ самехъ техъ присо вси Богови молятся, аще бо они непорочне будут во всемъ».[29] Делается это ради сохранения их непорочности, решительной устремленности к Богу («Аще бо они непорочни будутъ во всем и къ Богу имутъ дерзновение»,[30] а также для благоукрашения данных им в попечение свыше владений («праведно и подобно будутъ во всем и къ Богу имутъ дерзновение, и праведно и подобно начнут украшати преданныя имъ грады»)[31]. Тогда между «священством» и «царством» будет достигнуто согласие, что послужит на благо человеческой жизни («и сущая под нимъ будетъ в согласiи, некое благо все, еже добро человечестей даруя жизни, се мы бытии веруем»)[32]. Отсюда выводится главная цель шестой новеллы, которая заключается в достижении Царствия Божьего всех имперских подданных путем согласованных усилий царской и духовной власти.

Обязанность Императора заботится о «священстве» Юстиниан подчеркивает особо: «якоже ничтоже тако бывает поспешение царству сего ради, якоже Святительсткая честь»[33]. В варианте А. Геростергиоса предметом особого внимания Императора является достоинство священников[34], в варианте К.А. Максимовича - почет иереев[35]. В варианте «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви» – это честь священнослужителей[36]. Смена эпитета, выражающего стремление переводчика точнее передать характерную черту второго субъекта, в данном случае не меняет нормативного смысла правоотношений, устанавливаемых «симфонией властей». При этом, необходимым условием религиозно-правового взаимодействия «священства» и «царства» ради достижения между ними «согласия и благоденствия» и конечной цели симфонии называется следование церковным канонам и духу христианского вероучения («Аще священныхъ правилъ соблюдение сохраниться, ихъже праведно похваляеми и покланяеми, и самовидцы Божия Слова предаша Апостоли, а Святiи Отцы сохраниша же и заповедаша»)[37].

Если сравнить перевод шестой новеллы, помещенный в Стоглав и Печатную Кормчую с переводом в «Правилах Православной Церкви с толкованием Никодима, епископа Далматинско-Истринского», сделанными в 1911 г., то нетрудно заметить разницу в изложении взаимоотношений «священства» и «царства». Из переводов в Стоглаве и Печатной Кормчей видно, что автор новеллы избегает прямого указания на подчиненность «священства» «царству». В переводе, сделанном в начале ХХ столетия, мы находим другой подход. Здесь мы видим желание установить норму, наличие которой дает нам основание полагать, что формируемые шестой новеллой взаимоотношения ее двух субъектов, содержат в себе указание не только на их функциональное различие, но и на их юридическое неравенство, характерное для публично-правовых отношений.

В «Правилах Православной Церкви» (1911 г.) акцент делается на том, что священнослужители служат обладателям верховной власти как их подданные и, таким образом, находятся в подчиненном к ним отношении, не смотря на свой священный сан: «Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу»[38]. Этот перевод отличается от перевода той же фразы, помещенной в более ранние источники - Стоглав и Печатную Кормчую («Об обеихъ самехъ техъ («священстве» и «царстве» - авт.) присно вси Богови молятся»)[39]. Такая же разница присутствует в разных по форме, но аналогичных по своей сути, многих современных переводах.

В приведенном ранее переводе, сделанным в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» (2000 г.) читаем: «Поэтому ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу»[40]. В работе К.А. Максимовича (2008 г.) находим: «ничто так не важно для царствующих, как почет иереев, которые за них вечно молят Бога». У греческого богослова А. Геростергиоса (англ. пер. его книги на русский язык – 2010 г.) присуствует следующий вариант перевода: «ничто не может быть большей заботой императора, чем достоинство священников, ибо именно о благе императора они постоянно молят Бога»).[41] Аналогичный взгляд отражен у более раннего исследователя этого вопроса В.Е. Вальденберга, который опубликовал работу, касающуюся интересующего нас вопроса, в период приблизительно 1920-1931 гг.[42]. Исключение составляет М.В. Зызыкин, который сделал в 1930 г. перевод этой фразы с латыни. Его вариант не отличается от того, который имеется в Стоглаве: «О обеихъ самехъ техъ присно вси Богови молятся»[43].

Разница, которую можно увидеть в переводе 1911 г. по сравнению с переводом для Стоглава (1551 г.) и Печатной Кормчей (1653 г.), появилась не случайно. Она вполне объясняется правоустанавливающей и правоприменительной практикой Российской Империи в синодальный период, желанием подчеркнуть подчиненный характер правоотношений между Церковью и верховной самодержавной властью российского монарха, что имеет историко-правовое обоснование, уходящее своими корнями в период существования Византийской Империи. Фактически вывод о подчиненности «священства» «царству», который вытекает из текста перевода шестой новеллы 1911 г., из ее перевода в Стоглаве и Печатной Кормчей, с первого взгляда на нормативное содержание «симфонии властей», трудно различим.

Особенности юридических норм и канонических установлений в «симфонии властей» выявляется здесь через личное понимание автором новеллы и их переводчиками канонов Священного Писания и Священного Предания. Вывод, который можно сделать в этом случае, заключается в том, что обладатель верховной власти (Царь, Император), поставленный Богом на управление государством, является и Главой Церкви в смысле того, что он «есть верховный защитник и хранитель догматов господствующей веры, и блюститель правоверия и всякого в церкви святой благочиния», как это было более детально сформулировано в России в конце XVIII в. в Акте о наследии Престола[44], в Основных Государственных законах Российской Империи в редакциях 1832 г. и 1906 г.

Очевидная сложность понятия и предмета правового регулирования царско-церковных отношений объясняет тот выбор деликатных формулировок в описании их симфонического принципа, который предпочел Юстиниан, устанавливая законодательные нормы шестой новеллы. Автор избегает впрямую утверждать о подчиненности «священства» «царству» в вопросах государственного строительства, которые он понимал достаточно широко. Он полагал необходимым установить право Императора на церковное верховенство и организацию церковного управления, на обсуждение вероисповедных догматов и его личное участие в их обсуждении, используя при этом авторитет императора и возможности императорской власти[45]. Все это вошло в практику имперского правления, христианский мировоззренческий подход к осуществлению которой, сформировал особенности «симфонии властей», определил существо отношений ее участников. Содержащийся в них юридический и религиозный смысл сводился к установлению нефункциональной подчиненности «священства» «царству».

Для того, чтобы убедиться, что исключительные права Императора в вопросах двусторонних отношений между ним и Церковью имеют, господствующее значение, следует обратиться к другим новеллам Юстиниана, подтверждающим это обстоятельство.

Их нормативное содержание обосновывает взгляд на государственное устройство Византийского «царства», в котором Императору отводится главная роль в установленной Богом особой форме теократической государственности – единодержавной неограниченной монархии, вероисповедной основой которой является христианская религия. Повторимся, что задачей такого государства, а следовательно и Императора, по Юстиниану, является не только забота о земном благополучии царских подданных, но и попечение о их бессмертных душах. Согласно предисловию к 73 новелле, императорскую власть установил Сам Бог ради приспособления законов к земному многообразию вещей. Согласно норме 77 новеллы связь между людьми, вверенными Господом Богом императору определяется его заботой о их спасении, а текст 80 новеллы содержит императивную норму о «бережении подданных от всякого вреда», то есть, как имущественного, так и духовного. Подобные положения встречаются и в других новеллах Юстиниана: в 137-й, 149-й, а также в 1-й и 5-й новеллах Юстина II, в новелле Тиверия 574 г. и др.[46].

Мысль об обязанности Императора заботиться о материальном благополучии своих подданных связывалась с их духовным спасением и ради этого, охранением Церкви от ересей. Императору в этом деле отводилась важнейшая роль, в которой связывалось воедино обеспечение условий для материального преуспеяния государства, и одновременно направление его подданных к благочестивой вере и жизни ради служения Промыслу Божию[47]. Для этого и предоставлялись преимущества Церкви и привилегии ее служителям в гражданском и общественном отношении[48]. Для этого же Императоры брали на себя обязанность бороться с врагами Церкви, применяя с этой целью различные способы государственного принуждения, в том числе, подавляя мятежи и казня еретиков. Впрочем, если открытая борьба верховной власти с ересями становилась чреватой расколом византийской государственности, Юстиниан, оставаясь верным правовой формуле симфонии, ставил интересы государственной целостности во главу угла и на время устранялся от санкций, предусматривающих наказание еретиков с целью искоренения ошибочных религиозных взглядов. Умело используя силу государственного закона, он сглаживал конфессиональные разногласия.

Об этом можно судить по императорскому указу 553 г., в котором истина православной веры в условиях бунта монофизитов была раскрыта не полностью и «вероучение Халкидонского собора не было возвещено во всей его полноте»[49]. Такое поведение Императора, вызванное желанием утихомирить религиозные страсти и добиться мирного разрешения конфликта, удержать государство от возможного раскола по конфессиональному признаку, с богословской точки зрения выглядело как противоречие с той позицией, которую он занимал ранее, «издав уже в 527 г. безупречно православный закон «О Всевышенй Троице и Кафолической вере»[50]. Очевидно, за это греческий историк Евагий Слоластик обвинил Юстиниана в том, что он «сойдя с торной дороги истинных догматов и устремившись по тропе, не протоптанной ни апостолами, ни отцами, устремился в шипы и тернии»[51].

Следует сказать, что юридические средства, обеспечивавшие достижение христианской цели существования Византийского государства как простиравшейся за пределы земного бытия, «ради безопасности наших душ»,[52] и канонические доказательства Божественной природы имперской власти, перенесенные Юстинианом на уровень государственного закона, позволили рассматривать действующее законодательство как продолжение догматов Вселенских Соборов и богодухновенных книг Священного Писания, как об этом говорит 81 новелла[53]. При таких условиях, построение «симфонии властей» априори предусматривало господство «царства» над «священством», что вовсе не было нарушением идеи Юстиниана о воплощенном в праве характере царско-церковных отношений. Очевидно, поэтому многие исследователи «симфонии властей» прибегают к тем вариантам перевода шестой новеллы, которые ставят «священство» в подчиненное положение относительно «царства», устанавливающего государственным законом общие правила церковной жизни.

Судя по имеющимся в нашем распоряжении переводам, норма новеллы, касающаяся условий установления правоотношений двух субъектов - «священства» и «царства», носит императивный характер, который предопределен священными канонами христианской веры, дающей Императору особые права на управление данным ему Богом народом, неотъемлемой частью которого является и духовенство, входящее в состав его подданных.

Это тот случай, когда, «Норма, по существу содержащая в себе веление, может быть облечена в такую словесную форму, что императивный характер их остается скрытым»[54]. Именно таким образом и выстроена диспозиция преамбулы шестой новеллы. При этом, она не отрицает наличия у «священства» собственной, присущей ей по ее предназначению, духовной власти. Если встать на позицию, высказанную в переводе 1911 г., а также в других, его более поздних версиях, в которых речь идет о том, что «священство» служит «царству», то становится очевидным, что преамбула шестой новеллы указывает на взаимодействие двух субъектов права как на условие совместного служения верховной власти и Церкви «на благо человеческому роду», когда существует «единомыслие и согласие царской и патриаршей власти»[55]. Как считает автор симфонии, такое взаимодействие оказывается результативным, если священнослужители служат царям[56] «ибо именно о благе императора они постоянно молят Бога»[57].

В целом, можно утверждать, что диспозиция новеллы (несмотря на разницу имеющихся в нашем распоряжении ее переводов) составлена так, что о юридическом равенстве двух субъектов права («священства» - Церкви, будь-то в лице ее предстоятеля или Синода и «царства» в лице Императора или Царя) не свидетельствует. Из ее положений видно, что автор строит свою новеллу таким образом, что «священство» самостоятельной юридической властью в государственных делах им не наделяется, а Император церковным верховенством обладает.

С такой точкой зрения не согласен, например, В.Е. Вальденберг, который полагал, что «новелла рассматривает духовную и светскую власть как явления параллельные и совершенно равноправные, имеющие свои особые задачи и долженствующие отвечать каждая особым требованиям»[58]. С целью доказательства своей правоты, он приводит перевод текста новеллы, который по существу не отличается от ранее приведенных нами вариантов, но делает вывод о совершенном равноправии «священства» и «царства». Правда, В.Е. Вальденберг тут же поясняет, что на полную независимость церковной власти от государства и полное невмешательство государства в церковные дела, которые должны были бы вытекать из особых самостоятельных задач «священства» и «царства», в новелле не указывается.

Далее В.Е. Вальденберг отмечает, что в новелле «есть несколько выражений, которые допускают различное понимание и толкование».[59] Указав на них, он делает вывод о том, что «новелла выставляет в качестве принципа взаимную зависимость церкви и государства и требует только согласия между ними, в выводах оказывается уже некоторое право государства на вмешательство в дела церкви»[60]. Очевидно, что довод автора «Истории византийской политической литературы» о взаимозависимости Церкви и государства наряду с правом «вмешательства» государства в дела Церкви, никак не может быть расценен в качестве доказательства о «совершенном равноправии» между ними. Ведь в новелле указывается на то, что «священство» служит «царству», («ничто не лежит так на сердце царей, как честь священнослужителей, которые со своей стороны служат им, молясь непрестанно за них Богу»[61]. Если между субъектами правоотношений существует подчиненность одного другому (в данном случае в отношении права одного субъекта влиять на организацию деятельности другого своими законодательными актами), вряд ли возможно утверждать о совершенном равенстве их прав даже в теоретическом смысле.

Одним словом, понимать содержание «симфонии властей», в том смысле, в котором этот термин получил свое достаточно широкое историографическое распространение (как двух властей, которые должны быть не только самостоятельными, но существовать вне отношений подчиненности друг к другу), с точки зрения правового анализа шестой новеллы, говорить, по нашему мнению, не представляется возможным. Как отмечает в связи с этим А.В. Карташев, появление подобной правовой формулы было следствием нового, после Константина Великого, понимания Византийской Империи как монолитно христианского государства, а христианского императора уже не как епископа внешних дел Церкви (первым такое звание получил Константин Великий), а как епископа внутренних дел церкви[62]. Исходя из диспозиции шестой новеллы, речь в ней идет не о юридически равноправном сотрудничестве двух независимых друг от друга субъектов права, каждому их которых присущ свой вид власти, а о юридическом доминировании «царства» над «священством» в вопросах государственного строительства и церковной организации.

Законодательно установленное Собором 1551 г., а затем Петром I право российского монарха на управление церковными делами, которое закрепило за «Государем Императором церковное верховенство по отношению к господствующей религии»,[63] который «признает святость догматов господствующей Церкви и провозглашает себя лишь блюстителем правоверия»[64], но действует лишь в сфере церковной администрации,[65] через Священный Синод. Результатом последующей кодификации стали юридические нормы, вошедшие в Основные Государственные законы Российской Империи в редакции 1832 г. Система Царской власти российского монарха, включая царско-церковные отношения, которые находились под контролем обладателя верховной самодержавной власти, была полностью выстроена. Как отмечал по этому вопросу Н.С. Суворов, «Верховной властью была его Царская власть, и все права ее вытекали из ее обязанности, миссии, свыше возложенной; права его были ограничены не правами подданных, а их обязанностями по отношению к Богу».[66] Основные Государственные законы Российской Империи в редакции 1906 г. оставили царско-церковные отношения в неизменном виде.

В императорской России «симфония властей» стала неотъемлемым условием организации самодержавной власти, правоприменительная практика которой, несмотря на некоторые случаи избыточного регулирования порядка обрядовой стороны христианского вероисповедания, не давала оснований для обвинений власти российского самодержца в «цезарипопизме».

Не меняя юридического смысла шестой новеллы, российское законодательство, начиная с середины XIV в. и до 2(15) марта 1917 г. дает развернутую картину объединенных в единую систему правовых норм, конкретизирующих общие принципы византийской «симфонии властей» в условиях России. Они касаются практически всех тех аспектов прав и обязанностей двух субъектов права, которые были участниками царско-церковных отношений в Византийской Империи и стали таковыми в Российской Империи. Впрочем, это не удивительно, поскольку не только и не столько законодательные нормы формировали естественное симфоническое взаимодействия царствующего Императора и Церкви. Христианским правосознанием народов России «симфония властей» воспринималась в качестве естественного состояния гармоничного соработничества двух самых влиятельных институтов отечественной государственности.

Российские самодержцы и Русский народ всегда хотели «видеть во власти воплощенный в жизнь высший идеал христианской истины, а не источник духовно ущербных правовых схем государственного устройства ради мифического роста экономического благосостояния, которое никогда не было для русского человека высшим критерием благополучия и земного счастья – считает С.Белов. - Выкорчевать из русской души Богом данный и выпестованный Православной Церковью народный взгляд на устройство идеального государственного управления Русским Царством на условиях тесного единства и взаимодействия светской и церковной власти никому не под силу»[67].

Возможность адаптации идеи «симфонии властей» к церковно-государственным отношениям в современной России

Что касается вопроса о характере соработничества государства и Церкви в нынешний период, то его понимание отличается очевидным разнообразием. Это обстоятельство связано с попытками адаптации «симфонии властей» к новым условиям государственно-политической жизни России, возвращающейся к осознанию необходимости восстановить традиционные основания российской государственности. Частично, их перечень представлен в п. 5 Указа Президента России от 9 ноября 2022 г. № 809 «Об утверждении Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей». Правда, такие из них как верховная самодержавная власть, монархическая форма правления, соборность, единодержавие, функция Катехона и миссия России как Третьего Рима, а также «симфония властей», которая «является ключевым и преемственно воспроизводящимся идейно-концептуальным элементом отечественного государственно-правового мышления»[68] - все традиционные духовные ценности отечественной государственности, которые выражали ее самобытные цивилизационно-культурные основы в течение веков, упомянуты не были.

В отношении понимания существа государственно-церковных отношений и их оценки в условиях массового засилья либеральной идеи следует быть особенно осторожным, поскольку здесь таится опасность выйти за рамки христианского миросозерцания и правопонимания. Камнем преткновения является то обстоятельство, что в теоретических умозаключениях относительно церковного верховенства российского самодержца, как одного из двух субъектов «симфонии властей», происходит его вольное или невольное отождествление с современным конституционным главой государства. С этой точки зрения самодержцу отводится место, которое никак не связано с классическим и единственно верным понятием о субъектном составе «симфонии властей» и их сакрально-правовом статусе.

В добавление к уже сказанному, следует пояснить следующее. Царствующий российский монарх обладает исключительным наследственным государственно-каноническим правовым статусом самодержавного Государя Императора, Царя и судии Царства Всероссийского, Помазанника Божьего (ст. 58 ОГЗ РИ 1906). Источником Его верховной является Господь Бог (ст. 4 ОГЗ РИ 1906). Он - Особа священная и неприкосновенная (ст. 5 ОГЗ 1906). Как глава Царства Всероссийского, он распоряжается государственной территорией России, которая безраздельно принадлежит Ему в качестве ее наследственного обладателя (ст.59 ОГЗ РИ).

Русский монарх сосредотачивает в своих руках верховную самодержавную власть, власть главы государства, включающую власть верховного и подчиненного управления, законодательную и судебную власть. Он же является главой Церкви, обладая церковным верховенством. Ему принадлежит власть династического управления как Главы династии и Российского Императорского Дома. Как видно, Русское Царство существенным образом отличается по своей форме от иных форм государства, включая современную Россию. Государство для российского самодержца было одним из трех подвластных ему институтов системы царской власти российского монарха, выступая как важнейший из них, но не единственный.

У народного избранника, возглавляющего современное российское государство, совершенно иной политико-правовой статус, священное значение которого законодательно не установлено. Президентская власть в отличие от царской власти российского самодержца не имеет сакральной легитимности и юридически ограничена законом. Отношения президента России с Церковью, исходя из светской конституционной основы действующего российского законодательства, носят характер отношений двух субъектов, интересы которых совпадают лишь частично и единую цель не преследуют в принципе.

В этом смысле, «симфонию властей», содержание которой идет вразрез с целями светского государства России, никак нельзя считать реальной основой для формирования существующих в Российской Федерации государственно-церковных отношений. Это отдаленный идеал имперского прошлого и возможного монархического будущего нашего Отечества.

Дело в том, что несмотря на отмену Декрета СНК РСФСР «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» 1918г., государственно-церковные отношения до сих пор, сохраняют законодательный запрет на воссоединение традиционной христианской веры, с выпестованным ею Русским государством. В силу ст. 14 Конституции РФ: 1. Российская Федерация - светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. 2. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. Учитывая данные обстоятельства, не нужно строить радужных иллюзий и впадать в ошибки юридического свойства. Основной закон России заключает в себе реализуемое право к воспрещению деятельности РПЦ, которое может быть быстро приведено в жизнь при наличии соответствующей политической воли. Конституция РФ необходимого законодательного запрета в этом отношении не содержит.

Налицо, обусловленное политической конъюнктурой, имеющее крайне шаткую законодательную основу, лишь взаимодействие государства и Церкви, никак не симфонического характера, как это канонически и юридически обосновал Император Юстиниан, как это понимал Креститель Руси Великий князь Владимир, построивший Десятинную церковь во свидетельство княжеского покровительства христианской веры, как это законодательно подтвердил в 1551 г. в постановлениях Стоглавого собора Иван IV, как об этом свидетельствовала царско-церковная практика Московского Царства, а затем Российской Империи, установившей норму о царствующем монархе как Главе Церкви. О том, что государственно-церковные отношения в современном мире имеют особый характер, высказался Патриарх Алексей II в своем последнем интервью: «В мою бытность пришлось установить совершенно новые отношения между государством и Церковью…совершенно новые, которых не было в истории России, потому что Церковь не была отделена от государства. Император был Главой Церкви. И все решения, которые принимались по церковным вопросам, они исходили из кабинета. Сейчас установились совершенно новые отношения, когда Церковь сама решает и сама отвечает за свои действия перед своей совестью, перед историей, перед народом»[69]. Не секрет, что нынешний благоприятный для России вариант взаимодействия Церкви и государства, во многом строится на личных отношениях между Президентом России и Патриархом Русской Православной Церкви, которых не имеют соответствующего крепкого законодательного фундамента для возрождения христианской государственности в России. Вполне очевидно, что перед нами не картина царско-церковных отношений периода монархической России, а развитие государственно-церковных правоотношений, имеющих под собой другую духовную, историческую и правовую основу, другую матрицу легитимности взаимодействия верховной власти и церковной жизни.

К сожалению, взгляд на «симфонию властей», как на правовой феномен, который можно возродить в нынешних условиях, если понимать его как некую основу для государственно-церковных отношений, является хотя и абсолютным, но достаточно распространенным мнением. Об этом можно судить по итогам дискуссии в рамках круглого стола «Государство и Церковь: от Древней Руси к Российской Федерации», прошедшего 14 октября 2014 г. в Москве в Российском институте стратегических исследований (РИСИ). «Симфония возможна при взаимном уважении компетенций», когда «государство не лезет в управление Церковью, а Церковь не пытается навязать государству что-то ему несвойственное», - считает участник круглого стола историк Д. Володихин. В. Филянова полагает, что «говорить о симфонии между светской властью и Церковью можно, если видеть ту роль, которую последняя играет в жизни государства», поскольку симфония «подразумевает сотворчество человека и Бога, государства и Христовой Церкви, где государство ставит своей целью служение истине и ее защиту».

Другой участник дискуссии Г. Евсеев отметил, что «Все-таки наше государство, в основе своей, является светским, является в своих основах либеральным конструктом…если сегодня в Церкви, может быть, и есть люди, готовые к такому симфоническому единению, то относительно представителей власти, историк выразил свои сомнения.. Не только отдельные представители власти, но, к сожалению, и широкая общественность «плохо понимают, что такое православие, что сделала и делает Церковь для истории России и как вообще это можно совместить». А. Малер, со своей стороны, заметил, что говоря о возможной симфонии между Церковью и государством, стоит помнить, что это «два отдельных субъекта, два отдельных института». Однако любая попытка создать в стране идеологию, основанную не на православии, «всегда будет обречена на провал», поскольку православие – это религия, которая существует в России уже более тысячи лет и на сегодня Русская Православная Церковь - «единственная централизованная, нерасчлененная структура на всем пространстве бывшего СССР и бывшей Российской империи»[70].

Свою точку зрения на этот вопрос высказывает и известный современный правовед А.М. Величко. Отвечая на вопросы после доклада «Место государя в Церкви: византийский и российский опыт», он пояснил следующее: «Ну, если мы сами захотим жить именно в симфонических порядках, а не в каких-то других, то Господь поможет нам, не оставит …Поставят формально императора или формального президента. По-моему это, честно говоря, не первостепенный вопрос. Конечно, красиво было - есть венчанный на царство император. Почему это лучше? Потому что император через венчание получает особую благодать. Президент не получает»[71].

Приведенные примеры показывают, что при подобном подходе к пониманию «симфонии властей» как к государственно-церковным отношениям, одним из ее участников может стать любой глава российского государства. Достаточно увидеть в «симфонии властей» и государственно-церковных отношениях некую схожесть, чтобы поставить между ними знак тождества. В этом случае, не нужно будет утверждать, что одним и субъектов симфонии должен быть венчанный на Царство монарх и Помазанник Божий, поскольку факт схождения на Его Особу во время коронации благодати Святаго Духа является второстепенным, а значит и не обязательным условием возникновения у него права стать одним из субъектов «симфонии властей».

С таким пониманием смысла «симфонии властей», нельзя согласиться в силу христианского учения о царской власти, источником которой является Божественное установление, а не воля народных масс при выборе главы государства. «Симфония властей» возникает между Царем и Церковью в силу Божественного источника власти ее обоих участников. Тем более, что венчание на Царство следует рассматривать как особое восьмое таинство, совершаемое по церковному чиноположению, которое является, в том числе, сакральной легитимацией церковного верховенства самодержца. О правильности такого утверждения можно судить по ряду научных исследований этого вопроса и его пониманию со стороны священнослужителей, которые придерживаются такого мнения[72].

Как считает в этой связи С. Белов, «Остается только еще раз подчеркнуть, что попытки нынешних трактовок симфонии властей в ее, так сказать, «расширенном варианте», вне двуединства верховной власти Русского Монарха и Русского Патриарха, для России и Русского государства есть даже не просто отступление от самой идеи симфонии властей ради поиска ее нынешних форм, но есть профанация этой идеи и, по сути, кощунственное к ней отношение»[73].

Заключение

Искусственное вторжение в божественное устроение «симфонии властей» путем ее избыточной правовой трактовки с произвольными комментариями, которые вольно или невольно умаляют смысл ее неземного источника, не только ошибочно, но и опасно. Искажение духовного смысла и неотделимой от него правовой природы «симфонии властей» как дарованной нам Богом традиционной духовной ценности отечественной государственности, таит в себе ошибочный взгляд на принципиальную возможность ее адаптации в целях развития современных государственно-церковных отношений, при которых светская власть законодательно отделяет себя от Церкви и Христа. В результате возникают благоприятные условия для господства либерального правосознания, продолжения влияния его адептов на государственную и религиозно-общественную жизнь нашего Отечества.

Нынешнее состоянии отношений государства и Церкви нуждается в трансформации на конституционно-законодательном уровне, но не в бессмысленном приспособлении «симфонии властей» к существующим реалиям отечественной государственности с ее светским, «безидейным» характером правоотношений. Нельзя не согласиться с А.Д. Степановым в том, что «Сохранение большевистской нормы в Конституции, которая юридически отделяет Церковь от Государства, я считаю неправильным и требующим отмены, церковно-государственные отношения нуждающимися в юридическом оформлении»[74]. Остается, правда, серьезно задуматься о соответствующих этому тезису организационно-правовых основах современных государственно-церковных отношений, учитывая непростую политическую и религиозно-конфессиональную обстановку в стране.

Как отмечал Патриарх Кирилл по случаю 14-й годовщины своей интронизации, сегодня сложилась уникальная ситуация когда есть "гармония в отношениях светского и церковного при полном сохранении автономии, невмешательстве и одновременно при общем осознании важности взаимодействия всех сил общества, государства и церкви для того, чтобы страна наша продолжала тот подлинно независимый от центров мировой власти курс, которым она мужественно продвигается вперед"[75].

Остается наращивать достигнутый результат. Думается, что при достойном обращении за помощью Божией, сильная политическая воля, патриотический национально-государственный ресурс, поддержка многомиллионного христианского Русского народа, а также других больших и малых народов России, живущих с ним в мире и межконфессиональном согласии, даст столь необходимый благоприятный юридический результат и приемлемая формула для развития современных государственно-церковных отношений будет окончательно определена. Во всяком случае, сегодняшнее положение дел, когда налицо очевидная необходимость усиления соработничества Церкви и государства для всестороннего укрепления внутриполитической жизни в России на фоне вновь ополчившегося на нее западного зла, на фоне решения важнейшей задачи полноценного восстановления цивилизационно-культурного единства великороссов и белорусов со своими братьями малороссами, свидетельствует о том, что на этом поприще делается немало конструктивного.

Кузнецов Михаил Николаевич – доктор юридических наук, профессор, Российский университет дружбы народов (РУДН)

Шайрян Георгий Павлович - доктор юридических наук, кандидат исторических наук, руководитель Департамента общегуманитарных дисциплин АНО ВО «Международная академия бизнеса и управления

Статья была опубликована в «Теологическом вестнике Смоленской духовной семинарии» № 1, 2024 г., с. 150